Глава семнадцатая
…Получив приказ Олега Константиновича – обеспечить прорыв в «боковое время», Чекменев принялся размышлять и готовиться к его выполнению. Технически, а главное – психологически и идеологически.
Сама по себе идея его тоже увлекла. Военные и политические перспективы открывались поистине безграничные.
Если бы только это оказалось возможным!
Весь его жизненный опыт и здравый смысл против подобного протестовали. Он охотнее принял бы практическую возможность «обыкновенных» путешествий по времени.
С времен Марка Твена и Герберта Уэллса тема тщательно отработана. За исключением некоторых, тоже подробно описанных в научной и художественной литературе парадоксов, которые, впрочем, фантасты наловчились мастерски обходить или игнорировать. Полученный в результате «сухой остаток» был легко доступен воображению.
А как же иначе?
Прошлое реально и абсолютно неоспоримо.
Он сам в нем жил. И другие люди тоже. Оставили после себя ощутимые материальные следы. Дома, книги, фотографии, целые музеи. Не так уж сложно представить себя в окружении реально существовавших предметов и людей, пусть теперь уже исчезнувших и умерших.
С будущим еще проще – имеется формула ускорения времени Лоренца, специальная теория относительности и все такое. Улетел со скоростью света сегодня, вернулся через тысячу лет. Значит, есть куда возвращаться.
А вот идея «бокового времени» вгоняла его в недоумение и интеллектуальный ступор. Слишком много возникало вопросов, ответить на которые не мог и сам первооткрыватель Маштаков.
– Я вам в очередной раз повторяю, – тоном учителя из школы для умственно отсталых говорил профессор, – теория разработана, генератор построен, прямой эксперимент хотя и сорвался по независящим причинам, но косвенные данные говорят, что так все и есть на самом деле. И ваш полковник где-то все-таки побывал…
– Что меня и настораживает. – Чекменев по обычной своей привычке то ходил по кабинету от окна до двери и обратно, то опускался в кресло и принимался стимулировать мозг никотином. – Именно что где-то. Из ваших слов следует, что ему надлежало оказаться в нынешней реальности, только лишенной человеческого населения, увидел же он нечто совсем другое.
Генерал хлопнул ладонью по нескольким листкам бумаги, на которых были зафиксированы воспоминания Тарханова с комментариями Ляхова.
– Это никак не напоминает наш мир, это воплощенная или вымышленная параллельная историческая линия. «КПСС», «Ленинский комсомол», «Строители коммунизма». Я бы предпочел, чтобы Тарханов галлюцинировал, нежели иметь под боком то, о чем здесь сказано.
Совершенно отдельная цивилизация, созданная нашими врагами. Отделенная от нас отнюдь не китайской стеной. Один щелчок тумблера – и пожалуйста!
А где гарантии, что в один, не самый прекрасный, момент это самое сделают «они»? Тамошние большевики-коммунисты? Предварительно хорошо подготовившись к вторжению. Это что же будет? Новая гражданская война? Межвременная? В опасные игры играете, Виктор Вениаминович…
Последние слова можно было расценить как шутку, только взгляд Чекменева мешал это сделать.
Да и не стал бы он свое драгоценное время тратить, если бы не воспринял ситуацию как заслуживающую внимания и обсуждения.
– Короче, так, уважаемый. Вы устраиваете в моем присутствии убедительную демонстрацию чего угодно, первого варианта, второго, третьего, я не знаю, или закрываем тему. Вот так, и не иначе. Со всеми вытекающими…
Маштаков задумался. В своей правоте он был уверен абсолютно, как настоящий гений, приносящий в жертву собственной идее все, вплоть до жизни. И не только своей.
Восстановленный и даже значительно усовершенствованный генератор наличествовал в соседней комнате. Управляющий модуль ему тоже вернули, только позволяли работать с ним под строгим надзором. Чтобы не учинил чего-нибудь непоправимого. Раз опасаются, значит, все-таки верят. Пусть и не до конца.
– Первый вариант… Что вы под ним понимаете? – он начал тянуть время. Все ж таки к столь резкому переходу к стадии практических действий профессор был не совсем готов.
Поговорить бы еще несколько дней на более-менее общие темы, подискутировать, глядишь, что-нибудь прояснится для него самого. Генерал – крайний рационалист, умеет ставить задачи и добиваться их выполнения, так вот пусть и формулирует…
– Что-то вы непонятливым стали, – с неприятной жесткостью в голосе ответил Чекменев. – Первый вариант – без взрыва, разрушений, опасности для наших людей открыть путь отсюда в аналогичный или этот же самый, но безлюдный мир. С гарантированным возвращением… – он загнул на левой руке мизинец. – Второй вариант – на тех же условиях проникнуть на территорию «большевиков», разобраться, что там у них творится, – загнул безымянный и потряс ладонью перед лицом Маштакова. – И, наконец, третий – убедительно доказать, что ни то ни другое в настоящее время невозможно. Будет хоть какая-то определенность.
Направленная в сторону Маштакова рука с торчащим вперед указательным и вверх – большим пальцем неприятным образом напомнила пистолет с взведенным курком.
– Кстати, третье – самое трудное, – осмелился возразить Маштаков. – И десять, и сто неудачных экспериментов не гарантируют, что одиннадцатый или сто первый не окажется успешным…
– Не занимайтесь демагогией. Вам все понятно?
– Чего же тут не понять. Дайте мне дня три, я хоть схему опытов продумаю.
– Время – до завтра. Суток, чтобы сообразить, под силу вам это или нет, должно хватить. А потом посмотрим. Что касается помощников, средств и оборудования – только заявку представьте, все решим.
Ночь Маштаков провел в размышлениях, вычислениях на предоставленной в его распоряжение большой электронной машине, созерцании полной луны, которая, в свою очередь, взирала с уже по-осеннему темного небосвода, равнодушная к его проблемам.
Истребив полторы пачки папирос и литр кофе, Маштаков догадался, что решение найдено. Столь же простое и гениальное, как все его прошлые озарения и открытия.
Всего-то и требовалось, что ввести в конструкцию генератора своеобразный демпфер, замедляющий скорость распространения хронополя и позволяющий варьировать его напряженность. Проще говоря, не проламывать межвременную границу, а постепенно продавить ее или, что, пожалуй, точнее, просочиться, как вода постепенно просачивается сквозь плотину.
Остальное – вопрос техники.
Изготовить еще один стационарный и один переносный вариант генератора, перебросить специально подготовленную группу в нужное место, установить там базовую станцию, открыть два встречных портала, входной и выходной. Переносный же аппарат использовать как спасательный парашют, или «хроноланг», вот хорошее название заодно подвернулось.
После чего проблему можно считать решенной раз и навсегда. И под это дело выторговать себе право жить по преимуществу там, за временным барьером, в личном уединенном замке, приюте мудрости и новых технологий, окружив себя гаремом верных ассистенток.
Существование без сотни молодых и красивых девушек вокруг, умеющих одновременно подхватывать на лету его идеи и замыслы и правильно вести себя в минуты отдыха, он уже не представлял.
Так он и доложил в урочное время Чекменеву.
– Вот видите! – генерал выглядел довольным. – С вами, учеными, только так и надо. А пошел бы я у вас на поводу, вы бы еще месяц или год мне голову морочили, ссылаясь на отсутствие вдохновения.
А насчет прочего мы посмотрим. В буквальном смысле. Посмотрим, что у вас получится, потом и решим. И по делу, и все остальное. Одна девушка у вас есть? Вот пока и хватит. А то весь пар уйдет в свисток.
Вполне технический термин из времен парового транспорта, морского и наземного, сейчас прозвучал несколько двусмысленно.
Чекменев действительно, зная о некоторой сексуальной озабоченности профессора, нашел возможность обеспечить его регулярно приходящей подругой. И столь же регулярно уходящей.
Особую пикантность ситуации придавало то, что эту роль он предоставил известной Владе, бывшей девушке Тарханова, в которую тот чуть было не влюбился всерьез. Но, по счастью, раздумал.
Влада действительно была сотрудницей, направленной на этот нелегкий фронт службой Чекменева, о чем новоиспеченный полковник в разгар их дружеских отношений, в общем-то, догадался, но имеющая неплохую подготовку девушка сумела его разубедить. Впрочем, дальнейшие отношения все равно разладились, как бы и сами собой.
А теперь ей приходилось ублажать и заодно, точнее, по преимуществу присматривать за Маштаковым.
Ничего сверх того, что не захотелось бы ей самой, она гению не позволяла, чем заводила его еще сильнее. И получала почти без усилий всю необходимую информацию.
Шахерезада наоборот. Лишенный привычных утех шах болтал, она слушала. И мотала на ус. А также – на магнитную ленту.
Особого умысла Чекменева здесь не было. Просто так вышло, почти само собой.
Сначала Тарханов из аккуратно подведенных к нему шести девушек выбрал именно Владу, и свою функцию, не только шпионки, но и утешительницы, она выполнила, в нужный момент отойдя в сторону, нерасшифрованная.
Потом временно осталась без задания, отдыхала, проживала полученные от Сергея деньги. А тут у генерала возникла необходимость создать комфортное окружение пленному профессору. Последние десять лет тот привык удовлетворять свои потребности с девушками не ниже третьих курсов естественно-научных факультетов, поскольку высшую математику и физику начинал преподавать именно там.
А Влада по большинству параметров излюбленному типажу Маштакова не только соответствовала, она его превосходила.
От этого генерал и отталкивался, и только потом ему показалась интересной сама коллизия. Кто знает, вдруг в будущем и это как-нибудь пригодится?
Специального плана он пока не имел, но интуитивно здесь ощущалась возможность дополнительной интриги. Пусть пока и неизвестно, какой именно. Просто Чекменев не любил упускать даже весьма туманных шансов.
…Спорить Маштаков не стал, тем более что генерал был по-своему прав.
– Ваши люди обеспечат в ближайшие дни изготовление необходимой аппаратуры? По имеющимся образцам и под моим шеф-контролем это труда не составит. Только…
– Что – только? – Чекменев опять насторожился. Если сейчас профессор начнет изобретать дополнительные сложности и объективные причины…
– Нет-нет, ничего такого. Просто мне необходимо снять определенный спектр характеристик вашего полковника… Неверова. Мы с ним, кстати, об этом сразу после Пятигорска говорили. И заодно его коллеги, который тоже причастен. Посмотреть, подвергнуть аналогичным тестам, сравнить психохронокарты… Раз они там вместе были, могут выявиться интересные закономерности. И в любом случае аппаратуру для первого перехода придется настраивать индивидуально под них. А уж потом…
Чекменев задумался. Вроде как все логично. Оба там были, причем один перенес эксцесс в шоке, второй в сознании.
Тарханова Маштаков непонятным образом вычислил самостоятельно. Возможно, исследование мозгов Ляхова действительно даст какой-то научный результат.
И, что показательно, просьба Маштакова совпадает с замыслом князя. Он ведь тоже сразу распорядился готовить к походу именно Тарханова с Ляховым. Такая у него интуиция, или просто мысль двинулась по линии наименьшего сопротивления.
«Ты там уже был, тебе и снова идти».
И то и другое, наверное. Князь хоть и доктор наук, но генерал-лейтенант прежде всего, на одном из высших в стране постов, а генеральский стиль мышления Чекменев изучил еще в те времена, когда носил на погонах один просвет.
С другой стороны – опыт и даже инстинкт разведчика против этого предложения протестовал. Нельзя без специальной контрразработки делать то, о чем просит объект акции, нельзя сводить вместе фигурантов незавершенного дела, вообще нельзя класть все яйца в одну корзину.
Однако и прямой угрозы тоже не видно. Все ведь под контролем. Чекменев тут же решил и дополнительно подстраховаться.
Он кашлянул значительно.
– Подумаем, порешаем. А что вам нужно для данного… опыта?
Чекменев уже решил для себя, что в Кремле, в лаборатории Маштакова, где он неизвестно что мог изготовить и неизвестно где спрятать, экспериментировать не позволит. В другом месте, внезапно, под контролем собственных инженеров и с заранее проверенной аппаратурой – может быть.
Так он в итоге и сделал. Заехал с утра к Маштакову, расставил у дверей и окон своих офицеров, позволил взять только то, что являлось совершенно необходимым и не внушающим подозрений, погрузил в машину под собственным присмотром и велел ехать на свою дачу.
И только когда первый этап операции завершился благополучно, позвонил по спецсвязи Тарханову.
…В последний раз, так и не избавившись от непонятной тревоги, когда все уже было установлено и Ляхов с Тархановым ехали по вызову, Чекменев спросил:
– Что все-таки мы сейчас будем изображать или наблюдать?
Как всегда важный и сосредоточенный перед опытом, Маштаков ответил с определенным пренебрежением к непосвященному:
– Сейчас я воссоздам поле абсолютно той же характеристики, которое имело место в Пятигорске в момент налета ваших… э-э… рейнджеров. Под контролем ЭВМ и осциллографа понаблюдаю за реакцией на него полковника Неверова. Запишу все то же самое у господина… э-э… Половцева. Наложу кривые друг на друга, вычислю, так сказать, результирующие, после чего сделаю некоторые выводы. В усредненном виде они, возможно, позволят создать общий алгоритм взаимодействия специально подготовленных, а также и нейтральных личностей с нашим хронополем.
Чекменев вопросительно посмотрел на одного из прикрепленных к Маштакову инженеров.
Тот пожал плечами. Мол, вроде так, а вроде и хрен его знает.
Инженеры соображали в «железе», но никаким образом в заумных теориях профессора, которые так же расходились с их научными убеждениями, как взгляды хотя бы Уатта с создателями современных парогазовых турбин.
А брать на себя ответственность все равно приходилось Чекменеву, что он и сделал, с не слишком легким сердцем.
…Когда Маштаков повернул очередной верньер, Чекменев из-за его плеча наблюдал за пляшущими по овальному экрану зелеными и розовыми синусоидами. По ту сторону стола Тарханов демонстрировал полную непринужденность и даже скуку, мол, поскорее бы все закончить и уехать по своим делам. Ляхов выглядел гораздо более заинтересованным, покусывал губу и как будто порывался продолжить прежний, неприятно-агрессивный разговор. Розенцвейг, в эксперименте якобы не участвующий, бросал специфические взгляды по всем трем азимутам. Интересно ему было и что делает Маштаков, и как держатся испытуемые, и сам Чекменев не оставался без внимания.
В общем, все при деле.
Ослепительно черное пламя плеснуло в глаза генерала, и он, отшатнувшись, машинально вскинул руку к лицу.
Секунда, две. Переморгнувшись, он снова обрел способность видеть. Но смотреть уже было нечего. То есть – некого. Стены, обстановка, пейзаж за окном – все было на месте, кроме только что сидевших напротив людей.
Только Маштаков, втянув голову в плечи, растерянно вертел ручки и тыкал пальцами в кнопки торчавшего перед ним пульта.
Ярость похуже той, что Чекменев испытал, прослушивая звукозапись допроса Тархановым американского разведчика, из которой узнал о предательстве многих сотрудников, которым он доверял, как себе, захлестнула Чекменева.
Развернув за воротник профессора в его вертящемся кресле, генерал, не контролируя себя, от души дал ему в зубы. По старой, почти инстинктивной гвардейской привычке. Замахнулся еще раз и, скрипнув зубами, убрал руки за спину.
Много чести.
– Что ты сделал, сволочь, что? Где они? Убью, мерзавец! Крути назад…
Как будто обрыв киноленты случился.
Утирая рукавом кровь из разбитых губ и розовые сопли, Маштаков зачастил, ожидая гораздо худшего:
– Господин генерал, подождите. Я сам ничего не понимаю, Христом Богом клянусь. Да вы же сами все видели. Я только настройку делал. Ничего другого. Параметры начал совмещать. И вдруг пробой! Никак такого выйти не могло. Я сейчас, сейчас, у меня все установки записаны, сейчас…
Через час суетливой возни с аппаратурой, которая со стороны очень напоминала Чекменеву действия реаниматоров у стола с безусловно умершим уже пациентом, Маштаков бессильно уронил руки, опустился на стул.
С удивлением Игорь Викторович увидел, что по щеке его покатилась слеза. Из одного только глаза.
«Неужели за себя так испугался, думает, я его сейчас к стенке потащу?»
– Ладно, без истерик. Хоть что-нибудь вы сообразить сумели? Где люди?
– Господин генерал! Хронофизика же! Наука новая. Да ее, по сути, и нет еще, науки. Сплошная эмпирика…
– Ну и что? Ни хрена себе эмпирика, пять человек, как корова языком… Думайте, господин Маштаков, думайте, а то если я вам начну помогать… – Чекменев хрустнул пальцами.
Нельзя распускаться.
– А я, по-вашему, что делаю? – Профессор понял, что ни бить больше, ни расстреливать немедленно его не будут, и приободрился.
– Тут дело, по-моему, вот в чем. Господа Неверов с Половцевым теперь сами себе хроногенераторы. Я ведь действительно его не включал сегодня. Хоть каких экспертов вызывайте, вот он стоит, под нагрузкой не был, вам любой скажет. Да вот же господа инженеры, они все видели…
– Ну и что?
– Да то, что сброс произошел, когда совместились и, соответственно, усилились две зеленые синусоиды. Как-то все это связано – включенная ЭВМ, осциллографы, энцефалограф… Значит… значит, для перехода в иное время мой генератор даже и не обязателен. Вернее, обязателен только для первичной настройки, а потом…
Господин генерал, это более чем гениально! Это такой переворот! Внутренний посыл, концентрация воли – и человек становится хозяином времен…
– Остыньте, профессор, – прервал его горячечную речь Чекменев. – Мне сейчас ваши домыслы ни к чему. Найдите моих людей, потом поговорим о прочем. Да, а как же?.. Неверов, Половцев, допустим, они подготовлены. Но как вместе с ними исчезли женщины и Розен… Господин Розанов? – Генерал даже в этой ситуации не позволил себе проговориться, назвать подлинную фамилию сотрудника. – Они-то вообще никакому воздействию не подвергались. Майор сидел вот здесь, а те вообще на улице.
– Сейчас, сейчас. – Маштаков пошарил по карманам, извлек палочку мела. По старой привычке он больше любил вычислять на доске, нежели на бумаге.
Отметил на полу положение каждого из исчезнувших, провел линии азимутов от своих приборов в сторону окна.
Чекменев сплюнул в сердцах и отвернулся.
Связался с психом, так сам и виноват, что ж теперь поделешь?
– Пожалуй, у нас хорошие шансы, – без всякой связи с тем, чем он сейчас занимался, сообщил Маштаков. – Если напряженность собственного поля у Неверова или Половцева (я пока не знаю, кто из них истинный лидер) такова, что позволила прихватить с собой еще трех человек, оно должно излучать очень сильно. Это излучение вполне может засечь мой генератор. Не сам, конечно, подключенные к нему контрольные приборы. Значит, всего и надо, что все-таки открыть переход, перебраться на ту сторону и там искать…
Больше выносить его болтовню у Чекменева не было сил. Да и делом надо заняться, в том смысле, как он сам его понимал.
– Присматривайте за ним, я скоро вернусь, – приказал Чекменев инженеру, сохранявшему на общем фоне изумительную выдержку. Наверное, в душе считал происходящее ловким фокусом, неизвестно для чего устроенным.
Князю Чекменев решил пока ничего не говорить. Сами разберемся, а у Олега Константиновича и других забот хватит.
Зато он велел немедленно доставить сюда доктора Максима Бубнова с его «верископом».
– Вам, доктор, предлагается обследовать данного господина на предмет соответствия его слов и поведения. Три часа назад имел место некий неприятный инцидент. Вас, кстати, тоже касающийся. Либо вы подтвердите, что господин Маштаков совершил… техническую ошибку, либо…
Заодно хотелось бы выяснить, действительно ли он считает, что в состоянии свою ошибку исправить, или просто задницу надеется прикрыть. Надежда тщетная, скажу сразу. Справитесь?
– Сформулируйте, пожалуйста, свои вопросы так, как считаете нужным. Я в этих делах ничего не понимаю, да оно и к лучшему. Никакого постороннего влияния на результат. О чем спросите, на то и ответ получите.
– Хорошо, – ответил Чекменев. Максим виделся с ним всего три раза и составил впечатление как о человеке весьма суровом. Но справедливом и умном. На несколько секунд включенный «верископ» это впечатление подтвердил. Так что опасаться его не приходилось, и держался поэтому доктор уверенно и с достоинством.
– Через десять минут я буду готов. Вы тоже. Разумеется, о степени секретности нашего мероприятия я предупреждать не буду.
– Разумеется, господин генерал.
– Для вас я и сейчас и всегда – Игорь Викторович. Запомнили?
– Так точно. Разрешите работать?
– Только это от вас и требуется.
Допрос занял не больше получаса. Включать генератор боли не потребовалось, Максим ориентировался только по психофизиологическим характеристикам пациента. Они с Ляховым давно уже начали составлять специальную картотеку на каждого человека, который вольно или невольно попадал в зону действия их аппаратуры. Впрок. Маштаков тоже имел свою ячейку в памяти машины. Вопросы, которые задавал Чекменев, и ответы профессора вполне корректно ложились на готовую матрицу.
Максим, сам человек очень неординарный и технически талантливый, что признавал за собой без ложной скромности, моментами восхищался мощью интеллекта Маштакова. Похоже, границ у него не было вообще. Равно как абсолютным имморализмом его же. О нравственности, за пределами некоторых общепринятых норм поведения, говорить с ним было просто бессмысленно. Как с папуасом о методике и эстетике горнолыжного спорта. Зато о другом – вполне свободно.
Максим из вопросов Чекменева составил себе довольно полное представление о случившемся и видел, что профессор не врет, ни в словах, ни в мыслях. Все так и было. Он хотел перед началом главного предприятия убедиться, что возможности перемещения в «пространствах Кантора – Эверетта» как-то зависят от устройства мозга испытуемых. А что это так – подтверждалось теорией, найти противоречий в которой Максим не мог. Образование на мехмате давалось блестящее, лучшее в мире, да доктор его еще и углубил индивидуальными занятиями.
Конечно, кое-каких воспарений мысли Маштакова Максим постичь был не в силах, но, если правильны исходные посылки и соблюдается алгоритм, отчего же выводы будут неправильны?
– Игорь Викторович, все соответствует. Я бы и сам не смог держаться лучше. Если вы собираетесь работать с Виктором Вениаминовичем и дальше, делайте это спокойно. Он по крайней мере совершенно убежден, что найти ребят сможет. Да ведь и я в этом заинтересован. Вадим Ляхов – мой единственный друг… Того уровня, о котором стоит говорить.
– А если… – Чекменев жестом пригласил Максима выйти в соседнюю комнату, оставив Маштакова под присмотром охраны.
– Вы хотели спросить, если он полностью сумасшедший? Я еще и психиатр, я понимаю ход вашей мысли.
Чекменев, внезапно пришедший в хорошее расположение духа, протянул доктору портсигар из кожи крокодила, лично убитого в верховьях Нила двадцать лет назад, когда они странствовали там с князем, еще не ставшим Местоблюстителем.
Папиросы были особые, толстые и длинные, набитые специальной смесью табаков, какую не купишь ни в одном магазине.
– Ваши слова расценивать как намек? Что ход моей мысли может понять только психиатр?
– Не совсем так. Просто каждый человек занимает определенное место на шкале между крайними видами патологии. Есть заболевание, есть акцентуации. Вы – почти посредине. С легким уклоном в истероидность.
– Это – плохо? – вроде бы встревожился Чекменев.
– На мой вкус, шизоидность хуже. Но у вас – норма, я же сказал. Остальное требует слишком долгого разговора. Если же Маштаков – сумасшедший, то это такая степень маниакальности, которой можно только позавидовать. Обычно маниакальность сочетается с депрессивностью, почему и говорится – маниакально-депрессивный психоз.
У этого же – ни намека на депрессию. Это про таких сказано: «Он не страдал манией величия, он ею упивался!» Работайте с ним спокойно. А вот как Вадима с компанией вытаскивать будем…
– Исходя из ваших рекомендаций. Если что – на ту сторону пойдете?
Чекменев сам не понял, зачем задал этот вопрос. Максима он посылать за рубеж времен не собирался. Он нужен был здесь. Для реализации совсем другого плана. Для которого и Ляхов был очень нужен – но не необходим. А вот спросил и подумал, что ведь да, пожалуй, придется направить туда именно этого парня, в котором он прирожденным нюхом улавливал нужную силу и способности.
– Пойду, – пожал плечами Максим. – Чего же не сходить? Интересно.
– Надо будет – пойдете, – удовлетворенно кивнул Чекменев. – А пока вместе с Виктором Вениаминовичем сделаете то, что он надумал. Под вашим контролем.
…Оказалось, что собрать нужный комплект аппаратов не так уж трудно. Техзадание соответствующим мастерским было выдано еще три дня назад, а из опыта известно, что при соответствующем стимулировании даже новый образец самолета можно изготовить за неделю, практически с нуля.
А здесь, по готовому образцу и из существующих в промышленности деталей – делать нечего.
Весь процесс Максим отследил лично и, за исключением некоторых теоретических предпосылок, понять которые так и не сумел, разбирался в конструкции и «хронолангов», и приводного маяка вполне профессионально. И управлять мог, и разборку-сборку провести, правда, не с завязанными глазами, и неисправности устранить.
Довольный собой и своими помощниками Маштаков предъявил Чекменеву полный набор оборудования.
– От вас, господин генерал, требуется следующее. Четыре человека, хоть немного сведущие в электронике. Готовые на некоторый риск. Еще два инженера в помощь мне здесь. Да вот и все, пожалуй. И начнем.
– Максим, вы готовы?
– К чему?
– К чему хотите. Я предпочел бы, чтобы вы работали здесь. Но ведь и там потребуется специалист…
– Тогда я лучше – туда! – Доктору и вправду было интересно лично шагнуть за пределы известного. Тут давно уже скучно. С Ляховым они придумали кое-что забавное, а раз Ляхов пропал, так без него вряд ли что получится. Работать просто оператором под чужие команды – увольте, почтеннейшие.
– Пусть так. Я дам вам надежных офицеров-штурмгвардейцев, подполковник, и инженера по вашему выбору. Вы – старший в операции.
– Я – военврач, Игорь Викторович.
– Начальство не ошибается, подполковник. Пора взрослеть. Пойдемте, нас ждут.
