Глава шестнадцатая
Поскольку и здесь холодильники потекли примерно в те же сроки, что и на прошлой заставе, позавтракали теми неподвластными изменениям температуры продуктами, что нашлись на складе и кухне офицерского собрания.
Получилось чисто по-американски: яичница с беконом, консервированный хлеб, различные соки, кофе. За едой обсудили план ближайших действий.
Раз обстановка определенным образом нормализовалась, теперь можно смотреть в будущее с гораздо большей уверенностью, чем еще вчерашним утром. И готовиться к глубокому рейду к Москве всерьез.
Тарханову с Ляховым предстояло заняться подготовкой подходящего для дальней дороги транспорта, Розенцвейгу – определиться с оружием и прочими техническими припасами, девушкам – посмотреть, что здесь можно найти из продовольствия, одежды, спальных принадлежностей, всего другого, без чего нельзя обойтись в первое время.
– По идее, мы сможем снабжаться по всему маршруту, но все же лучше сразу обеспечить максимальную автономность. Подвернется в дороге что-нибудь подходящее, прихватим, а вот оказаться в критической ситуации без жизненно необходимого – чревато печальными последствиями, – подвел итог совещания Тарханов.
– Конкретно, – уточнил Ляхов, – если мы не найдем здесь достойного нас ассортимента фруктовых соков и кондитерских изделий, это, скорее всего, поправимо, а вот если я не укомплектую соответствующим образом походную аптечку, то, упаси, конечно, бог, до стационара можно и не успеть доехать. То же касаемо и некоторых запчастей для машин. Так что вперед, со вниманием и тщанием.
Предложение Розенцвейга все же заехать в Хайфу, раз уж они вернулись в «нормальное время», было дружно отклонено. Без каких-либо рациональных объяснений.
Просто не хотелось им делать это, и все. Тарханов, правда, неуверенно сослался, что это будет крюк и еще неизвестно, не попадает ли город в ту самую зону «чужого прошлого», но и ему, и другим было понятно, что причина отказа кроется в чем-то другом. А и Ляхов, и Майя исповедовали лишенную лицемерия теорию, что если делать чего-то не хочется, так лучше и не делать.
Во избежание…
Вадим с Тархановым вдвоем шли по бетонированной дорожке, ведущей к автобронепарку. База эта была приграничная и, значит, не очень большая. Батальонного уровня, причем какого-то чужого, не их бывшей бригады подчинения.
– По-моему, это вообще учебный центр чисто израильский, у нас он в дислокации не значился, а если наши тут жили, так только инструкторами, – говорил Тарханов. – Да вот посмотри… – при этом он раздраженно хлестал себя по высокому ботинку сломанным по дороге прутиком.
Они вошли в складское помещение, даже и не запертое, так, прикрытое на засов. Конечно, днем, при нормально поставленной службе здесь поблизости все время крутился фельдфебель-завскладом, и замок вешать было незачем.
– Вот, гляди, форма вся ихняя.
Да, форма была памятная им по временам службы. Из хорошей хлопчатобумажной ткани, камуфляжный рисунок смешанный, пригодный для пустыни и городских газонов – на желто-буром фоне пятна то серо-черные, то в виде зеленых лапок и листьев. Карманов много. Но никак не подходит для российской зимы, которая их ждет впереди с холодным интересом. Мол, доедете, орелики, тогда и поговорим.
Однако выбирать особо не из чего. Со времен Салтыкова-Щедрина известно – за неимением гербовой бумаги пишем на клозетной. Поэтому комплектов по пять на брата взять стоит.
Ляхов думал точно так же. Если предстоит дорога в шесть тысяч километров по совершенно незнакомой местности и в непонятных условиях – лучше военной одежды ничего не придумаешь. Здесь сейчас теплая зима, поскольку средиземноморский январь. По пути на север будет и февраль, и март, апрель тоже, и погоды там бывают разные. Иногда – ужасно неуютные.
На следующих полках, в столь же правильном порядке, по ростам и размерам – комплекты и трикотажных солдатских, и шелковых офицерских кальсон и рубашек. И целые тюки носков.
– Нет, полковник, даже и это уже неплохо. Лучше сейчас взять лишних двадцать килограммов шмоток, чем потом искать, где и как стирать. Выкинул – и порядок. А холодно станет – по себе знаю – три пары белья под форму, и отлично.
– Да что ж мы, курток или шуб там не отыщем?
– Видно будет. Носки бери, тоже пар по десять. Теперь ботинки. Вообще-то даже одной пары на год хватит, но давай по две возьмем. О, а вот – класс, это специально для Африки, на тройной подошве с металлической вставкой. Тоже берем…
Ляхов сдержал очередную эмоцию. По себе знал характер командира, которому вдруг представилась возможность бесконтрольного самоснабжения перед дальним походом, а то и войной.
Кажется, что надо взять все, особенно потому, что в следующий момент шанс может исчезнуть. И это, и это, и вот это тоже… Шинели, лопаты, штыки, запасные траки для БТРов, патроны, сапожный крем и еще сотня позиций арматурной ведомости.
Он и сам был такой, просто у него вопросы вещевого снабжения решал опытный фельдфебель, а его заботы и границы компетентности были четко очерчены должностью и правилом этапности медицинской помощи.
Заведомо известно, что на полковом уровне полагается обеспечить сбор и эвакуацию раненых с поля боя, первичную сортировку и затем оказание помощи тем, кому она может быть оказана силами ПМП, так отсюда и расчет потребного снабжения известен.
Носилок, конечно, и транспортеров переднего края желательно побольше, а так все рассчитано.
Заранее подготовлены комплекты А-1, Б-1, Б-2 и так далее. В одном перевязочный материал на научно рассчитанное количество раненых, в другом медикаменты, в третьем хирургический инструмент, в четвертом предметы ухода и средства гигиены.
Поэтому суетиться, думать там, где думать не о чем, – не нужно. Мозги и способности полностью свободны для исполнения творческой работы, каковой и является военная медицина. Гражданская, кстати, тоже.
Хотя кто его знает, при всех его здравых мыслях, вот придет он сейчас в расположение здешней медчасти, тоже начнет жадничать.
– Слушай, а что мы со всем этим будем делать? – недоуменно спросил Сергей, глядя на стопки обмундирования.
– Точно, не с того конца мы начали, надо сначала с транспортом разобраться, а потом уже грузиться…
И они направились в парк.
Техники здесь хватало на любой вкус.
Тарханов, кроме всяких других полезных умений, получил в училище и профессию инженера по эксплуатации автобронетехники и мог выбирать машины со знанием дела.
– Ты водишь, я тоже, – рассуждал полковник, – Розенцвейг – просто великолепно. Видел бы ты, как он нас из-под обстрела на приморском шоссе выдернул. Я и то поразился. А Майя? Умеет ездить?
– Легковую водит неплохо, грузовые вряд ли.
– Татьяна никакую не умеет. Значит, поедем максимум на четырех.
– Не много ли будет? – усомнился Ляхов. – Может, и двух хватит? За рулем меняться будем, темп выдерживать легче…
– Как раз спешить нам некуда, – не согласился Тарханов. – А груза много взять придется. Припасы, оружие, горючее, запчасти, по твоей, медицинской, части опять же несколько ящиков. Палатку, само собой, со всем оборудованием. Одну машину под жилье оборудовать надо или вон тот штабной автобус взять. Ну и что-нибудь легкое, маневренное, наш «Волк», а лучше «Татру», – он указал на стоящую чуть в сторонке от основной площадки пятнистую трехосную машину, по-военному угловатую и одновременно в чем-то неуловимо изящную.
– Девчат в нее и посадим, для разведки и связи.
Ляхов ходил по площадкам почти скучающе, ему Серегины заботы были малоинтересны. Он был уверен, что нормальная строевая машина несколько тысяч километров проедет в любом случае, если в нее подливать бензин или солярку, время от времени смотреть на масляный щуп и датчик температуры.
Тарханов придерживался почти противоположного мнения. Горький ли опыт его научил, или просто такой характер, но он считал, что любая машина без постоянного и тщательного обслуживания вообще ни на что не годится.
Был у Ляхова подобный знакомый, зампотех бригады подполковник Пономаренко. Тот вообще родился с мыслью, что офицеры, желающие кататься на отведенных им по штату автомобилях, – скрытые или явные вредители. Хорошо еще, что он с большим уважением относился к медицинскому спирту, над которым полковой доктор был полный царь и бог. А также любил иногда по понедельникам не выходить на службу после вчерашнего. Тут тоже, кроме возмутительно молодого и независимого капитана, никто ему помочь не мог.
Поэтому раздрызганный вездеход Ляхова всегда выезжал за КПП беспрепятственно, снабженный всеми необходимыми путевыми листами и карточкой с заветной надписью: «Проезд и заправка – везде».
А вот Тарханов, дорвавшись до бесплатного, облазил почти каждую из более чем трех десятков стоящих в парке и боксах, абсолютно готовых к маршу машин.
Он был придирчив.
В одних его не устраивала малая грузоподъемность, в других – слишком большая, те модели отличались низкой надежностью, эти – большим расходом топлива.
В конце концов он остановил внимание на взводе отдельно стоявших пятитонных дизельных «Опель Блиц«, с высокими, почти до плеча ему, рубчатыми колесами, тентованными кузовами и просторными кабинами.
Наверное, это были все же гражданские машины, по случаю мобилизованные в войска, поскольку позади водительских сидений там наличествовали откидные спальные места. Вряд ли хуже, чем в купе спальных вагонов.
– Пойдет, – удовлетворенно сказал Тарханов, что вызвало у Вадима даже некоторое удивление. Он приготовился терпеть придирчивость друга еще несколько часов.
– Я их хорошо знаю. Движок двести сил, запас хода на одной заправке шестьсот кэмэ, довольно надежные. Не хуже наших «Зубров».
Ляхов было решил, что главное дело сделано, но оказалось, все только начинается. Тарханов определился только с типом машин, а теперь пришло время выбирать конкретные экземпляры.
– Ты не дергайся, не дергайся. Спешить, как договорились, нам некуда. Полгода впереди, так? Ошибаться же крайне нежелательно. Чиниться в пути – последнее дело. Лучше мы сейчас с тобой каждую гайку проверим, попутно я тебе объяснять и рассказывать буду, чтобы машину, в которой за руль сядешь, узнал лучше, чем свою бабу знаешь.
Сказал, посмотрел искоса на Вадима, не обидится ли вдруг за сорвавшуюся фривольность?
Нет, не обиделся, проскочило, как в нормальном солдатском разговоре.
Еще одну бестактность Тарханов допустил, спросив Ляхова: – Небось, кроме как куда ключ совать и куда бензин лить, другими познаниями не располагаешь?
– Чего это вдруг? – усмехнулся Вадим, не желая спорить, унижаться, доказывая, что с детства гонял на таких машинах, что Сергею и не снились. Куда проще ответить. – Какая педаль для чего – знаю, когда капот следует открыть и на мотор посмотреть, когда сапогом по баллонам постучать…
– Тогда да, тогда конечно. В общем, вот это моя будет, эта твоя. Пробег, судя по счетчику, небольшой, резина хорошая, а что внутри – сейчас разберемся. Рулевое проверим, подвеску, трансмиссию, движки, проводку – все проверим. Для себя работаем, не для дяди…
Часа через два, перемазанные маслом и пылью, кое-как отмыв руки бензином, они вывели первые две машины из парка.
– Теперь «Татрой» займемся, и что б нам еще такое для Львовича подобрать?..
После размышлений, сопровождавшихся пространными комментариями, Тарханов решил посадить Розенцвейга за руль восьмитонной наливной цистерны, тоже на базе «Опеля», чтобы, значит, сократить номенклатуру потребных запчастей.
– Зальем солярки, и до самой Москвы – никаких проблем.
– Да какие теперь проблемы, сколько по пути городов, нефтебаз, заправок…
– А ты в этом стопроцентно уверен? Я – нет. Пока что перед нами – терра инкогнита. Что там дальше, за чертой горизонта, не знаю, гадать не хочу. За два дня убедился, никакой жизненный опыт к происходящему отношения не имеет. Гарантируешь, что дальше ничего неожиданного не случится?
Разумеется, гарантировать этого Ляхов не мог.
– А если снова влетим в неевклидово пространство? – продолжал рассуждать Тарханов. – Я, знаешь ли, принимать решения приучен, исходя из достоверного знания обстановки. Пока такового нет – рассчитывать следует на самый неблагоприятный вариант развития событий. Я вот, пока возились, все время думал, и вчера ночью тоже.
Ляхов и сам обратил внимание на непривычную задумчивость друга. То есть он, конечно, легкомыслием никогда не отличался, но работа мозга на его лице особенно не отражалась. Наверное, потому, что до сих пор мыслить ему приходилось в привычных категориях, решать задачи в принципе стандартные, в них только нужно было вовремя подставлять нужные значения.
А сейчас, конечно, дело совсем другое, вот и мучается командир, привыкший все знать и уметь лучше своих подчиненных, а также полностью отвечать за правильность и последствия своих решений.
– И что придумал? – с некоторой излишней веселостью поинтересовался Ляхов. Ему после возвращения в родное пространство-время обстановка представлялась скорее увлекательной, таинственной, загадочной, но не слишком опасной.
– Что можем мы вообще никуда не добраться. Вариант, что опять провалимся в другое или в третье время, я сейчас не беру. А вот если так получится – как нас выкинуло на полгода назад, так эта разница и сохранится?
– В смысле?
– В том смысле, что, пока мы будем до Москвы добираться, наш мир ровно на столько же времени сдвинется в будущее. Как было между нами полгода, так и останется.
Перспектива показалась Ляхову пугающей. Именно потому, что выглядела достаточно логично. Но тут же нашелся и контрдовод.
– Мы пока ехали, с Розеном тоже болтали. Не совсем о том, что ты сказал, а практически в ту же струю.
Вадим кратко пересказал суть своей гипотезы и завершил очередным силлогизмом:
– Значит, если миры расстыкованы и друг на друга не влияют, мы вполне автономно доберемся до Москвы и отыграем все назад.
Видя, что Тарханов убежден не до конца, привел еще один убойный, на его взгляд, довод.
– Когда мы сюда выскочили, время здесь тоже как бы на месте стояло. У нас уже август, а здесь по-прежнему январь. Значит, пока мы тут крутиться будем, там – постоит…
– Хорошо, – согласился Сергей, хотя на самом деле не понял почти ничего из слов Ляхова. – Раз нам все равно ничего другого не остается, будем считать, что так все и складывается.
– И ладненько. Нельзя же, в самом деле, полгода к цели пробираться, не веря, что она существует. Как капитан Амундсен к Южному полюсу. Доедем, тогда и посмотрим. Каждая задача должна решаться по мере поступления, никак не раньше.
Что же касается транспортных планов Тарханова, их пришлось корректировать немедленно по возвращении к дому.
Майя категорически заявила, что никаких машин она водить не собирается. Не ее это профессия, и вообще она умеет ездить только на своей, по гладкому асфальту и не более часа подряд. Потом ей надоедает нажимать педали и дергать рычаг скоростей.
– Вы взялись, вы нас и возите. А я буду рядом сидеть и в окошко смотреть.
Таким образом, роль водителя «Татры» принял на себя Розенцвейг, а вместо собственного бензовоза решили ограничиться парой бочек неприкосновенного запаса, пополняя основные баки на каждой встреченной заправке или нефтебазе.
Окончательно погрузку закончили уже в сумерках.
Пожалуй, оснащенности отряда позавидовал бы теперь сам Робинзон Крузо, с таким вкусом перечислявший все, что ему удалось переправить на остров с потерпевшего крушение корабля.
Пропитания взяли с запасом, из расчета на двести дней, то есть ровно тысячу коробок усиленных суточных рационов. Рассчитанных лучшими диетологами для полноценного питания солдат десантных подразделений в тылу врага. При энергетической ценности в пять тысяч калорий в комплект входили банки с саморазогревающимися супами, разнообразными мясными консервами с гарниром, чаем, кофе и соками, хлеб и галеты в вакуумной упаковке, тонизирующий шоколад, поливитамины и даже салфетки и туалетная бумага защитного цвета.
Конечно, такая пища может и поднадоесть при постоянном употреблении, но тут уж выбирать не приходится.
Майя, правда, ужаснулась, прочитав на крышке коробки информацию о составе и калорийности предлагаемого меню.
– Если все это съедать, так меня килограммов до восьмидесяти разнесет!
– Не бойся, – успокоил ее Тарханов, – если будешь работать соответственно, так еще и добавки запросишь.
– Что значит – соответственно?
– Соответственно – то есть как положено, – пояснил Ляхов. – В наряды ходить, в караулы, в разведку. Помогать колеса перемонтировать, дрова заготавливать, за водой с канистрами бегать. И так далее. В израильской армии, вон Львович скажет, девушки, за исключением трех дней в месяц, пашут совершенно на равных с мужиками. И никаких профсоюзов…
– Дождетесь, – фыркнула Майя. – Я пока ни в израильской, ни в русской армии не служу. Ты меня на пикник пригласил, вот пока не доставишь, где взял, я считаю, он продолжается.
– Ну-ну, – неопределенно ответствовал Вадим.
Кроме продовольствия, в кузов тархановской машины забросили тюки с десятком верблюжьих одеял, верхней одеждой и нижним бельем, сапогами и ботинками, надувными матрасами, шанцевый инструмент в ассортименте, несколько бухт веревок разного диаметра. Мало ли с чем придется столкнуться в пути. Например, переправу наводить.
Естественно, запаслись и напитками, правда, выбор в офицерском буфете был невелик. В основном баночное пиво и не слишком хорошее вино. Но уж что-что, а бар или ресторан по дороге явно встретится. Там и пополним коллекцию. Как на Руси говорится, дорвемся до бесплатного. То же и с табаком. Курить армейские израильские сигареты, конечно, можно, но только от безысходности.
Оружия взяли не так уж много, исходя из того, что окружающий мир все-таки пуст и безлюден.
Но они не были бы военными людьми, если бы приняли существующее положение дел за константу. Поэтому, кроме автоматов, прихватили два пулемета «МГ», пять снайперских винтовок, по ящику патронов на каждый ствол и еще четыре ящика осколочных гранат. А также две сотни парашютных ракет и сотню фальшфейеров. Вдруг потребуется освещать местность там, где никаких источников, кроме автомобильных фар, не окажется.
Ляхов действительно, оказавшись на складе медицинского имущества, отоварился по полной программе. Рассчитывая на худшее, взял родную, то есть российского производства, палатку «УСБ», в которой не только медпункт развернуть можно, но и жить достаточно комфортно, поскольку к ней в комплекте прилагалась чугунная походная печка, работающая на солярке.
При температуре «за бортом» до минус тридцати даже в одном исподнем не холодно. Те самые стандартные ящики с инструментарием и медикаментами, о которых думал, пусть и маркированы они были не русскими, а еврейскими буквами, но внутри – совершенно то же самое.
В общем, машины оказались загружены под завязку, и, если бы пришло в голову взять с собой что-нибудь еще, положить это было бы и некуда.
Когда завечерело, вновь запустили здешний дизельгенератор, дороги и аллеи осветились яркими фонарями.
– Теперь, как на флоте говорят, команде разрешается песни петь и веселиться. Только сначала отмыться, конечно, – распорядился Тарханов. – Спать ляжем пораньше: выезжаем с рассветом.
…По сторонам дороги расстилался все тот же пейзаж северной Палестины, увидеть который Ляхов, после известных событий, в обозримой перспективе не надеялся. А вот, поди ж ты, как оно повернулось. И увидел, и при обстоятельствах более чем странных.
Мотор, несмотря на высокогорье, тянул хорошо, ровно, через приопущенное стекло задувал бодрящий ветерок, все же январь месяц на дворе, хоть и субтропики.
Реквизированный в универсальной лавке портативный катушечный магнитофон «Эриксон», подключенный к бортовой электросети, негромко воспроизводил Сибелиуса. «Туонельский лебедь». Чем-то эта холодная и мрачная музыка подходила сейчас к настроению Вадима. Вообще запас катушек с записями и классической, и легкой музыки в провинциальной гарнизонной лавке оказался на удивление богатым, и Вадим рассчитывал, что скучать за рулем не будет.
Хотя ему было немного жалко, что не успели они запастись радиоаппаратурой из мельком явившейся им реальности. Думали, и дальше она же будет, и гораздо лучший выбор представится в специализированных больших магазинах ближайшего города. И плоские, как книжка, магнитофоны с маленькими кассетками и узенькой пленочкой внутри, и те самые проигрыватели под зеркальные диски.
Увы, ничего этого не осталось, только одни короткие и тяжелые автоматы, под которые девятимиллиметровые патроны есть и здесь. Смешно сказать, что объединяет две совершенно разные цивилизации, – бог знает кем придуманный латунный патрончик с тупо срезанной пулей.
Ну, что ушло, то ушло. Зато мир снова стал знакомым и понятным. И шанс вернуться домой возрос неизмеримо.
Если бы сейчас придавить педаль до пола и гнать, как в кинофильме «Адские водители», через неделю можно приехать в Москву.
Только делать в Москве сейчас совершенно нечего, да и рисковать на незнакомых дорогах просто глупость. И так доедем, потихоньку-полегоньку.
Что ни говори, путешествие обещает быть по-своему увлекательным. Словно по чужой планете движется исследовательский отряд, и за каждым поворотом ждет неведомое.
Утомленная вчерашним трудами и не слишком отдохнув ночью, Майя привалилась головой к стенке кабины и задремала, подложив под ухо свернутую камуфляжную куртку.
Вадим надеялся, что за время дороги, чем-то сравнимой с движением на запад американских пионеров, приобщившись к простой и суровой походной жизни, девушка окончательно раскроется. Покажет свою истинную сущность, до сих пор настолько замаскированную образом жизни и родом занятий, что так у него и не получается понять, какая же она, Майя, на самом деле. А понять это Вадиму хотелось без всяких «верископов» и психосканов.
Чтобы, значит, если связывать с ней жизнь, то по собственному свободному выбору.
С Еленой вот не сложилось, хотя до последнего казалось – получится. И красива, и в постели более чем нежна и хороша, и общие воспоминания их связывали, и уже нынешние приключения. Да и сама себя она убедила, что все эти годы помнила его и мечтала о встрече, чтобы исправить ошибку молодости.
Оказалось же – никакой ошибки и не было. Просто случился с ней кризис после пяти лет жизни с мужем, и вообразила она, что лучший выход – все поломать и начать сначала. А вот случился шок – и сбежала она от него с облегчением, хотя разве можно в таком вот случае говорить об облегчении? Смерть мужа и все такое…
И тем не менее, наверное, можно.
Другое дело, что, пережив случившееся, успокоившись, задумавшись, как быть дальше, может, и пожалеет еще о своем импульсивном решении, захочет в очередной раз отыграть назад.
И, значит, ему самому надо поскорее определяться.
Ляхов вытащил из коробки между сиденьями бутылку пива, сковырнул специально устроенным под приборной панелью ключом пробку, с удовольствием сделал два длинных глотка.
Хорошее пиво, в меру прохладное, в меру горьковатое. Научились израильтяне у баварцев пиво варить.
Жаль только, что скоро придется на консервированное переходить. Холодильники теперь нигде не работают, и свежее бутылочное пиво элементарным образом прокиснет.
Впрочем, когда через Турцию поедем и дальше, через Кавказ и Черноземье, похолодает так, что не до пива будет, там другие напитки в ходу. (Впрочем, они еще не решили, как именно ехать, этим путем или через Босфорский мост и Европу.)
А все же не рано ли он своими матримониальными планами озаботился? Рассуждает так, будто только и проблем в жизни осталось – жену себе подобрать. «Ты сначала доживи», – как любил осаживать не в меру расфантазировавшихся о будущей жизни на гражданке бойцов ротный фельдфебель Зудин.
«Глядишь, и доживем, – подумал Ляхов с веселым куражом. – Если б нас впереди нечто хреновое ждало, глядишь, завозился бы где-нибудь червячок, предупредил. Как тогда в лесу или на пароходе. Да и что может случиться на пустой планете? Разве стихийное бедствие какое…»
Он и автомат свой засунул в нишу за изголовьем спальной полки, чтобы не путался под руками в кабине, а карабин с оптическим прицелом вообще остался в кузове, зачехленный.
Только розенцвейговский «адлер» висел на привычном месте в плечевой кобуре да рукоятка двуствольной ракетницы системы «вери» высовывалась из кармана на дверце. Но это именно для экстренной подачи сигналов отставшей или слишком вырвавшейся вперед машине.
Ляхов еще приложился к бутылке, начал насвистывать в такт музыке.
Дорога после нескольких крутых поворотов выпрямилась, потянулся длинный и пологий подъем к перевалу с отметкой 1700 метров, на котором намечен был первый привал. Ноги размять, посмотреть, как ведет себя незнакомая пока техника. Тормоза проверить, поскольку дальше начнется затяжной спуск до самого перевала у Кабб-Эльяса, откуда еще более крутое, но зато бетонированное шоссе выведет прямо к Бейруту. А там автострадой, без проблем, до самой Турции.
Где уже и будем решать, куда сворачивать – на Ангору или на Стамбул. Кроме того, с перевала должно было открыться море. Вадиму же вид моря, даже очень далекого, всегда как-то поднимал настроение. В отличие от гор.
В любом случае скоро их ждут более-менее цивилизованные края, с хорошими дорогами и инфраструктурой, где можно будет пополнить припасы чем-то лучшим, нежели спартанское армейское довольствие.
Что ни говори, передвигаются они с большим комфортом, чем знаменитые путешественники середины прошлого века, Ганзелка и Зикмунд, которые почти год пробирались на своей «Татре-87» от Касабланки до Кейптауна. Правда, там все же вокруг были люди, пусть и не всегда доброжелательные.
Неизвестно почему, прижимая педаль газа и небрежно придерживая одной рукою тонкий руль «Опеля», покрытый мягкой зеленой пластмассой, Ляхов вдруг вспомнил фразу из рассказа совершенно забытого писателя.
У его отца, главного инспектора кораблестроения, для простоты всеми воспринимаемого вице-адмиралом, поскольку погоны и форму он носил такую же, за исключением некоторых отличий в цвете шитья погон, опушек и пуговиц, была великолепная библиотека. В том числе – масса подшивок никому теперь не известных журналов.
Так вот, в одной из них, года приблизительно двадцатого прошлого века, Вадим прочитал рассказ этого самого Исаака Бабеля. Впечатления особого писатель на него не произвел, поскольку писал о жизни одесских бандитов, совершенно чуждой сыну высокопоставленного флотского чиновника. Однако некоторые фразы в памяти застряли. Такое бывает, и даже нередко.
В упомянутом рассказе говорилось: «Есть люди, умеющие пить водку, и есть люди, не умеющие пить водку, но все же пьющие ее. И вот первые получают удовольствие, а вторые страдают…»
Эту сентенцию, в принципе правильную, Ляхов слегка интерпретировал, поскольку совершенно непроизвольно коснулся при этом левой рукой полированной ореховой рукоятки ракетницы.
И произнес вслух: «Есть люди, умеющие стрелять, и есть люди, не умеющие этого делать…»
Почему, зачем это пришло ему в голову, объяснить невозможно. Но, наверное, какое-то основание было.
Договорить Вадим не успел.
Машина Розенцвейга, четко двигавшаяся впереди по условной осевой линии узкого горного грейдера, вдруг отчаянно замигала задними фонарями и метнулась вправо. Козлом запрыгала через кювет, через выгоревшие и почерневшие пучки жесткой травы, чудом удержалась на рыжем глинистом откосе и застыла, накренившись под опасным углом.
Выяснять, что там случилось с начальником авангарда, было некогда. Метнулась было мысль, что рулевое вышло из строя, но ее тут же стерла аккуратная дырочка с короткими трещинами вокруг, образовавшаяся на ладонь правее головы Ляхова.
Стекло было триплекс, иначе бы оно просто разлетелось мелкими брызгами.
А так – уцелело, сыграв тем самым крайне полезную роль.
Дырка в стекле – это ведь еще и простейший визир. Если не трогать руля – так прямая линия, соединяющая стрелка и цель.
А раз другого оружия, кроме старого доброго «вери«, у него под руками не было, а рефлекс оставался, он и пальнул навскидку, дуплетом, с левой, но по направлению очень точно.
Зеленая и красная ракеты с шипением помчались в буерак, откуда и пришла чужая пуля.
Тут и показал в очередной раз свою реакцию Тарханов. Пусть в тире он и уступал Вадиму, но не на поле реального боя. И за обстановкой он наблюдал, и ракетный залп понял правильно, как целеуказание.
Автомат, в отличие от Ляхова, Сергей все время держал под рукою, три или четыре трассирующие очереди выпустил с ходу, потом тормознул с разворотом. И добавил еще.
Даже прошлый раз, тогда, в горах, Вадим не имел возможности увидеть, как работают профессионалы в критической ситуации. Другая была обстановка. Вдвоем, подготовившись, они вели уже почти правильный бой. И о том, что делал Тарханов в захваченной бандитами гостинице, знал только понаслышке.
А сейчас – прямо как в учебном фильме. Сергей, оказывается, едучи на сотню метров сзади, и за дорогой лучше Ляхова наблюдал, среагировал практически одновременно, направление сумел засечь и открыл огонь настолько правильно… Еще до того, как сам Ляхов успел выдернуть из кобуры пистолет и Майя проснуться.
Озираясь по сторонам, цепляясь ботинками за мертво шуршащую, подернутую инеем траву, все время ожидая новых выстрелов сбоку, сзади, Ляхов с Тархановым пробежали нужное расстояние и увидели того, кто в них стрелял. В мире, где, кроме них, не могло, не должно было быть никого.
Но вот один-единственный нашелся. Или не единственный?
Чужой в этом мире человек, неизвестно что здесь делавший, неизвестно для чего державший в руках автоматическую винтовку нездешней конструкции, получил, из всех выпущенных полковником пуль, свою. Она вошла выше левой ключицы, в плечо, которое при прицеливании поднялось над бруствером. И куда, насколько проникла – бог ее знает… Могла и до копчика.
Но пока он был жив и даже в сознании.
Высокий (точнее, сейчас просто длинный) мужик крепкого сложения, с суровым, рубленым лицом, давно небритый и немытый. Попахивало от него основательно. Маскировочный, желто-зелено-бурый комбинезон затаскан по горам, на локтях и коленях протерт и порван. Дышит прерывисто, с хрипом и посвистами.
– Вытяни его, вытяни, – требовал Тарханов, – что хочешь делай, но вытяни…
Вот теперь – тихо. Иди отсюда. Татьяна, – обернулся он к подбежавшей вслед за Тархановым, далеко опередившей Майю и Розенцвейга девушке. – Ты в институте на медсестру училась?
– Конечно. Только практики восемь лет не было…
– Неважно. Бегом, санитарную сумку из кабины, будешь ассистировать. Остальные – свободны. Полковник, организуй оборону, чтобы в нас хоть полчаса не стреляли.
…Он вогнал раненому сразу тюбик промедола, еще один – кордиамина. Нашел в сумке препарат, резко усиливавший свертываемость крови. Если даже у него там все кишки и не слишком крупные сосуды порваны, от потери крови сразу не помрет.
Оскал давно не чищенных, покрытых зеленоватым налетом и окрашенных кровью зубов был неприятным. Значит, левое легкое пробито точно, если кровь во рту.
Но ты у меня, сволочь, еще поживешь!
– Видал? А ты мне говорил, что здесь ничья земля… – Тарханов не спешил уходить, держал автомат на сгибе левой руки, поигрывал на спуске пальцем, и видно было, что очередной раз стрельнуть он не зазевается.
– Иди, я сказал! – В чине они были равны, и Тарханов вроде как командир экспедиции, но Вадим привык, что при исполнении своих обязанностей, будучи еще совсем молодым военврачом, он без сомнений грубил даже и генерал-лейтенанту Попову, командующему вторым армейским корпусом.
– Если еще один такой же найдется хоть на той горушке, тебя лечить будет уже некому.
Тарханов наконец понял мысль Ляхова и махнул рукой Розенцвейгу, показывая, какую позицию тому следует занять.
И тут же сообразил, что допросить пленного без помощи израильтянина он не сможет.
– Львович, отставить. Идите сюда. По-арабски понимаете?
– Почти свободно.
– Начинайте допрос…
Но пленник, которому от промедола здорово полегчало, посаженный спиной к камню, отчего и кровь в брюшной и плевральной полостях оттекла вниз, и легкие немного очистились, вдруг ответил на приличном русском языке:
– Арабский – не нужно. Мы с тобой, капитан, земляки. Я тебя в бинокль видел, на перевале. Хорошо воевали. Помнишь, я кричал – не стреляй, не наша война, дома разберемся?
Ляхов этого не помнил. Мало ли кто чего в том бою кричал.
– Ты – кто?
– Чеченец, конечно. Девять лет уже воюю. Вы нас из наших гор выбили, мы сюда пришли. Чечня все равно будет свободной.
Было мужику на вид лет тридцать пять. Значит, по его словам, та война длится почти всю его сознательную жизнь.
Но последние пятьдесят лет в чеченских горах и вообще на Кавказе серьезных боестолкновений не случалось. Что-то подобное было в конце сороковых годов, но не выходящее за рамки обычных туземных беспорядков, даже в учебники по тактике не вошло самостоятельным разделом.
– Парень, ты бредишь? Какая Чечня? Какие девять лет? Я тебе помогу, сейчас в машину погрузим, в госпиталь поедем.
– Не надо, командир. Не гони пургу. Какой госпиталь, откуда? Я еще в Советской армии служил, старшим сержантом дембельнулся. Потом с вами воевал, у Дудаева, у Масхадова. Немножко не получилось. Задурили нас, что Союз развалился, Россия тоже, генерал Дудаев свободу даст. Там воевал, сюда, на Израиль, воевать приехал…
Теперь за деньги, честно скажу. Слушай, еще укол сделай или покурить дай…
Ляхов не понимал, о чем ведет речь умирающий боевик, а что он умирал, сомнений не было. Но потянуть его еще минут двадцать он мог.
– Курить не стоит. А легче сейчас станет. Так говори…
– Командир, не понимаю, да. Ты молодец, похож на моего ротного, тот тоже хороший мужик был, все равно ему, чеченец, русский, мордовец. Нормально жили, служили. Пять значков получил. Тебе скажу…
Домой приехал, пожил немного, жениться хотел, не успел. Потом плохо стало. Война, война… Надоело, мы убиваем, нас убивают. Приехали два месяца назад в Трабзон, из Иордании. По две штуки баксов получили, задание простое: сопроводить караван с оружием до Израиля, потом еще пять штук получить, и иди куда хочешь.
Дыхание у раненого ускорялось, становилось сбивчивым, вот-вот перейдет в чейн-стоксовское.
Но он еще говорил и старался сказать как можно больше, правда, не того, что интересовало Ляхова, а волновало лично его.
– Не повезло, на перевале на вас наткнулись. У меня хорошая память, капитан, я тебя в бинокль увидел и запомнил, когда ты в нас стрелял… Я в тебя тоже стрелял, не попал, правда. А ты в меня почти попал.
Ляхов не успевал понять и осмыслить торопливые, горячечные слова пленника. Как-то они стыковались, совпадали с тем, что удалось увидеть на погранзаставе другой реальности.
Было здорово интересно – получается, они пересекались с чеченцем именно там. Тот его видел, запомнил. А Ляхов его – нет. Но переспрашивать – времени не было. Пусть успеет сказать, что хочет. А уж там…
Господи, хоть бы час еще он пожил! Была бы «автоперевязка» здесь и фельдшер Капустин…
Стоп, а это откуда? Какой Капустин?
– Таня, в сумке, адреналин, ампула, набери в шприц. Ноль один.
Раненый продолжал говорить, все время его тянуло подняться. Он отталкивался руками от земли, старался сесть повыше. Словно насекомое, влекомое инстинктом геотропизма.
Кашлял, выплевывая черные сгустки крови.
– Я, когда увидел, что на русских вышли, не захотел… Всех вперед гнали, я не пошел. Ну вас, подумал. Сами ловите. Я – уже! Старого муллу охранять стал. Спокойнее. Показалось, снова сам с собой воевать должен. В одной армии служили. Комсомольское вспомнил, Атаги… Наших тысяча погибла, я еле ушел.
Тут рвануло что-то. Ох, сильно рвануло! Полдня я в себя приходил. Нас двенадцать человек живых осталось. Куда остальные делись – не понял. Пошли – никого вокруг нет. Пустая земля. Долго по горам ходили. Нашли аул – тоже нет людей.
Страшно стало, брат. В ад попали, слушай. Поссорились. Я – чеченец, почти русский, те все – не знаю, арабы, курды. Их язык почти не понимал. Думал – ну вас всех. Домой пойду. Не так далеко. Деньги были, из Трабзона в Батуми доехать хватило бы. Один черкес еще с нами был, земляк, из Зеленчукской, вместе хотели – пропал…
– Таня, шприц! Адреналин!
Язык у раненого начал заплетаться, щеки серели прямо на глазах, руками он совершал странные для не посвященного в тонкости медицины движения, словно собирал с груди и живота невидимых остальным насекомых.
Ляхов понимал, что пациент «уходит». Капельницу бы поставить, с противошоковой, кровь перелить, не меньше литра – так не успеть распаковать ящики. Удержать его, пусть солидной дозой адреналина – последний шанс. Хоть минут еще на десять. Успеть понять, о чем речь.
А говорил он совершенно странные вещи.
– Парень, тебя звать как? Сейчас в госпиталь поедем. Вылечим. Ничего страшного.
– Не вылечишь. Умру сейчас. Зовут – Руслан. Фамилия – Гериев, двоюродный брат того Гериева. Должен знать. Из Урус-Мартана. Мы не знаю куда попали. Тут всего много, а потом появляются эти…
– Кто – эти?
– Не знаю. Такие, страшные. На людей похожи, не люди. Арабы говорили – джин, ифрит, иблис… «Черти» по-нашему. Я в них много раз стрелял. Три обоймы. Из «Эм-16» – им не нравится. Из пистолета – не берет. Они тоже стреляли…
Татьяна подала шприц. Вадим воткнул иглу в левое плечо Гериева выше локтя. Ну, должен, должен протянуть еще хоть полчаса. Так быстро не умирают.
Раненый захрипел. При каждом выдохе выдувались на губах кровавые пузыри.
Чеченец приподнялся на локтях.
– Командир, зря мы с вами воевали. Здесь – хуже. Если бы вместе…
– В нас-то стрелял зачем?
– Ошибся, понимаешь… Гранатомет возьми. «Муха», хорошо будет…
Попытался поднять руку к лицу и сразу уронил.
Неизвестно, какая часть его мозга сохраняла активность, но свои последние слова Руслан выговорил, вспомнив, наверное, что-то совсем уж из ранней молодости:
– «Автобус Грозный – Минводы, сейчас поедет… Билет девять рублей, в кассе нету. Шофер, как брата прошу, десять возьми, посади солдата, из отпуска опаздываю». Потом несколько неразборчивых слов по-чеченски.
И умер.
Так не вовремя!
Но – почему? Не должен был так быстро, по всем признакам не должен.
Наверное, пуля дошла до ворот печени. Если бы в аорту – умер бы сразу, если в кишки – часа три протянул бы в сознании, а то и больше.
А ведь это был человек «оттуда».
«Советская армия», «старший сержант», «генерал Дудаев» и девять лет новой чеченской войны. Такого и в бреду не придумаешь.
И он видел Ляхова в бою. Запомнил. Такие люди, с почти первобытным интеллектом, не ошибаются. Аллюзии и ассоциации им чужды. Видел – видел, нет – значит, нет.
И получается, что он, Вадим Ляхов, в своем физическом облике существовал и там, где не унтер-офицеры, а сержанты служат в Советской армии, распадается какой-то другой «Союз» и даже Россия, чеченцы воюют на стороне какого-то нового Шамиля – «генерала Дудаева» и опять эту войну проигрывают…
Тут и умом повредиться недолго.
И снова всплыли слова Тарханова: «Это солнце не моего мира». А их мир – где?
– Вадим, о чем это он? – спросила Татьяна, о существовании которой Ляхов почти забыл. Она сидела рядом на корточках, бледная, не то чтобы напуганная, а просто выглядящая как человек, впервые в жизни в деталях увидевшая, как непонятно, страшно и в то же время удивительно просто умирает другой человек.
Для многих – непереносимое зрелище. Она же – вытерпела, пусть и с трудом.
– О чем? Ты же сама со мной об этом говорила. Параллельная земля, параллельное время. Побывали там, выскочили сюда. Тебе-то что?
– А про тебя, про Сергея что он говорил?
– Откуда я знаю? Умирающий бредил. Похожим на его ротного я ему показался.
– Но ведь так все и было? На перевале.
– Приблизительно, – неохотно ответил Вадим. – Только нас на ЕГО перевале быть не могло.
Подошли Тарханов с Розенцвейгом, за ними Майя, все это время остававшаяся возле машин, сжимая в руке пистолет.
Очень коротко Ляхов пересказал им смысл последних слов Гериева, сосредоточив внимание на том, что здесь поблизости бродит еще минимум десять человек таких же, даже хуже, поскольку являются вообще не владеющими ситуацией кадровыми бандитами.
И еще – существуют некие «чужие», которых пистолетная пуля не берет, а винтовочная – то ли да, то ли нет, но им не нравится.
– Он еще сказал – «гранатомет, «Муха», хорошо…». Непонятно, тип гранатомета он имел в виду или…
– Не знаю такого. Может, он просто кличку своего напарника вспомнил? Муха – Мухаммед? Или – Мухаммедов. Хотя у черкесов таких фамилий нет. Хотел бы я сам его послушать… – с досадой произнес Тарханов, – это, пожалуй, самое важное было, а ты не выяснил. Надо было…
– Что – надо было? Не в госпитале даже, в батальонном медпункте я б его наверняка вытянул, допрашивай – не хочу, а так – уж извини.
Вадим терпеть не мог, когда непонимающие люди подвергали сомнению его компетентность.
Тут вдруг Татьяна вмешалась, совершенно неожиданно, со словами, которых Ляхов именно от нее не ждал:
– Нет, Вадим, ты себя неправильно вел. Надо было не слушать его болтовню, а самому спрашивать, четко и по делу. И колоть ему не промедол. Поддерживающее что-нибудь надо было. Я не врач, конечно, но, по-моему, от него он и бредить начал…
Вот оно как!
Умная, значит!
Перед Сергеем выпендривается или на самом деле вообразила, что может старому «додику» советы давать.
Ляхов едва-едва не сорвался.
Кто они такие, чтобы его учить? Выросший в окрестностях доков Гельсингфорса, он знал такие слова и обороты, которые кадровый боцман постигает только к пятому году службы. И очень ему захотелось их употребить в полном наборе.
Но все же последующее воспитание пересилило генетическую память. Сумел Вадим Петрович остаться в границах приличия.
– Да кто ж вам мешал, таким умным? Реаниматоры, мать вашу! Ну, покажи, мне, недоумку, что ты в этой сумке «поддерживающего» найдешь?! Сразу и занялись бы, специалисты, допросили, на дыбу можно, шомполами по ребрам…
– Не заводись, Вадим, никто тебя не обвиняет. И ты, Таня, молчи, не лезь не в свои дела…
Тарханов сообразил, что ситуация выходит из-под контроля. Да и Розенцвейг, поджав губы, покачивал головой осуждающе, пусть и непонятно, в чей адрес.
– Как случилось, так и случилось, – сурово произнес Сергей. – Хоть одно ясно. Теперь у нас не «пустая земля», а сразу две разновидности врагов.
«Как ты и предполагал, – подумал Ляхов. – Молодец, командир! Вот уж действительно – не знаю, что там за горизонтом!»
– Одни, так сказать, «свои», вроде этого вот, другие – «чужие». Демоны, бля. Если уж для такого вояки они «страшные»… Приказываю – автоматы отставить. Всем взять винтовки.
Сергей нагнулся, поднял с земли оружие покойного Гериева. Как он ее назвал – «Эм-16»?
Интересная конструкция. Созданная по той же технологии, вернее – на базе того же способа мышления, что и взятые на заставе параллельного мира автоматы. Придумывали и делали их люди, которым, кажется, совершенно наплевать на удобство обслуживания, экономию материалов и трудовых затрат в производстве.
Если трехлинейную винтовку или автомат «ППД» можно разобрать-собрать с завязанными глазами, стрелять, вытащив из болота, лишь бы сил хватило передернуть забитый грязью затвор, с этой так не получится.
Похоже, в том мире солдаты жили в стерильно-чистом окружении и воевали в крытых спортзалах.
А на вид винтовка неплохая.
Тарханов отщелкнул магазин. Он был почти полный. Раза три успел выстрелить Гериев. Патроны тоже странные. Если тамошние автоматы использовали девятимиллиметровые парабеллумные, то эти – ни в какие ворота. Калибр совершенно детский, «пять и шесть», похоже, но гильза почти стандартных размеров, а пули – гораздо длиннее нормальных.
Сергей припомнил основы внешней баллистики. Слишком длинные пули, чтобы быть дальнобойными и устойчивыми в полете.
Вот этим, пожалуй, они «демонов» и отпугивают. При малейшем препятствии переворачиваются и идут поперек. Грубо говоря, превращаются в маленький пропеллер. И тогда калибр уже не 5,6, а…
Сколько тут длина? Два сантиметра? Вот уже и выходит почти скорострельная зенитная пушка.
Такое не всякому демону понравится.
– Хорошо, возьмем для пробы, – он подкинул винтовку на руке, протянул Ляхову. – Ты у нас спец. Только до конца обойму не расстреливай. Домой вернемся, интересная коллекция получится…
– Зачем до конца? Сбережем. – Вадим выщелкнул из магазина два патрона, сунул их в нагрудный карман камуфляжа.
– Правильно. А для дела и своими обойдемся. Семь шестьдесят два понадежнее будет. Приказываю всем взять карабины, перезарядить утяжеленными трассирующими. Я поеду первым. Вы, Григорий Львович, садитесь со мной. Ваша «Татра» совсем грохнулась?
Розенцвейг развел руками:
– Подремонтировать можно, конечно…
– Некогда. Будете наблюдать по всем азимутам и стрелять не задумываясь во что угодно, поскольку информацией, как «чужие» выглядят, доктор нас не обеспечил. Вы, девушки, к Вадиму. Наблюдать вправо-влево. Чуть что – стреляйте. Хоть на испуг. В Бейрут заезжать не будем, ищем ближайшую воинскую часть, пересаживаемся на бронетехнику.
– Эх, черт! – ударил он кулаком по раскрытой ладони. – Ну хоть бы пару слов, какие они, на кого похожи…
– Они – страшные, – вставила Татьяна.
– Тоже не критерий. Кому-то тигр страшный, кому-то – мышь. Но все-таки, если крутому вояке они показались страшными, нам тоже храбриться не след… Найдем броневик с тяжелым пулеметом или автоматической пушкой, шансы наши подрастут. А теперь – по машинам.
– Подожди, Сергей. Этого – похоронить бы надо. Все же русским солдатом был, как ни крути, – пытаясь помочь Гериеву, разговаривая с ним и приняв, как в старину выражались, «последнее дыхание», Вадим не мог оставить его тело просто так, хоть и не было здесь птиц или шакалов.
Тарханов поколебался совсем немного.
– Давай. Неси лопатки.
Перед тем как забросать умершего боевика землей со склона (могилу рыть они точно не собирались), Сергей проверил его карманы и валявшуюся неподалеку полевую офицерскую сумку, тоже русского образца.
Кроме обычного скудного имущества одинокого бродяги нашлись там две интересные вещи. Подтвердившие, что Гериев не бредил, умирая.
Пачечка банкнот, судя по обозначениям и надписям – двадцатидолларового достоинства, но странного, зеленовато-черного окраса, с портретом ничем себя не прославившего американского президента, и спрятанные во внутренний карман куртки, заколотый ржавой булавкой, документы.
Паспорт не существующего в природе королевства Иордания, однако выполненный на хорошем полиграфическом уровне, с цветной фотографией (!), свернутый вчетверо лист плотной бумаги, тоже, очевидно, документ, украшенный изображением волка и исписанный словами пусть и на кириллице, но абсолютно непроизносимыми. Надо понимать – чеченскими.
И самое главное – красная замусоленная книжица с пятиконечной звездой на обложке, озаглавленная «Военный билет».
На многих ее страницах, голубоватых, со сложным рисунком и непременной красной звездой, подтверждалось все, что говорил владелец документа, Гериев Руслан Лом-Алиевич.
Одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года рождения. Призванный в Советскую армию в одна тысяча восемьдесят седьмом году Урус-Мартановским райвоенкоматом (районный военный комиссар майор Криворучко), проходивший действительную военную службу в в/ч 44922, военно-учетная специальность такая-то, в 1988 году присвоено звание сержант, в 1989-м – старший сержант. Уволен в запас в декабре 1989 года. Награжден знаками «Отличник Советской армии», «Специалист третьего, второго, первого классов», «Воин-спортсмен»…
Многое друзья успели увидеть и перечувствовать за последние восемь месяцев этого в чем-то рокового, а в чем-то и судьбоносного для них года, но все-таки эта вот книжечка их потрясла.
Тарханова заставила вновь вспомнить свои мысли, возникшие после разговора с Маштаковым в ночном автобусе, Ляхова – он даже не мог сейчас передать своих ощущений.
Может быть, чем-то похожих на те, что можно испытать, узнав лет в двадцать, что любимые родители, которых помнишь с младенчества, с которыми связана вся твоя жизнь, – не родные тебе. А сам ты – подкидыш.
– Ладно, поехали. – Тарханов сунул военный билет в карман. – Салюта отдавать не будем. Уже…
