Угроза

История Шарлотты

– В самом начале моей работы я бы никогда не призналась, что боюсь своих учеников, – рассказывает Шарлотта.

Мы разговаривали о том, каким был ее первый опыт работы учителем. Она начала работать спустя всего месяц после окончания колледжа. После того как на первых курсах Шарлотта погрузилась в море американской литературы и решила, что будет преподавать английский язык. Ее куратор была молода; она давала задания и графики их выполнения, но никогда не обсуждала литературу со своими студентами.

– Я удивлялась, читала ли она вообще те книги, которые вносила в список для чтения, – пожимает плечами Шарлотта.

В конце концов Шарлотта решила, что хочет научить подростков размышлять о жизни через чтение книг и анализ характеров персонажей. Даже теперь, имея за спиной пятнадцатилетний опыт преподавания, она больше всего любит именно этот аспект работы учителя.

Шарлотта переживала, что ей не хватает мудрости – или солидности – авторитетного учителя:

– Я много думаю о коллегах, с которыми в молодости разделяла тревогу и беспокойство первых лет работы в качестве учителя: тогдашние ученики могли бы посмеяться над нашей неопытностью и отсутствием авторитета. В двадцать два года я была всего на несколько лет старше учеников выпускных классов, которых встречала в коридорах школы.

Тем не менее, оглядываясь назад, Шарлотта поняла, что ее собственная молодость и была ее самым большим страхом. За пять месяцев до того, как она начала работать в школе, два старшеклассника устроили бойню в школе «Колумбайн» в Колорадо.

– Я заканчивала колледж и была на практике в школе, когда услышала эту новость. Мы все были ошеломлены, – рассказывает Шарлотта. – Я помню, как все плакали через несколько дней, когда Эми Грант пела поминальную песню по телевизору. Но я не боялась, что нечто такое же жуткое произойдет со мной в будущем. Возможно, потому, что я была слишком занята своими обязанностями практиканта, или, вероятно, потому, что в то время стрельба в школе «Колумбайн» была чем-то из ряда вон выходящим для нас, представителей «поколения Х». Я видела, как дерутся старшеклассники, но не более того.

Шарлотта скорбела по жертвам бойни в школе «Колумбайн», но продолжала следовать по избранному профессиональному пути. В те первые годы она убирала и закалывала волосы, носила очки вместо контактных линз и покупала простые строгие костюмы. Она избегала личного общения с учениками, и если они спрашивали, сколько ей лет, то говорила: двадцать семь. Этот возраст, казалось ей, накладывал печать искушенности и интеллекта.

Когда же Шарлотте действительно исполнилось двадцать семь, она почувствовала себя гораздо увереннее.

– Я распустила волосы и стала участвовать во внеклассных занятиях, – вспоминает она. – И теперь я честно отвечала ученикам на их вопросы, если они интересовались моей биографией.

Шарлотта все еще испытывала волнение перед началом каждого школьного года, но приобретенный за несколько лет опыт научил ее использовать более эффективный, чем заколки для волос и очки, механизм адаптации: чувство юмора. Она обнаружила, что шутка изменяет отношение подростков намного лучше, чем наказание.

Как теперь думает Шарлотта, она смогла вынести произошедшее благодаря тому, что уже успела приобрести профессиональную идентичность к моменту, когда случилась трагедия.

– Шестнадцатого апреля 2007 года я вышла из школы около четырех часов дня. Проходя через главные двери, я услышала новость по радио. Вооруженный человек открыл огонь в аудитории Виргинского политехнического института, – рассказывает Шарлотта. – Я не училась в Виргинском политехническом и не знаю никого из этого института. Но мое сердце остановилось. Я почувствовала холод, меня охватили ужас и беспомощность. Мои руки дрожали. Я сразу же поехала домой, чтобы услышать больше из новостей, узнать, сколько человек погибло. Я хотела понять, почему убийца выбрал этот колледж и почему никто не остановил его.

Дома она переоделась и отправилась на трехмильную пробежку вдоль берега реки. Но на полпути была вынуждена остановиться. У нее так перехватило горло, что ей пришлось немного постоять и перевести дыхание.

– Я задыхалась и боялась, что мое горло перестанет пропускать воздух. Взявшись за горло, я снова пошла вперед. Мне хотелось вернуться домой. Я подумала, что у меня внезапно случился приступ аллергии, возможно, реакция на укус насекомого.

Когда муж Шарлотты вернулся домой, она рассказала, что с ней произошло во время пробежки. Он спросил, слышала ли она о стрельбе в Виргинском политехническом; Шарлотта не хотела это обсуждать.

– Мы смотрели вечерние новости. Я пошла спать, но заснуть не смогла – боялась, что во сне у меня снова перехватит горло и я умру от удушья.

Тревожность – это защитный механизм, который предупреждает нас об опасности.

На следующий день Шарлотта вышла на работу. Ученики хотели обсудить события в Виргинском политехническом. Она предложила им в свободной форме описать свои чувства в тетрадях. Шарлота не помнила, что именно она сказала ученикам, но она точно помнит, что избегала любых разговоров об этом в учительской.

В тот день она снова пережила приступ удушья во время пробежки. Но в этот раз приступ начался, когда она думала о трагедии. Шарлотта задалась вопросом, что бы она делала, если бы кто-то направил на нее пистолет здесь, на берегу реки. Она внимательно осмотрела тропинку, обращая внимание на места, где можно спрятаться, и представила, как уклоняется от пули. Эти мысли не оставляли ее, пока она не вернулась домой. Позже, вечером, у нее началось сердцебиение. Она села на пол, оперлась руками и попыталась дышать.

– Когда пришел мой муж, я сказала, что мне нужно в больницу, и выбежала на улицу. Он пошел за мной и позвонил в 911. На улице я немного успокоилась и попросила мужа отменить звонок. Тогда мы с ним поняли, что я страдаю от панических атак.

С того вечера Шарлотту мучили ночные кошмары. Ей постоянно снилось, как она стоит в классе перед учениками, а в дверь вбегает вооруженный человек.

– Угрожая винтовкой, он заставляет меня выбрать учеников для расстрела. Если я откажусь, он застрелит всех, включая меня.

Сон мог быть длинным или коротким, но в нем всегда был тот же самый выбор.

– Иногда мне снилось, как мои ученики умирают, – рассказывает Шарлотта. – В классе были разные дети, и знакомые, и незнакомые. Я помню одну девочку из моего сна, тоненькую, с длинными рыжеватыми волосами, в яркой майке. Она смотрела на меня, и слезы струились по ее щекам.

Я хотела понять, почему убийца выбрал этот колледж и почему никто не остановил его.

Хотя тревожность принимает различные формы, скрытые стимулы играют здесь немаловажную роль. Эти стимулы почти всегда связаны с ощутимой угрозой; тревожность – это, иначе говоря, защитный механизм, искажение выборочного внимания; это защитный механизм, который предупреждает нас об опасности. Как и многие пациенты, страдающие от тревожного расстройства, Шарлотта почти всегда находится в состоянии повышенного внимания; она все время настороже, опасность кажется ей повсюду. Шарлотта постоянно «сканирует» окружающее пространство в поисках скрытой угрозы или даже намека на угрозу, и это только усиливает ее восприятие опасности и усугубляет ощущение незащищенности.

Шарлотта страдала от ночных кошмаров, в которых убивали ее учеников, еще много месяцев после трагедии в Виргинском политехническом институте.

– Образы преследовали меня на пути в школу, в классе, во время вечерней пробежки – некоторое время я просто не могла заставить себя выходить на пробежку вообще, – признается Шарлотта. – Я думала не о том, какого ученика я выберу, а как я смогу остановить стрелка в подобной ситуации. Я думала, что могла бы запирать класс во время каждого урока. Потом я поняла, что стрелок, возможно, будет просматривать список учеников, и, если запереть дверь изнутри, станет еще опаснее. Я унаследовала свою классную комнату от учительницы, которая вышла на пенсию; она или кто-то еще повесил на стену над встроенным шкафом клюшку для гольфа. Я подумала, что стоит поместить эту клюшку поближе к моему столу, чтобы воспользоваться ею как оружием. Но я не знала, как ее спрятать.

Шарлотта выросла в семье среднего достатка, у нее были заботливые и хорошо образованные родители. Они часто переезжали по причине служебных обязанностей отца. Шарлота спокойно меняла школы, но с большим вниманием относилась к тому, как ее воспринимают другие дети.

– Я помню, как снова и снова наблюдала за счастливыми одноклассниками. Я здорово умела казаться счастливой; я не хотела выглядеть ненормальной и беспокоить родителей, каждый из которых работал на нескольких работах почти все время, пока я росла. Я не была несчастна, но всегда чувствовала некоторую печаль. Больше всего мне нравились дождливые дни. Тогда я имела полное право самоустраняться. Другие дети жаловались на то, что из-за погоды испорчена целая перемена, но я предпочитала занятия в помещении, например настольные игры, пятнашки или тетербол. Я не любила время перед сном. Я боялась не сна, а того, что ему предшествует. Я включала и выключала свет в моей комнате много раз и много раз шагала от двери до кровати. Я опускалась на колени у кровати и считала до пятисот так быстро, как только могла, за каждого члена моей семьи – за родителей, двух братьев и бабушку с дедушкой. Я боялась, что, если я этого не сделаю, с ними случится что-то плохое.

Мне нужна была помощь, но я не знала никого, кто по-настоящему понял бы всю реальность моего зазеркалья.

Шарлотта так уставала от этого ритуала, что однажды вечером она заплакала и взмолилась о помощи свыше, чтобы нарушить его. Она говорит, что после молитвы жесткие рамки ритуала немного смягчились.

Иногда Шарлотта удивлялась, почему она так много считает: считает дырки на потолке кабинета доктора, к которому ее водили, трещины в плитке, покрывавшей домашнюю площадку для баскетбола, пересечения стенных панелей в прихожей черного хода.

– Мне не нравилось считать, и когда я спохватывалась и обнаруживала, что считаю, я пыталась остановиться, – рассказывает Шарлотта. – Я пыталась не делать и другие вещи. Например, в восьмом классе, когда я научилась печатать, я морщилась от скучных разговоров и мысленно печатала их, рассматривая слова, которые появлялись передо мной на воображаемом экране, – вот от этого я тоже старалась избавиться, и иногда мне удавалось прекратить эти невротические повторяющиеся действия.

Вскоре у Шарлотты диагностировали обсессивно-компульсивное расстройство. При ОКР обычные приметы повседневной жизни приобретают особые последствия: изменяется восприятие, из-за чего человека глубоко ранят вещи, которые, как ему кажется, выглядят, звучат или ощущаются неправильно – вешалки с одеждой перевернуты в разном направлении, на полке стоят рядом большие и маленькие банки с приправами, книги не выстроены по размеру. Если исправить кажущийся беспорядок – например, выстроить обувь ровно по линейке, – это облегчит дискомфорт, но ненадолго. Довольно скоро постоянное ощущение тревоги снова запустит потребность действовать, а это приведет к запуску мотивационной и двигательной схемы в мозге, вызывая повторяющееся невротическое поведение и еще более затрудняя его прекращение.

Хотя потребность Шарлотты считать в конце концов почти исчезла, от повторяющихся ночных кошмаров она страдала все свое детство.

– Первый кошмар, который я помню, приснился мне в восемь лет, сразу после дня рождения. Кошки драли когтями сетку на входной двери, пытаясь добраться до меня, – вспоминает Шарлотта. – По мере того как я взрослела, содержание кошмарных снов становилось более насыщенным: мои родители снова и снова умирали, волшебник гнался за мной по парковке, мальчишки из средней школы преследовали меня в парке. Даже теперь я молю Бога, чтобы он оградил меня от ночных кошмаров. Я хотела поговорить со школьным психологом или с социальным работником о своих страхах, – продолжает Шарлотта. – Но когда мои видения становились особенно яркими, мне не хотелось ни с кем разговаривать. В конце концов, я не была инвалидом. Я вставала и занималась своими делами каждый день. Я могла делать свою работу, но не могла контролировать свои мысли. Мне нужна была помощь, но я не знала никого, кто по-настоящему понял бы всю реальность моего зазеркалья. Словно у меня что-то постоянно болело, но я не обращалась к доктору.

Хотя религия приносила Шарлотте облегчение, самое большое утешение, хотя и временное, она находила в том, чтобы «вскармливать» свои страхи:

– Мой разум постоянно вырабатывал ужасные сценарии развития событий, и я попадала во всю большую зависимость, принимая их за реальность. Я воспринимала себя так, будто во мне две личности: одна жила в реальности и наблюдала другую, которая постоянно готовилась к чему-то неизбежному.