Глава 19

После получения заключения о профессиональной пригодности «пересветов», которых Чекменев и князь давно уже рассматривали как собственный «теневой Генштаб», им наконец-то была предоставлена полная воля.

В пределах одного из пунктов стратегического плана, который (пусть кто хочет – посмеется!) Игорь Викторович вынашивал с шестнадцатилетнего возраста. Сначала – в стиле обычных юношеских мечтаний, когда, сидя в библиотеке кадетского корпуса, долгими зимними вечерами листаешь пожелтевшие страницы книг и газет начала века. Того еще, двадцатого.

Моментами, от переполняющих эмоций, выбегаешь в курилку, торопливо затягиваешься дешевой (на дорогие средств не хватало) папироской, снова возвращаешься и опять читаешь, и страдаешь, понимая, как бы следовало поступить неглупым, власть имеющим людям и в девятьсот третьем, и тринадцатом, и семнадцатом годах.

А вот когда судьба (или все-таки личная воля и устремленность?) свела его с Олегом Константиновичем, Чекменев увидел перед собой прямой и ясный путь. Шагай и шагай по нему, как сапер по минному полю. Дураком не будешь – пройдешь и дойдешь. До сегодняшнего дня – дошел. Хорошо виден впереди край твердой земли. Шага два, три. Если потребуется – можно и прыгнуть. И ты уже там. Все позади. Бояться больше не надо, каждый раз, касаясь подошвой топкой хляби и прикидывая, рванет – не рванет под ногами. А если рванет, так ногу до колена или сразу уравняешься с такими же храбрецами, задолго до тебя любившими ставить последний рубль ребром.

Теперь колебаться поздно. И назад возвращаться поздно. И на предпоследней кочке, окруженной растяжками, не устоишь.

«Что ж, умные вы ребята, – думал Чекменев, все еще перебирая и механически, почти не видя текстов, пролистывая папки с личными делами. – Отбирали мы вас тщательно, не один год, позволили создать в Москве подобие рыцарского ордена со всеми атрибутами и чуть ли не правом экстерриториальности. Финансировали, по службе продвигали, звездочки на погоны сыпали, не чинясь. Пора отрабатывать. Поглядим, что у вас в натуре получится».

Самое интересное, что, посвятив своей идефикс практически всю сознательную жизнь, Игорь Викторович отнюдь не мечтал повторить жизненный путь кого-нибудь из великих. Лавры ни Наполеона, ни Александра Македонского его совершенно не прельщали. Ни фельдмаршалом он не планировал стать, ни премьер-министром даже. Человеком он был отроду бескорыстным, так что финансовое могущество Чекменева не манило тоже.

Интерес у него был, если так можно выразиться, чисто научный. Ну и немножко спортивный. Вот сумеет самый обыкновенный, никакими специальными талантами не наделенный юнкер, потом подпоручик Игорь Чекменев единолично возродить в России монархию? Наставить Отечество на истинный путь, ведущий к величию, славе, процветанию, вроде как в «век золотой Екатерины», чтобы и XXI столетие историки нарекли «русским», раз уж в XIX и XX это по разным причинам как-то не задалось?

А что в случае успеха будет с ним лично не суть и важно. Какому-нибудь Ливингстону позарез требовалось отыскать истоки Нила тоже ведь без конкретной, практической цели или Амундсену – непременно достичь Южного полюса.

Кое-какие таланты за молодым Чекменевым все же числились, а может, и не таланты совсем, а просто своеобразные черты характера. Умел он, например, особенным образом располагать к себе людей и аккуратно, ненавязчиво навязывать (каламбур невольный) собственную волю и точку зрения. И отлично понимал, в каких случаях это делать можно и нужно, а когда – ни в коем случае.

Ну, еще соображал быстро, на уровне гроссмейстера умел просчитывать варианты на пятнадцать-двадцать ходов вперед. И за себя, и за противника. С этим багажом и начал свою армейскую службу.

То, что он в подходящий момент попался на глаза Великому князю – это, конечно, чистое везенье, и что тот именно тогда подыскивал себе адъютанта – тоже. А уж все остальное, как говаривал А.В. Суворов: «Помилуй бог, надобно и уменье».

Замысел свой Чекменев реализовывал, никуда не торопясь. Годом раньше, десятью годами позже – не слишком существенно. Курсовой офицер в училище любил повторять – все помрем генералами, хватило бы только годов да здоровья.

Четыре года потратил, чтобы стать для Олега Константиновича незаменимым помощником, за следующие пять продвинулся в советники, в начальники «личной Е.И.В. тайной канцелярии». Идею клуба «Пересвет» собственноручно придумал и воплотил в жизнь. Года три размышлял над планом «Фокус», хотя правильнее было бы присвоить ему наименование «Кратет», в честь одного из идеологов афинской школы киников, или – «циников», в латинской транскрипции, самого из всех циничного.

Размышлял, по кусочкам подбрасывал отдельные его фрагменты «братьям и соратникам» для детальной проработки, но так, чтобы единой картины происходящего не сложилось ни у кого до самого последнего момента. В том числе и у Верховного магистра, и у самого князя.

Люди приходили в проект и уходили, бывало, по той или иной причине, но из каждого Чекменев ухитрялся извлечь максимум того, на что человек был способен. Иногда включал в постоянный состав своей (или чужой) команды, иногда использовал «втемную».

Свою лепту внесли в нужное время и Розенцвейг, и Тарханов с Ляховым, добытый ими профессор Маштаков, удачно взятый в плен Фарид. Теперь вот доктор Бубнов делает что может. На Бельского тоже серьезная ставка…

Ну и везло Игорю Викторовичу, поразительно даже, как везло. И с людьми, и с событиями, которые отчего-то складывались именно так, как ему в данный момент и требовалось. Бывает, так везет игроку в рулетку. На какое поле и число ни бросишь фишку, туда и шарик прикатится. Моментами Чекменеву начинало казаться, что совсем это даже и не везение, а просто так нужно. Судьбе, некоему Высшему координатору, можно сказать – богу, но в бога в христианской трактовке он так и не научился верить.

Раз вовремя подсказал кто-то (или что-то) юному юнкеру заняться именно этим делом, а он сообразил, послушался, так все и идет, как по писаному. Вот только с Розенцвейгом и командой Ляхова вышло не так. Не рядом. Исчезли в самый ответственный момент. Работы для них – невпроворот.

И тут же подумалось, а вдруг и это – так надо. Вдруг вернутся ребята и опять принесут нечто, именно в этот момент самое важное?

До того вдруг захотелось в это поверить, что он взял и поверил. Вернутся. Только вот – когда? Когда они могут вернуться, чтобы это оказалось в самый раз? Маштаков считал там что-то, считал, и Максим считал, уличив попутно профессора чуть ли не в шарлатанстве. А ему самому как-то и недосуг было задуматься. Собственным умом пошевелить.

Вот если бы он сам вместе с ребятами оказался. На той стороне. Живым, разумеется. И тамошним покойникам словчился в лапы не попасть. Какой момент выбрал бы? Есть старая присказка. Выход чаще всего оказывается там, где раньше был вход. Входов, строго говоря, было два. Один, главный, здесь. А второй… Как докладывал Тарханов, в Пятигорске, на даче Маштакова, он тоже заглянул в нездешнее… Так, может быть, они попытаются через тот пробой?

Осталось сообразить – когда? Их нет уже почти месяц…

Если бы они попали просто в параллельное время, их бы непременно нашли. Или их, или следы пребывания. Пять человек непременно оставляют следы, даже если всячески стараются этого избежать. Кроме того, на территории радиусом в тысячу километров вокруг Москвы разбросаны радиомаяки с подробными инструкциями, что делать, как и где выходить. Миновал месяц – людей нет. Вывод – либо Тарханов и К° пространственно оказались за пределами очерченного на карте круга, либо…

Стоп-стоп! Идея, пришедшая ему в голову, оказалась настолько проста и очевидна, что непонятно, чем он раньше думал.

Он снял трубку телефона, позвонил в Кремль, офицеру, обеспечивающему жизненные и творческие процессы профессора, который, будучи по недоверию отстранен от хронофизических исследований, полностью переключился на свое старое занятие. Изготовление всяческих хитрых военных штучек, которыми он в свое время подрабатывал у уголовников и террористов. Тогда вершиной его инженерного гения стал микропроцессор размером в желудь, легко устанавливаемый в любое устройство, имеющее электронную базу, хоть на тактической ракете, хоть в авиалайнере, способное любым заданным образом менять исходную программу или преобразовывать управляющий сигнал.

Сейчас ему было приказано пойти еще дальше в плане коварности и остроумия, а плоды своего разума воплощать не в сарае на коленке, а на самых высокотехнологичных предприятиях Москвы. Результат не заставил себя ждать.

Поставленная на поток продукция пошла по назначению. Прежде всего – военинженеру Леухину, занимавшему одно из ключевых мест в варшавской части операции «Фокус».

Чекменев сделал распоряжения в отношении «охраняемого объекта» и переключился на следующие неотложные дела.

Их было много, но это только радовало генерала.

Господам штабистам «Пересвета», привыкшим к «легким партиям», когда и вводные задания к тактической или оперативной игре брались фактически с потолка, и противник до такой степени условен, что можно забить его не реальным огнем и реальной кровью, а эрудицией и демагогией, сегодня же придется доказать, что они способны работать в реальной обстановке и в режиме реального времени.

Не просто рассуждать, со ссылками на исторические примеры, а, получив разведсводку, нанести необходимые данные на карту, здраво оценить обстановку, принять решение на бой, произвести расчет потребных (с учетом фактически имеющихся) сил и средств, после чего грамотно составить боевой приказ, довести его до исполнителей, одновременно предусмотрев необходимые обратные связи, как положительные, так и отрицательные.

Вообще-то этому учат на последних курсах училища (уровень рота – батальон), и в академии (уровень полк – дивизия – корпус), но если непосредственной штабной работой в приближенной к боевой обстановке не заниматься постоянно и профессионально, то результат может быть таким же, как у отличника по выполнению упражнений на авиатренажере, внезапно брошенного в настоящий воздушный бой.

– Ну-с, господа операторы, – произнес Чекменев, входя в зал, сплошь завешанный картами театра военных действий и прилегающих территорий, а также крупномасштабными планами Варшавы и отдельных ее районов. Человек шесть офицеров наносили на них последние разведданные, принимая информацию каждый со своего телефона.

Остальные, в гораздо большем количестве, привычно спорили, размахивая хорошо заточенными карандашами «Тактика» и тыча ими в листы карт, разложенных по столам, и немилосердно дымя папиросами и сигаретами. Его появление заметили не сразу, что само по себе в данной ситуации грехом не являлось.

– Господа офицеры! – наконец выкрикнул вновь назначенный, но пока не утвержденный начоперод полковник Ферзен.

– Вольно, работайте, – махнул рукой Чекменев с выражением лица нудного ассистента кафедры, давно понявшего, что даже и доцентом ему вряд ли суждено стать, оттого и к своим обязанностям, и к студентам относящегося соответственно. – Подойдите, полковник.

Фон Ферзен, по имени Федор Федорович, подошел к широкому подоконнику, на который присел генерал, доставая из кармана портсигар.

– И как ваше мнение? – Чекменев закурил сам и позволил то же сделать полковнику.

– О чем, Игорь Викторович? – угощение папиросой и поза Чекменева предполагали неформальное обращение. – О задании, о личном составе или о том… – он указал рукой на карты.

– О том.

– В смысле политическом…

– Политику оставьте до после войны. Геополитику – тем более. На данном этапе, пока не подошла дивизия Ливена, здесь для вас чистая тактика. Суммарно, сколько вы успели разыскать не блокированных в гарнизонах, обладающих свободой маневра, достаточно вооруженных, способных исполнять приказы подразделений?

Ферзен ответил почти сразу.

– В тех рамках, что вы очертили, суммарно батальонов до пяти. Многие – вроссыпь. А если учитывать «печенегов»…

– Их – не надо. Отдельная статья. Так вот задание. Спланировать, исходя из ваших данных, широкую рекогносцировку. Пора панам хоть чуток утереть сопли. Вы здесь хоть как-то владеете обстановкой, а там, в Варшаве… – он сплюнул в открытое окно. – Наших – мало, армейские вояки ни хрена не видят и не понимают. Слоеный пирог. До подхода, развертывания, занятия позиций Ливеном пара суток точно. А за это время… Значит, цель рекогносцировки – вскрыть опорные пункты неприятеля, его реальную готовность воевать всерьез, по возможности деблокировать боеспособные части, удерживающие свои расположения, отвести их на подходящие для обороны рубежи по западному берегу Вислы. Если есть возможность прочно закрепиться на господствующих объектах города, вроде Дворца науки, университета – сделать это. Решение и проект приказа доложите через два часа.

Чекменев соскочил с подоконника, юнкерским жестом, сразу двумя большими пальцами под ремень, оправил складки кителя.

– Прошу прощения, господин генерал, – снова перешел на официальный язык полковник. – Если вы сказали, что армейские обстановкой не владеют, как же они смогут исполнить подготовленный приказ?

– А вот это, милейший Федор Федорович, операторов ни в каком разе не касается. Тот самый случай. Одни приказы пишут, другие их утверждают, третьи – исполняют. И каждый отвечает только за то, что входит в круг его понятий и непосредственных обязанностей. Уловили ход моей мысли?

– Так точно!

Чекменев вздохнул облегченно:

– Уже прогресс… – повернулся, собравшись уходить, и тут Ферзен осторожно кашлянул.

– У вас ко мне что-то еще?

– Так точно. Непонятно мне, кому конкретно будет адресован наш приказ? «На деревню дедушке?» Так ведь не бывает.

– Совершенно правильно отмечено, полковник. Замечание принимаю…

Этим и велик был Чекменев, всю жизнь умея так вот аккуратно выйти из положения, не самого удобного для авторитета. Другой бы заорал или надулся обиженной спесью. С понятными последствиями для наглеца.

– Пишите попросту. Исполняющему обязанности командира оперативной войсковой группы «Варшава» полковнику Н. Настоящим довожу до вашего сведения, что… И далее по стандартной схеме. Подпись – Игорь.

И, легко продолжая прерванное вопросом полковника движение, направился к двери.

Ферзен только тихонько присвистнул, дождавшись, когда дверь закроется.

Подготовленная Бубновым справка о личности, потенциальных возможностях и системе мотиваций В.К. Бельского оказалась вполне благоприятной, в чем Чекменев и не сомневался. Уж настолько-то он в людях разбирался. Но цена возможной ошибки была слишком высока, и отчего же не подстраховаться, если есть такая возможность.

Он не стал приглашать прокурора к себе, предпочел нанести личный визит в предоставленные Бельскому апартаменты. Пожилой все-таки человек, и роль ему отводится далеко не последняя на большой шахматной доске. Следует оказать уважение.

Ничего хотя бы примерно сравнимого с теми условиями, в которых важный сановник, да и просто очень богатый человек привык существовать, на базе, разумеется, не имелось. Стандартный домик с мансардой, без затей обставленный казенной мебелью, но зато уединенно стоящий, на известном отдалении от людной и шумной центральной линейки. Обычно в нем останавливались нерядовые персоны, в которых Чекменев по той или иной причине был заинтересован, потому в дополнение к обычному набору удобств предлагался с большим вкусом укомплектованный бар, радиоаппаратура высокого класса, бильярд и небольшая сауна.

Вряд ли все это интересовало сейчас прокурора, но факт есть факт. Не на вокзале поселили…

Они посидели минут десять-пятнадцать, как предписывал этикет, за вполне светским разговором, хорошей сигарой и бокальчиком легкого вина. Но вино было не из магазина, а настоящая «Хванчкара» урожая 1996 года, что знаток не мог не оценить. А Василий Кириллович к числу знатоков относился, поскольку, по оперативным данным, владел сразу двумя винными погребами. Один коллекционный, второй – расходный.

Чекменеву было легче, он знал и тему предстоящего разговора, и его наиболее вероятный исход. И еще – ему не нужно было, как Бельскому, сохраняя лицо, говорить о пустяках, обходя тему, которая волновала больше всего. О судьбе дочери. Где она, что с ней, жива ли вообще…

– Так вот, Василий Кириллович, – сам взял быка за рога генерал. – Что касается Майи – я знаю, что вы сами не спросите, но иначе говорить нам будет сложнее. На данный момент оснований беспокоиться о ней нет. Более того, почти готов дать вам слово, что в ближайшую неделю она сама расскажет и объяснит вам все…

– Почему же – почти? – прокурор явно готов был ему поверить, да и кто бы отказался? И в куда более отчаянных ситуациях люди предпочитают верить утешительной, пусть и шитой белыми нитками, лжи.

– Работа у нас такая. Даже лично за себя я не готов поручиться, что меня не собьет машина при переходе перекрестка на зеленый свет. Да и вы, вводя дочь в пространства секретных служб, не могли не понимать сопряженные с этим риски. Знаете… Господь всем обещает жизнь вечную, но никому не гарантирует завтрашний день.

– Да, спасибо, Игорь Викторович, я все понял. Так что вы хотели мне сказать?

– Продолжая библейскую тематику, что-то она мне все на ум сейчас идет, скажу – вы взвешены и признаны достаточно тяжелым. В нашем понимании. Остальное будет зависеть только от вас. Можете принять наше предложение, можете сохранить чистоту своих риз и удалиться под сень струй. Предложение, не скрою, лестное, сулящее достойное завершение вашей карьеры и приличное место в истории…

– Короче, Игорь Викторович. Я ведь не адвокат, я прокурор, словесные кружева не слишком уважаю, а моментами испытываю к ним профессиональное отвращение. По той же самой причине.

– Понимаю. Отчего и делаю вам не от себя лично, от имени Олега Константиновича, следующее предложение. Завтра, в крайнем случае послезавтра, господин Каверзнев отправляет нынешнего генерального прокурора в отставку. Пользуясь своим правом – по пункту три. То есть – без объяснения причин…

– Но это же… – Бельский не сумел скрыть удивления, смешанного с возмущением и сочувствием коллеге и начальнику. – Это же применяется настолько редко! Это же, по сути, едва замаскированная диффамация, грубый намек. Могли, мол, лишить чина и отдать под суд, да уж ладно, не будем сор из избы выносить. Я не имею особых оснований трепетно любить господина Рыкунова…

– Я в курсе, – вставил Чекменев.

Прокурор предпочел его не услышать.

– Однако не следовало бы, не следует так поступать!

– А если я скажу, что в предыдущей части своей инвективы вы, вольно или невольно, оказались правы? И господину прокурору есть что предъявить и данный вариант для него – меньшее из зол?

Бельский одновременно пожал плечами и развел руками.

– Таким образом, данная нравственная проблема снята. А вы, в свою очередь, на вакантный пост утверждаетесь. И будете занимать его пожизненно или – пока не надоест. В полном соответствии с вашими убеждениями надзирать за соблюдением законности в возрожденной Российской империи, утирать, как любил выражаться государь Николай Павлович, слезы всем униженным и оскорбленным…

– Но для этого…

– Разумеется, Василий Кириллович, разумеется, – искренне развеселился Чекменев. – Вам придется предпринять некоторые действия. Вопрос лишь в том, сообразуются они с вашими убеждениями или нет…

Только так и следует вести себя с отягощенными принципами интеллигентами, очень любящими рассуждать о нравственности, идеалах, правах личности, но всегда охотно пользующимися благами, проистекающими из безнравственных поступков, совершенных другими. Жалкими, ничтожными и беспринципными личностями, которые, к слову сказать, губят свою бессмертную душу тоже ради идеалов, по той или иной причине без некоторого нравственного релятивизма принципиально недостижимых.

– Точнее же – всего одно действие. В ближайшие дни наш премьер, господин Каверзнев, соберет экстренное заседание Думы, на котором объявит, что в связи с уже происходящими в Привислянском крае событиями и угрозой возникновения чего-то подобного в Лифляндии, Эстляндии, Курляндии и Великом княжестве Финляндском, равно как и на южных рубежах нашего богоспасаемого Отечества, крайне необходимо ввести в стране военное, особое, а лучше всего – осадное положение. При соответствующей работе с парламентариями таковое предложение должно пройти.

Тут же, основываясь на пунктах таких-то и таких-то Конституции, текущего законодательства, наш премьер объявляет о приостановке деятельности Думы как раз на период означенного положения. С полным сохранением депутатам оклада жалованья и привилегий, а то и с их повышением, если они согласятся единовременным актом приравнять себя к участникам боевых действий. Герои, грубо говоря, тыла и невидимого фронта. Год за три, одним словом.

И в заключение, уже от себя лично, господин наш Каверзнев, за которым останется пост, в некотором смысле аналогичный Местоблюстителю Престола, то есть – последнего хранителя демократии и парламентаризма, предложит временно, безусловно, временно, только до минования надобности, вручить бразды правления охваченной смутой Державой единственному, кто сможет их удержать недрогнувшей рукой.

Вы поняли, о чем я говорю, любезнейший Василий Кириллович? Ваша задача, основываясь на Русской Правде Ярослава Мудрого, да-да, прямо-таки с нее начиная, на нашей Конституции, а заодно, если потребуется, вспомнив и о юридических прецедентах тысяча шестьсот тринадцатого года (да помилуйте, не мне же вас учить), обосновать полную законность такого акта.

Олег Константинович, как это делалось и в Риме, и на Руси кое-когда (при Иване Грозном, например), назначается военным диктатором с возвращением ему, тоже на полгода, императорских прерогатив.

Одновременно Премьер, Диктатор и Генеральный прокурор, все втроем, торжественно обещают и клянутся народу российскому (можно – в присутствии Патриарха, Духовного управителя мусульман и Главного раввина), что, после того как мятежи будут подавлены, воцарится на нашей земле мир и в человецех благоволение, все вернется на круги своя… В лоно, я бы сказал, истинного народоправства, последнее время на западный манер и не совсем точно именуемого «демократией».

Бельский неотрывно смотрел в лицо юродствующему генералу, мучительно пытаясь понять, в чем же тут главный подвох. Что он имеет место, Василий Кириллович не сомневался. Но – вопроса задать не спешил.

Чекменев тоже ухмылялся слишком уж цинично. Это входило в его план. Всеми силами спровоцировать человека, а когда (и если) он сорвется, тогда и явить ему свое истинное лицо. Предварительно получив представление о том, как выглядит эта же часть тела у собеседника.

– И дальше? – только и спросил прокурор.

– Дальше – ничего. Просто вместо отложенного заседания Думы через те же полгода соберется Земский собор. Совершенно как в ранее уже мною упомянутом тысяча шестьсот тринадцатом году. Лучше всего – в Костроме. В Ипатьевском монастыре. Для связи времен как бы. А ваша задача, Василий Кириллович, будет не слишком и сложная. Пролистать соответствующую литературу по специальности, неубиваемые доводы найти, чтобы и на этом этапе реализации ни один оглашенный не смог вокруг нашей благородной затеи гнусную кампанию раскрутить…

Посидели, помолчали. Бельский пыхал сигарой чересчур нервно, Чекменев, напротив, плавно и не спеша. Добавил в бокалы темно-розового, изысканно пахнущего вина.

– Вы же понимаете… – начал прокурор.

– Понимаю, – тут же откликнулся генерал.

– Да ничего вы не понимаете! Разумеется, все, что вы предлагаете, я сделаю. И обоснования найду, и формулировки. Потому что это действительно соответствует моему пониманию блага Отечества и духа российских законов не нарушает. Но ведь…

– Что – ведь? Просветите. Может, я чего недопонимаю?

– С точки зрения международного права, содержания десятка пактов, протоколов и соглашений, подписанных Россией в рамках Организации Объединенных Наций, Тихоатлантического союза, иных межправительственных организаций, все это будет совершенно нелигитимно. И вызовет глубокий политический кризис… С трудно предсказуемыми последствиями.

– И только? Если позволите, я рассею ваши опасения. Но лишь после того, как вы ответите – предложение принимается? Согласитесь, если вы, выслушав мои доводы, вдруг откажетесь, мне будет трудно, по крайней мере, до того, как мы подберем другого человека и сделаем то, что собираемся, предоставить вам свободу в полном объеме…

Бельский не слишком удивился.

– Значит, арест?

– Точнее – интернирование.

– Хорошо, Игорь Викторович. Я принимаю ваше предложение. Готов занять пост Генерального прокурора России пожизненно, с правом добровольного ухода в отставку по взаимному согласию, после исполнения принятых на себя обязательств. С сохранением мундира и пенсии. Пункт третий в отношении меня применяться не может ни в коем случае.

– Четко сформулировано. Сразу видно, что имею дело с юристом. Контракт подписывать будем?

– Вполне полагаюсь на честное слово вас и Великого князя, которое, надеюсь, он мне даст при утверждении в должность.

– Принимается. Теперь, раз мы пришли к согласию и вы теперь уже куда как важнее и главнее меня будете, слушайте. Международный резонанс нас совершенно не интересует. По-солдатски выражаясь, плевать мы на него хотели. Потому что возрожденная Российская империя намеревается денонсировать абсолютно все ранее заключенные договора и обязательства. И начать все с чистого листа. Пересмотреть всю предыдущую дипломатическую историю с позиций жесткого национального прагматизма. Наше геостратегическое положение, военная мощь, а главное – нынешняя международная обстановка это вполне позволяют.

– Да-а… – Бельский, кажется, хотел сказать что-то еще, но в последний момент решил воздержаться. – Что ж, бог в помощь. – И размашисто перекрестился.

Чекменев на собственном автомобиле довез прокурора до его городской квартиры, посоветовал, не теряя времени, начинать готовить необходимые юридические материалы и проекты первоочередных указов, тепло с ним распрощался и велел водителю ехать в Кремль.

– Осмелюсь доложить, ваше высочество, основные проблемы, кажется, решены. Если господин Каверзнев в последний момент не отработает задний ход…

Князь, успокоившись, многое обдумав, давно уже простил Чекменева, даже, пока не говоря этого вслух, был благодарен за то, с какой решительностью любимый клеврет вскрыл гнойный нарыв, способный еще долгие годы отравлять здоровый организм империи своим вялым гниением. И принимал он его в «малой гостиной», из окон которой видны Манежная площадь, гостиница «Националь» и устье Тверской.

Но даже здесь до появления Чекменева он занимался военными делами, о чем свидетельствовала небрежно сдвинутая на поджурнальный столик карта трехверстного масштаба, а также и таблицы графиков движения гвардейских дивизий. В соответствии с приказом Российского Генштаба Вторая гвардейская дивизия генерала Каржавина продолжала двумя эшелонами марш на юг, к Екатеринодару и Владикавказу, но первая, генерала Слонова, вместо предписанного направления на Туапсе от Курска вдруг повернула на запад, и сейчас ее передовые отряды, около трех усиленных батальонов, следуя «зеленой улицей», приближались к Львову и Ужгороду. Чтобы, перекинув стрелки на узловой станции Перемышль, будто бы чудом объявиться прекрасным осенним утром не в Люблине и не на окраинах несчастной и героической Варшавы, а на пограничной с Малопольшей станции Тарнобжег. Откуда, если встанет такая необходимость, неопознанные (поскольку опознавать их будет просто некому) силы антипольски настроенных украинских националистов всего за два часа доедут и до самого Кракова.

Личный состав (на всякий возможный случай обмундированный в подходящую для внезапного боя штатскую одежду) перевозился в вагонах третьего, второго и даже первого классов, где просторные купе были под потолок загружены оружием и снаряжением. У пассажиров на станциях, пытавшихся внедриться в вагоны, а в еще большей мере – у железнодорожных служащих могло бы вызвать удивление наличие такого количества молодых и крепких парней в поездах, редко-редко разбавленных молодыми же девушками и женщинами подходящей наружности. Но если бы вдруг сей факт кого-то заинтересовал профессионально – скорость движения эшелонов значительно опережала возможность передачи обобщенной и проанализированной информации тем, кого это непосредственно касалось.

– Не отработает, – с непривычной за последние дни благодушностью сообщил князь. – Мы с ним настолько все согласовали, что отступать ему просто некуда. Завтра я выезжаю в Питер, где, как непременный член Государственного Совета, приму участие в историческом заседании. Но это все ерунда. Куда важнее положение в Варшаве. Не пора ли, наконец, показать, кто в доме хозяин?

– Ни малейших сомнений! Пора, ваше высочество.