Муза Евгеньевна Раменская была тогда подростком. Отец ее погиб на войне, мать зарабатывала очень мало, девочка хотела летом немного подработать. Подруга матери Александра Юльевна Тупикова порекомендовала ее профессору Жебраку.

Работа была простая, даже немного смешная: гонять воробьев с опытных делянок, на которых выращивались межвидовые гибриды пшеницы. Они получались благодаря удвоению числа хромосом. Для этого цветки обрабатывались особым химическим препаратом – колхицином. Гибриды становились плодовитыми, но их склевывали воробьи…

Штатной единицы для такой работы не полагалась, профессор Жебрак был готов платить из своего кармана – по 50 рублей в месяц. Согласна ли она работать за такую мизерную плату? Девочка была согласна!

«Перед наукой я испытывала священный трепет, даже само слово “наука” писала с большой буквы, как сейчас стали писать слово Бог».

«Вот смотрите, – сказал мне в первый день Антон Романович, – здесь на грядках посеяны семена гибридов первого поколения. У каждого куста этикетка: он из одного семечка. Грядка из одного колоса. Не все семена всходят, поэтому грядки такие лысые. Все растения разные. Называется “расщепление”. Лучшие кусты дадут семена – это, может быть, будущий сорт. Конечно, сперва надо отбирать лучшее из того, что вырастет. А вот это уже грядками не назовешь. Это – второе поколение гибридов. Мы скрещивали в позапрошлом году, а в прошлом отобрали лучшие семена. Лысых мест нет. А разница между растениями гораздо меньше. Вон там третье поколение. Понимаете теперь, почему я пригласил вас гонять воробьев? Любое зернышко, которое от них погибнет, – может быть, будущий сорт. Вы охраняете не маленькие грядки, а будущие поля. Этой пшенице, что подальше, пять лет, через год-два сдадим ее на сортоиспытание. Либо придется работать с ней дальше, либо уже будут районировать, сеять в тех районах, где она будет лучше всего расти. Берегите каждое зернышко. Приходите к восходу солнца, чтобы попасть сюда раньше воробьев».

Воробьи налетали стаями. Девочка бегала за ними с восхода до заката, а заходило солнце в долгие летние вечера очень поздно. Уставала неимоверно, но была горда: она служила Науке.

Однажды Антон Романович застал ее прикорнувшей на меже между грядками и сильно смутился. Он только сейчас сообразил, что она работает в две смены. Он предложил ей за ту же плату выбрать одну смену, а на вторую нанял какого-то парнишку.

Всё шло наилучшим образом. И вдруг Муза прочитала в газете доклад Лысенко на Августовской сессии ВАСХНИЛ.

«Я оббегала киоски Союзпечати и скоро добыла все опубликованные материалы сессии. Были выступления и за генетику, и против. В том числе Жебрака – конечно за. Но побеждали явно мракобесы. В какой-то статье Лысенко были слова: “ЦК поддерживает наше направление”. А потом пошли отречения от своих взглядов тех, кто на сессии защищал генетику. Даже наш Жебрак (честный Жебрак, который заплатил мне двойную плату без моего требования, когда понял, что я работала за двоих!) отрекся».

У девочки, воспитанный советской школой и свято верившей в то, что живет в лучшей стране лучшего из миров, рухнул весь ее мир.

«В конце концов я рассказала маме о своих переживаниях. Она в очередной раз пошла со мной к Александре Юльевне [Тупиковой], подвела к фотографии, висевшей на стене. “Видишь это лицо? Обращала внимание раньше?” Там был изображен мужчина с фотоаппаратом через плечо, в тропическом шлеме – жесткой такой панаме. “Это Вавилов, – сказала мама, – Александра Юльевна с ним училась, а потом работала. Это был великий ученый, он объехал весь мир в поисках культурных растений, чтобы их потом использовать в нашей стране. Его арестовали перед войной неизвестно за что и объявили врагом народа. Где он теперь, никто не знает”. Я спросила маму, почему она никогда нам об этом не рассказывала. Она ответила, что детям такого говорить нельзя – они могут проговориться, что мама такие вещи рассказывает, тогда – арест, нас в детдом, ее в тюрьму… “Теперь ты взрослая, сама всё поняла, и мы можем на эту тему говорить на равных”».

В 1951 году Муза Раменская окончила школу. Мечтала стать ботаником, но Лысенко был в полной силе. Она поступила на геологоразведочный факультет, стала кандидатом наук, опубликовала немало научных работ по геологоразведке. Но не меньше у нее публикаций по истории генетики, о Н.И.Вавилове. Десятки лет она была ответственным секретарем Вавиловской комиссии Академии наук. Участвовала в подготовке шеститомной «Международной переписки» Н.И.Вавилова, которая широко цитируется на этих страницах.

Подготовка к сессии Малой академии (ВАСХНИЛ) велась в такой тайне, что президент Большой академии ничего не знал. Он проводил отпуск на своей президентской даче, в поселке Мозжинка. Хотел, как всегда, многое сделать, но душевных сил оставалось все меньше. Центром внимания был пятимесячный внук Сережа. «Душа едва, едва просыпается [в нем], но и во мне души не намного больше», – писал в дневнике дедушка, с трудом осваиваясь в новой роли.

Сессия ВАСХНИЛоткрылась 31 июля докладом Лысенко «О положении в биологической науке». Сергей Иванович все еще ни о чем не подозревал. Лысенко в тот день упомянут в его дневнике, но не в связи с открытием сессии. Накануне в газетах появилось сообщение о большой группе новых академиков ВАСХНИЛ. Звание им было присвоено без выборов, без обсуждения – оптом. То было первое пополнение рядов с 1935 года, когда ввели само звание: академик ВАСХНИЛ. За эти годы много воды утекло. Часть академиков была изъята, другие умерли в своих постелях. Попытки провести довыборы президент Лысенко торпедировал, не желая пополнять ряды «менделистами-морганистами».

Новоиспеченных богатырей науки было 39 – больше, чем у батьки Черномора. Все как на подбор, все вышли из пенистых волн «мичуринского учения». Сергей Иванович назвал это «торжеством Лысенко».

Н.П.Дубинин: «Подъем генетики в 1945–1948 годах проходил на фоне заметного ухудшения положения Т.Д.Лысенко. Его усилия убедить ученых в правоте своих идей и методов оказались безуспешными. Практические предложения терпели крах. На нет сошло применение яровизации, летних посадок картофеля и посевов по стерне. Шумные обещания создать зимостойкую пшеницу для Сибири, которые так торжественно были даны им в 1939 году, оказались пустым звуком. Т.Д.Лысенко обнародовал новую сенсацию о создании потрясающе урожайной ветвистой пшеницы, но никто из серьезных ученых – биологов и селекционеров – уже не верил его обещаниям».

Но с ветвистой пшеницей Лысенко работал по прямому поручению Сталина. Корифей всех наук лично передал ему это чудо-растение и диалектически предсказал ему великое будущее. Лысенко снова пообещал сделать то, что от него хотели слышать. Ученые ему не верили, но корифей всех наук – верил.

Глумление над Жебраком на Суде чести рикошетило в других генетиков и во всю «буржуазную», «формальную», «низкопоклонническую» генетику.

Вдруг произошло то, чего никак нельзя было ожидать.

10 апреля 1948 года в Политехническом музее, в том самом зале, где был Суд чести над Жебраком, на семинаре лекторов обкомов партии, с докладом о «спорных вопросах дарвинизма» выступил заведующий Отделом науки ЦК Юрий Андреевич Жданов, сын грозного секретаря по идеологии. Вместо того чтобы очередной раз растоптать антидарвинистов и низкопоклонников, пресмыкающихся перед буржуазным менделизмом-морганизмом, он говорил о том, что все советские ученые преданы родной партии, все патриоты, разногласия между ними должны решаться в конструктивных научных спорах, а не в политических разборках. Давайте жить дружно!

«Если Презент пишет, – говорил молодой Жданов, – что «загнивающий капитализм на империалистической стадии своего развития породил мертворожденного ублюдка биологической науки насквозь метафизическое, антиисторическое учение формальной генетики», то это, может быть, делает честь красноречию тов. Презента, но не способствует уяснению обстановки на биологическом фронте и говорится лишь для устрашения неопытных людей».

В докладе было немало реверансов в адрес Лысенко, но было и такое: «Он [Лысенко] выступил в нашей стране как новатор. Никто не может отрицать того, что он дал очень много нового нашей биологической науке, нашей стране. Это безусловно, это несомненно, но Лысенко – представитель лишь одной ветви в биологической науке, лишь одного направления в школе великого Мичурина. Попытка подавить другие направления, опорочить ученых, работающих другими методами, ничего общего с новаторством не имеет. Деятельность Лысенко нанесла прямой ущерб».

Лысенко нанес – ущерб?!. Не Жебрак, не формальные генетики, не враг народа Вавилов, а Лысенко?!. И это говорил главный партийный надсмотрщик над наукой!

Трофима Денисовича в аудитории не было, но доклад Юрия Жданова он прослушал от первого до последнего слова. Тайно, соблюдая строгую конспирацию. Он сидел в кабинете М.Б.Митина: как зампредседателя Общества по распространению, тот имел кабинет в здании Политехнического музея, который был соединен с залом прямой радиосвязью. Лысенко делал торопливые заметки, лихорадочно обдумывая ответные шаги.

Кто может обуздать завотделом науки, да к тому же сына второго человека в партии?

Только первый человек!

Неделю Трофим сочинял письмо корифею всех наук. Вероятно, ему помогал Презент. Письмо адресовано не только Сталину, но и А.А.Жданову, отцу докладчика. Дата – 17 апреля. Написано якобы сумбурно – из-за нервного состояния автора. Но в нем продумано каждое слово. Нападение – лучший вид защиты. Никаких ритуальных покаяний и полупризнаний. Лысенко – не Жебрак. К тому же смелости придавало письмо, полученное Трофимом от самого корифея. В нем черным по белому: «Что касается теоретических установок в биологии, то я считаю, что мичуринская установка является единственно научной установкой. Вейсманисты и их последователи, отрицающие наследование приобретенных свойств, не заслуживают того, чтобы долго распространяться о них. Будущее принадлежит Мичурину. С уважением, И.Сталин. 31.Х.47 г.».

Лысенко начинает с того, что доклад Юрия Жданова был направлен против него, хотя тот никогда его не вызывал, ни разу с ним не говорил. Значит, поверил наветам вейсманистов. Обвинил Лысенко в нетерпимости к критике, тогда как Трофим Денисович очень внимателен к критике, извлекает из нее всё полезное. Обвинил в том, что Лысенко нетерпим ко всем направлениям в науке, кроме своего собственного, тогда как он, напротив, содействует всем направлениям учения Мичурина и Вильямса. Что же до антимичуринских направлений, то он развивать их не может, но и подавлять, к сожалению, не может: для этого у него мало сил.

Отвергнув все упреки Ю.А.Жданова в свой адрес, Лысенко оговаривался, что у него под рукой только свои торопливые записи, а не полный текст доклада. Умная предосторожность: если что не так, можно сослаться на отрывочность своих записей.

Сталину письмо товарища Лысенко тотчас было доложено. С ответом корифей всех наук не спешил.

Через три томительных недели пришел косвенный ответ – от министра сельского хозяйства И.А.Бенедиктова: пакет со стенограммой доклада Юрия Жданова. Как это понимать?

11 мая 1948 г., Т.Д.Лысенко – И.А.Бенедиктову: «Возвращаю стенограмму “Спорные вопросы дарвинизма”. Считаю своим долгом заявить, что как в докладе, так и в исправленной стенограмме (где ряд мест немного сглажен против того, что, на слух мне казалось, было в докладе) докладчиком излагаются от себя давнишние наговоры на меня антимичуринцев – морганистов-менделистов.

Такая критика делается в секрете от меня, с тем чтобы я не смог ни устно, ни в печати возразить и опровергнуть. В исправленной стенограмме не указываются ни названия моих работ, ни страницы, из которых берутся цитаты. Поэтому читатели не имеют возможности сопоставить высказывания докладчика по тому или иному вопросу с моими высказываниями. Для пользы сельскохозяйственной науки и практики прошу поставить вопрос об освобождении меня от должности президента [ВАСХНИЛ] и дать мне возможность проводить научную работу. Этим самым я смог бы принести значительно больше пользы как нашей сельскохозяйственной практике, так и развитию биологической науки мичуринского направления в различных ее разделах, в том числе и для воспитания кадров научных работников».

Понятно, что хотя письмо адресовано Бенедиктову, о нем тотчас было доложено Сталину. И снова никакого ответа…

Корифей в нерешительности?

Молодому Жданову он симпатизирует: скоро женит его на своей дочери Светлане. Но своеволия терпеть нельзя, тем более в аппарате ЦК. Спустишь одному, будет соблазн для других. Лысенко – свой, колхозный, народный. Мичуринская установка – единственно правильная, нужная партии установка. Когда партия начала его поддерживать? В 35-м? Нет – гораздо раньше! Сколько низкопоклонников «мировой науки» пришлось укатать в крутые горки, расчищая ему дорогу! Маркс учил, что единой науки нет и не может быть. Наука есть пролетарская и буржуазная, советская и антисоветская. Возможно ли примирение между ними? Нет, невозможно! Прав беспартийный Лысенко, а не молодой партиец Юрий Жданов. Пусть ему это будет уроком. И Жданову-старшему пойдет на пользу. Он слишком о себе возомнил в последнее время. Вот и Маленков жалуется…

(Маленков, опасаясь усиления позиций Жданова-старшего, пытался подорвать его влияние наездом на Жданова-сына.)

Сталин вызвал Лысенко.

Третьим не лишним на встрече присутствовал А.А.Жданов. Молчал. Делал записи.

Решено провести дискуссионную сессию ВАСХНИЛ. Организовать ее надо по-партийному. То есть свободно, но с заранее известным результатом. Подготовка должна идти в тайне. Раньше времени никто ни о чем не должен знать.

Как же получилось, что завотделом науки ЦК выступил против генсека?

Юрий Жданов утверждал, что доклад был согласован с его прямым начальником Д.Т.Шепиловым, который возглавил Управление агитации и пропаганды после удаленного Александрова. Но это мало что объясняет: Шепилов не мог одобрить то, что не одобрял генсек.

Похоже, что молодого Жданова ввел в заблуждение сам Сталин. Перед назначением его на пост завотделом науки у них был продолжительный разговор.

«Лысенко – эмпирик, он плохо ладит с теорией. В этом его слабая сторона. Я ему говорю: какой вы организатор, если вы, будучи президентом Сельскохозяйственной академии, не можете организовать за собой большинство».

Ю.Жданов воспринял эти слова как руководство к действию. Даже забыл о шутливом предостережении отца:

– Не связывайся с Лысенко: он тебя с огурцом скрестит!

Покаянное письмо молодого Жданова датировано 7 июля. Целый месяц оно тоже оставалось тайной…

Но что-то просачивалось, сгущалось напряжение. Встревоженные ученые слали письма в ЦК: Маленкову, Жданову, Молотову. В архивном фонде Маленкова В.Д.Есаков обнаружил послания И.И.Шмальгаузена, А.Р.Жебрака, С.И.Алиханяна, Е.В.Бобко, И.М.Полякова.

16 июля большое письмо Сталину направил П.Н.Константинов – о несостоятельности Лысенко как ученого и о его вредоносности как монополиста, подавляющего всех несогласных.

«Такой человек не имеет права быть администратором, а тем более руководителем».

«Он использует права президента [ВАСХНИЛ] для утверждения своего господства в науке».

«Почему с нами никто не хочет считаться?»

«Почему наша официальная критика не отражает мнения научной общественности, а старается угодить Т.Д.Лысенко?»

Константинов перечислил имена ведущих селекционеров, чьими сортами было занято 90 процентов сортовых посевов (Шехурдин, Лисицын, Писарев, сам Константинов…). Ни один из них не был сторонником Лысенко, не работал его методами. Письмо заканчивалось конкретными предложениями:

– Сместить Лысенко с поста президента ВАСХНИЛ.

– Лишить его монопольного контроля над журналом «Агробиология» и другими изданиями.

– Провести довыборы членов ВАСХНИЛ.

– Реорганизовать ее работу.

Подпись под письмом была столь же внушительна, как его содержание:

Ответом на это и другие письма стала Августовская сессия ВАСХНИЛ1948 года.

Сессия проводилась с 31 июля по 7 августа – в пик сельскохозяйственного сезона. Многие ученые разъехались по опытным станциям, а те, кто не был напрямую связан с агрономией, уехали в летние отпуска. Н.П.Дубинин удил рыбу на реке Белой – притоке Волги, в лесной глуши, вне связи с внешним миром. Только 25 августа, в Горьком, куда прибыл на пароходе, чтобы пересесть на поезд в Москву, Николай Петрович увидел в «Известиях» статью о разгроме «антинародного учения вейсманизма-морганизма». «Как будто земля разверзлась у меня под ногами, сердце наполнилось нестерпимой щемящей болью…»

По докладу Лысенко на сессии выступило 56 человек. Восемь из них защищали генетику, 48 – громили. 6:1. Если вспомнить, что на декабрьской сессии 1936 года соотношение было 3:1 в пользу «менделистов-морганистов», то станет понятно, какой славный путь прошла передавая мичуринская биология — сквозь буржуазные тернии к пролетарским звездам.

Суть доклада Лысенко хорошо выражают подзаголовки разделов:

7. Мичуринское учение – основа научной биологии.

Заканчивался доклад, как всякие доклады тех лет, победным гимном в честь Ленина и Сталина.

Первыми в прениях выступили Ольшанский, Эйхфельд, Якушкин.

Один за другим на трибуну поднимались новоиспеченные академики. Каждый старался превзойти предшественника в поношении реакционного менделизма-морганизма и в восхвалении передового мичуринского учения во главе с академиком Лысенко.

Первым «менделистом», прорвавшимся на трибуну, был доктор биологических наук И.А.Рапопорт. Он и на саму сессию прорвался по чужому билету: его приглашением не удостоили.

Сейчас об Иосифе Абрамовиче Рапопорте написаны книги, созданы кинофильмы, о нем ходят легенды.

Мне приходилось встречаться с ним, когда я писал свою первую книгу о Н.И.Вавилове, и позднее, когда готовил к изданию в серии ЖЗЛперевод книги Уильяма Ирвина «Дарвин и Гекели: Обезьяны, ангелы и викторианцы». Редакции предложили на выбор три английские книги о Дарвине, и я обратился за консультацией к Рапопорту. Его внутреннюю рецензию мы поместили в книге в качестве послесловия.

Я мало встречал в жизни таких милых, тактичных интеллигентов, как И.А.Рапопорт. Тихий, вежливый, предупредительный, он производил впечатление божьего одуванчика, не способного, как говорится, муху обидеть.

Не таким он был на Августовской сессии ВАСХНИЛ!

Он родился в 1912 году, студентом выделялся особой талантливостью и способностями к языкам. Он легко овладел английским, французским, немецким, читал на итальянском, самостоятельно выучил иврит. Окончив Ленинградский университет, был принят в аспирантуру Института экспериментальной биологии. Прошел школу Н.К.Кольцова, до конца жизни его боготворил. В Институте генетики прошел школу Германа Мёллера. Подготовил и защитил кандидатскую диссертацию, затем подготовил докторскую. Защиту назначили на конец июня 1941 года. Но грянула война, и, не промедлив дня, Рапопорт ушел добровольцем на фронт. В 1943 году был послан на краткосрочные курсы в Военную академию; оказавшись в Москве, защитил диссертацию, приготовленную двумя годами раньше. В боях дважды был тяжело ранен, потерял глаз. Сбежал из госпиталя в свою часть.

С войны вернулся увешанный орденами, включая орден Суворова, присуждавшийся за успешное проведение крупных военных операций. Трижды был представлен к званию героя, не получил из-за секретной инструкции начальника Главного политуправления А.С.Щербакова: «Награждать представителей всех национальностей, но евреев – ограничительно».

И.А.Рапопорт – основатель важнейшего направления генетики: химического мутагенеза. Независимо от него основателем химического мутагенеза была Шарлотта Ауэрбах – немецкая еврейка, бежавшая от нацистского режима в Великобританию и работавшая в Эдинбургском университете.

Выступление Рапопорта по докладу Лысенко не было воинственным – оно было просветительским. В зале сидели темные полуобразованные люди, хотя и возведенные в академики. Рапопорт пытался им объяснить азы. Он говорил о том, что некоторые представления генетиков начала века, таких как Бэтсон, Лотси, Иогансен, устарели, никто из современных ученых их не придерживается, уличать их в «идеализме» и других ошибках – это воевать с ветряными мельницами. Он говорил, что взгляды Презента и Лысенко, отрицающих существование материальных носителей наследственности, – это и есть идеализм. Он объяснял, что воздействием некоторых химикатов можно в тысячи раз ускорить образование мутаций (химический мутагенез), и это открывает новые перспективы для сельского хозяйства и медицины. Он остановился на полиплоидии, позволяющей увеличить мощь культурных растений, а значит и их урожайность, на «гибридной силе» кукурузы и некоторых других растений. Он говорил, что мировой опыт надо использовать, а не отвергать. «Мы не должны идти по пути простого обезьянничания, но мы обязаны критически и творчески, как учил нас В.И.Ленин, осваивать всё созданное заграницей» (без Ленина, конечно, нельзя было обойтись).

После Рапопорта председательствующий П.П.Лобанов, тоже новоиспеченный академик ВАСХНИЛ, предоставил слово директору Института генетики Армении Г.А. Бабаджаняну Тот начал с того, что будет говорить «непосредственно по выступлению доктора Рапопорта», который якобы противоречил себе: то признавал, что ген – это только «предполагаемая материальная единица», то говорил, что «ген находится в наших руках».

Конечно, путался не Рапопорт, а Бабаджанян. Сначала он отрицал наличие генов и мутаций, потом заявил, что все мутации вредные, а потом признал, что бывают и полезные мутации, но – у «бесполезных» объектов. Свою малограмотность Бабаджанян компенсировал издевательством над увечьем оппонента: он-де видит одним глазом то, чего другие не видят двумя глазами.

Когда стенограмму готовили к печати, редактору хватило ума вычистить это оскорбление, но он не доглядел и сохранил реплику Рапопорта: «Но есть полезные мутации, и их много. Почему вы на них закрываете оба глаза?»

Дальнейший обмен любезностями стоит воспроизвести.

«Г.А.Бабаджанян: Во-первых, это – полезные мутации на бесполезном объекте.

И.А.Рапопорт: У нас есть средства против туберкулеза и других болезней.

Г.А.Бабаджанян: Вы даете только обещания.

И.А.Рапопорт: А вы даете обещания выводить сорта в два года и своих ошибок не признаете».

Боевой офицер был настроен по-боевому.

Он сидел в первом ряду и вставлял реплики в наиболее вздорные и агрессивные выступления «мичуринцев». На насмешку Н.В.Турбина, что мутации бесполезны для практики, зато полезны для того, чтобы защищать диссертации и получать научные степени, Рапопорт выкрикнул:

– Она [теория мутаций] является лучшей теорией, чем ваша. Обскуранты!

Кто-то недовольно спросил в президиуме:

– Откуда взялся этот хулиган?

«Юзик» (так звали Рапопорта близкие и друзья) тотчас отреагировал:

– Из гвардейской 7-й воздушно-десантной дивизии.

Когда на трибуне витийствовал И.И.Презент, снова разоблачавший идеализм, бесплодность и реакционность менделизма-морганизма, Рапопорт выкрикнул из зала:

– Ты врешь, вонючий шакал!

Доцент МГУ С.И.Алиханян, один из «морганистов», выступавших на сессии, особо подчеркнул достижения Рапопорта, который «получает почти стопроцентную мутационную изменчивость в результате влияния различных химикалиев». Но Алиханян посчитал нужным извиниться за «чрезвычайно нервного человека, не умеющего себя вести в научной дискуссии».

Сам Юзик не извинялся. Кто-то из «мичуринцев» предложил даже вывести его из зала за «хулиганское поведение».

Согласно легенде, когда Презент, имея в виду одну статью Н.П.Дубинина, заявил, что в то время, когда советские люди проливали кровь за свободу и независимость Родины, «морганисты» исследовали влияние войны на наследственность мух-дрозофил, Рапопорт с криком «это кто проливал кровь?» выскочил на трибуну, схватил Презента за горло и стал душить – насилу оторвали.

Этого, конечно, не было. У Дубинина была работа о том, как изменение окружающей среды, вызванное обстановкой войны, изменило направление мутагенного процесса в популяции дрозофил. На сессии ею «возмущался» не Презент, а Якушкин. Он выступал в первый день прений, когда Рапопорт еще на сессию не прорвался.

Из «менделистов-морганистов», кроме И.А.Рапопорта и С.И.Алиханяна, выступили П.М.Жуковский, И.М.Поляков, И.И.Шмальгаузен, Б.М.Завадовский, А.Р.Жебрак.

Выступил и академик В.С.Немчинов – как директор Тимирязевской академии, изображавшейся цитаделью менделизма.

Немчинов повторил то, что говорил на Суде чести: он осуждает «антипатриотический» поступок профессора АР.Жебрака, но проводит различие между этим поступком и его научной работой. На уличающий вопрос из зала, как он относится к хромосомной теории наследственности, Немчинов сказал: «Я могу повторить, да, я считаю, что хромосомная теория наследственности вошла в золотой фонд науки человечества и продолжаю держаться такой точки зрения».

Никого так часто не перебивали, как академика Немчинова. В стенограмме почти каждый абзац сопровождается ремаркой «Шум в зале», «Шум в зале. Смех», «Шум в зале».

«Немчинов: Я не считаю правильным, если А.Р.Жебрак совершил антипатриотический поступок, который получил заслуженную оценку, – что нужно, в связи с этим, закрывать все его работы по амфидиплоидии.

Голос с места: Вам нужно уйти в отставку.

Немчинов: Возможно, что мне нужно уйти в отставку. Я за свое место не держусь. (Шум в зале.)

Голос с места: Это и плохо.

Немчинов: Но я считаю свою точку зрения правильной, и агрессивный характер выступлений и действий, направленных на запрещение работ АР.Жебрака, я считаю неправильным».

Последним в прениях выступал И.И.Презент. Лихо пройдясь по выступавшим морганистам, он «взял в оборот» академика В. С. Немчинова.

«И.И.Презент: К сожалению, тлетворное влияние морганизма проникло в среду небиологов. Морганизм проявляет свое вредное влияние и на некоторых философов, которые обязаны иметь правильную точку зрения на имеющие идеологическое значение вопросы биологии (аплодисменты), если даже академик Немчинов, не генетик, а статистик, если даже он имеет свою точку зрения по вопросам морганизма. (Смех, аплодисменты.)

В.С.Немчинов: А почему я не должен ее иметь?

И.И.Презент: Я говорю не в упрек, а в похвалу тому, что вы имеете свою точку зрения, хотя в упрек тому, что вы имеет именно такую точку зрения. (Смех.)»

Глумление – оружие пролетариата. Как заметила Р.Л.Берг, «порок еще не порок, пока он тайный. Истинная порочность выставляет себя напоказ».

Через день после окончания сессии академик Немчинов был смещен с поста директора Тимирязевской академии, сменил его В.Н.Столетов – ставленник Лысенко, будущий министр Высшего и среднего специального образования РСФСР, завкафедрой генетики МГУ, рецензент моей первой книги о Николае Вавилове.

Зная о недавнем выступлении Юрия Жданова, некоторые генетики все еще наивно полагали, что весь шабаш – это личная инициатива Лысенко. Утром 7 августа, перед заключительным заседанием сессии, в «Правде» появилось покаянное письмо Юрия Жданова, написанное месяцем раньше. Тайное стало явным.

Лысенко начал свое Заключительное слово с ответа на вопрос, якобы заданный ему в одной из записок: «Каково отношение ЦК партии к моему докладу. Я отвечаю: ЦК партии рассмотрел доклад и одобрил его». (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают.)

Товарищ Сталин не только одобрил доклад Лысенко, но лично его проредактировал. Имеется рукопись с его поправками и уточнениями. Так что «дискуссия» на Августовской сессии оказалась хорошо подготовленной провокацией.

Генетики были подавлены, раздавлены, напуганы. Особенно те, кто выступал на сессии. Судьба Н.И.Вавилова, Карпеченко, Левитского, других коллег была свежа в памяти.

Когда отгремели аплодисменты, униженные и оскорбленные потянулись к трибуне.

П.М.Жуковский долго объяснял, что «пересмотрел» свои позиции еще вчера вечером, до публикации покаянного письма Юрия Жданова. Просил верить в то, во что поверить было невозможно: его покаяние искреннее и добровольное. Далее он сказал то, что требовалось сказать, чтобы попытаться спасти свою кафедру и, может быть, жизнь. Горькая ирония: когда он произнес не свои слова и не своим голосом, раздались продолжительные аплодисменты…

В кругу учеников и друзей Жуковский говорил: «Я заключил с Лысенко Брестский мир. Похабный мир».

С покаянными речами выступили С.И.Алиханян и И.М.Поляков.

Антон Романович Жебрак не выступил, но затем опубликовал покаянное письмо в газете. В нем говорилось, что он, профессор Жебрак, придерживался научных взглядов, которые считал правильными до тех пор, пока партия допускала разные точки зрения на природу наследственности. Теперь, когда партия заняла однозначную позицию, он, как коммунист, считает себя обязанным подчиниться ее решению и перейти на позиции «мичуринцев». В переводе с партийного новояза это означало, что на вопрос «Жизнь или кошелек?» он отдал кошелек, но тут же добавил: «А все-таки она вертится!»

Это было галилеево отречение, которое потрясло 15-летнюю Музу Раменскую.

Но это уже после сессии.

А на самой сессии еще один «менделист-морганист» попросил слова: И.А.Рапопорт. Можно представить себе, с каким злорадством ухмылялись Лысенко, Презент и другие «мичуринцы», пока он поднимался на трибуну. Сдрейфилта-ки бесстрашный вояка из 7-й гвардейской дивизии\

…Юзик осмотрел зал единственным глазом и сказал, что прошедшая сессия – это средневековая инквизиция и охота на ведьм; он, Рапопорт, ни от одного слова не отказывается.

Тут в его единственный глаз ударил луч прожектора. То ли специально был направлен на него, то ли началась киносъемка.

Прикрывая глаз рукой, он сошел с трибуны.

Понятно, что последнее слово Рапопорта в стенограмму Августовской сессии не вошло. Оно тоже обросло легендами. Его передавали «очевидцы», видевшие, как он, с черной повязкой на глазу, поднялся на трибуну и произнес свои дерзкие слова. Увы, эта пиратская повязка выдает «очевидцев». Когда мне приходилось общаться с Иосифом Абрамовичем, у него на глазу всегда была белая марлевая повязка безукоризненной чистоты. Сейчас опубликовано множество его фотоснимков, сделанных в самые разные годы, от самых ранних, в военной форме, в полевых условиях, до самых последних. Черную пиратскую повязку он никогда не носил.

После сессии ВАСХНИЛРапопорта обрабатывали в парткоме, райкоме, в более высоких партийных инстанциях. Добивались хотя бы формального признания «ошибок». Грозили исключить из партии, давали понять, что возможны и более суровые кары. Он отвечал, что в партию вступил на фронте и предпочитает быть исключенным сейчас, чем потом, когда туман рассеется, все поймут, на чьей стороне правда, и его будут исключать за то, что он от нее отрекся.

Туман рассеется очень нескоро.

О том, как затуманено было общественное сознание, особенно выразительно говорят залихватские народные частушки: их распевали в домах культуры, в концертных залах, в деревенских клубах, они часто звучавших по радио:

После смерти Сталина монопольное положение Лысенко в науке пошатнулось, но ненадолго. Новым покровителем «мичуринской биологии» стал Н.С.Хрущев. Только после его устранения с поста генсека – в октябре 1964 года – Трофим Денисович перестал быть монополистом. Сразу оказалось, что все его теории порождены дремучим невежеством, экспериментальные данные подтасованы, начинания, введенные в практику, принесли многомиллионные убытки.

Но до этого оставалось еще долгих полтора десятка лет.

Из партии И.А.Рапопорта исключили, с работы уволили. С большим трудом он устраивался в какие-то поисковые геологические партии, но и из них его изгоняли. Скитался с ними по стране восемь лет.

В 1957 году академик Н.Н.Семенов, директор Института физической химии, основал лабораторию химического мутагенеза, возглавить ее пригласил Рапопорта. Могучий авторитет академика Семенова, нобелевского лауреата, вице-президента Академии наук, ограждал лабораторию от покушений лысенковцев.

В 1962-м Нобелевский комитет решал вопрос о присуждении премии по медицине. Первыми в списке кандидатов стояли основатели химического мутагенеза Иосиф Абрамович Рапопорт и Шарлотта Ауэрбах. В Комитете помнили, сколь болезненной была реакция советских властей на присуждение премии по литературе Борису Пастернаку. Дабы избежать нового политического скандала, провели зондаж. Рапопорта пригласили в ЦК партии и дали понять, что поддержат присуждение ему Нобелевской премии, если он подаст заявление о восстановлении в партии. Он ответил, что на выход из партии он заявления не подавал, но его исключили. Если хотят восстановить, пусть это сделают без его заявления.

Все попытки убедить, уговорить, припугнуть не действовали. Посулы и перспективы, связанные с нобелевским лауреатством, не соблазняли.

Кремль ответил Нобелевскому комитету, что присуждение премии Рапопорту считает «преждевременным». Побочной жертвой его непреклонности стала Шарлотта Ауэрбах.

На излете советской эпохи Рапопорт был избран членом-корреспондентом Академии наук, ему была присуждена Ленинская премия, присвоено звание Героя труда. Было за что.

На основе его мутагенных форм культурных растений было выведено около 400 районированных сортов; лекарственные препараты, созданные на той же основе, тысячам людей сохранили здоровье, многим спасли жизнь.

Иосиф Абрамович погиб трагически: его достала война. Торопясь на какое-то заседание, он перебегал дорогу и не увидел автомобиля, мчавшегося с левой стороны, где у него не было глаза… Травмы оказались роковыми… Это произошло в 1990 году. В 78 лет он был еще полон сил и энергии.