Глава 11

Забытый близнец

Мой старый принцип расследования состоит в том, чтобы исключить все явно невозможные предположения. Тогда то, что остается, является истиной, какой бы неправдоподобной она ни казалась.

Шерлок Холмс

Мэри Найт – тридцатидвухлетняя женщина с ярко-рыжими волосами, собранными в аккуратный пучок, – вошла в кабинет доктора Монро, села и улыбнулась. Она находилась на девятом месяце беременности. Хотя малыш был желанным, Мэри обратилась к доктору Монро впервые. Шел 1932 год, и с деньгами было напряженно. Муж Мэри потерял работу, и она не могла позволить себе регулярные визиты к врачу. Зато она много разговаривала с акушеркой, жившей по соседству.

Последнее время Мэри чувствовала, что ребенок сильно пинается, и решила, что роды начнутся со дня на день. Она хотела, чтобы доктор Монро проверил, все ли в порядке, и помог малышу появиться на свет.

Доктор Монро осмотрел женщину. Ее живот сильно увеличился. Судя по его форме, плод уже опустился. Грудь набухла, соски покрылись пигментными пятнами.

Однако стетоскоп не слышал четкого сердцебиения. Может, ребенок как-то странно лежит или с ним что-то случилось? Но нет, дело было не в этом. Дело было в пупке Мэри Найт. Верный признак беременности – вывернутый наружу или выпирающий пупок. Пупок Мэри был обращен внутрь, как обычно.

Доктор Монро тихонько присвистнул. Он слышал о ложной беременности еще в медицинском институте. Некоторые женщины, которые отчаянно хотят забеременеть, – а иногда и те, которые в глубине души боятся беременности, – развивают все признаки и симптомы истинной беременности. Их живот раздувается до невероятных размеров (отчасти этому способствует специфическая осанка и таинственное отложение брюшного жира), усиливается пигментация сосков, как это происходит у всех беременных, менструации прекращаются, а молочные железы начинают вырабатывать молоко. Женщина испытывает утреннюю тошноту и чувствует движения плода. Все кажется нормальным, за исключением одного: никакого ребенка нет.

Доктор Монро понимал, что беременность Мэри Найт ложная, но как сказать ей об этом? Как объяснить, что физические изменения вызваны иллюзией?

– Мэри, – тихо сказал он, – ребенок выходит, он родится сегодня. Сейчас я дам вам эфир, чтобы вам было не больно. Роды начались, и мы уже не можем их остановить.

Мэри пришла в восторг и охотно подчинилась. В то время эфир часто давали во время родов, и действия врача не вызвали у нее подозрений. Чуть позже, когда Мэри очнулась, доктор Монро взял ее за руку и ласково погладил. Выждав несколько минут, он сказал:

– Мэри, я вынужден сообщить вам ужасную новость. Малыш родился мертвым. Я сделал все, что мог, но ничего не помогло. Мне очень, очень жаль.

Мэри разрыдалась, однако приняла известие доктора Монро. Прямо там, на столе, ее живот начал спадать. Ребенок умер, и она была внутренне опустошена. Теперь ей предстоит вернуться домой и рассказать обо всем мужу и матери. Каким чудовищным разочарованием это станет для всей семьи!

Прошло семь дней. На восьмой день, к ужасу доктору Монро, двери в его кабинет распахнулись, и он снова увидел Мэри. Ее живот оказался таким же огромным, как раньше.

– Доктор! – закричала она с порога. – Я вернулась! Вы забыли достать близнеца! Я чувствую, как он там шевелится!

* * *

Я наткнулся на рассказ о Мэри Найт около трех лет назад в ветхой медицинской монографии 1930-х годов. Автором был доктор Сайлас Уэйр Митчелл, тот же врач из Филадельфии, который предложил термин «фантомная конечность». Неудивительно, что состояние Мэри он называл фантомной беременностью, или pseudocyesis (псевдобеременностью). Если бы эту историю рассказал мне любой другой человек, я бы не поверил, но Уэйр Митчелл был выдающимся клиницистом и проницательным наблюдателем. Годы, которые я посвятил неврологии, научили меня внимательно относиться ко всем его трудам. Особенно меня поразила актуальность этого случая в свете современных дискуссий о том, как разум влияет на тело, а тело на разум.

Поскольку я родился и вырос в Индии, люди часто спрашивают меня, верю ли я, что между разумом и телом существуют связи, которые западные культуры не осознают. Как йоги контролируют свое кровяное давление, сердцебиение, дыхание? Правда ли, что самые опытные из них могут запустить кишечную перистальтику в обратную сторону (не задумываясь при этом, зачем вообще это может понадобиться)? Вызывает ли хронический стресс всякие болезни? Может ли медитация продлить жизнь?

Если бы вы задали мне эти вопросы лет пять назад, я бы нехотя согласился: «Конечно, разум может влиять на тело. Это же очевидно! Бодрость и оптимизм помогают ускорить выздоровление, усиливая иммунный ответ. Еще есть так называемый эффект плацебо, который пока изучен не до конца. Как бы там ни было, простая вера в терапию, похоже, улучшает самочувствие, если не само физическое здоровье».

Что же касается разума, исцеляющего неисцелимое, то к этой идее я склонен относиться крайне скептически. Дело не только в том, что я учился медицине на Западе; просто нахожу многие из эмпирических утверждений неубедительными. Да, по статистике, позитивно настроенные женщины с раком молочной железы в среднем живут на два месяца дольше, чем женщины, которые отрицают свою болезнь. Ну и что с того? Безусловно, два месяца лучше, чем ничего, но что такое два месяца по сравнению с эффектами антибиотика в лечении пневмонии? Да уж, гордится тут явно нечем. (Я знаю, что в наши дни не модно хвалить антибиотики, но стоит вам увидеть одного-единственного ребенка, спасенного от пневмонии или дифтерии несколькими уколами пенициллина, как вы поймете, что антибиотики в самом деле чудодейственное лекарство.)

Когда я был студентом, нас учили, что определенная доля неизлечимых раков – очень крошечная фракция, конечно, – таинственным образом исчезает без какого-либо лечения и что «немало пациентов с опухолью, объявленной злокачественной, переживали своего врача». Я до сих пор помню свой скептицизм, когда мой профессор объяснил мне, что такие случаи известны под общим названием «спонтанная ремиссия». Как может любое явление в науке, которое, по сути, состоит из причины и следствия, происходить спонтанно – особенно нечто столь впечатляющее, как рассасывание злокачественной опухоли?

Когда я высказал свои сомнения, мне напомнили о «биологической изменчивости»: мол, кумулятивные эффекты небольших индивидуальных различий могут обеспечивать бесчисленное множество неожиданных реакций. Отлично. Пусть так. Но сказать, что регрессия опухоли возникает из-за изменчивости, не значит сказать чертовски много; это не объяснение. Даже если регрессия действительно вызвана изменчивостью, мы обязаны задать вопрос: какова ключевая переменная, которая вызывает регрессию у данного конкретного пациента? Если мы сможем разгадать эту тайну, тогда мы ipso facto откроем лекарство от рака! Конечно, может статься, что ремиссия – результат случайной комбинации нескольких переменных, но это не делает проблему неразрешимой; это просто усложняет ее. Так почему же раковый истеблишмент, вместо того чтобы уделить таким случаям максимум внимания, относится к ним как к курьезам? Разве не стоит тщательно изучить этих редких выживших в надежде выявить факторы, которые обеспечивают устойчивость к вирулентным агентам или тормозят активность мутантных опухолевых супрессоров? Между прочим, данная стратегия была успешно применена в исследованиях синдрома приобретенного иммунодефицита (СПИД). Гипотеза, согласно которой некоторые долгожители являются носителями генной мутации, предотвращающей проникновение вируса в иммунные клетки, в настоящее время проверяется клинически.

Но вернемся к проблеме разум–тело и ее связи с медициной. Сам факт спонтанной регрессии некоторых видов рака отнюдь не означает, что такие ремиссии можно вызвать гипнозом или позитивной установкой. Не стоит сваливать все таинственные явления в одну кучу только потому, что они таинственны – возможно, это единственное, что у них есть общего. Мне нужен доказанный пример того, как разум напрямую влияет на физические процессы, – пример однозначный, убедительный и поддающийся воспроизведению. Вот тогда я поверю.

Когда я прочитал о Мэри Найт, мне пришло в голову, что ложная (или фантомная) беременность – тот самый пример, который я искал. Если человеческий разум способен измыслить нечто столь сложное, как беременность, что еще может сделать мозг с телом? Каковы пределы взаимодействия разум–тело и какие пути опосредуют эти странные явления?

Примечательно, что бред фантомной беременности сопряжен с целой гаммой физиологических изменений, сопровождающих истинную беременность. В первую очередь – прекращение менструации, увеличение груди, пигментация сосков, пика (странные пищевые пристрастия), утренняя тошнота и, самое главное, прогрессирующее увеличение живота и «шевеление плода», достигающие кульминации в реальных родовых болях! Иногда, но не всегда, наблюдается увеличение тела и шейки матки, однако радиологические признаки остаются отрицательными. Будучи студентом-медиком, я узнал, что подобная клиническая картина может одурачить даже опытных акушеров (если, конечно, они не будут достаточно внимательны) и что в прошлом не одна женщина с ложной беременностью подверглась кесареву сечению. Как заметил доктор Монро у Мэри, контрольный диагностический признак – пупок.

Современные врачи, знакомые с ложной беременностью, полагают, что она возникает из-за опухоли гипофиза или яичников, которая провоцирует высвобождение определенных гормонов. Крошечные, клинически необнаруживаемые пролактин-продуцирующие опухоли (аденомы) гипофиза могут подавлять овуляцию и менструацию и вызывать другие симптомы. Но если так, то почему данный феномен обратим? Какой вид опухоли может объяснить, что случилось с Мэри Найт? Начинаются «роды», и живот спадает. Затем живот снова увеличивается из-за «близнеца». Если такое сотворила опухоль, это еще бо́льшая тайна, чем ложная беременность.

Так что же вызывает ложную беременность? Культурные факторы, несомненно, играют важную роль и могут объяснить выраженное снижение частотности этого расстройства в последнее время (в конце 1700-х годов ложной оказывалась одна беременность из двухсот; сегодня – одна из десяти тысяч). В прошлом многие бездетные женщины испытывали на себе сильное социальное давление, но ультразвук еще не изобрели, а потому опровергнуть беременность не было никакой возможности. Никто не мог с уверенностью сказать: «Смотрите, никакого плода нет!» Сегодня беременные женщины проходят множество обследований, которые исключают неопределенность на корню; как правило, результатов ультразвукового исследования достаточно, чтобы устранить бред, а вместе с ним и сопутствующие физические изменения.

Влияние культуры на распространенность ложной беременности нельзя отрицать, но что вызывает физические изменения? Согласно нескольким исследованиям, посвященным сей любопытной болезни разума и тела, само по себе вздутие живота обычно вызвано сочетанием пяти факторов: скоплением кишечных газов, опусканием диафрагмы, выпячиванием тазовой части позвоночника, активным ростом большого сальника (жирового фартука, висящего перед кишечником) и в редких случаях фактическим увеличением матки. Сбой в работе гипоталамуса – структуре мозга, регулирующей эндокринную секрецию, – может вызвать выраженные гормональные сдвиги, которые имитируют почти все признаки беременности. Более того, это улица с двусторонним движением: влияние тела на разум столь же глубоко, как и разума на тело, в результате чего образуются сложные петли обратной связи, обеспечивающие не только возникновение, но и поддержание ложной беременности. Так, вздутие живота, вызванное газами, и «беременную осанку» отчасти можно объяснить классическим оперантным обусловливанием. Когда Мэри, которая отчаянно хочет быть беременной, видит, как ее живот увеличивается, и чувствует, что диафрагма опускается, она бессознательно делает вывод, что чем ниже опустится диафрагма, тем «беременнее» она будет выглядеть. Аналогичным образом может быть усвоено и сочетание аэрофагии (проглатывания воздуха) и вегетативного сужения желудочно-кишечных сфинктеров, способствующего задержке газов в кишечнике. Таким образом, «малыш» Мэри и его «забытый близнец» буквально создаются из воздуха посредством бессознательного научения.

С раздуванием живота мы кое-как разобрались. Но как насчет груди, сосков и других изменений? Самое простое объяснение всего спектра клинических признаков, которые наблюдаются при ложной беременности, состоит в следующем. Страстное желание иметь ребенка и связанная с ним депрессия могут снизить уровень дофамина и норадреналина – «передатчиков радости» в мозге. В результате снижается выработка как фолликулостимулирующего гормона (ФСГ), отвечающего за овуляцию, так и пролактин-ингибирующего фактора. Низкий уровень данных гормонов ведет, с одной стороны, к прекращению овуляции и менструации, а с другой – к повышению уровня пролактина (материнского гормона), который вызывает увеличение груди, лактацию, покалывание в сосках и материнское поведение (хотя у людей это еще не доказано), наряду с усиленной выработкой эстрогена и прогестерона яичниками. Данная концепция согласуется с известным клиническим наблюдением: при тяжелой депрессии менструация часто прекращается. Эта эволюционная стратегия имеет смысл – зачем тратить драгоценные ресурсы на овуляцию и беременность, когда женщина временно «выбыла из строя» и угнетена?

Однако прекращение менструаций во время депрессии весьма распространенное явление, тогда как ложная беременность случается крайне редко. Возможно, есть что-то особенное в депрессии, вызванной отсутствием ребенка в одержимой детьми культуре. Если синдром ложной беременности наблюдается только в тех случаях, когда депрессия сопряжена с фантазиями о беременности, возникает любопытный вопрос: каким образом желание или бред, зародившиеся в новой коре, заставляют гипоталамус снижать уровень ФСГ и повышать уровень пролактина (если причина действительно кроется в этом)? А главное, как объяснить тот факт, что у некоторых женщин не наблюдается повышенный уровень пролактина или что родовые боли начинаются ровно через девять месяцев? Что запускает родовые схватки, если растущего плода нет?

Каким бы ни был окончательный ответ, ложная беременность, несомненно, представляет собой редкую возможность исследовать таинственную связь между разумом и телом.

Ложная беременность у женщин весьма удивительный феномен, однако на сегодняшний день зафиксировано несколько случаев мнимой беременности и у мужчин! Вся гамма изменений – включая увеличение живота, лактацию, необычные пищевые пристрастия, тошноту, даже родовые боли, – может возникать как изолированный синдром у лиц мужского пола. Чаще всего он наблюдается у мужчин, которые глубоко сочувствуют своей беременной жене, что приводит к развитию так называемой симпатической беременности или синдрома кувад. Не исключено, что эмоциональная эмпатия по отношению к беременной женщине (или ее феромоны) повышает в мозге супруга уровень пролактина – основного гормона беременности. (На самом деле, эта гипотеза не так чудовищна, как кажется. У самцов тамарина, например, которые находятся в непосредственной близости от кормящих самок, уровень пролактина необычно высок; вероятно, это способствует отцовской привязанности, а также уменьшает склонность к инфантициду.) Честно говоря, меня так и подмывает провести опрос среди мужчин, посещающих школы для беременных, и измерить у них уровень пролактина.

* * *

Ложная беременность – явление редкое и, безусловно, впечатляющее. Но что это: единичный, уникальный пример связи разум–тело? Думаю, что нет. Есть и другие похожие истории, включая ту, которую я впервые услышал в медицинском институте. Одна моя знакомая сказала:

– Ты знал, что, согласно Льюису Томасу, можно загипнотизировать человека и таким образом избавить его от бородавок?

– Глупости, – фыркнул я.

– Нет, – возразила она. – Такие случаи описаны. Тебя гипнотизируют, и бородавки отваливаются через несколько дней, а иногда даже на следующее утро.

Пусть данное утверждение звучит глупо, но если оно правдиво, это может произвести настоящий переворот в современной науке. По существу, бородавка представляет собой опухоль (доброкачественный рак), вызванную вирусом папилломы. Если ее можно устранить гипнотическим внушением, почему таким же образом нельзя победить рак шейки матки, который тоже вызывает вирус папилломы (хотя и другой его штамм)? Я не утверждаю, что это сработает – возможно, нервные пути, на которые влияет гипноз, достигают кожи, но не выстилку шейки матки, – но если мы не проведем соответствующий эксперимент, мы никогда этого не узнаем.

Допустив, чисто теоретически, что бородавки можно устранить с помощью гипноза, я вынужден задать очевидный вопрос: как человек может избавиться от опухоли просто «силой мысли»? Есть как минимум две возможности. Одна включает вегетативную нервную систему – совокупность нервных путей, которые помогают контролировать кровяное давление, потоотделение, сердцебиение, диурез, эрекцию и другие физиологические явления, не находящиеся под непосредственным контролем сознательной мысли. Эти нервы образуют специализированные цепи, которые отвечают за различные функции нашего организма. Так, одни заставляют волосы вставать дыбом, другие вызывают потоотделение, третьи обеспечивают локальное сужение кровеносных сосудов. Возможно ли, чтобы разум, действуя через вегетативную нервную систему, мог буквально удушить бородавку, сжав ближайшие к ней кровеносные сосуды? Теоретически да, но в таком случае мы должны допустить, что вегетативная нервная система не только умеет регулировать физиологические функции с невероятной точностью, но и «понимает» гипнотическое внушение.

Вторая возможность заключается в том, что гипноз каким-то образом активирует иммунную систему, которая затем устраняет вирус. Впрочем, это не объясняет случай с загипнотизированным мужчиной, у которого бородавки исчезли только на одной стороне тела. Почему или как иммунная система выборочно устранила бородавки на одной стороне, но не на другой, – загадка, разгадать которую не так-то просто.

* * *

Более распространенный пример взаимодействия между разумом и телом включает связь между иммунной системой и перцептивной информацией из окружающего мира. Более тридцати лет назад студентам-медикам часто говорили, что астматический приступ может быть спровоцирован не только вдыханием пыльцы розы, но и одним видом цветка, даже пластикового, который вызывает условный аллергический ответ. Другими словами, в результате контакта с настоящей розой и пыльцой в мозге формируется стойкая «усвоенная» ассоциация между видом розы и бронхиальной обструкцией. Но как именно работает механизм обусловливания? Как информация из зрительных областей попадает в тучные клетки, выстилающие бронхи легких? Каковы реальные пути, задействованные в данном процессе? Несмотря на три десятилетия исследований, у нас по-прежнему нет четких ответов ни на один из этих вопросов.

В 1960-х годах я, тогда еще студент, спросил профессора физиологии из Оксфорда, как использовать условные ассоциации в клинической практике. «Если астматический приступ можно вызвать через обусловливание, просто показав больному пластмассовую розу, – предположил я, – тогда – чисто гипотетически – обусловливание может его и купировать. Допустим, вы страдаете астмой. Что случится, если каждый раз, когда я буду давать вам бронходилататор, например, норадреналин (или, возможно, антигистамин или стероид), я буду показывать вам пластиковый подсолнух? В теории вы постепенно начнете ассоциировать подсолнух с облегчением от астмы. Выходит, через некоторое время вместо ингалятора вы сможете носить в кармане подсолнух. Почувствовали приближение приступа – взглянули на подсолнух, и приступ как рукой сняло. Так?»

Профессор (позже он стал моим куратором) счел мою идею гениальной, но глупой, и мы оба от души посмеялись. В то время мои рассуждения казались надуманными и фантастическими. Разочарованный, я впредь держал свои мысли при себе, хотя в глубине души меня по-прежнему мучил вопрос: можно ли обусловить иммунный ответ, и если да, то насколько избирательным он будет. Например, мы знаем, что если ввести человеку денатурированные столбнячные бациллы, он быстро выработает иммунитет к столбняку, однако для поддержания иммунитета ему нужны поддерживающие уколы каждые несколько лет. Но что произойдет, если при каждом уколе вы будете звонить в колокольчик или мигать зеленым светом? Усвоит ли мозг эту связь? Сможете ли вы в конечном итоге отказаться от уколов и для возрождения иммунитета просто звонить в колокольчик (или зажигать зеленую лампочку)? Ответ на этот вопрос, несомненно, имел бы огромное значение для клинической медицины.

По сей день я проклинаю себя за то, что не провел такой эксперимент. Я запихнул эти идеи в самый дальний уголок сознания и бережно хранил их там, пока несколько лет назад, как это часто случается в науке, другой ученый не сделал случайное открытие. Доктор Ральф Адер из университета Макмастера изучал пищевую аверсию у мышей. Чтобы вызвать тошноту, он давал животным специальное лекарство, циклофосфамид, вместе с сахарином. Вопрос состоял в следующем: когда через некоторое время мыши получат один сахарин, их будет тошнить или нет? Как и ожидалось, у животных действительно развилась пищевая аверсия, в данном случае отвращение к сахарину. При этом, как ни странно, все мыши серьезно заболели. Известно, что циклофосфамид не только вызывает тошноту, но и подавляет иммунную систему. Но почему подавлять иммунную систему стал один сахарин? Адер правильно заключил, что все дело в сочетании безвредного сахарина с иммунодепрессантом. Спустя некоторое время иммунная система «усвоила» эту связь: отныне стоило мыши съесть заменитель сахара, как ее иммунитет уходил в штопор, и она становилась беззащитной перед самыми разными инфекциями. Здесь мы видим в высшей степени убедительный пример воздействия разума на тело – пример, который считается важной вехой в истории медицины и иммунологии.

Я упомянул данные случаи по трем причинам. Во-первых, не слушайте профессоров, даже если они из Оксфорда (или, как сказал бы мой коллега Семир Зеки, особенно если они из Оксфорда). Во-вторых, эти примеры иллюстрируют наше невежество и подчеркивают необходимость экспериментального изучения явлений, которые большинство ученых игнорируют без всяких видимых на то причин (взять хотя бы пациентов со странными клиническими симптомами). В-третьих, настало время признать, что разделение разума и тела может быть не более чем удобным педагогическим приемом, а вовсе не полезным конструктом для понимания человеческого здоровья, болезней и поведения. Вопреки мнению моих коллег, взгляды, проповедуемые такими врачами, как Дипак Чопра и Эндрю Уэйл, не просто эзотерическая психоболтовня нового века. Они содержат ценные знания о человеческом организме, многие из которых заслуживают самого тщательного научного исследования.

Последнее время люди стали более нетерпимыми к бессилию и «бессердечию» западной медицины, что повлекло за собой возрождение «альтернативных практик». К сожалению, несмотря на то что эффективность методов и лекарств, рекламируемых гуру нового века, кажется весьма правдоподобной, они редко подвергаются тщательным испытаниям. Мы не знаем, какие из них работают, а какие нет, хотя даже закоренелый скептик согласится, что происходит нечто интересное. Если мы хотим двигаться вперед, а не беспомощно топтаться на месте, необходимо подробно изучить мозговые механизмы, лежащие в основе всех действенных методик. Общий принцип обусловливания иммунного ответа хорошо изучен, но можно ли сочетать разные сенсорные стимулы с разными типами иммунного ответа (например, звон колокольчика с иммунной реакцией на тиф, а свист – на холеру), или это явление носит более диффузный характер и предполагает только общее усиление всех иммунных функций? Влияет ли обусловливание на сам иммунитет или только на последующую воспалительную реакцию на провоцирующий агент? Активирует ли гипнотическое внушение те же нервные структуры, что и плацебо? До тех пор пока у нас не будет четких ответов на эти вопросы, западная медицина и альтернативные практики так и останутся параллельными дисциплинами, не имеющими ни единой точки соприкосновения.

* * *

Учитывая все эти факты, мы должны спросить: почему представители западной медицины продолжают игнорировать убедительные примеры существования прямой связи между разумом и телом?

Чтобы ответить на этот вопрос, давайте посмотрим, как развивается любое знание. Бо́льшая часть повседневного прогресса предполагает методичное добавление новых кирпичиков к великому зданию под названием Наука – довольно скучное занятие, которое покойный историк Томас Кун называл «нормальной наукой». Этот комплекс знаний, включающий множество общепринятых убеждений, именуется «парадигмой». Новые наблюдения и открытия, которые появляются каждый год, ассимилируются в существующую стандартную модель. Таким образом, большинство ученых не архитекторы, а каменщики, мечтающие добавить свой камешек в грандиозный собор, который их коллеги строят веками.

Но иногда новое наблюдение просто не вписывается в систему. Некая «аномалия», не совместимая с существующей структурой. В таком случае ученые могут сделать одно из трех. Во-первых, они могут проигнорировать аномалию, прибегнув к разновидности психологического «отрицания», которая удивительно распространена даже среди видных исследователей.

Во-вторых, ученые могут внести незначительные коррективы в парадигму и втиснуть аномалию в принятое мировоззрение, и это все равно будет формой нормальной науки. Или они могут предложить некие вспомогательные гипотезы, которые прорастают, подобно ветвям, из одного ствола. К сожалению, скоро эти ветви становятся настолько толстыми и многочисленными, что угрожают повалить все дерево.

Наконец, они могут разрушить все здание и заложить новое, которое очень мало напоминает оригинал. Именно такое явление Кун называл «сменой парадигмы» или научной революцией.

История науки изобилует примерами аномалий, которые первоначально были отнесены к категории пустяков или даже фальсификаций, но позже оказались фундаментальной важности. Дело в том, что подавляющее большинство ученых весьма консервативны по своему темпераменту; столкнувшись с новым фактом, который угрожает обрушить все здание, они попросту закрывают на него глаза. Это не так глупо, как кажется. Поскольку большинство аномалий оказываются ложными тревогами, перестраховаться и проигнорировать их – стратегия неплохая. Если бы мы пытались вписать каждое сообщение о похищении инопланетянами или способность гнуть ложки в общую систему, наука ни за что не превратилась бы в чрезвычайно стройный и внутренне согласованный комплекс убеждений, которым она является сегодня. Скептицизм – такая же важная часть научных изысканий, как и революционные открытия, попадающие в газетные заголовки.

Возьмем Периодическую таблицу химических элементов, например. Расположив элементы в соответствии с их атомными весами, Менделеев обнаружил, что некоторые должны находиться совсем в другом месте. К счастью, вместо того чтобы отказаться от всей модели, он предпочел проигнорировать аномальные веса, списав их на ошибку в измерениях. Позже выяснилось, что так оно и было. Есть большая доля истины в парадоксальном замечании сэра Артура Эддингтона: «Не верьте результатам экспериментов, пока они не подтвердятся теорией».

Впрочем, мы отнюдь не должны игнорировать все аномалии, ибо некоторые из них могут привести к смене парадигмы. Главный секрет состоит в том, чтобы верно определить, какая аномалия несущественна, а какая – потенциальная золотая жила. К сожалению, простой формулы, как отличить фальшивку от золота, не существует, но обычно работает следующее правило: если странный, нелогичный факт известен целую вечность, но, несмотря на неоднократные попытки, так и не был подтвержден эмпирически, значит, его смело можно проигнорировать. (Я отношу телепатию и встречи с Элвисом именно к такой категории.) С другой стороны, если некое наблюдение, вопреки всяческим стараниям его опровергнуть, устояло и рассматривается как странность исключительно потому, что не подлежит объяснению с точки зрения нынешней концептуальной схемы, то вы, вероятно, столкнулись с подлинной аномалией.

Один из самых известных примеров – это, конечно, континентальный дрейф. Примерно в начале двадцатого века, а точнее в 1912 году, немецкий метеоролог Альфред Вегенер обратил внимание, что восточное побережье Южной Америки и западное побережье Африки «подходят» друг другу, как куски гигантской мозаики. Кроме того, он заметил, что окаменелые останки небольшой пресноводной рептилии мезозавра обнаружены только в двух уголках нашей планеты – в Бразилии и в Западной Африке. «Как могла пресноводная ящерица переплыть Атлантику?» – подумал он. Можно ли предположить, что в далеком прошлом эти два континента были частью одной крупной суши, которая впоследствии раскололась на две части? Одержимый этой идеей, Вегенер принялся искать подтверждения своей гипотезе и нашел их в виде окаменелых костей динозавров, сохранившихся в идентичных каменных пластах, опять-таки на западном побережье Африки и восточном побережье Бразилии. Это было убедительное доказательство, однако, как ни странно, геологическое сообщество его отвергло: должно быть, решили академики, динозавры прошли по древнему и теперь погруженному под воду сухопутному мосту, соединяющему два континента. Еще совсем недавно, в 1974 году, в колледже Св. Иоанна в Кембридже (Англия), профессор геологии скорбно покачал головой, когда я упомянул имя Вегенера. «Чепуха!» – буркнул он с раздражением в голосе.

И все же теперь мы знаем, что Вегенер был прав. Его гипотеза не нашла отклика только потому, что люди в принципе не могли представить механизм, который бы заставлял дрейфовать целые континенты. Если мы что-то и считаем аксиомой, так это незыблемость terra firma. Но как только ученые открыли, что литосферные плиты плавают по горячей мантии и находятся в постоянном движении, идея Вегенера перестала казаться вопиющей и получила всеобщее признание.

Мораль сей истории заключается в том, что не стоит отвергать некую идею как нелепую просто потому, что вы не можете придумать механизм, который ее объясняет. Этот аргумент применим ко всему на свете: континентам, наследственности, бородавкам или ложной беременности. В конце концов, теория эволюции Дарвина была предложена и принята задолго до того, как мы более или менее разобрались в механизмах наследственности.

Вторым примером подлинной аномалии является расстройство множественной личности (или диссоциативное расстройство идентичности), которое, на мой взгляд, может оказаться столь же важным для медицины, как континентальный дрейф для геологии. Даже сегодня расстройство множественной личности по-прежнему игнорируется медицинским сообществом, хотя представляет собой ценный испытательный полигон для исследования связей между разумом и телом. При данном синдроме, увековеченном Робертом Льюисом Стивенсоном в образах доктора Джекила и мистера Хайда, человек может совмещать в себе две или более отдельные личности, каждая из которых совершенно не осознает или только смутно осознает наличие других. Опять же, в клинической литературе периодически появлялись сообщения о том, что одна личность может быть диабетической, а другая – нет, или что две разные личности могут обладать разными физиологическими показателями и гормональными профилями. Кое-кто даже утверждает, что у одной личности может иметься аллергия на некое вещество, а у другой – нет, и что одна может страдать миопией (близорукостью), тогда как другая – иметь нормальное зрение.

Диссоциативное расстройство идентичности бросает вызов здравому смыслу. Как две личности могут сосуществовать в одном теле? В главе 7 мы узнали, что разум всегда стремится создать единую, стройную систему убеждений из множества разрозненных фрагментов жизненного опыта. При возникновении незначительных расхождений вы просто корректируете свои убеждения или прибегаете к отрицанию и рационализациям, о которых говорил Зигмунд Фрейд. Но что если у вас два набора убеждений – каждый внутренне последовательный и рациональный, – и эти два набора находятся в непримиримом конфликте друг с другом? Вероятно, лучшее решение – разъединить убеждения, отгородить их друг от друга, создав две отдельные личности.

Конечно, элемент этого «синдрома» есть у всех нас. Мы говорим о фантазиях шлюхи/мадонны и употребляем такие выражения, как «я сегодня сам не свой», «в меня как будто кто-то вселился» или «когда вы рядом, он другой человек». Однако в редких случаях возможно, что этот раскол становится буквальным, так что в итоге у вас получаются два «разных человека». Предположим, что один набор убеждений гласит: «Я Сью, сексуальная женщина, которая живет в доме 123 на улице Вязов в Бостоне, ходит по вечерам в бары, спит с малознакомыми мужчинами, хлещет виски и ни разу не удосужилась сдать кровь на ВИЧ». Другой гласит: «Я Пегги, скучающая домохозяйка, которая живет в доме 123 на улице Вязов в Бостоне, вечером смотрит телевизор, не пьет ничего крепче травяного чая и, чуть что не так, несется к врачу». Эти две истории настолько не похожи, что они, очевидно, относятся к двум разным людям. Но у Пегги Сью есть проблема: она – оба этих человека одновременно. Она занимает одно тело, один мозг! Возможно, единственный способ избежать внутренней гражданской войны, – «расщепить» убеждения на два кластера, что и приводит к странному феномену множественных личностей.

По мнению многих психиатров, некоторые случаи диссоциативного расстройства идентичности являются следствием сексуального или физического насилия в детстве. Взрослея, ребенок находит жестокое обращение настолько эмоционально невыносимым, что постепенно вытесняет его в мир Сью, а не Пегги. Впрочем, самое примечательное в другом: чтобы сохранить иллюзию, он наделяет каждую личность разными голосами, интонациями, мотивами, манерами и даже различными иммунными системами – фактически двумя отдельными телами. Вероятно, только это и позволяет минимизировать опасность, что однажды отмежевавшиеся личности сольются и развяжут чудовищную внутреннюю борьбу.

Хотя я бы с удовольствием провел кое-какие эксперименты с такими людьми, как Пегги Сью, сделать это мне мешает одна немаловажная деталь – отсутствие четкого, однозначного случая диссоциативного расстройства идентичности. Время от времени я звоню своим друзьям-психиатрам; обычно они говорят, что такие пациенты есть, но большинство из них совмещают в себе несколько личностей, а не две. У одного, кажется, их было девятнадцать. Заявления такого рода всегда вызывали у меня подозрения. Учитывая ограниченное время и ресурсы, всякий ученый должен стремиться к равновесию между изучением смутных и неповторимых «эффектов» (таких как холодный синтез, поливода или кирлианова фотография) и открытостью новым идеям (во всяком случае, он должен помнить о том, чему нас учат континентальный дрейф и упавшие астероиды). Возможно, лучшей стратегией будет сосредоточиться только на тех гипотезах, которые доказать или опровергнуть относительно легко.

Если когда-нибудь мне доведется встретить пациента всего с двумя личностями, я намерен раз и навсегда избавиться от сомнений, отправив ему два счета. Если он оплатит оба, я буду знать, что он настоящий. Если он этого не сделает, я пойму, что он подделка. В любом случае я не проиграю.

Если же говорить серьезно, то было бы интересно провести систематические исследования иммунной функции, свойственной каждой из множественных личностей. Например, мы могли бы изучить выработку цитокинов лимфоцитами и моноцитами или выработку интерлейкина Т-клетками и так далее. Такие эксперименты могут показаться утомительными и заумными, однако лишь с их помощью мы можем достичь правильного сочетания Востока и Запада. Большинство учивших меня профессоров посмеивались над древними «душещипательными» индуистскими практиками, такими как аюрведа, тантра и медитация. И все же, по иронии судьбы, многие из наиболее мощных лекарств, которыми мы пользуемся сегодня, можно проследить к древним народным средствам вроде ивовой коры (аспирин), наперстянки и резерпина. Подсчитано, что более 30 процентов препаратов, применяемых в западной медицине, получены из растительных продуктов. (Если рассматривать плесень – антибиотики – как «траву», эта цифра будет еще выше. В древней китайской медицине плесень часто втирали в раны.)

Мораль заключается не в том, что мы должны слепо верить в «мудрость Востока», а в том, что древние практики содержат много ценных знаний и догадок. Однако без систематических экспериментов «в западном стиле» мы никогда не узнаем, какие из них действительно работают (гипноз и медитация), а какие нет (кристаллотерапия). Многие лаборатории по всему миру готовы приступить к таким экспериментам, а посему первую половину следующего столетия, на мой взгляд, запомнят именно как золотой век неврологии и медицины, построенной на взаимосвязи разума и тела. Уверен, это будет время великих надежд и великих открытий, время новых идей и молодых исследователей.