Глава девятая
Смоленск
Сентябрь 1941 года
Приближаясь к храму, отец Илларион тяжело дышал и держался за сердце, но шага не сбавлял. Перед глазами постоянно всплывала надменная ухмылка Грошева, произносящего странную фразу о «лежащих в овражке супротив храма».
Добравшись до конца свой улочки, старик не стал обходить овражек, чтобы попасть к стоявшему на берегу Днепра храму. Постояв на краю лощины, он немного отдышался и спустился на ее заросшее дно.
Продираясь через кусты, он прошел вдоль низины, но ничего, кроме старого мусора — корзинок, истлевших ведер, рваных сапожных голенищ и калош, — не обнаружил. Покрутившись на одном месте, стал взбираться по северному склону и… наткнулся на лежащие в густой траве окровавленные тела.
* * *
Глотая слезы и читая молитву, отец Илларион ходил среди истерзанных пулями тел. Всего он насчитал двенадцать человек. Среди них шестеро мужчин от тридцати до пятидесяти лет, два подростка лет по пятнадцать-шестнадцать, женщина средних лет, молодая цыганка и две маленькие девочки.
Кое-кого из погибших старик хорошо знал. Как минимум половина мужчин и женщина средних лет были в числе прихожан храма. Он даже помнил их имена, а с Федором Шестопалом каждый год занимался заготовкой дров для храма.
— Его-то за что? — качал головой священник. — Он же слова дурного за всю жизнь не произнес. Как же так?..
Обратив внимание на смуглую молодую женщину, Илларион вдруг замер и едва не перестал дышать. От страшной догадки спина покрылась холодным потом.
Перед ним лежала цыганка и две ее дочери — в этом сомнений не было: девочки как две капли воды походили на свою красивую мать. Одной было годика четыре, второй — примерно шесть.
— Это же они… — ошеломленно прошептал отец Илларион. — Жена и дочери Якова… А он с ног сбился, ищет…
Мать и старшая девочка определенно были мертвы — на их телах виднелись множественные окровавленные раны. Младшая с виду повреждений не имела и словно заснула, подвернув под себя ручку и прижавшись щекой к сестричке.
Священник осторожно подсунул под нее ладони, приподнял и… ощутил холод остывшего тельца. Прижав к себе мертвого ребенка, он склонился над матерью, закрыл глаза и выдавил из себя приглушенный стон.
По сухим морщинистым щекам побежали слезы…
* * *
Дверь в храм была приоткрыта. Внутри отец Илларион застал привычный порядок, за которым постоянно следил послушник Акимушка.
Тридцатилетний Аким был круглым сиротой, плохо говорил, не умел читать и писать. Зато имел большое доброе сердце и искренне верил в Бога. В свое время настоятель повстречал его на вокзале, где тот ночевал на лавках и рылся в вокзальных урнах в поисках еды. Илларион привел его в храм и стал проводить с ним все свободное время, обучая простейшим обязанностям.
Спустя полгода Аким преобразился: перестал шарахаться от незнакомых людей, ходил в чистом, запомнил более сотни слов, научился азам церковных уставов. А со временем и вовсе сделался мирским помощником настоятеля. Новая ипостась предполагала и новые обязанности: зажжение свечей и лампад, подготовка и разжигание кадила, наведение порядка в храме и вокруг него. По строгим церковным канонам Акиму возбранялось ходить между алтарем и Царскими вратами, а также касаться престола. Но отец Илларион и тут допустил послабление, разрешив послушнику ночевать в маленьком служебном помещении, совмещенном с храмовым алтарем.
В этом помещении он его и нашел, пройдя через Царские врата.
— Акимушка, что с тобой? — спросил Илларион, наклонившись над послушником. — Тебя кто-нибудь обидел?
Тот сидел за небольшой металлической печью, с головой накрывшись рогожкой.
Услышав знакомый голос, послушник стянул с себя покрывало и с трудом проговорил:
— Там на улице… много людей… Очень шумели. Кричали… плакали… стреляли…
— Да, я слышал стрельбу, — сказал священник. — Но сейчас там никого нет. Там стало тихо. Слышишь?
Аким прислушался, просветлел лицом и наконец решил покинуть свое убежище.
— Ты завтракал? — Старик присел на деревянный лежак, служивший кроватью.
— Нет. Я спал.
— Там яйца и сухари. Можешь съесть сегодня все наши припасы.
Акимушка кивнул.
— И вот еще что. У меня к тебе просьба. Возьми, пожалуйста, лопату и выкопай большую яму у белокаменной ограды.
Блаженный никогда не задавал вопросов. Он всегда с радостью исполнял любые поручения, особенно если просил сам настоятель. Вот и сейчас он слушал и глядел на него взором восьмилетнего ребенка, хлопая длинными, выгоревшими на солнце ресницами.
— Яма должна быть большой: четыре шага на восемь. И глубиной в половину твоего роста. Сделай это до наступления темноты, — закончил отец Илларион. Поднявшись, он поправил головной убор и направился к выходу. — А меня ждут другие дела. На закате я приду в храм…
* * *
Домой он возвращался быстрее, чем часом ранее шел в храм.
— Его не тронут. Он блаженный, Бог не даст его в обиду. Не тронут… — еле слышно шептал Илларион, на ходу разглаживая седую бороду.
Недавно в его голове окончательно созрел план действий. Теперь нужно было претворять его в жизнь.
Придя домой, старик снова приготовил крутой соляной раствор и замочил в нем свежую хлопчатобумажную тряпицу. Прихватив остатки йода и перевязочного материала, он проскользнул через задний двор к сараю.
Дверь была прикрыта, но обитатели деревянного убежища не спали.
— Позавтракали? — протиснувшись внутрь, спросил отец Илларион.
— Подкрепились, спасибо, — поблагодарили мужчины.
— Как чувствуешь себя, Иван?
— Получше стало, — уверенно доложил тот.
Сермягин лежал на телогрейке, перебинтованная нога его покоилась на небольшом возвышении, устроенном из соломы.
— Это потому, что организм твой за ночь отдохнул и сейчас борется с болезнью, — вздохнул священник. — Как бы к обеду опять жар не начался. Давай-ка снимем повязку и обработаем рану…
Он присел возле раненого, но почувствовал на себе вопросительный взгляд цыгана.
— Нет, Яков, новостей у меня нет. Но прогулялся я не безрезультатно, — сказал он, снимая с ноги солдата повязку. — Осторожно переговорил с тремя соседями. Никто из них отставших от табора людей не встречал. Из этого я заключил, что супруге твоей удалось совладать с лошадьми и выбраться из города.
Чернов заметно повеселел.
— Я ведь тоже так думаю. Моя Богдана очень смелая и ловкая!
— Ну и славно, — кивнул старик, избегая смотреть ему в глаза.
Следующие полчаса он занимался ногой красноармейца: обрабатывал рану, сызнова пеленал ее пропитанной крутым соляным раствором тряпицей, перевязывал…
После ушел в дом, а вернулся только к обеду, неся в глубокой плошке только что приготовленную пшенную кашу.
— Вот, покушайте. — Он вручил им плошку, деревянные ложки и два ломтя хлеба.
— А вы, отец? — спросил цыган.
— Я сыт. Лучше присяду рядышком, — отмахнулся тот. Дождавшись, когда мужчины утолят голод, задумчиво проговорил: — Уходить надобно отсюда.
Цыган перестал скоблить ложкой донышко миски. Замер и Сермягин.
— Куда? — спросил Иван.
— К нашим. Через линию фронта.
— Это как же?.. — растерялся красноармеец. — Надо ж дорогу знать, расположение войск…
— Дорогу на Вязьму — лесами, минуя большие поселения, — я знаю, — поведал отец Илларион. — До революции, еще будучи молодым человеком, ездил я с обозами по окрестным деревням.
— Это зачем же?
— Голодно тогда было, Ваня. Я уж забывать стал, но трудных годиков бывало много.
И цыган, и красноармеец закивали:
— Помним, помним… Страшные были годы…
— Выменивали мы продукты — как могли помогали умирающему населению Смоленска, — продолжал священник. — С продуктами обратно возвращаться по дорогам опасались. Грабили и убивали тогда за них безбожно. Потому пробирались лесами да болотами, вдали от чужих глаз.
— Выходит, знаете дорогу к нашим?
— Проведу, — уверенно пообещал старик. — Этой же ночью и надо отправляться. Тебе, — кивнул он Якову, — надобно искать семью, а тебе, Ваня, поскорее попасть к хорошим врачам.
Рассуждал Илларион спокойно и убедительно. Возражений не последовало.
— Ну и славно, — поднявшись, священник отряхнул рясу от соломы. — Пойду собираться. В дороге многое может пригодиться.
— А как же с Иваном-то? — поинтересовался цыган. — Неужто сам поковыляет?
— Зачем же сам? При храме удобная тележка имеется, мы в ней уголь с дровами возим. В ней и повезем нашего Ваню…
* * *
Незадолго до захода солнца отец Илларион тихо приоткрыл калитку и вышел на улицу. Оглядевшись по сторонам, подобрал рясу и торопливо зашагал к храму…
Дома он ни минуты не сидел без дела и успел подготовиться к дальнему и непростому переходу из Смоленска в Вязьму. Первым делом он достал из-за иконы единственную имевшуюся у него драгоценность — доставшееся от матери золотое кольцо с красным камнем. Отправившись к бабке Агафье, он выменял на него кусок сала, каравай хлеба, дюжину яиц и ведро картофеля. Притащив все это домой, вскипятил воду, сварил яйца. Затем уложил все продукты в старый солдатский вещмешок, прибавив туда алюминиевый котелок, столовый ножик, спички, соль и пару литровых бутылей чистой колодезной воды. В другую торбу старик упаковал остатки перевязочного материала, пару льняных рушников, кусочек мыла и бутылку с приготовленным отваром лечебных трав. Оставшееся место заполнил спелыми яблоками белого налива.
Теперь ему необходимо было уладить последние дела, за этим он и торопился к храму.
В городе, или, по крайней мере, в его центральной части, в этот день стояла тишина. Ни выстрелов, ни лая собак, ни плача с криками, ни отрывистых команд на немецком языке. В небе изредка гудели самолеты, но захваченный Смоленск их теперь уже не интересовал — они сбрасывали свой смертоносный груз где-то восточнее города.
Старик ступил на территорию храма, когда солнце коснулось лесистых взгорков за Александровским прудом.
Первым делом настоятель обошел храм и приблизился к белокаменной ограде. Еще издали он заметил две кучи свежевырытой земли. Там зияла большая яма: восемь шагов в длину, четыре в ширину и глубиной около метра.
* * *
Тяжелую и скорбную работу отец Илларион и Акимушка закончили, когда город окутали густые сумерки. Все двенадцать убиенных были перенесены из оврага и уложены в общую могилу. На лицо каждому священник положил белую тряпицу.
— Вместе померли, вместе и лежать будете, — вздохнул старик, промокая платком вспотевший лоб.
Коротко помолившись у могилы, он кивнул послушнику:
— Закапывай, Акимушка.
Тот принялся работать лопатой…
Закончили с захоронением вовремя. Священник постоял у невысокого холмика, перекрестился.
— Запомни, Аким: никто не должен знать о том, что мы с тобой похоронили здесь этих людей. Никто!
— Никто. И никогда, — повторил блаженный.
— И о криках забудь. О плаче и о стрельбе также не вспоминай. Не было этого.
— Не было…
— А теперь, сын мой, ступай за тележкой, в которой мы в холода возим уголь и дрова.
Вскоре стукнула дверь небольшой хозяйственной постройки, где хранились дрова с инструментом. Послышался знакомый скрип старых колес.
— Так не годится, — прошептал отец Илларион. — Вези ее к воротам. А я схожу за лампадным маслом.
Спустя несколько минут он вышел из храма с небольшой бутылочкой в руках. Заперев двери на ключ, старик аккуратно смазал маслом металлическую ось тележки. Скрип исчез.
— Другое дело. Пошли.
Они вышли за ворота храма и направились по улице Красина к дому отца Иллариона.
Вокруг по-прежнему было тихо. Сумерки превратились в непроглядную темень. Лишь кое-где светились тусклыми желтыми пятнами окна в домах.
Шли молча. Впереди налегке вышагивал священник. За ним катил тележку послушник. Он никогда не задавал вопросов, просто с дотошной аккуратностью выполнял любые поручения. При этом не рассуждал, не вдавался в подробности, в душу с расспросами не лез. И, пожалуй, сейчас отец Илларион по-настоящему оценил его молчание, ибо на некоторые вопросы ответов у него определенно не было.
Москва
Август 1945 года
Сермягина доставили на автомобиле прямо до места жительства — в небольшой поселок с названием «Заветы Ильича». Хотели подвезти к школе, да на главной улочке навстречу попался трофейный мотоциклет поселкового председателя Павла Андреевича Судакова.
— Останови, — попросил водителя Старцев. — Мой знакомец. Помогал по одному делу…
Майор вышел из машины, поприветствовал председателя, пятидесятилетнего мужчину, поблагодарил за понимание с Сермягиным.
Судаков расспросил о здоровье, о делах, осторожно предложил:
— Может, чайку со свежим хлебцем и медком нового урожая? Вон моя контора — на углу улицы.
Старцев поглядел на часы. Вечерело. В отделе управления в данный момент работали Олесь Бойко и Вася Егоров. Первый инструктировал сотрудников охраны, которым завтра предстояло дежурить в больнице на Соколиной Горе. Второй занимался архивными делами предателей, служивших под немцами в оккупированном Смоленске. Баранец, Горшеня и Ким встречались с Шандором в мытищинском таборе. Саша Васильков провожал Валентину домой. Вроде все при деле. До встречи в отделе, назначенной на двадцать один час, время было.
— Не откажусь, — согласился Старцев. И, открыв заднюю дверцу автомобиля, протянул руку: — Ну, прощай, Иван Лукич. Спасибо тебе за помощь. Приятно было познакомиться.
Тот крепко пожал майору руку:
— Обращайся, тезка, хорошим людям завсегда рад помочь.
Старцев обратился к водителю:
— Отвези его до школы и подъезжай к конторе председателя.
* * *
На самом деле горячий чай и свежий хлеб с медом Ивана интересовали меньше всего. Просто хотелось поговорить с человеком, занимавшим беспокойную должность поселкового председателя. Судаков ежедневно мотался не только по поселку, но и по всему району, встречаясь с разными людьми и решая множество вопросов.
«Вдруг Павел Андреевич слышал об убийстве священника? — подумал майор. — Мужик он правильный, член партии, воевал, до Кенигсберга дошел… Вон как в прошлый раз активно помогал! Да, село Челобитьево находится на восемнадцать километров ближе к Москве, но чем черт не шутит?..»
Они вошли в скромный кабинет. Судаков предложил стул, сам распалил керосинку и поставил чайник.
— Вот электричеством занимаемся, столбы устанавливаем вдоль дороги. Скоро свет, значит, к нам проведут. Заживем! — с гордостью доложил он. — А ты, Иван, значит, все жуликов ловишь?
— А куда ж деваться? — Майор снял фуражку и вытер рукавом пот. — Днем и ночью ловлю, да только их, гадов, меньше почему-то не становится.
— Да-а, развелось этой парши за время войны. Ничего. Если дружно возьмемся — выведем!
— Это точно… Сейчас вот убийство священника расследуем, — сказал Старцев и внимательно посмотрел на Судакова.
Тот перестал кромсать ножом свежий хлеб.
— Это не того ли, из Челобитьева?
— Того. Уже слышал?
— Так об этом в поселке сразу заговорили. Его ж ночью убили?
— Ночью.
— Вот. А на следующий день уже вся округа знала.
— Быстро здесь слухи расползаются, — вздохнул Иван, расстегивая верхнюю пуговицу рубахи. Глянув на телефонный аппарат, спросил: — Работает?
— Работает.
— Позвоню?
— Конечно.
Дозвонившись до управления, Старцев попросил телефониста соединить его с отделом.
— Да, слушаю, — поднял трубку Егоров.
— Вася, это я, Старцев. Как продвигается работа?
— Хорошо, что позвонил, Харитоныч! Тут такое дело, — начал заместитель без долгих предисловий. — Комиссар Урусов связался с начальником Главного архивного управления НКВД СССР.
— Знаю такое. Что он ответил? Дела предателей для изучения даст?
— Даст, но вопрос в другом.
— В чем же?
— Всего по Смоленску полицаев получается многовато — около четырехсот человек.
— Да ты что? Неужели около четырехсот? — не поверил своим ушам Старцев.
— Да ты не пугайся, — поспешил успокоить его Егоров. — Во-первых, это за весь период оккупации: с сентября сорок первого по октябрь сорок третьего. Во-вторых, в этом списке шестьдесят процентов — не местные, не смоляне, а с других регионов или же бывшие военнопленные, давшие согласие сотрудничать с немецкой военной администрацией. И, наконец, в-третьих, половины из составленного мной списка уже нет в живых.
Иван поскреб пятерней голову и молниеносно принял решение.
— Значит, так, Вася, выбери из этого списка только тех, кто, во-первых, до сих пор жив. Во-вторых, меня интересуют те, кто добровольно подался к немцам и стал полицаем в первые дни оккупации, то есть чтобы на момент прихода в Смоленск немецких войск эти люди проживали в городе. Ясно?
— Яснее не бывает. Сделаем.
— Все, давай работай. В двадцать сорок пять я буду в отделе…
Судаков заварил свежий чай, поставил перед гостем кружку. Разложил на газете нарезанный хлеб, поставил рядом бидончик с медом.
— Угощайся.
Старцев зачерпнул столовой ложкой ароматный янтарный мед и дал ему растечься по ломтю хлеба. С удовольствием откусив, покачал головой:
— Вкуснотища!..
— Свежий, липовый. Сегодня у нашего пасечника Алексея Даниловича купил.
— Павел Андреевич, а что интересного в поселке говорили про убийство священника?
— Интересного?.. — задумался тот. — Поговаривали, будто за полгода до убийства его помощник пропал, живший при церкви. Послушник.
Иван хотел отхлебнуть чаю, да так и застыл с кружкой в руке.
— Послушник? При церкви в Челобитьеве жил послушник?
— Вроде жил. Да я не знаю толком, Иван Харитоныч. Это ж все слухи, сам понимаешь. Я и не был ни разу в том селе. Все мимо да мимо.
— Странно. — Старцев поставил кружку на стол. — Почему же нам раньше никто о нем не рассказал?
Поднявшись со стула, он сгреб фуражку, взял тросточку и начал прощаться.
— Спасибо за угощение, Павел Андреевич. В другой раз обязательно посижу подольше. А сейчас извиняй — дела…
* * *
По дороге в Москву Иван приказал водителю завернуть к участковому инспектору, отвечавшему за порядок в селе Челобитьево.
Автомобиль затормозил у скромного домишки. Фамилию участкового Иван припомнить не смог, зато вспомнил краткую характеристику, выданную на него Егоровым: «Смышленый молодой парень. Младший лейтенант. Повоевать не успел, но дело знает и к обязанностям относится ответственно».
— Девятнадцать тридцать. Надеюсь, лейтенант закончил свои дела и уже дома. — Старцев оставил фуражку на заднем сиденье и выбрался из машины.
Поднявшись по скрипучему крыльцу, он трижды постучал тростью в дверь. Открыли быстро. В проеме показался коротко стриженный парень лет двадцати — среднего роста, крепкого телосложения и довольно приятной наружности. Вот только говорить он не мог, поскольку интенсивно что-то жевал.
— Старший следователь Московского уголовного розыска майор Старцев. — Иван показал удостоверение.
Участковый быстро дожевал и внятно представился:
— Младший лейтенант Фролов. Местный участковый инспектор.
— Нужно поговорить, Фролов.
— Проходите.
— В доме кто есть?
— Жена и теща.
— Тогда лучше здесь, на воздухе. Куришь?
— Да, пристрастился недавно…
— Догадываешься, по какому я делу? — чиркнул спичкой Иван.
— По поводу убийства нашего священника?
— Именно. Ты чего же промолчал о пропавшем послушнике, когда водил моих сотрудников на осмотр места преступления?
Вопрос прозвучал строго. Парень переменился в лице и едва не поперхнулся дымом.
— Так я это… не знал… — запинаясь, начал он, — не знал я, товарищ майор, что вас события такой давности интересуют.
— Запомни раз и навсегда, Фролов: следствие интересуют любые подробности, так или иначе связанные с преступлением. Даже самая мелочь может стать ключиком к его разгадке. Рассказывай.
— Так это… Ну да, жил при церкви послушник… странный такой… плохо говорил…
— Хватит мямлить, лейтенант! — гаркнул майор. — Ну-ка, соберись и докладывай по существу! Возраст, имя, особые приметы?
— Документов у него не было — об этом меня сразу предупредили, когда принимал должность. Выглядит лет на тридцать — тридцать пять. Имя… не помню, товарищ майор. Из особых примет только то, что странный. Про таких говорят — «блаженный».
— Соображает и говорит плохо, зовут Аким, верно?
— Точно — Аким! — обрадовался инспектор. — Но большинство сельчан называли его ласково — Акимушкой. А вот про то, что соображает и говорит плохо, утверждать не стану. Дважды с ним беседовал и не заметил таких недостатков.
Старцев вскинул на лейтенанта удивленный взгляд:
— Не заметил, говоришь?
— Нет.
— И когда же он исчез?
— Точно сказать не могу. Он же при церкви жил, на людях не появлялся. Народ поговаривает, что пропал он месяца за три до смерти отца Иллариона.
— Не раньше? По моим сведениям, за полгода.
— Нет, товарищ майор, — уверенно мотнул Фролов головой. — Я его последний раз на День Победы видел, Девятого мая, тогда еще все население у сельсовета собралось, репродуктор слушали. Так что месяца за три — три с половиной — это точно.
Иван знал, что Егоров подробнейшим образом опросил участкового при первой их встрече. Подобный опрос, а также беседы с другими людьми, лично знавшими потерпевших или жертв, являлись одной из главных обязанностей сотрудников уголовного розыска. И все же он задал Фролову обычный в таких случаях вопрос:
— Что ты сам можешь сказать по поводу убийства? Есть какие-нибудь мысли?
Помявшись, участковый признался:
— Уверен: отца Иллариона убили цыгане. Да и народ так же считает.
— Обоснуй.
— Понимаете, он ведь тут на самом деле для многих был добрее и заботливее отца родного. Устроил при церкви что-то вроде воскресной школы, обучал детишек грамоте, болезни лечил, помогал дрова заготавливать, дома ремонтировать. А несколько раз даже речь на общих собраниях держал, призывал бить фашистскую гадину. Сомневаюсь, чтобы кто-то из местных поднял на него руку. Наверняка пришлые, вроде цыган.
— Что ж, логично. Принимается. Ну а послушник? Тот мог что-то не поделить с Илларионом?
— Вот этого я не знаю, товарищ майор.
— Ладно, мы проработаем эту версию, — кивнул майор.
И вдруг на секунду замер. В голову пришла интересная идея.
Он запустил руку в карман брюк и выудил оттуда несколько смятых купюр с мелочью.
— Слушай, а магазин в вашем селе имеется?
— Нет. У нас только лавка рядом с почтой трижды в неделю торгует, — ответил Фролов. — Ближайшие магазины в Мытищах и еще один в Бородине. Да они, поди, уж закрыты.
— Вот незадача…
— А что случилось? Может, помощь какая требуется?
— Да я мотаюсь целый день по делам. Сам-то ладно, а вот водитель мой с утра не жрамши. А нам до возвращения на Петровку еще в одно местечко позарез заскочить нужно.
— Так я это… — засуетился участковый, — сейчас живо соберу! Хлеба там, яичек, молочка…
— Молоко он не пьет. А вот хлебушка и яичек, пожалуй, можно. Только немного — на одного. Ему бы до ночи перебиться.
Не дослушав, Фролов юркнул в дом.
Вскоре появился и протянул майору сверток.
— Вот, держите. Чем богаты.
— Спасибо, лейтенант, — поблагодарил на прощанье Старцев. — Если вдруг раздобудешь какие сведения, немедля звони в МУР. Передашь их дежурному, а лучше мне. Старцев моя фамилия. Майор Старцев…
* * *
— Ну-ка, давай снова завернем на кладбище, — приказал Иван водителю, когда автомобиль отъехал от дома участкового.
Развернув газетный сверток, майор обнаружил там добрый ломоть хлеба, четыре яйца, небольшой кусочек сала и пучок зеленого лука. Крутя баранку, водитель косил на провизию голодным взглядом.
— Терпи, брат, это не нам, — засмеялся Старцев. — Я тоже слюной исхожу.
Пожилой водитель понимающе кивнул.
— Сейчас бы к этому богатству пол-литра «Московской» да вон на тот лужок…
Миновав живописную лужайку, автомобиль подъехал к кладбищу.
— Подожди меня здесь. — Иван подхватил тросточку и сверток.
Выбравшись наружу, он коротко огляделся по сторонам и зашагал к могиле отца Иллариона. На тропинке, по которой несли гроб священника, все еще лежали увядшие полевые цветы.
Подойдя к свежему холмику с высоким деревянным крестом, Старцев внимательно осмотрелся вокруг в поисках следов. За время, прошедшее с похорон, здесь ничего не изменилось. Все выглядело точно так же, как во время их первого разговора с Сермягиным.
Иван пристальнее огляделся.
Скромное сельское кладбище отделяла от Челобитьева дорога, ведущая к другим селениям — Бородино, Ховрино, Беляниново, Погорелки… Выходило, что на востоке кладбище граничило с этой дорогой. С запада и севера к нему вплотную подступал смешанный лес — сосны да березы. И лишь на юге желтело пожухлой травой широкое поле.
Опираясь обеими руками на трость, Иван стал приглядываться к ближайшим кустам, ветки которых колыхались под слабым ветерком шагах в двадцати. Взгляд был долгим, пристальным, будто он точно знал, что в зарослях кто-то скрывается и следит за ним.
Старцев присел у холмика. Выбрав местечко на его плоской вершине, он положил сверток с продуктами и тщательно замаскировал его цветочными букетами.
Встав и отойдя на пару шагов, посмотрел на могилу со стороны.
— Прохожий не заметит, а кому нужно — сыщет, — удовлетворенно прошептал он и, хромая, направился к машине.
* * *
Иван вернулся в управление ровно в двадцать часов сорок пять минут. Все подчиненные к этому моменту собрались в отделе и ожидали прибытия начальства.
Войдя в прокуренный кабинет, Старцев первым делом напился из чайника воды. Затем кинул на стол фуражку и плюхнулся на стул:
— Докладывайте по порядку. Молодежь, вы первые.
— У нас пусто, Иван Харитонович, — отозвался Ефим Баранец. — Напрасно проездили полдня.
— Давай по существу: кого видели, с кем говорили?
— Приехали в расположение табора. Он на месте, внешне никаких изменений: люди при делах, за исключением стариков и детей. Шандора в таборе не оказалось — ездил закупать продукты на мытищинский базар. Пока ожидали его возвращения, поболтали с цыганами. Ничего нового не услышали: священника из Челобитьева никто из табора не знал за исключением Якова Чернова.
— Ясно. Что Шандор? Вы его дождались?
— Да. Финского мундира он не нашел, об убийстве ничего сказать не может.
Вздохнув, Иван перевел взгляд на Бойко.
— Что у тебя, Олесь?
— Все сделал, как ты велел, Иван Харитоныч: зашел в отдел охраны, встретился с его начальником. Он быстро нашел двух человек. Я нарисовал планы помещений, где им предстоит завтра дежурить, поставил задачу. В общем, к семи утра они будут на месте.
— Толковые ребята?
Олесь пожал плечами:
— Вполне. Дело знают.
— Хорошо. Давайте дальше. Саша, ты супругу из клиники проводил?
— Да, все в порядке, — оживился Васильков. — Сидит дома. Наказал никому не открывать и к двери не подходить.
— Правильно. Я полагаю, завтра ей тоже не следует в одиночку топать до больницы. Мало ли… Поэтому давай поступим так: у меня рано утром имеется одно дельце в Челобитьеве, я в семь утра заеду за вами. Отвезем Валентину на работу и рванем по делам. Годится?
— Отлично.
— Значит, договорились. Ровно в семь жду у вашего подъезда. Так… Василий, остался ты. Докладывай.
— Приказ выполнен, — постучал тот указательным пальцем по стопке серых картонных папок. — Тут лежат голубчики. Все до единого.
— Смоленские?
— Исключительно. На момент оккупации все проживали в Смоленске и его пригороде.
— И сколько же их набралось?
— Прилично — около ста восьмидесяти. Более половины из них нет в живых: кто погиб, так сказать, при исполнении, кто расстрелян по решению военного трибунала сразу после освобождения Смоленска. До сих пор живы и скрываются от правосудия шестьдесят пять человек.
— Неплохо. Вот они-то нам и нужны. Сейчас попьем чайку, и я расскажу вам обо всем, что удалось разузнать мне. А потом поглядим на эти рожи…
* * *
Солнце давно ушло за горизонт, время было позднее. Рабочий день выдался длинным, нервным и утомительным. Все страшно устали, хотелось спать. Единственной радостью стала прохлада, опустившаяся к десяти вечера на столицу.
За кружкой чая Старцев рассказал оперативникам о своей поездке в «Заветы Ильича» и Челобитьево. Коротко передал суть разговора с поселковым председателем и участковым.
— Так что, товарищи, на горизонте замаячил еще один потенциальный фигурант, — подвел итог майор. — По непонятной причине исчез в неизвестном направлении и где-то прячется. В общем, загадочная личность, требующая такого же пристального внимания, как и «плешивый» с базара.
Далее приступили к изучению отобранных Егоровым архивных материалов. Просмотрев содержимое шестидесяти пяти папок, Иван не встретил ни одной мало-мальски знакомой личности.
Тогда он сменил тактику и приказал прогнать предателей Родины через местную уголовную картотеку. Сидя за столом, Иван называл фамилию, имя, отчество и год рождения бывшего полицая. А его подчиненные пытались найти его в обширной картотеке.
И снова ничего не вышло. Никто из сотрудников немецкой вспомогательной полиции Смоленска в Москве и области за последние годы не засветился.
Около полуночи Старцев потер ладонями опухшие веки и устало сказал:
— Все, товарищи, хватит на сегодня — «котелок» совершенно не «варит». Значит, мы с Сашей Васильковым завтра наведаемся в Челобитьево, всем остальным к восьми утра прибыть в отдел. Отберете в нашей картотеке свежих преступников и начнете сличать их с бывшими полицаями. Не исключено, что они поменяли имена и фамилии.
— Насколько свежих отобрать? — поинтересовался Егоров.
Иван неопределенно пожал плечами.
— Полагаю, смоленские полицаи почуяли запах жареного с середины сорок третьего и стали потихоньку разбегаться. Кто-то на запад, кто-то через линию фронта на восток. Вот с июля сорок третьего и отбирайте…
* * *
Заранее заказанный служебный автомобиль подъехал за Старцевым в половине седьмого утра. Через полчаса он подобрал супругов Васильковых и помчался в сторону больницы на Соколиной Горе. Там Ивану пришлось пять минут подождать, пока товарищ проводит Валентину до кабинета, рядом с которым уже дежурил в гражданской одежде сотрудник охраны из Управления Московского уголовного розыска.
В семь пятьдесят пять автомобиль отъехал от южных ворот больничного городка и направился к северному пригороду. Спустя тридцать пять минут сыщики прибыли в Челобитьево.
— К кладбищу, — указал водителю Старцев.
Вскоре автомобиль остановился на обочине дороги, отделявшей небольшое село от погоста и примыкавшего к нему леса.
— Задумку я твою понял, — сказал Васильков, выбираясь из кабины. — Да вот только не могу взять в толк, почему ты взъелся на послушника и зачем он тебе. Он же, по рассказам Сермягина, плохо соображал и еще хуже говорил.
— Во-первых, Саша, эти сведения немного устарели. — Опираясь на трость, Иван не спеша шагал к могиле священника. — Сермягин хорошо запомнил Акимушку по сорок первому году. А с тех пор сколь воды утекло! Я тоже полагал, что такие недуги не лечатся. И вдруг вчера в разговоре с участковым слышу: «А про то, что послушник туго соображает и так же говорит, утверждать не стану». Он дважды с ним беседовал и ничего такого не приметил. Понял? Выходит, помогло ему общение с отцом Илларионом! Подтянулся в развитии. Стал таким же, как все. Ну, или почти таким же…
— Убедил. Это первое. А что второе?
— Второе — то, что в этом расследовании нам чертовски не хватает сведений. Сам, наверное, это ощущаешь. Пострадавшие — на том свете, свидетелей убийства нет. Вот и приходится выковыривать всякого, кто может пролить свет на это дело. Кстати, есть еще и третье обстоятельство, из-за которого мне хотелось бы поговорить с послушником.
— Его внезапное исчезновение?
— Именно! Не может человек просто так взять и исчезнуть! Должны на то быть веские основания. Может, они поссорились с отцом Илларионом? Может, священник осерчал на него за какой-то проступок и выгнал? Или произошло совсем уж страшное.
— Что?
— Ну, к примеру, поумнел послушник, как говорит участковый. Потом озлобился на Иллариона и навел грабителей-убийц.
— Это уж ты хватил, — изумился Васильков.
— Не знаю, Саня. Вот получу доказательства его невиновности, тогда изменю свое к нему отношение…
За разговором подошли к могиле.
Тотчас же опытный взгляд Старцева отметил изменения: полевые цветы, которыми он вчера замаскировал газетный кулек с провизией, были разворошены. Кулька на месте не было.
— Конечно, я не могу утверждать, что его свистнул Акимушка, — тихо проговорил он. — Это мог сделать кто угодно: бродячие собаки или случайные прохожие. Но сдается мне — это все-таки он.
— Что ты предлагаешь? — Васильков оглянулся на ближайшие кусты.
Утро было безветренным, и даже слабый трепет листвы выдал бы любое движение в лесу. Но кусты оставались неподвижными.
— Время раннее. Может, дрыхнет на траве?
— Не исключено. Проверим?
— Пошли. Только имей в виду, Саня: если он рванет от нас — догонять придется тебе.
— Куда же деваться. Эх-х, давненько я по лесам не бегал…
По-прежнему не сводя глаз с кустарника, они направились к лесной опушке. Бесшумно, стараясь не наступать на старые сухие ветки, вошли в лес. По давней фронтовой традиции бывшие разведчики несколько секунд постояли в густой тени, пока глаза привыкали к сумраку. И, разойдясь метров на семь-восемь, двинулись дальше…
Вначале они прошли вдоль кладбища, прочесали крайнюю полосу леса шириной шагов двадцать пять. Затем прошли в обратном направлении.
— Почему-то нет у меня уверенности, что он здесь, — прошептал Васильков, когда они собрались проверить третью полосу. — Или интуиция в этот раз меня подводит.
— Понимаешь, Саня, ему больше негде быть! — запальчиво, но так же тихо ответил Иван. — Круглый сирота, ни кола ни двора. Куда ему податься?
— Я вообще не понимаю, почему он исчез? Жил себе при церкви и жил. И вдруг — раз!
— Да, момент загадочный…
— Тс-с, — поднял указательный палец Васильков.
Оба прислушались. Впереди дважды хрустнула ветка.
«В том направлении. Метров тридцать», — жестами просигналил Старцев.
«Ждем. Внимание!» — ответил Васильков.
Оба стояли неподвижно и до рези в глазах вглядывались в частокол березовых и сосновых стволов.
Наконец вдали мелькнула фигура.
— Ты видел? — легонько толкнул товарища Иван.
— Да, там кто-то есть, — прошептал Александр. — Пошли вперед. Ты забирай правее, а я отсеку его от леса.
— Давай.
Приготовив оружие, офицеры стали медленно приближаться к тому месту, где промелькнула тень.
Осторожно преодолев метров пятнадцать, оба заметили сидевшего на травянистом бугорке сухощавого мужичка лет тридцати пяти, одетого в темные брюки и светлую косоворотку, поверх которой был накинут пиджак. Ноги его были босыми. Светловолосую голову венчала черная остроконечная скуфья. На траве рядом с незнакомцем лежала знакомая Ивану газета, на ней — ломоть хлеба и пара яиц. Мужичок строгал ножом длинную ветку и жевал хлеб.
«Это он!» — жестом просигналил Старцев.
«Берем!» — ответил Васильков.
* * *
«Может быть, он и стал лучше разговаривать, но бегает из рук вон плохо, — подумал Александр, преследуя испуганного Акима. — Никакой физической подготовки!»
Несколько секунд назад они с Иваном одновременно выросли перед блаженным. Это было настолько неожиданно, что мужичок выронил и палку, и нож. Спустя мгновение он вскочил и побежал сквозь кусты, спотыкаясь о корни деревьев.
Быстро сократив дистанцию, Васильков подсек ему ногу и тут же оседлал распластавшееся на земле тело.
— Тихо, парень! Тихо! — скомандовал он. — Мы из Московского уголовного розыска.
Придерживая Акима одной рукой, другой он достал и показал ему удостоверение.
— Я майор Васильков. А это, — кивнул он на подходившего товарища, — майор Старцев.
Глаза задержанного вращались, грудь ходила ходуном. Он не верил напавшим на него и боялся их.
— Тихо! Не дергайся! — присел рядом Иван. — А то свяжем по рукам и ногам.
— Тебя Акимом зовут? Ты — послушник из церкви села Челобитьево, — уже мягче заговорил Александр. — Мы расследуем дело об убийстве отца Иллариона и очень хотим найти негодяев, которые совершили это злодейское преступление. Понимаешь?
Аким понемногу отдышался. Ослабил хватку и Васильков.
— Ну, поднимайся, — подал он руку Акиму.
Послушник не спеша поднялся на ноги, привычно отряхнул штаны.
— Давно ты обосновался в этом лесу? — спросил Старцев.
— Четыре месяца, — прозвучал негромкий ответ.
К удивлению сыщиков, Аким говорил нормально, лишь немного потягивая гласные звуки своим низким, но приятным по тембру голосом.
— Чем же ты питался все это время?
— Отец Илларион через день приносил мне еду.
— А зачем ты ушел в лес?
— Так велел отец Илларион.
Офицеры переглянулись. Васильков обнял Акимушку и повел его обратно на кладбище:
— Ты долгое время, начиная со Смоленска, жил подле отца Иллариона. Получается, ты знаешь его лучше других. Ты да Иван Сермягин, с которым мы недавно встречались.
— С Ваней? — радостно воскликнул послушник. — Вы видели Ваню?
— Да. Почему ты так удивился?
— В мае отец Илларион отправился пешком в Мытищи на большой митинг по случаю нашей Победы. И там случайно повстречал Ваню Сермягина. Они долго говорили с ним. А я Ваню так и не видел.
Последнюю фразу послушник произнес с горечью и печалью. И даже с какой-то детской обидой.
— Давай присядем и поговорим, — смягчив тон, предложил Старцев и вынул из кармана пачку папирос. — Куришь?
— Нет, — качнул головой Аким.
— И правильно. А мы, если не возражаешь, закурим…
* * *
Тем временем в огромном кабинете оперативно-следственной группы старшего следователя Старцева кипела работа. Сотрудники собрались здесь ровно в восемь утра и приступили к проверке архивных дел, нарушив давнюю традицию утреннего чаепития.
Вначале, как и договаривались с Иваном Харитоновичем, отобрали из картотеки «свежих» преступников, засветившихся на «уголовке» после июля сорок третьего года по настоящее время.
Довольно объемную стопку картонных папок поделили на пять равных частей. Каждый из сотрудников взял себе по одной пачке. Затем составили столы в ряд, уселись и принялись работать.
— Та-ак… Борисенко Нестор Николаевич, девятьсот второго года рождения, — приговаривал сидевший первым Егоров.
Перед ним, помимо папок из уголовной картотеки, высилась стопка архивных дел по смоленским полицаям. Распахнув страницу с фотографией очередного фашистского прихвостня, он держал ее перед собой и поочередно открывал уголовные папки, пытаясь таким образом отыскать сходство. Не найдя среди уголовников похожего лица, передавал полицая сидевшему рядом Бойко. После Бойко полицай попадал в руки Баранца, затем Горшени. Последним его изучал Костя Ким.
Дело шло медленно, однако сыщики понимали: оперативность и скорость хороши в других случаях, а здесь необходима в первую очередь внимательность.
Минут через тридцать дружной работы Бойко получил от Егорова папку с очередным типом. Посмотрев на его фотографию, Бойко вдруг замер.
Никто этого не заметил, все продолжали работать. Но когда он медленно поднялся, а стул его грохнулся на пол, товарищи заволновались.
— Что случилось?
— Олесь, что с тобой?
— Это… — начал он, тыча пальцем в фотографии, — это же тот…
— Да не тяни ты кота за хвост! — гаркнул Егоров.
Переведя дыхание, Бойко проговорил:
— Это один из сотрудников отдела охраны МУРа, посланный сегодня дежурить в больницу на Соколиной Горе! Я только вчера с ним разговаривал! Прямо перед собой эту морду видел!
За Бойко закрепилась репутация человека внимательного, чрезвычайно серьезного и обладающего отличной памятью.
И все же Егоров спросил:
— Ты не мог ошибиться? Может, просто похож?
— Да он это! Слово даю: он!
— Тогда чего тут рассиживать! — вскочил Василий. — Поехали!..
