Глава десятая
Смоленск
Сентябрь 1941 года
Несколько раз Акимушка бывал в доме настоятеля храма. Помогал тому запасаться дровами на зиму, латал прохудившуюся крышу, подмазывал трещины в печи или чистил колодец. Правда, всякая работа делалась днем, а сегодняшний поход по улице Красина пришелся на ночь. Поэтому, управляя тележкой, он старался не отставать. Пустая тележка катилась легко и живо, смазанные лампадным маслом оси не скрипели, а только приглушенно шипели.
До дома добрались, не повстречав ни одного человека.
— Проезжай, — тихо сказал отец Илларион, распахнув калитку. — Вдоль дома и налево, к сараю…
Вокруг было темно. Даже свет висевшей в небе луны не пробивался сквозь кроны яблонь, послушнику приходилось двигаться наугад. Спустя минуту засветилось тусклым светом оконце под низенькой крышей. Во тьме стали различимы стволы деревьев с распростертыми вдоль земли ветвями, показалась тропинка.
Уткнувшись носом тележки в сарай, Аким развернул ее и робко постучал в деревянную дверь.
Та приоткрылась.
— Ты кто? — спросили шепотом.
— Я — Аким… За вами… Надо грузить раненого… в тележку…
— Сейчас, — внутри строения послышалась возня.
Вскоре дверь полностью отворилась, из сарая вышел человек, протянул руку:
— Яков.
— Аким, — ответил рукопожатием послушник.
— Ну, показывай, что у тебя за транспорт? — Чернов в темноте пощупал тележку, пытаясь понять ее размеры. — Ясно. Набьем соломой, сверху накроем телогрейкой, получится удобная лежанка…
Покуда они с Акимом готовили тележку, из темноты появился отец Илларион с керосиновой лампой.
— Как самочувствие Вани? — первым делом спросил он.
— Хуже, — признался цыган. — Поначалу спал, а потом его в жар бросило. Мечется, стонет. Я уж пою его водой, пою, а толку нет.
— Стало быть, правильно мы делаем, что уходим отсюда. Все, сыны мои, переносите его в тележку — и в путь.
Яков с Акимом нырнули в сарай и вскоре вынесли на руках раненого. Рядом с ним пристроили винтовку, брезентовый ремень с пилоткой и флягу.
— Ваня, ты меня слышишь? — Старик наклонился к Сермягину.
Тот, будто сквозь сон, что-то промычал.
— Ладно-ладно, не трать силы. Сейчас мы тебя устроим по-царски и поедем. Нам бы только по городским улочкам проскочить, а дальше, как в одной песне, сама пойдет… Тут недалече мерзавец один проживает, Гришкой кличат. Так вот, он к немцам на службу подался. Сам подался, в первый же день. Ходит с ружьем по городу и новый порядок утверждает. А заодно крадет имущество, оставленное без присмотра. Ну ладно, ребятушки, вяжите веревку и выезжайте. Жду вас у калитки…
* * *
Как и предполагалось, сложнее всего было выбраться из наводненного немецкими войсками Смоленска.
Уложив на тележку плохо соображавшего Сермягина, священник, послушник и цыган покинули покосившийся домишко и направились по улице Красина на север, к храму. Так и шли, сбившись в кучку, пока разбирали дорогу.
— У храма удобнее пересечь Днепр, — пояснил священник. — По левую руку от него старая пешеходная переправа, немцы ее не охраняют, сам проверял. А к востоку от города переправ нет. Там только вплавь. Нам же вплавь с Иваном никак нельзя.
Пышущий силой цыган толкал тележку сзади. Аким тянул ее спереди за привязанную веревку. Священник указывал путь. Перед каждым перекрестком он останавливался и долго глядел в обе стороны, чтобы, не дай бог, не нарваться на немцев или Гришку Грошева. Только после этого тележка быстро преодолевала опасное место.
С такой же осторожностью они перебрались на другой берег Днепра. Когда съехали с проклятых деревянных досок, по которым железные колеса тележки грохотали подобно паровозным, все разом облегченно выдохнули.
Пару верст шли берегом, покуда слева не увидели высокую насыпь.
— Железная дорога! — радостно зашептал старик. — Теперь нам вдоль нее до плавного изгиба. Далее перемахнем через пути и прямиком до гречишинских лесов…
До лесов добрались к рассвету. Если бы припозднились — не миновать беды. Как выяснилось, по проселку от Суходола до железнодорожного переезда бесперебойно сновали немецкие грузовики в сопровождении мотоциклистов. Разве скроешься от них днем да еще на открытой местности?
К полудню зашли поглубже в лес, выбрали укромное место и расположились на привал. Отец Илларион похлопотал над раной Сермягина, после чего устроил скромную трапезу и наказал всем отдыхать.
С одной стороны леса изредка доносились пронзительные паровозные гудки, с другой — тарахтели моторы. Однако за ночь все намаялись так, что вскорости заснули…
* * *
— На первую ночную стоянку, Яша, мы обосновались верстах в семи к востоку от Смоленска. Отдохнули и ближе к вечеру перескочили в соседний лесок. К ночи перескочим через еще один беспокойный проселок и дальше пойдем к Дорогобужу. — Священник шел рядом с цыганом. — Так что впереди только глухие леса.
— А не заблудимся, отец? — спрашивал тот.
— Нет, что ты! Слева верстах в трех завсегда будет ориентир — широкий тракт.
— Знать бы еще, где немец остановился. Где линия фронта.
— Полагаю, услышим. Там и бомбят небось, и пушки стреляют…
Уйдя от Смоленска, они углубились в густые леса, по которым отец Илларион когда-то хаживал, сопровождая обозы с провизией. Теперь по ночам они отдыхали, а днем шли, меняя друг друга у тяжелой тележки.
Состояние Сермягина ухудшалось с каждым часом. Не помогала ни каждодневная обработка раны, ни настойка, сделанная в дорогу заботливым отцом Илларионом.
Закончился и запас продуктов, который, к слову сказать, и был-то небольшим. Последние крошки хлеба старик собрал со дна вещмешка, высыпал в кружку, залил кипятком, размешал и ложкой скормил едва живому красноармейцу…
* * *
До линии фронта, откатившейся к тому моменту от Смоленска почти на шестьдесят километров, им пришлось добираться долгих трое суток.
Первым услышал далекую канонаду Аким. Он вдруг остановился и поднял вверх палец:
— С-слышите? Стреляют…
Остановились и другие. Прислушались.
— Действительно, канонада, — кивнул цыган.
— Пройдем еще немного, до удобной стоянки, — предложил священник. — Там расположимся и подумаем, как быть…
* * *
Основные силы группы армий «Центр» еще только готовились нанести сокрушительный удар по линии советской обороны, состоящей из шести армий Западного фронта. Сама линия, протяженностью до трехсот сорока километров, проходила восточнее населенного пункта Ярцево и западнее Ельни.
Немецкое командование наращивало мощь, постоянно подпитывая из резерва две армии (9-ю и 4-ю) и две танковые группы (3-ю и 4-ю). Со стороны Смоленска по плохим дорогам одна за другой ползли колонны боевой техники, грузовики с солдатами и боеприпасами.
Плотность немецких войск перед наступлением на Вязьму достигала ужасающей цифры — одна дивизия на три фронтовых километра.
* * *
— Как же мы тут пройдем, отец? — прошептал цыган, глядя сквозь кусты на проезжавшую по дороге колонну грузовиков. — Здесь и мышь не проскочит.
Разворачиваясь и маневрируя, грузовики подвозили на подготовленные позиции артиллерийские орудия.
— Тут, пожалуй, не пойдем, — согласился священник. — Пройдем по лесу дальше, на север. Там попробуем. Как считаешь?
— Да уж все лучше, чем здесь на рожон…
Весь последний час перед закатом они шли вдоль кромки леса. Периодически останавливались, цыган со стариком подбирались к крайним кустам и глядели, нет ли возможности пройти незамеченными.
По ходу движения Яков вдруг стал подмечать, что техника, окопы, солдаты и узлы связи под камуфляжной сеткой располагаются все ближе и ближе к лесу. А дальше они и вовсе прятались между деревьями. Пришлось и смоленским беженцам углубиться в заросли.
— Знать, наши где-то рядом, может, в этом же лесу, — предположил священник. — Пройдись-ка один, посмотри, пока совсем не стемнело. Вдруг отыщешь проход?..
Согласно кивнув, Яков бесшумно исчез в зарослях…
Вернулся он, когда небо окончательно потемнело.
— Кажется, нашел, — поделился радостью цыган. — Левее нас несколько костров и полевая кухня. А правее стоит автомобильный прицеп, на котором тарахтит мотор. Между ними можно прошмыгнуть.
— А свет от костров? — на всякий случай поинтересовался священник.
— Не достанет. Лес там очень густой.
Отец Илларион поежился, будто ему вдруг стало невыносимо холодно, тяжело вздохнул:
— Тогда надо идти. Иначе завтра нас здесь обнаружат. Вон сколь народу вокруг шастает! Пока тебя не было, четверо прошли.
— И не заметили?
— Бог уберег…
* * *
Они проскочили между светящимися вдали точками костров и молотящим на низких оборотах дизель-генератором. Кое-где два колеса тележки наезжали на ломавшиеся и предательски трещавшие сучки. И тогда сердце старика замирало.
Но их никто не окрикнул, никто не нагнал и не остановил.
Гул мотора постепенно затихал, огоньки костров исчезали. Яков, Аким и отец Илларион, не сговариваясь, ускорили шаг. Если бы идущему первым священнику не приходилось на ощупь определять дорогу, все они непременно перешли бы на легкий бег.
Никто из них не мог и приблизительно сказать, сколько они прошли по ночному лесу.
Неожиданно беженцев оглушила звонкая команда на русском:
— Стоять! Руки вверх!
В это же мгновение вспыхнуло сразу несколько фонарей.
— Мы свои! Не стреляйте! — закричал священник и поднял руки. — Пожалуйста, не стреляйте!..
* * *
Бредившего Сермягина сразу передали военным медикам. А с остальными поначалу обращались грубо — не верили, что два священнослужителя и цыган умудрились без карты и специальной подготовки перейти насыщенную противником линию фронта.
Особенно напирал офицер НКВД с двумя шпалами поверх малиновых петлиц. Позже из вышестоящего штаба приехал еще один — в круглых очках и с ромбами.
Каждого беженца допрашивали отдельно. Офицеры много курили и задавали десятки различных вопросов. Старик был предельно искренен и рассказывал обо всем, что знал. Даже поведал о проклятом Грошеве, добровольно подавшемся в полицаи. Поведал и о расстрелянных рядом с храмом мирных жителях Смоленска, но о погибшей цыганской семье все же умолчал.
Беседуя с ним, офицеры постепенно оттаивали.
Да и то верно: какой из старика враг? Тем более документы у него и у Сермягина были в полном порядке. А вот за цыгана Якова и послушника Акима отцу Иллариону пришлось постоять.
— Да пойми ты, старик, — устало настаивал один из особистов, — враг настолько коварен, что может прикинуться кем угодно. Да еще так это повернет, что любая публика поверит!
— Э, нет, — не соглашался Илларион, — уж я-то довольно пожил и хорошо различаю, где попавший в беду друг, а где Иуда…
* * *
Отца Иллариона и Акимушку отпустили на третий день — как только Московская епархия ответила на запрос особого отдела и подтвердила личность настоятеля.
Меньше всего вопросов у контрразведки возникло к Ивану Сермягину. С ним все было ясно: позиции под Смоленском покинул, выполняя приказ; в бою получил пулевое ранение в ногу, из-за которого отстал и потерял много крови; на оккупированной территории контактов с противником не имел. С передовой, куда был доставлен из оккупированного Смоленска гражданскими беженцами, отправлен в ближайший военный госпиталь.
Тяжелее других пришлось Якову Чернову. По сути, его история выглядела правдивой, но для властей и карательных служб люди без документов и с сомнительной биографией во все времена выглядели потенциальными предателями. После трех дней допросов цыгана Якова отправили в спецлагерь, где проходили проверку военнопленные и окруженцы.
Война закружила, разбросала этих людей по разным уголкам большой страны.
Отец Илларион с Акимом после освобождения подались в Москву. Получив в епархии новое назначение, осели в Челобитьеве.
Иван Сермягин поначалу лечился в госпитале под Вязьмой. Однако после начавшегося немецкого наступления в октябре сорок первого его, как и многих других раненых, отправили в эвакогоспиталь, расположенный глубоко в тылу.
Яков пробыл в спецлагере около года. Выйдя на свободу, он продолжил поиски своей семьи и бежавшего из Смоленска табора. Помогли слухи и добрые люди — табор он отыскал в двухстах километрах восточнее Москвы, у муромских болот. А вот следов семьи так и не нашел. Молодая жена Богдана и две славные дочурки словно канули в воду…
Москва
Август 1945 года
Легковых служебных автомобилей, как назло, в наличии не оказалось. Пришлось загружаться в старенький автобус и трястись в сторону московской окраины.
— Давай, Федор Пантелеевич! Разгони свою колымагу! — стоял рядом с водителем Егоров. — Человек хороший в опасности и дело важное выгорает!
— Стараюсь, Вася, стараюсь, — крутил баранку пожилой водитель. И высунувшись в открытое окно, прикрикивал: — Ну, куда прешь под колеса?! Али не видишь, по срочному еду!..
Он выжимал из двигателя все, на что тот был способен. Когда автобус подрулил к южным воротам больничного городка, из-под капота уже вырывались клубы пара.
Сыщики группы Старцева высыпали на тротуар и бросились к инфекционному отделению. Надежда на чудо еще не покидала их. Во-первых, не исключалась ошибка, и Олесь мог принять нормального сотрудника отдела охраны за полицая. Мало ли на свете похожих людей? Во-вторых, по утрам в лечебных заведениях, как правило, царит суматоха: планерки, пятиминутки, совещания, обходы, процедуры. Такого, чтобы коридоры пустовали, не бывает. Ближе к обеду суета обычно затихает.
Сейчас не то время, чтобы злодей мог начать действовать. Впрочем, о плохом никто думать не хотел.
Старое двухэтажное здание инфекционного отделения стояло особняком. Оно имело один парадный подъезд, фойе с регистратурой, гардероб, центральную лестницу и коридоры на обоих этажах. Кабинет Валентины Васильковой располагался на втором этаже в конце левого коридора.
Перепрыгнув сразу через несколько ступенек каменного крыльца, Егоров ворвался в фойе и на бегу показал сидевшей в регистратуре седой женщине удостоверение. Бежавший следом Бойко прижал указательный палец к губам и недвусмысленно приказал ей помалкивать. Толпившиеся внизу пациенты расступались, пропуская спешащих мужчин к ведущей наверх лестнице.
Егоров первым преодолел два лестничных марша и с пистолетом в руке ворвался в коридор. Не отставал от него и Бойко, знавший охранника в лицо.
Коридор был довольно длинным. По обе стороны находились кабинеты. На стульях в коридоре ожидали несколько человек.
— Где ее кабинет? — негромко спросил Василий.
— Последний, — показал Олесь.
— Ким, Горшеня, останьтесь у лестницы, — приказал Егоров. — Баранец, к торцевому окну.
Сам же, не замедляя шага, приблизился к кабинету и рванул на себя дверь.
В кабинете было пусто.
— Видать, куда-то вышла, — посетовала сидевшая напротив кабинета бабушка. — Уже пять минут жду, а ее все нет…
— И этого на месте нет, — тихо оповестил Бойко.
В коридоре действительно сидела одна старушка, а чуть ближе к лестнице — молодая женщина с мальчиком лет пяти. «Сотрудника из отдела охраны» не было.
* * *
— Да-а, тяжко вам пришлось. Через линию фронта, да еще с раненым бойцом, — покачал головой Старцев. — Мы вон с Александром в одной разведывательной роте воевали и к фрицам в тыл частенько ходили. Так вот что я скажу: самое сложное — это через линию фронта перемахнуть. Когда она позади — считай, полдела сделано.
Васильков добавил:
— А другая половина — пройти через нее в обратном направлении, когда приказ исполнишь…
Все трое сидели посреди леса на травяном бугорке. Аким посередине, Старцев слева, Васильков справа. Рядом с послушником лежал газетный кулек с парой яиц и куском хлеба. В приямке перед бугорком чернело кострище. В нем послушник вечерами запекал картошку, а ночью спал возле затухавших углей. Тут же была аккуратно расстелена старая солдатская шинель, у ближайшего пня валялись лопатка, топорик и нарубленные сухие поленца.
— Да ты поешь, Акимушка. — Александр пододвинул к нему кулек. — Это же Иван Харитонович вчера для тебя на могилке оставил. Ты видел его?
— Видел. Из кустов наблюдал, — кивнул тот. И протяжно вздохнул: — А вот похороны проспал. До этого всю ночь ворочался, вспоминал отца Иллариона, плакал. А под утро в такой глубокий сон провалился, что очнулся лишь к вечеру, когда уже все разошлись.
Он взял хлеб, отломил маленький кусочек, положил в рот и стал медленно жевать.
— Слушай, Аким, а как же цыган Яков узнал, где вы живете? — поинтересовался Старцев. — Из лагеря он вышел в сорок втором году, дальше, судя по твоему рассказу, искал семью и табор.
— С табором он встретился через год, в сорок третьем, — все так же потягивая гласные, спокойно ответил послушник. — Потом прибыл в Подмосковье. Вначале табор обосновался под Богородском…
— Это который теперь Ногинск?
— Да. Просто отец Илларион его по старой привычке Богородском называл. Во-о-от… а годом позже табор выбрал стоянку возле железнодорожной станции Мытищи.
— Значит, их встреча состоялась в сорок четвертом?
— Да. Яша узнал, что настоятеля церкви в Челобитьеве зовут отцом Илларионом, и тут же примчался. Чуть лошадей не загнал… — по-доброму усмехнулся Акимушка и поглядел повлажневшими глазами в небо.
* * *
Поочередно проверив все кабинеты на этаже, на ходу интересуясь у медперсонала, не видел ли кто врача Василькову, сотрудники МУРа вернулись к лестнице. Кто-то мельком видел ее в начале трудового дня, кто-то заглядывал и здоровался в течение следующих пятнадцати минут. Позже не видел никто.
Баранец сгонял вниз и поинтересовался у седой женщины в регистратуре, не выходила ли Валентина из отделения. «Нет, — уверенно ответила женщина, — за прошедший час никто из врачей отделение не покидал».
— А что там? — кивнул Егоров на уходящее вверх продолжение лестницы.
— Должно быть, чердак, — ответил Бойко.
Василий моментально принял решение:
— Баранец и Ким, вы дежурите в нижнем холле! Горшеня, остаешься на втором этаже! Олесь, за мной!
Достав пистолеты, они поднялись на один пролет. Лестница действительно заканчивалась небольшой площадкой, имевшей единственную боковую дверку. Ни замочной скважины, ни скоб для висячего замка. Значит, дверка должна быть открыта.
Егоров ухватился за ручку и подергал ее вперед-назад.
— Закрыто изнутри, — негромко сообщил он.
— Что будем делать? — зашептал Бойко. — Может, позвонить в управление и вызвать подкрепление?
— Подкрепление нам не помешает. Хотя бы для того, чтобы оцепить здание. С чердака наверняка есть выход на крышу, этот гад может сигануть поверху.
Олесь с сомнением покачал головой:
— Высоковато. Здание очень старое — погляди на высоту потолков.
— И все равно шанс уйти у него имеется. Ты вот что… — Егоров почесал стволом «ТТ» подбородок, — спустись вниз и прикажи Горшене, Баранцу и Киму разойтись по разным углам и поглядеть вверх. Только пусть стоят у стен и далеко не отходят. А сам позвони из регистратуры дежурному по управлению. Запроси пару машин и пять-шесть сотрудников в помощь.
— Понял.
— Только быстро, Олесь!
* * *
— То есть Якова ты категорически исключаешь из списка подозреваемых?
— Да, вот именно так, как вы сказали, — категорически. Я даже думать об этом отказываюсь, — удивленно моргал Акимушка длинными ресницами. — Разве сын способен убить отца?
— Чернов тоже считал Иллариона своим отцом? — справился сидевший с другой стороны Васильков.
— Отец Илларион всех нуждавшихся в его помощи считал своими детьми и становился для них настоящим отцом. Для Яши Чернова и Вани Сермягина — на несколько дней. Для таких, как я, — надолго.
Кивнув, Старцев полез в карман за новой папироской.
— Ладно, с этим разобрались, — чиркнул он спичкой. — Теперь давай вернемся к моему первому вопросу: зачем ты сбежал из церкви в лес?
— Отец Илларион приказал, — потупил взор послушник.
— Почему? Он кого-то заподозрил? Или предчувствовал неладное?
Видимо, осознавая, что пришло время рассказать следователям все начистоту, Акимушка проглотил последний кусочек хлеба и начал:
— В Мытищах на торжественном митинге по случаю нашей Победы отец Илларион заметил страшного человека, с которым встречался до этого.
— Постой-постой, — перебил Старцев. — Он же повстречал там Ивана Сермягина.
— С Ваней к тому моменту они уже расстались. А человек этот стоял на трибуне, он узнал отца Иллариона. Отец вернулся в Челобитьево очень встревоженным и плохо спал ночь. Наутро пришел в церковь и повелел мне собираться, сказал еще, что «такие способны на любую подлость».
— Так и сказал?
— Да. Я его слова хорошо запомнил.
— Имя, фамилию не называл?
— Нет.
— Почему же отец Илларион сам не скрылся? Или не пришел к нам?
— Думаю, человек этот был непростой. А отец Илларион, хоть и побаивался его, прятаться от опасности не привык.
Ответы Акимушки касательно «страшного незнакомца» из Мытищ Старцева не удовлетворили. Ни имени, ни координат. Однако им с Васильковым удалось-таки отыскать в здешнем лесу едва ли не самого важного свидетеля, с помощью которого в оставшиеся сутки отведенного срока майор надеялся выйти на след убийцы.
— Хорошо, Аким, собирайся, поехали, — сказал Иван, поднимаясь и отряхивая от сухой травы брюки.
— Куда? — с детской наивностью спросил тот.
— К нам в управление. Там покушаешь по-человечески, приведешь себя в порядок. Заодно еще раз подробно обо всем расскажешь.
— Я не могу. Можно я останусь здесь, возле отца Иллариона?
Сидевший рядом Васильков приобнял его.
— Акимушка, сколько можно жить в лесу? Скоро осень наступит, придут холода, ляжет снег. Да и пищу тебе носить сюда никто не станет. Поехали. А то времени у нас мало, а дел — невпроворот. И убийцу надо найти, и украденные из церковной кассы деньги с иконами в золотых окладах…
И тут послушник их огорошил:
— Убийцу нужно обязательно найти и покарать по всей строгости закона. А деньги и ценности никто не крал.
Сыщики замерли, на пару секунд потеряв дар речи.
— Здесь они, — хлопнул Аким по травянистому бугру.
— Дерн, — прошептал Васильков, приметив подрезанную землю вокруг бугра. — Как же я сразу не догадался?
— Так отец Илларион приказал тебе перебраться в лес вместе с церковной кассой и иконами? — изумленно переспросил Старцев.
— Да. Он сказал, что человек из Мытищ может подстроить ограбление. Потом собрал все в узел, снабдил меня лопатой, топором, продуктами и привел сюда.
— Ай да священник! Ай да светлая голова! — бормотал Иван, поднимая лежавшую у пенька лопату. — Все предугадал. Даже свою смерть…
* * *
Егоров не стал дожидаться возвращения Бойко. В его воображении достаточно быстро сложилась картина того, что произошло на втором этаже инфекционного отделения. Улучив момент, когда в коридоре не осталось пациентов, бывший полицай, а ныне сотрудник охраны проник в кабинет Васильковой, ударил ее по голове, после чего быстро потащил к лестнице. Убивать женщину и оставлять в кабине труп негодяй побоялся: из-за постоянного потока пациентов и движения по кабинетам самих врачей он мог не успеть сбежать из отделения.
Подняв женщину на чердак, он намеревался задушить ее (или лишить жизни как-то иначе), затем как ни в чем не бывало спуститься по лестнице, выйти на улицу и исчезнуть. В этом случае у него был огромный запас времени до того момента, когда пропавшего врача начнут искать.
Злодейский план мог запросто сработать до приезда в больницу Егорова и других сотрудников МУРа. «Но если чердачная дверка закрыта изнутри, значит, уйти он не успел», — рассудил оперативник. Чтобы не терять драгоценного времени, Егоров постучал рукояткой пистолета в деревянную дверь.
Прислушался. На чердаке была тишина.
Тогда он стукнул еще дважды и с силой толкнул дверь плечом. Та не открылась, бухнув внизу о какой-то предмет. Внезапно изнутри послышался сдавленный женский крик.
«Это она, Василькова! — понял Егоров. — Слава богу, жива!»
Он двинул по двери так, что та затрещала.
И тут же отпрянул, потому что из чердачного помещения по двери выстрелили.
Пуля пробила по центру дырку и щелкнула по противоположной стене площадки, отколупнув приличный кусок штукатурки.
— Ах ты, сука, — пробормотал Василий. — Пользуешься тем, что я не могу ответить? Ладно…
В ответ на следующий мощный удар в дверь пальнули дважды. И еще две выбоины появились на стене напротив.
Снизу послышались шаги. По лестнице торопливо поднимался Бойко.
Оценив происходящее с середины лестничного марша, он вдруг громко доложил:
— Товарищ подполковник, ваше приказание выполнено! Инфекционное отделение оцеплено, подразделение к штурму готово!
Эхо его голоса заметалось по подъезду, внизу послышался топот выбегавших из отделения пациентов. Если бы Егоров не знал истинного положения дел, то непременно поверил бы в «оцепление и готовность к штурму».
Задумка Олеся возымела действие: стрельба из-за двери прекратилась.
Поднявшись на площадку, Бойко встал по другую сторону от дверного проема.
— Как его фамилия, — шепотом спросил Василий, — настоящая, под которой он служил у немцев?
— Грошев Григорий.
Егоров крикнул в дверь:
— Грошев, нам все о тебе известно! Здание оцеплено! Бросай оружие и выходи, пока не наделал глупостей! У тебя еще есть шанс остаться в живых!
В ответ один за другим раздались пять выстрелов в дверь. В деревянном полотне появились пять новых дырок, а в стене напротив — пять выбоин.
Муровцы прислушались.
— Сменил магазин, — вполголоса прокомментировал Бойко.
— Вот гад…
* * *
Через полчаса служебный автомобиль катил по северу Москвы в сторону Петровки. Впереди, рядом с водителем, сидел Старцев. На заднем сиденье расположились Васильков и Акимушка. Последний держал на коленях узел с редкими иконами в золотых окладах. Церковную кассу — приличную денежную сумму, состоящую из пачки купюр и увесистой горсти монет, временно принял для транспортировки Васильков.
Всю дорогу ехали молча. Лишь за квартал до управления Александр спросил:
— Проголодался?
— Самую малость, — скромно ответил Аким.
— Ничего, сейчас. Мы уже приехали. И на ночлег тебя определим — отдохнешь по-человечески.
Старцев первым вошел в кабинет и остановился.
— Не понял, — нахмурился он, глядя на составленные в ряд столы и валявший посередине кабинета стул. — Что за бардак? И где все?
— Пойду спрошу у дежурного, — сказал Васильков.
— Давай. А я пока чайку горячего сооружу. Присаживайся, Аким. Вот здесь мы и работаем…
Васильков вернулся через минуту, запыхавшийся, бледный.
— Иван, наши в больнице на Соколиной Горе. Помчались туда на автобусе тридцать минут назад.
— Опять «плешивый»?
— Дежурный подробностей не знает. Сказал, что недавно звонил Бойко и просил подмогу.
— Поехали, пока машина здесь! — сорвался с места Старцев. — Аким, чай, сахар и сухари — на столе. Мы скоро!
* * *
— Грошев, сопротивление бесполезно! Бросай оружие и выходи с поднятыми руками! Стрелять не будем! Даю на размышление одну минуту!
Чердак ответил тишиной. Потом хлопнул одиночный выстрел и снова раздался сдавленный женский крик.
Переглянувшись, Егоров и Бойко одновременно налегли на хлипкую дверь. Хрястнув верхней петлей, она плашмя грохнулась внутрь.
Не теряя ни секунды, муровцы ворвались в полутемный чердак с густым запахом пыли и плесени. Помещение освещалось редкими оконцами по обе стороны двускатной крыши. Напротив одного из них сидела Валентина Василькова со связанными руками и кляпом во рту. Рядом лежал человек в штатском с пистолетом в правой руке.
Держа его на прицеле, Василий и Олесь осторожно приблизились. Под подбородком у мужчины зияло пулевое отверстие, из развороченного затылка по опилкам растекалась кровь.
— Готов, — не нащупав на запястье пульса, констатировал Егоров: — Он?
— Тот самый, — развязывая женщину, ответил Бойко. — Вы не пострадали, Валентина?
Та не ответила на вопрос. Глядя в чердачную темноту, она кивнула:
— Там.
— Что там?
— Там «плешивый» с порезанной рукой.
Бойко присел за деревянной вертикальной балкой и негромко спросил:
— Вооружен?
— Видела в руке нож, — ответила женщина.
— Эй, «плешивый»! — крикнул Егоров. — Сам выйдешь или проводников с собаками позвать?
— Зачем же? Я сам, — послышался в дальнем углу шорох. Через некоторое время из темноты появилась тщедушная фигура мужичка с плешивой головой и забинтованной рукой. — Я ему говорил, не нужно этого делать! Я его предупреждал! — кивнул он в сторону мертвого охранника. — Вы же оформите мне явку с повинной? Я вам все расскажу. Как на духу…
Изящным угрем отвратительный тип проскользнул меж двух балок и с поднятыми руками предстал перед сыщиками.
— Какой слащавый голос. — Валентина принялась оправлять белый халат. — А четверть часа назад угрожал и матерился.
«Плешивый» только глупо улыбался и нервно облизывал губы. Бойко подтолкнул его к выходу:
— Пошел!
* * *
Ровно через два часа у парадного подъезда Мытищинского городского исполкома остановились четыре легковых автомобиля. В здание вошли комиссар Урусов, майоры Старцев и Васильков, капитаны Егоров и Бойко, а также два офицера из Управления государственной безопасности НКВД и два офицера охраны.
— К Пономареву, — бросил дежурному сотруднику исполкома Урусов.
Рядом с дежурным остался один из сотрудников НКВД. Остальные поднялись по широкой лестнице на второй этаж.
Увидев бесцеремонно входящих людей, секретарь председателя исполкома, сорокалетняя женщина с властным лицом, успела только открыть рот.
— Пантелеймон Кондратьевич Пономарев? — осведомился Урусов у сидевшего за огромным письменным столом человека.
Тот оглядел вошедших и угрюмо кивнул. Потянувшись к графину, плеснул в стакан воды. Судорожно выпил.
— Вы арестованы.
Пономарев медленно встал из-за стола и, заложив руки за спину, побрел к выходу…
