Глава 70

После рождения Киззи Кунта и Скрипач постоянно приносили на плантацию новости об острове за большой водой. Остров назывался Гаити. На тридцать шесть тысяч белых, преимущественно французов, приходилось полмиллиона черных. Черных привезли туда на кораблях из Африки. Они работали на больших плантациях, где выращивали сахарный тростник, кофе, индиго и какао. Как-то вечером Белл сказала, что масса Уоллер говорил своим гостям, что богатые белые на Гаити живут как короли и презирают бедных, которые не могут позволить себе иметь рабов.

– Ну надо же! – саркастически ухмыльнулся Скрипач. – Кто бы мог подумать?

– Вот именно! – со смехом подхватила Белл.

А еще масса рассказывал своим потрясенным гостям, что на Гаити белые мужчины так часто соблазняли и насиловали рабынь, что теперь там насчитывается почти двадцать восемь тысяч мулатов и светлых. Их обычно называют «цветными». Почти всех их белые хозяева и отцы освободили. А один из гостей сказал, что эти цветные берут себе в супруги еще более светлых, чтобы у них были совершенно белые дети. А те, что все же напоминают мулатов, подкупают чиновников, чтобы в документах их предками числились индейцы или испанцы – кто угодно, только не африканцы. Это было удивительно, невероятно и весьма неприятно. Масса Уоллер сказал, что по дарственным и завещаниям многих белых эти цветные теперь получили не меньше одной пятой земель Гаити – и рабов, которые на них работают. Они отдыхают во Франции и учат там своих детей, как раньше делали только самые богатые белые. И они презирают бедных белых! Садовник и Скрипач с удовольствием слушали, как были шокированы гости массы.

– Вы будете хохотать до слез, – перебил Белл Скрипач, – узнав, о чем говорили богатые массы, когда я играл им котильоны на прошлой неделе.

Массы обсуждали, как бедные белые на Гаити ненавидят мулатов и светлых. Они даже подписали петицию, и Франция в конце концов приняла законы, которые запрещают цветным выходить по вечерам, сидеть рядом с белыми в церквях и даже носить ту же одежду. Но белых и цветных роднило одно – их общая ненависть к полумиллиону черных рабов на Гаити. Бывая в городе, Кунта сам слышал, как белые со смехом рассказывали, что рабам на Гаити живется гораздо хуже, чем здесь. Черных там избивают до смерти, а порой закапывают заживо. А беременных черных женщин гоняют на работу, пока у них не случится выкидыш. Кунта не хотел запугивать друзей и не стал рассказывать им об еще более бесчеловечных жестокостях. Он слышал, что одного черного прибили гвоздями к стене и заставили съесть собственные отрезанные уши, женщина-тубоб отрезала всем своим рабам языки, а другая завязала черному младенцу рот, и тот умер от голода.

Подобные ужасные истории Кунта слышал последние девять или десять месяцев. Поэтому он не удивился, когда летом 1791 года стало известно о том, что черные рабы на Гаити подняли кровавое восстание. Тысячи черных забивали насмерть и обезглавливали белых мужчин, вспарывали детям животы, насиловали женщин и сжигали все плантации. Север Гаити покрылся дымящимися развалинами. Белые сопротивлялись отчаянно – они пытали, убивали и даже сдирали кожу со всех черных, которые попадали им в руки. Но их было слишком мало, а черный бунт все ширился. К концу августа несколько тысяч выживших белых прятались в убежищах или пытались покинуть остров.

Кунта никогда еще не видел тубобов Спотсильвании такими разъяренными и напуганными.

– Похоже, они перепугались больше, чем из-за последнего бунта в Вирджинии, – сказал Скрипач. – Это случилось через два или три года после твоего появления, но ты тогда еще ни с кем не разговаривал, так что даже не знал об этом. Это началось в Новом Уэльсе, в округе Ганновер в Рождество. Надсмотрщик сильно избил молодого ниггера, а тот набросился на него с топором. Тут подоспели остальные ниггеры, и надсмотрщику едва удалось унести ноги. Он бросился за помощью, а обезумевшие ниггеры схватили еще двух белых, связали их и стали избивать. Но тут примчалась куча белых с ружьями. Ниггеры укрылись в амбаре. Белые пытались выманить их оттуда, но ниггеры сделали себе дубинки из бочарных клепок и набросились на хозяев. Двух ниггеров застрелили, многие черные и белые пострадали. Вызвали патрули полиции, приняли новые законы, и на этом все кончилось, но волнения длятся до сих пор. Гаити снова всполошило белых людей, ведь им отлично известно, что прямо под их носом живет целая куча ниггеров и достаточно искры, чтобы бунт вспыхнул прямо сейчас. А уж если такое начнется, то пойдет повсюду – и тогда в Вирджинии будет то же, что на Гаити.

Мысль эта Скрипачу явно нравилась.

Кунта скоро убедился, что белые боятся за себя. Куда бы он ни ехал, на городских площадях, в торговых лавках, тавернах, церквях – белые повсюду собирались небольшими возбужденными группами. Они краснели и хмурились, когда рядом оказывался он или другой черный. Даже масса, который редко разговаривал с Кунтой – только сообщал, куда его отвезти, – стал произносить эти немногие слова гораздо отрывистее и холоднее. Целую неделю полиция округа Спотсильвания патрулировала дороги и допрашивала всех черных, требуя с них подорожные. А если они вели себя подозрительно или просто казались патрульным сомнительными, их избивали и бросали в тюрьму. На собрании местных плантаторов было решено отменить приближающийся праздник урожая для рабов. Рабам запретили собираться – только на своих плантациях. За любыми танцами, праздниками и молитвами должен был наблюдать надсмотрщик или кто-то из белых.

– Когда масса сказал мне это, я ответила ему, что тетушка Сьюки и сестра Мэнди на коленях молятся Иисусу каждое воскресенье и в другие дни, – рассказывала Белл рабам. – И он ничего не сказал, чтобы наблюдать за нами, так что мы будем продолжать молиться!

Оставаясь в хижине только с Кунтой и Киззи, Белл несколько дней выискивала в газетах, выброшенных массой, последние известия. Она целый час читала большую статью, а потом сообщила всем, что был принят какой-то Билль о правах. Она долго примеривалась, а потом прочла непонятное слово «ра-ти-фи-ци-ро-ван». Но больше всего новостей было о последних событиях на Гаити – впрочем, большую их часть все уже знали. Новости передавали из уст в уста. Бунт рабов на Гаити распространился так широко и быстро из-за суровых ограничений и жестоких наказаний в отношении черных. Сложив газеты и отложив их в сторону, Белл сказала:

– Мне кажется, они ничего не могут сделать против нас – разве что заковать всех в цепи.

Но в следующие месяцы поток новостей с Гаити постепенно иссяк, а вместе с этим ослабела и напряженность. Все ограничения на Юге постепенно были сняты. Начался сезон уборки, и белые поздравляли друг друга с большим урожаем хлопка – и рекордными ценами, назначенными за него. Скрипач играл на таком количестве балов в больших домах, что днем, возвращаясь домой, падал без сил и отсыпался.

– Похоже, массы получили столько денег за хлопок, что решили танцевать до упаду! – говорил он Кунте.

Но белых поджидало очередное огорчение. Во время поездки в город вместе с массой Кунта услышал раздраженные разговоры о растущем количестве «обществ противников рабства», организованных «предателями белой расы» не только на Севере, но и на Юге. Кунта сообщил Белл об услышанном, а она сказала, что читала то же самое в газетах массы. Наверное, общества эти стали появляться в ответ на черный бунт на Гаити.

– Говорю тебе, что есть хорошие белые! – твердила она Кунте. – Точно есть! Я слышала, что многие выступали против первых кораблей с африканскими ниггерами!

Кунта хотел спросить у Белл, откуда тогда взялись ее собственные деды, но она бы сразу обиделась, поэтому промолчал.

– Про это должны писать в газете, – продолжала она. – Массы злятся и ругаются и всё твердят про врагов страны. Но важно то, что все больше белых людей становятся противниками рабства. И чем больше об этом говорят, тем больше массы в глубине души сомневаются, правы они или нет. – Белл посмотрела на Кунту. – Особенно если они называют себя христианами.

Помолчав, она снова посмотрела на него с лукавым огоньком в глазах.

– Как ты думаешь, о чем мы разговариваем с тетушкой Сьюки и сестрой Мэнди по воскресеньям, когда собираемся петь и молиться? О белых людях. Они называют себя квакерами. Они были против рабства еще до войны за независимость – я имею в виду здесь, в Вирджинии. И многие из них были массами и владели ниггерами. Но потом проповедники стали говорить, что черные тоже люди и у них есть такое же право быть свободными, и некоторые массы-квакеры стали освобождать своих ниггеров и даже помогать им перебираться на Север. А теперь квакеров, которые еще держат ниггеров, остальные осуждают. Я слышала, если они не отпускают своих ниггеров, церковь заставляет их это сделать. И они их отпускают!

– Лучше всех из них методисты, – продолжала Белл. – Помню, я читала про них десять или одиннадцать лет назад. Методисты созвали большое собрание в Балтиморе и решили, что рабство противно закону Господа, и если человек называет себя христианином, он не должен иметь рабов. Поэтому методисты и квакеры требуют законов о свободе ниггеров. Белые баптисты и пресвитериане – масса и все Уоллеры – пока не знают, что делать. Их больше всего волнует собственная свобода. Они хотят молиться, как им нравится. Они не обижают своих ниггеров и считают, что их совесть чиста.

Как бы Белл ни убеждала его, что среди белых есть противники рабства, о которых пишут в газетах массы, Кунта никогда еще не слышал от тубобов ничего подобного. Слышал он только обратное. Весной и летом 1792 года масса часто ездил в экипаже вместе с самыми влиятельными и богатыми плантаторами, политиками, адвокатами и торговцами штата. Если ничего экстренного не случалось, они постоянно говорили о проблемах, которые создают им черные.

Если хочешь правильно управлять рабами, нужно сразу понять, что их африканское прошлое, когда они жили в джунглях с животными, делает их глупыми и ленивыми от природы. Им свойственны нечестивые привычки. Долг христиан – миссия, порученная им самим Господом, – внушать этим существам некое представление о дисциплине, морали и уважении к труду – конечно, собственным примером, но также законами и необходимыми наказаниями. Разумеется, не следует забывать о поощрении и наградах тем, кто этого заслуживает.

Любая мягкость со стороны белых неизбежно ведет к нечестности, уловкам и хитрости, свойственным низшим видам. Блеянье обществ противников рабства и им подобных может исходить только от тех (в особенности на Севере), у кого никогда не было черных и кто никогда не пробовал управлять плантацией. Такие люди просто не понимают, что тяготы владения рабами способны исчерпать терпение любого. Они даже не представляют, сколько души и сердца требуется для такой работы.

Кунта слушал одни и те же заклинания снова и снова. Они стали для него настолько привычны, что он просто не обращал на них внимания. Но порой Кунта не мог понять, почему его соотечественники просто не поубивали всех тубобов, ступивших на землю Африки. И он так и не нашел ответа, который мог бы принять.