Глава 67

Хотя Кунте по-прежнему нравилось бывать у Скрипача и садовника и беседовать с ними, теперь это случалось не так часто, как раньше, когда он был одиноким. И это было неудивительно – теперь он почти все свободное время проводил с Белл. Но даже когда они встречались, все было иначе: их отношение к нему изменилось. Нет, не то чтобы они перестали считать его другом, но смотрели теперь на него по-другому. Хотя они сами буквально толкнули Кунту в объятия Белл, но когда он женился, стали вести себя с ним иначе. Их разговоры с женатым другом стали не такими свободными, как раньше, и Кунта даже тосковал по прежней грубости Скрипача. Но теперь в них чувствовалось особое доверие. С течением времени разговоры их стали более глубокими и серьезными.

– Трусы! – воскликнул как-то раз Скрипач. – Белые люди хотят пересчитать всех и устраивают перепись! Они боятся, что ниггеров окажется больше, чем их самих!

Кунта рассказал о том, что Белл прочла в газете. По данным переписи, в Вирджинии белых оказалось всего на несколько тысяч больше, чем черных.

– Белые люди больше боятся свободных ниггеров, чем нас! – сказал старый садовник.

– Я слышал, что в Вирджинии около шестидесяти тысяч свободных ниггеров, – добавил Скрипач. – Но никто не говорит, сколько ниггеров-рабов. И этот штат не главный. В тех штатах, где земля самая плодородная, а урожаи на рынки перевозят на кораблях…

– Да, да, там на каждого белого приходится два ниггера! – перебил его садовник. – В дельте Миссисипи, в Луизиане, где растет сахарный тростник, во всем черном поясе Алабамы, Южной Каролины и Джорджии, где растят рис и индиго – там везде такие огромные плантации! И там работают столько ниггеров, что их и не сосчитать.

– Там такие большие плантации, что их делят на малые, и ими управляют надсмотрщики, – сказал Скрипач. – А массы, которым принадлежат эти большие плантации, всегда адвокаты, политики и бизнесмены. Они живут в городах и не появляются на плантациях – разве что иногда привозят в красивых экипажах своих друзей на День благодарения или на Рождество, или на летний пикник.

– А знаете что, – воскликнул старый садовник, – эти богатые белые люди из городов громче всех выступают против рабства!

Скрипач его прервал:

– Ну и что? Это ничего не значит! Всегда были богатые белые, которые выступали за запрет рабства. Рабство объявлено вне закона в Вирджинии десять лет назад. Но есть закон или нет, а мы все равно рабы, и прибывают все новые корабли, битком набитые ниггерами.

– А куда их девают? – спросил Кунта. – Я разговаривал с кучерами, и они рассказывали, что их массы ездят так далеко, где можно за несколько дней не увидеть ни одного черного лица.

– Есть целые округа, где нет ни одной большой плантации, – ответил садовник. – И ниггеров там нет. Там только маленькие бесплодные фермы, которые продают по пятьдесят центов за акр. Белые там так бедны, что едят землю. А еще хуже тем, у кого земля ничуть не лучше, но есть куча рабов.

– Я слышал об одном месте, где полно ниггеров, – сказал Скрипач, поворачиваясь к Кунте. – Вест-Индия. Знаешь, где это? За большой водой, почти там, откуда привезли тебя.

Кунта отрицательно покачал головой.

– Я слышал, – продолжал Скрипач, – что там одному массе принадлежит целая тысяча ниггеров и они выращивают и собирают тростник, а потом делают из него сахар и перегоняют на ром. Мне говорили, что многие корабли, как тот, на котором привезли тебя, выгружают африканских ниггеров в этой Вест-Индии, чтобы подкормить их после долгой перевозки. На кораблях они болеют и голодают чуть ли не до смерти. Их откармливают, а потом привозят сюда. За ниггеров, пригодных к работе, можно получить больше денег. Вот что я слышал.

Кунта не переставал удивляться тому, как много Скрипач и садовник знают о том, чего никогда не видели. Он почти забывал, что никто из них никогда не покидал пределов Вирджинии и Северной Каролины. Сам он путешествовал гораздо больше, чем они. Его привезли из Африки, а с экипажем массы он исколесил весь штат. И все же они знали гораздо больше него, хотя благодаря этим долгим разговорам он тоже узнал многое, чего не знал раньше.

Кунта не огорчался, узнавая, насколько он невежественен. Садовник и Скрипач помогали ему получать новые знания. Но Кунту печалило то, что даже ему было известно гораздо больше, чем обычному рабу. Он видел, что большинство черных не знают, где живут, и не представляют, кто они такие.

– Уверена, что половина ниггеров в Вирджинии никогда нигде не бывали, – сказала Белл, когда он заговорил с ней об этом. – Они имеют представление лишь о плантациях, на которых живут. И никогда не слышали о других местах – может быть, только о Ричмонде, Фредериксберге или о Севере. И никто не знает, где это. Белые люди не говорят ниггерам, где их взяли, чтобы они не взбунтовались и не сбежали.

Подобные слова, услышанные от жены, а не от Скрипача или садовника, Кунту глубоко изумили. Но тут же Белл изумила его еще больше:

– А ты бы сбежал, если бы подвернулась возможность?

Кунта так удивился, что ответил не сразу.

– Знаешь, я давно об этом не думал.

– А я часто думаю о таком, о чем никто и не догадывается, – сказала Белл. – Я думаю, каково это – быть свободной, как те ниггеры, что живут на Севере. Каким бы хорошим ни был масса, мне кажется, если бы мы с тобой были моложе, я бы сбежала отсюда прямо сейчас.

Видя изумление Кунты, она добавила:

– Но теперь я слишком стара и запугана.

Похоже, Белл умела читать мысли. Ее слова поразили Кунту в самое сердце. Он тоже был слишком стар, чтобы бежать, и слишком запуган. Он сразу же вспомнил всю боль и ужас тех ужасных дней и ночей: растертые ноги, горящие от недостатка воздуха легкие, кровоточащие руки от острых шипов, лай гончих, их оскаленные зубы, выстрелы, боль от кнута, опускающийся топор… Даже не сознавая того, он погрузился в тяжелые мысли. Белл поняла, что невольно испортила ему настроение. Она поняла, что не стоит дальше говорить на эту тему – и даже извиняться. Она просто поднялась и пошла в постель.

Осознав, что Белл ушла, Кунта расстроился. Нужно было рассказать ей о своих чувствах. Ему было больно из-за того, что он с таким презрением относился к ней и другим черным.

Хотя они никогда этого не показывали даже самым близким, Кунта понял, что все черные чувствовали одно и то же. Все ненавидели угнетение, какому подвергались всю жизнь. Ему хотелось сказать Белл, как он сожалеет, как остро чувствует ее боль, как благодарен за ее любовь и как она дорога ему. Он чувствовал, что их близость с каждым днем становится все крепче. Он поднялся, прошел в спальню, разделся, лег в постель, обнял Белл – и они занялись любовью с таким пылом, какого давно не испытывали.