Глава 53

«Месяцы» (так здесь называли луны) потекли гораздо быстрее. Вскоре жаркий сезон («лето») закончился, и начался период уборки урожая. Работы у всех, включая Кунту, заметно прибавилось. Все черные, даже Белл, работали на поле, а Кунта, кроме своего сада, следил еще за курами и свиньями. В разгар уборки хлопка ему поручили ходить с повозкой вдоль рядов. Кунта не возражал против дополнительной работы – вот только необходимость кормить грязных свиней сводила его с ума. Он редко возвращался в хижину до темноты. Порой так уставал, что даже забывал об ужине. Сняв соломенную шляпу и ботинки (чтобы облегчить ноющую боль в обрубке ступни), он падал на кукурузный матрас, натягивал набитое хлопком лоскутное одеяло и мгновенно засыпал прямо в одежде, пропитанной потом.

Вскоре потянулись повозки, доверху заполненные хлопком, потом пришла очередь кукурузы, а потом повсюду стали развешивать на просушку золотистые листья табака. Кабанов забивали, мясо подвешивали над дымными кострами из дерева гикори. Становилось все холоднее. И вот вся плантация уже готовилась к «танцу урожая». Это событие было таким важным, что на нем обычно присутствовал сам масса. Всеобщее возбуждение было так велико, что Кунта решил прийти на праздник, хотя все еще питал презрение к черным, не знающим Аллаха. Впрочем, участвовать он не собирался – только смотреть.

К тому времени, когда он набрался смелости присоединиться к празднику, веселье было в полном разгаре. Скрипач, пальцы которого наконец-то обрели гибкость, весело пиликал по струнам. Другой черный отстукивал ритм двумя скрепленными коровьими костями.

– Кэкуок! – выкрикнул кто-то.

Танцующие разбились на пары и выстроились перед Скрипачом. Женщины ставили ноги на колени мужчинам, и те завязывали им шнурки. Потом Скрипач выкрикнул:

– Смена партнеров!

Когда пары поменялись партнерами, Скрипач заиграл что-то быстрое и веселое. Движения танцующих имитировали посадку культур, рубку дерева, сбор хлопка, работу косами, сбор початков кукурузы и погрузку сена в повозки. Это было настолько похоже на танцы урожая в Джуффуре, что Кунта и сам не понял, как здоровой ногой стал отстукивать ритм. Осознав это, он смущенно огляделся, надеясь, что никто не заметил.

Но никому не было до него дела. В тот момент почти все смотрели на стройную девочку четвертого кафо, которая кружилась в танце, легкая, как перышко. Голову она запрокинула, глаза прикрыла, руки ее совершали грациозные движения. Вскоре остальные утомленные танцоры разошлись в стороны, чтобы перевести дух и полюбоваться девочкой. Даже партнеру трудно было успеть за ней.

Когда партнер, задохнувшись, сдался и сама девочка начала спотыкаться, зрители стали подбадривать ее громкими криками и хлопаньем в ладоши. Крики стали еще громче, когда масса Уоллер наградил девочку пятидесятицентовиком. Широко улыбнувшись Скрипачу (тот тоже улыбнулся и поклонился в ответ), масса покинул черных. Но кэкуок еще не закончился. Другие пары, немного отдохнув, снова вышли в круг, готовые плясать хоть до утра.

Кунта лежал в своей хижине, размышляя о том, что увидел и услышал, когда в его дверь неожиданно постучали.

– Кто там? – с удивлением спросил он.

За все время, что он тут прожил, к нему приходили лишь два раза.

– Открой дверь, ниггер!

Кунта открыл дверь. Перед ним стоял Скрипач. От него сильно пахло спиртным. Хотя это было неприятно Кунте, он ничего не сказал. Скрипачу хотелось поговорить, и было бы нехорошо прогонять его только за то, что он пьян.

– Ты видел массу! – возбужденно заговорил Скрипач. – Он не знал, что я играю так хорошо! Вот увидишь, теперь он позовет меня играть для белых, а потом выкупит!

Вне себя от счастья, Скрипач уселся на трехногий стул Кунты, держа скрипку на коленях, и продолжил:

– Вот увидишь, я буду играть с лучшими! Ты когда-нибудь слышал о Сае Гиллиате из Ричмонда? – Скрипач помолчал, потом махнул рукой. – Да нет, конечно, ты не слышал! Это лучший раб-скрипач в мире! И я играл с ним! Теперь его место только на больших балах белых людей – на бале в честь скачек и все такое. Видел бы ты его: позолоченная скрипка, красивая одежда, русый парик – и, боже, какие манеры! Ниггер по имени Лондон Бриггс играет на флейте и кларнете! Менуэты, рилы, конги, хорнпайпы, джиги – не важно, что мы играем, но мы играем, а белые пляшут как черти!

Скрипач говорил целый час, пока алкоголь не выветрился. Он рассказал Кунте о знаменитых рабах-певцах, работавших на табачных фабриках в Ричмонде, о рабах-музыкантах, игравших на «клавесине», «фортепиано» и «лютне» (Кунта не понимал, что это такое, но кивал). Все они научились играть, слушая белых музыкантов из какого-то места, называемого «Европой». Этих музыкантов приглашали на плантации, чтобы они учили детей массы.

На следующее утро все получили новые задания. Кунта видел, как женщины смешивают горячее растопленное сало со щелоком из древесной золы и водой, потом варят и охлаждают в деревянных корытах, оставляя на три дня и четыре ночи. После застывшую массу нарезали продолговатыми брусками – так получалось твердое коричневое мыло. Кунта с отвращением смотрел, как мужчины заквашивали яблоки, персики и хурму, превращая их в жидкость с противным запахом, «бренди». Жидкость эту разливали по бутылкам и бочкам. Другие смешивали липкую красную глину, воду и сухую кабанью щетину и заделывали этой смесью щели в своих хижинах. Женщины набивали матрасы кукурузными стеблями. В ход шел и просушенный мох. Новый матрас для массы набили гусиными перьями. Раб-деревщик вырезал новые корыта, где в мыльной воде замачивали одежду, прежде чем прокипятить ее и развесить на деревянной решетке. Раб-кожевник, прежде делавший хомуты, упряжь и ботинки, теперь занимался выделкой коровьих шкур. А женщины красили хлопковую ткань, купленную массой для шитья, в разные цвета. На всех кустах и изгородях, как в Джуффуре, теперь висели красные, желтые и синие ткани.

С каждым днем воздух становился все холоднее, на небе собирались тучи. И вот земля снова покрылась снегом и льдом. Кунта не переставал этому удивляться, хотя холод ему и не нравился. А вскоре черные с радостью заговорили о «Рождестве» – Кунта и раньше слышал это слово. Рождество было связано с песнями, танцами, вкусной едой и подарками. Это было здорово, но ведь праздник был посвящен их Аллаху. Хотя Кунте нравились посиделки у Скрипача, он решил, что ему лучше держаться в стороне, пока языческие праздники не закончатся. Когда он наконец появился у Скрипача, тот с любопытством посмотрел на него, но ничего не сказал.

А потом как-то быстро пришла следующая весна. Стоя на коленях среди грядок, Кунта вспоминал, какими пышными были поля в Джуффуре в это время года. Он думал о том, каким был счастливым, когда вместе с другими мальчишками из второго кафо пас голодных коз. В земле тубобов черные мальчишки помогали пасти блеющих бестолковых «овец» – так называли этих животных. А потом мальчишки дрались за право сидеть на голове отчаянно сопротивлявшейся овцы, пока мужчины большими ножницами состригали толстую грязную шерсть. Скрипач объяснил Кунте, что шерсть заберут, чтобы очистить и спрессовать, а потом женщины будут прясть шерстяные нитки, из которых соткут ткань для зимней одежды.

Вскапывание огорода, посадка и уход за растениями занимали все время Кунты от рассвета до заката. В начале летнего месяца, который называли «июль», работавшие на поле возвращались домой совершенно без сил – они заканчивали прополку хлопка, поднявшегося почти до пояса, и кукурузы с уже налившимися початками. Работа была тяжелой, но еды в кладовых, заполненных еще прошлой осенью, хватало. В Джуффуре, как помнил Кунта, в это время у людей сводило животы. Они варили суп из кореньев, личинок, травы и всего, что попадется, потому что ни зерно, ни фрукты еще не созрели.

Работы следовало закончить ко второму «воскресенью» июля. Кунта узнал, что в это время черным с разных плантаций «округа Спотсильвания» (так называли эту местность) разрешали отправляться в путь на какие-то «собрания». Поскольку все это было связано с их Аллахом, никто не предлагал Кунте отправиться с ними. Ранним воскресным утром более двадцати черных погрузились в повозку, предоставленную массой Уоллером.

Несколько дней на плантации почти никого не было. Мало кто заметил бы, если бы Кунта снова попытался сбежать. Но он знал, что ему никогда не уйти далеко. Ловец рабов сразу же поймает его и вернет хозяину. Как бы стыдно ни было это признавать, но он уже начал предпочитать жизнь на этой плантации смертельной опасности бегства. Он знал, что его обязательно поймают и, возможно, даже убьют. В глубине души Кунта понимал, что никогда больше не увидит родной дом. Он чувствовал, как в нем навсегда умерло что-то драгоценное и невозвратимое. Но надежда все же оставалась. Хотя он больше никогда не увидит семью, но, может быть, когда-нибудь сможет создать собственную.