3

Сорвалась бы я с цепи, если бы эта история с Томом не раскрылась таким образом? Трудно сказать. Том в конце концов сознался бы, хотя подозреваю, что если бы у меня была возможность сообщить ему дурную новость с большой буквы, он бы молчал в тряпочку до самой моей смерти. Как бы это было удобно для него. Так и представляю, как он всем объясняет: «Я так любил жену, что после ее безвременной кончины не могу смотреть на других женщин. Поэтому теперь встречаюсь с мужчинами».

Но, как это часто случается, Тому не терпелось раскрыть карты, и новость, вылетевшая из его рта, была так ужасна, что я и вздохнуть не могла, не то что сообщить ему о бомбе у меня внутри.

Не могу точно сказать, что происходило после того, как Том ушел из дома; помню только, что лежала на полу перед входной дверью, прижимаясь щекой к холодному дереву, и желала исчезнуть. Возможно, именно так я и провела все это время. Признание Тома для меня было как акустический взрыв, распространяющий ударные волны: мой муж – гей? А кто же я? Даже если ему вроде бы нравятся мужчины, он так меня любит, что ему все равно… так, что ли? «Я не говорю, что нашему браку конец». Может быть, я сумею притвориться, что не слышала этого. «Ты ведь давно знала, правда?»

Возможно, мы могли бы забыть обо всем и продолжать жить как ни в чем не бывало, пока я не умру. «Что с тобой, Либби?»

В любом случае мне хватило глупости, чтобы не позвонить Полу: я говорила себе, что он, наверное, сейчас едет в Йельский клуб или в «Барни-Гинграсс», или еще куда-нибудь, чтобы угостить обедом и выпивкой какого-нибудь залетного инвестора хедж-фонда, которым он управлял. (А еще мне хотелось сыграть в игру – подождать и посмотреть, дойдут ли до него сигналы беды, которые я посылаю по телепатической системе связи, якобы существующей у близнецов, хотя я в это не очень-то верю.) Собравшись наконец с силами, чтобы отлепить себя от пола, я нашла в аптечке снотворное Тома, приняла таблетку, потом, подумав, еще одну, и все прочее утонуло в тумане, кроме рыданий и лихорадочного поедания целой упаковки печенья с шоколадной крошкой.

Утром я проснулась в лужице слюны. Блеющий звонок несся из мобильника, который я наконец отыскала между диванных подушек.

– Добрутро, Пол, – пробормотала я. Было еще темно, но Пол из тех ненормальных, которым требуется не больше шести часов сна; а с тех пор как он открыл для себя амфетамин по рецепту, – не больше четырех-пяти.

– В чем дело? – спросил он, как будто это я звонила ему. Есть все-таки доля правды в этом ясновидении близнецов, но вслух я этого не признаю, не ждите.

Я поразмышляла, не спросить ли его, какую новость он хочет услышать, плохую или мерзкую, но даже несмотря на то, что снотворное продолжало туманить мне голову, я поняла, что не могу сказать ему о раке, – не сейчас. Я слышала, как поодаль играют его сынишки-близнецы, Тоби и Макс, и голос Пола звучал довольно бодро для него. А то, что отнимающая жизнь опухоль сократит нашу ядерную семью до двух человек – нет, такие новости нужно сообщать лично.

– Том – гей, – сказала я.

Пол захохотал.

– Чарли, проснись! – сказал он своему партнеру, который, не будучи «жаворонком», наверняка дремал рядом. – Ты должен это услышать!

– Так вот какая твоя первая реакция! – сказала я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

– Либз, извини, я не хотел, чтобы это так прозвучало. Я… нет, слушай, я в шоке. Как он мог так поступить с тобой? С тобой все в порядке?

– Нет, – призналась я. – Вокруг меня все очень плохо.

– Ой, Либз, – проворковал он. – Я тоже ненавижу Чикаго. Может быть, переедешь на Восточное побережье, желательно в Объединенную Республику Манхэттен? Здесь бы тебе было гораздо лучше.

– Пол!

– Или в Бруклин?

– Ну Пол!

– Извини, Либз. Я просто шучу, потому что расстроен. Ты же знаешь меня. Так это правда? Что он сказал? А ты ему?

– Это правда, – проговорила я убитым голосом. – Я чуть не заколола его вилкой.

– Либз, чокнутая, я в восторге! Вот только…

– Только что? – резко спросила я.

– А Том-то как? Для него это, должно быть, ужасно.

– Том? Как этот гребаный Том? (О своей матери я, помимо прочего, помню, что она презирала брань, так что самое меньшее, что я могу делать в память о ней, это пользоваться эвфемизмами.)

– Либз, ты же понимаешь, о чем я.

– Не обзывай меня «Либз», – резко сказала я, вспомнив, как Том раскололся, только когда решил, что я уже обо всем догадалась. – Том – гей, – сказала я. – И он в полном порядке.

– Ну извини, – пробурчал Пол, и по голосу я поняла, что он еще вернется к этой теме. – И что ты собираешься делать?

Это был хороший вопрос. Я нацепила очки и посмотрела на часы. Еще час до того, как идти на работу. Можно, конечно, позвонить и сказать, что не приду, но это значит, что весь день я буду сидеть и лить слезы в доме, который я делила с человеком, вырвавшим мое сердце из груди.

Плохо, конечно, что я только что узнала о болезни, овладевшей моим телом; но чтобы случайное признание моего мужа вывело меня из игры, называемой жизнью, – нет уж!

– Я пойду в душ. Потом оденусь. Потом поеду на работу.

– И не думай! Пусть Джеки тебя прикроет. Когда твой муж в таком признается, требуется целая неделя отгулов, если не месяц.

Я мысленно пробежалась по распорядку дня, то есть, на самом деле, по распорядку своей начальницы. Джеки, глава отдела рекламы в большом медиахолдинге, имевшем отношение к радио, телевидению и печатной прессе по всем Штатам, должна была в восемь сорок пять встретиться за завтраком с одним из издателей; в десять, десять тридцать и одиннадцать – телефонные конференции с разными отделами продаж, в них я должна участвовать; потом ранний ланч с генеральным директором в «Рице», тут у меня высвобождается час, но мне нужно будет съездить за ее платьем для вечернего мероприятия в «Джофри» или, по крайней мере, найти толкового курьера, который не запутает ткань между спицами велосипеда, играя в гонки на улице Ла-Саль… вообще-то у меня рак, снова осознала я, как будто в первый раз. Я ощупала живот, поморщилась, когда пальцы наткнулись слева от пупка на шов, на котором еще была повязка. Если опухоль вырезали, а у меня все равно рак, значит ли это, что злокачественные клетки притаились где-то на том же месте? Или они уже носятся по всему телу, как микроскопические разведчики, решая, где разместить очередное подразделение?

Неважно, где он, этот рак. Важно только одно: в этот самый миг я умираю. Если бы я сказала об этом Полу, он бы заметил, что все мы умираем каждую секунду своей жизни. Но, как я уже сказала, я пока не была готова сбросить на него кобальтовую бомбу, и заботилась при этом не только о его психологическом благополучии, но и о своем собственном. Мне требовалось несколько дней, чтобы до конца оценить выжженную пустыню своего душевного пейзажа; только после этого я смогу рассказывать.

Если бы только я могла довериться Тому, подумала я, и слезы снова навернулись на глаза. В отличие от Пола он не принялся бы вырабатывать стратегию или давать советы, которым я не готова следовать. Он бы просто обнимал меня, пока я не перестану плакать, а потом спросил бы, что я теперь буду делать: этот вопрос – но только в его исполнении – казалось, всегда помогал мне двинуться в нужном направлении. Но так или иначе, никакого Тома больше не было.

И так или иначе, Пол прав: нужно на время прекратить работать. Но это я сделаю на своих условиях.

Пол, не зная, что беда, в которую я попала, гораздо серьезнее, чем лопнувший брак, все толковал о Томе:

– Если тебе от этого легче, я всегда в нем сомневался.

– Подозревал, что он гей? – выпалила я. – А мне почему не сказал?

– Либби, милая, если бы я подозревал именно это, ты бы узнала первой. Верь мне, для меня это такое же потрясение, как для тебя. Просто мне казалось, что ты заслуживаешь лучшего.

Это, по крайней мере, было правдой. За неделю до свадьбы Пол уговаривал меня отложить ее. «Ты так молода, Либби. Погуляй с другими парнями, разберись, готова ли ты остановиться на Томе».

– Я не останавливаюсь, – сказала я тогда. – У меня было десять лет на размышления, Пол, и я знаю, что такая любовь бывает только раз в жизни.

– Либби, это все равно, что утверждать, что в ресторане «Длинный Джон Сильвер» лучшая рыба на свете, при том что ты ни разу не пробовала мэнского омара.

– Омар не рыба, а членистоногое, а ты просто ревнуешь, – сказала я, хотя мы оба знали, что в последних словах нет ни доли правды. Пол снова спросил, уверена ли я – уверена ли окончательно и бесповоротно, – в последний вечер перед свадьбой, хотя потом стоял рядом со мной, как самая настоящая подружка невесты.

Тогда я была уверена. Сейчас уже не очень. Я всегда радовалась, что Том никогда не делал стойку, когда мимо проходила девица в обтягивающих штанах для йоги, но я явно реагировала не на те сигналы опасности. Что же еще я проглядела, пока мысленно поздравляла себя с тем, что выиграла такого идеального мужа?

– А я не хотела ничего лучшего, – фыркнула я в ответ Полу. – И я полагала, что хороша в постели.

– Превозмогая некоторую тошноту, должен признать: уверен, что в постели ты очень даже хороша, Либз. Ты же знаешь, с тобой это никак не связано. Ведь знаешь?

Да, я сама начала этот разговор, но поняла, что все-таки к нему не готова.

– Понимаю. Я позвоню попозже, ладно?

– Я тебя люблю.

– А я тебя еще сильнее.

– Нет, я сильнее, – сказал он и повесил трубку, прежде чем я успела ответить.

– Лии-иббби-ии! – Джеки как-то так, на тирольский манер, выпевала мое имя, что даже после семи лет работы с ней волосы у меня от этого закручивались еще больше. Она вопила, хотя я еще даже не вошла в ее кабинет.

– Ты знаешь, что я на работе с половины седьмого? Надеялась, что ты придешь пораньше, чтобы отработать свое вчерашнее исчезновение, не говоря уже об отгуле на прошлой неделе. В городе полно врачей, которые работают вечером и в выходные. Ты когда-нибудь видела, чтобы я куда-то ходила по личным делам среди дня?

Вообще-то два дня назад она ушла в четыре на маникюр, и я уверена, что ее вчерашняя деловая встреча в полдень была не чем иным, как коротким свиданием с ее аргентинским мальчиком-зайчиком, но я не собиралась напоминать ей ни того ни другого.

Я просто открыла дверь в ее кабинет и сказала: «Доброе утро, Джеки!» Странно, конечно, проявлять любезность и даже некоторую готовность, общаясь с этим ураганом в человеческом облике, но после потрясений, случившихся за такой короткий промежуток времени, это было легко – просто вернулась к своей роли высокооплачиваемой подпевалы.

Слушай, Либби, могут спросить меня, почему ты охотно работаешь помощницей такой ужасной бабы? Ты что, себя не уважаешь? Я уважаю себя, но я видела, как отец чуть не разорился, оплачивая медицинские счета покойной мамы, и после этого не меньше уважаю всемогущий доллар. Под чутким руководством Пола я четыре раза заявляла, что увольняюсь, и каждый раз отдел кадров вознаграждал меня повышенной зарплатой и более навороченной должностью. А все потому, что Джеки, ничего собой не представляя, умеет привлекать рекламодателей, но настолько неспособна подбирать сотрудников, которые выполняли бы контракты, заключенные с этими рекламодателями, что фирма вынуждена платить ее помощнице (в резюме которой значится: «вице-президент по медиаменеджменту») основательные сто двадцать кусков в год. Джеки вела себя так, будто моя зарплата была ее личным подарком мне: «Ты понимаешь, что это мужская зарплата, Либби? Я ради тебя стены лбом прошибаю», – говорит она своим хрипловатым голосом курильщицы перед тем, как швырнуть мобильник в стенку рядом с моей головой. В таких случаях у меня полдня уходит на замену ее телефона и восстановление данных. Я часто напоминала себе, что работа с Джеки – необходимое зло, вроде колоноскопии и дружеских заигрываний охранников в аэропорту.

– Ты знаешь, что я бы могла бы нанять ассистента-пакистанца за восемь долларов в час? – спросила Джеки, выглядывая из-за газеты «Трибюн».

– А что это тебе даст? – возразила я и достала из сумки веганский кекс с отрубями. Я еще действовала на автопилоте, поэтому зашла в магазин и купила для Джеки ее любимый, а для себя – большую глазированную булочку с корицей. Я слышала, что сахар подпитывает раковые клетки, но об этом уже поздно беспокоиться.

– Хм, – произнесла Джеки, отложила газету и потянулась за кексом: хоть ей и предстоял деловой завтрак, ее страсть к углеводам и халяве была неодолима. Запихивая в рот картонное крошево, она диктовала список дел, которые я сегодня должна переделать в придачу к моим прямым, уже расписанным обязанностям: позвонить тому, позвонить этому, заказать цветы для ее матери, утрясти вопрос с той бабой, отослать эти контакты в ту фирму и так далее.

– Джеки, – в какой-то момент перебила я, – может быть, дашь мне минуту, чтобы записать последние пункты? – Я ощущала рассеянность и легкое головокружение и не поспевала за ней.

– Нет! – рявкнула она. Игнорируя мой сердитый взгляд, она продолжала тараторить и множить требования, пока я не заполнила целый блокнот заданиями, на выполнение которых электронному секретарю понадобился бы месяц.

Закончив, она протянула мне полную крошек обертку, чтобы я выбросила, как хорошая подчиненная. Хотя мусорная корзина стояла у нее под столом. Я прищурилась, посмотрела на обертку, вздохнула, выхватила бумажку из ее пальцев и отправилась к урне возле моего рабочего места. Вернувшись, я присела на краешек пластикового стула перед ее столом. Она нахмурилась, давая понять, что недовольна моим присутствием. Обычно ее злобные выходки стекают с меня как с гуся вода, но минуты шли, и я понимала, что сегодня моя болезнь и нависшая над головой катастрофа развода скажутся. Как ни странно, я была почти в ярости.

– Джеки, – сказала я, хмурясь ей в ответ. – У меня кое-что случилось и мне нужна неделя-другая отгулов. Сегодня и завтра я могу поработать по плану.

– Твои личные дела меня не касаются, Либби. Ты же знаешь, мы готовимся к большой конференции по распродажам в январе. И нужно предупреждать по меньшей мере за месяц, если тебе вздумалось позагорать в тропиках. Только на этой неделе нам нужно закрыть полдесятка контрактов по рекламе. Не думаешь же ты всерьез, что Марк с этим справится, – добавила она. Марк – это старший бухгалтер, насколько мне известно, исключительно компетентный.

– Джеки, я не собираюсь ни в какие тропики. Мне нужно разобраться с личными делами. Если нужно, я готова взять официальный отпуск, – я посмотрела в окно с видом на озеро Мичиган. Стояла поздняя осень, волны были высокими, с белыми гребешками; скоро они превратятся в кристаллические леденцы, окаймляющие берег. Вполне возможно, что я уже не увижу, как они замерзнут.

– Не может быть и речи, Либби, – отрезала Джеки. – Иди работай.

Я встала, и в этот момент мне показалось, что рак уже разъедает мне мозг, потому что мысли у меня были какими-то странными. Вместо мыслей сплошные эмоции, причем очень похожие на поведение моих племянников, когда они капризничали: «Либби сердится! Либби злющая! Либби это не нравится!»

Неужели мне придется провести последние месяцы моей жизни, занимаясь чужими телефонными звонками и организацией благотворительных вечеров, на которые меня даже не приглашают? Ни дать ни взять Золушка перед появлением феи-крестной.

– Вперед, – сказала Джеки и махнула рукой, будто погнала со двора приблудную собаку.

– Иду-иду.

Она уже переключилась на свой компьютер и говорила, не переставая печатать:

– Каждое твое слово отнимает секунду твоей работы.

– А каждое твое слово отнимает секунду моей жизни, которую ты пускаешь на ветер, – отбрила я.

Лихорадочный стук по клавишам прекратился. Она повернулась на своем крутящемся стуле и уставилась на меня налитыми кровью глазами.

– Какая муха тебя укусила, доярка ты перекормленная?

Ну, если она прохаживается по моей внешности, значит, всерьез разозлилась. Прекрасно. Пусть побесится. Потом они вместе с Томом будут сидеть на моих похоронах и прикидываться, что у обоих были со мной особые отношения.

– Дешевка. Наверное, из-за менопаузы ты теряешь чувство реальности, – улыбнулась я. – Вообще-то я увольняюсь.

– Хорошая попытка, – фыркнула она. – Это шаг назад. Отдел кадров на этот раз не повысит тебе зарплату.

– Мне не нужны деньги. Мне нужно, чтобы ты относилась ко мне так, как хочешь, чтобы люди относились к тебе. Но вряд ли этого дождусь.

Она злобно уставилась на меня, а я направилась к двери.

– Лиииббби! – завопила она. – Либби?

Выйдя из кабинета Джеки, я на минуту остановилась у своего рабочего стола. Фотография Тома в рамке стояла рядом с монитором, а к перегородке было приклеено объявление, что в июне я стала «сотрудником месяца». В ящике лежало несколько тампонов, мелочь россыпью и визитки, которыми я никогда не пользовалась. Даже забрать нечего.

– Это было здорово! – крикнула я через плечо. На бегу к табличке «Выход» в конце коридора я чувствовала легкое радостное возбуждение – но только легкое. Потому что, как бы ни было приятно выпустить всю злость, кипевшую внутри меня, я не могла не подумать: а что, если этим я убиваю в себе частичку хорошего?