2

Потом случилось вот что.

– Том! Том? – Я так отчаянно плакала, что линзы вывалились из глаз, и я не была уверена, что маячащее в кухне пятно – это мой муж.

Поток слез вырвался наружу, едва я вышла из кабинета доктора Сандерса; каким-то чудом мне удалось выбраться из больничных лабиринтов на Лейк-Шор-Драйв и поймать такси, не попав под автобус.

Около пяти вечера в понедельник понадобилось полчаса, чтобы доехать до нашего кондоминиума в Бактауне, и с каждой четвертью мили я становилась все рассеяннее.

Когда я представляла себе свою жизнь – крупным планом, в широкоэкранной версии – фильм кончался совсем не так. Мне еще нужно было выучить испанский, уйти с работы, посмотреть мир, может быть, усыновить одного-двух детей (забеременеть я не могла, почему – гинекологу еще только предстояло установить). А крупинки пепла в урне, которая будет стоять на нашем камине, который скоро станет камином Тома и только (всхлип!), предполагались лет в семьдесят, никак не в тридцать четыре.

– Семейные неурядицы? – спросил таксист, протягивая мне салфетку. Тут я зарыдала еще пуще, потому что моему любимому Тому предстоит узнать, что скоро он станет вдовцом.

Том! Такой любящий, такой отважный. Он не захочет, чтобы я видела его слезы, но я представляла, как однажды проснусь посреди ночи и обнаружу, что он тихо плачет перед компьютером (он страдал бессонницей и нередко засиживался до двух-трех часов ночи). Его мне было особенно жалко, а еще папу и Пола, ведь они уже пережили мамину смерть. Даже сейчас ее отсутствие ощущалось, как недавно утраченная конечность: все эти годы мы так и не научились смягчать или игнорировать фантомную боль.

– Либби? У тебя все в порядке? – Том кинулся ко мне, обнял за плечи. Слава богу, он дома. Том работал в небольшой архитектурной и градостроительной фирме, в которой не придерживались строго графика, поэтому он часто уходил из офиса в три-четыре часа, чтобы побродить по городу, а потом заканчивал работу вечером дома.

– Том! – провыла я. – Как это могло случиться?

– Либби… – опасливо произнес он и отпустил меня. Это застало меня врасплох: разве ему не полагается гладить меня по голове и утешать? – Ты все знаешь, да?

– Конечно, я все знаю! – У меня закружилась голова. Я-то знаю, а вот Том откуда? Разве у нас нет законов, запрещающих показывать чужую медицинскую карту без согласия пациента? Хотя я, конечно, записала его координаты в договоре о конфиденциальности, который заполнила перед операцией. Может быть, доктор Сандерс так всполошился, когда я сбежала из его кабинета, что решил предупредить Тома?

– О господи, – сказал он. – Я не хотел, чтобы ты узнала именно так. Это О’Рейли проболтался? – спросил он, имея в виду своего лучшего друга, которого, сколько я помню, называл исключительно по фамилии.

Откуда О’Рейли мог знать, что я умираю от рака? Я официально выказала недоумение. Утерла слезы рукавом жакета, порылась в ящике кухонного стола, где держала пару очков про запас. Накололась о ножницы, нащупала очки и водрузила на нос. Одной дужки не хватало, так что сидели они кривовато, да и не очень мне уже годились, но диоптрий хватало, чтобы я могла увидеть, что на лице Тома написано что-то вроде ужаса. У меня упало сердце: видимо, он не так отважен, как мне казалось. «Спокойствие, Либби, – приказала я себе. – Ты нужна Тому».

– Просто я ходил к этому новому психотерапевту… – сказал он.

К психотерапевту? Отлично. Я правда не думала, что Том из тех, кто ходит к мозгоправам, но, по крайней мере, это поможет ему пережить мою смерть.

– Либби, ты меня слышишь? – спросил он, неотрывно глядя на меня.

Я мигнула.

– Что? Нет. Что ты сказал?

– Вполне возможно, что я… гей.

У меня закружилась голова, я почувствовала, что стукнулась позвоночником о край холодной мраморной стойки.

– О боже, – сказала я, уцепившись за руку Тома.

– Либби, – произнес он, привлекая меня к себе, – мне так жаль. Ты в порядке?

– Я… я в полном порядке, – ответила я; я всегда так отвечаю на этот вопрос.

Том смотрел на меня глазами, полными непролитых слез.

– Спасибо, – робко произнес он. – Спасибо, что так говоришь. Ты ведь давно знала, правда? В глубине души.

До этого момента все, что он говорил, как-то не до конца доходило до меня. Теперь наконец дошло. Охренел он, что ли? Я знала, что из-за глобального потепления гибнут белые медведи, что население Китая несколько лет назад перевалило за миллиард и что в слове «контрстратегия» шесть согласных подряд. И при этом понятия не имела, что мой дружок детства, человек, которого я любила почти двадцать лет (двадцать лет!), испытывает сексуальное влечение к мужчинам.

– Нет, нет-нет, – сказала я, втягивая голову в плечи до полного исчезновения шеи, – об этой своей способности я узнала исключительно потому, что моя начальница Джеки всегда просит меня не делать так, выдав перед этим другую невероятную просьбу: «Либби, купи мне кремовое пятнистое покрывало из альпака в свой несуществующий обеденный перерыв и, пожалуйста, перестань фокусничать со своей шеей, а то ты похожа на черепаху, ладно?»

– Я же не говорю, что нашему браку конец, – говорил Том, крепко обнимая меня. – Я так люблю тебя, ты же знаешь. Просто… я пытаюсь понять, кто я. Я с этим боролся годами – Либби? Либби, что ты делаешь?

Я не готова была ответить на этот вопрос – высвободившись из его объятий, я обнаружила, что роюсь в другом ящике, где мы держали столовое серебро, которое по-прежнему блестело так же, как восемь лет назад, когда мы выбирали его для своей свадьбы. Я достала вилку и залюбовалась ею. Она так и сверкала в лучах люстры – извините, «световой скульптуры», на которую Том потратил целое состояние, хотя мы по-прежнему выплачивали его образовательный кредит.

– Да ничего, – сказала я и метнула вилку в его руку, которую он положил на мраморную стойку.

– О-о-ох! Зачем ты так делаешь? – взвыл он. Вилка упала на пол, так что не могла впиться глубоко, но Том прыгал по кухне и махал рукой, будто обжегся или, понимаете ли, укололся. – Я тебе изливаю душу, а ты втыкаешь в меня вилку, как в кусок мяса! Да что с тобой, Либби?

– Со мной? – я уставилась на него диким взглядом. Я чувствовала себя слегка плотоядной. – Что со мной?

Список того, «что со мной» значительно вырос за исключительно короткое время. Прежде мои проблемы сводились к неисправимо кудрявым волосам, заднице, не влезающей в идеальные во всех других отношениях брюки, и осознанию того, что, хотя я знаю свое дело, моя работа мне разонравилась с тех пор, как в офисе появился Буш-младший. Теперь я умираю от рака и хочу убить собственного мужа, которого, как выяснилось, привлекает набор хромосом, отличный от моего собственного.

– Ты всегда так поступаешь, – сообщила я.

Все еще баюкая свою руку, он сделал шаг назад.

– Как именно?

Я вновь почувствовала подступающее бешенство.

– Тянешь одеяло на себя!

Нет, я, конечно, сознавала, что его эскапада, испортившая мое великое откровение, – не совсем та проблема, о которой стоит думать, но остановиться уже не могла. Как будто дух Джеки, мастерицы затяжных скандалов, вселился в мое тело.

– И так всегда, Том! – визжала я; он смотрел на меня с ужасом. – Так всегда!

В старших классах Том снискал настоящую славу после огневого исполнения роли Кёрли в мюзикле «Оклахома!», в то время как я прозябала во втором составе как дублерша роли Лори, которую так ни разу и не сыграла и только из глубин хора сохла по Тому. Его сшитый на заказ свадебный костюм был гораздо элегантнее моего платья, и на церемонии все только об этом говорили. Если кто-нибудь и мог украсть эффект разорвавшейся бомбы, который должен был произвести мой диагноз, то только Том.

Теперь все понятно, понятно! Мюзиклы? Дизайнерский костюм? Ну конечно, Либби, давно следовало понять, что твой муж вовсе не гетеросексуал, каковым притворялся. Но Пол выпендривался с того самого момента, как вылез из околоплодного мешка. Я разбиралась в геях. Во всяком случае, мне так казалось.

– Я умираю, – сказала я. – Я. У-ми-ра-ю.

– Либби, пожалуйста, не устраивай сцен, – сказал он. – Я понимаю, что ты расстроена. Я тоже расстроен. Но мы не сдвинемся с мертвой точки, если ты будешь орать на меня.

– Том, – сказала я, поглядывая на свеженаточенные разделочные ножи, висевшие на магнитной ленте над мойкой, – не пойми меня превратно, но, по-моему, тебе стоит уйти прежде, чем я совершу что-то, о чем пожалеем мы оба.

Он отшатнулся.

– Либби, ты мне ни капельки не сочувствуешь? Знаешь, как это было трудно! Я уж много месяцев работаю над собой.

Какая прелесть. Значит, пока моя опухоль росла от размеров горошины до оливки, а потом лимона – почти в том месте, где точно так же должен был проходить те же вехи ребенок, которого я так хотела, – Том совершенствовал свою блицпрезентацию темы «Я разрываю наш брак».

– Том, Том, Том, – сказала я, проводя пальцем по ленте для ножей – она запылилась, но этим я займусь позже. – Ты потерял право на сочувствие три минуты назад. А теперь катись из дома, пока я опять ничем тебя не ткнула.