Глава 6

К концу этого проклятого дня Веретьев устал так, словно разгрузил вагон угля. К его звонку и содержащейся в нем информации Феодосий Лаврецкий отнесся серьезно, а потому через три часа после приезда сначала крякающего от досады участкового, примчавшегося из Соловьево на мотоцикле быстрее всех, потом районной дежурной опер-бригады, зафиксировавшей факт убийства гражданина Глебова Вениамина Сергеевича, 1968 года рождения, в местную глушь приехала и группа областных оперативников.

Осмотр места происшествия был проведен заново, опрос самого Веретьева, а также Ирины и жителей деревни тоже пошел по второму кругу. К счастью, Ванечку накормила обедом сердобольная Вениаминова соседка и спать положила в своей избе, когда от обилия чужих людей вокруг ребенок совсем умаялся.

Как отметил Веретьев, Ирина держалась достойно. Рассказала историю своего знакомства с Веретьевым, о беглых каторжниках, об отпечатке следа под своим окном, о найденной сыном заточенной монетке, о сумках с продуктами, с которыми шнырял несчастный беспутный Веня.

К ее информации, подтвержденной Веретьевым, полицейские отнеслись более чем серьезно, а потому, оставив Ирину в Заполье, стражи правопорядка, ведомые Веретьевым, отправились через поле в деревню Заднее, где обследовали все пустые дома. В одном из них, крайнем с дальнего конца деревни, тот самом, возле которого маленький Ванечка и подобрал воровскую «писку», были обнаружены вскрытые консервные банки, пустые пакеты из-под молока, жестяная кружка с остатками крепкого чая, в просторечии чифиря, и погнутая жестяная ложка.

Тут явно кто-то жил, но сейчас дом стоял пустой. Все остальные дома в деревне оказались необитаемы, в них не было никого, кроме смело гуляющего ветра и робко заглядывающего через разбитые окна солнца. Преступники явно покинули деревню, и где терялся их след, было неясно.

– Все деревни окрест относительно жилые, – сказал местный участковый, снимая фуражку и вытирая вспотевшую лысину, день сегодня стоял особенно жаркий. – Эта самая дальняя от дороги и самая пустынная. Я вообще был удивлен, что здесь кто-то живет, кроме Куликовых, а оказывается, в поливановский дом внучка приехала. И чего ее в глушь понесло?

– На природе летом дитю лучше, – спокойно ответил Веретьев, выдавать маленькую Иринину тайну он не собирался, тем более что ее история точно не имела никакого отношения к делу. – Вот, привезла на свежий воздух мальчонку.

– А чего в прошлом году не привозила? – Участковый был старой закалки, въедливый, умел зреть в корень.

– Так в том году парень еще совсем маленький был. Да и развод она оформляла. Дело житейское.

– А вы, гражданин, гражданке Поливановой кем приходитесь? – Подозрение в глазах не проходило.

– А я случайный знакомый. – Веретьев обстоятельно и подробно в который уже раз рассказал и о себе, и о расположенном в лесу поисковом отряде, и о пропаже Паши, которого никто не видел уже несколько дней, а также о том, как он очутился в Заднем и познакомился с Ириной. Все это уже зафиксировал следователь, но Александр повторял спокойно и обстоятельно, потому что ему было нечего скрывать, а расположить к себе участкового было не лишним.

Почти сразу же к полицейским присоединился и Полиект Куликов, немного удивленный, немного встревоженный, но совершенно не напуганный поднявшимся в деревне шумом. О смерти Вениамина Глебова он тоже узнал с абсолютным спокойствием, лишь сокрушенно покачал головой.

– Значит, были тут лихоимцы эти проклятые. Не зря Ирочка тревожилась, – загудел он ровным басом. – А я уж грешным делом думал, что я у нее в огороде наследил или Венька, царствие ему небесное, а получается, это уголовники были. Страсть какая. За что ж они Веню-то? Он же безобидный был совсем, незлобивый.

– Веню вашего они наняли еду им носить из магазина, – задумчиво сказал Веретьев. – Вот только сначала его Ирина увидела с сумками, а потом и я встретил. Они наверняка забеспокоились, что в случае чего пьяница проболтается, вот и прирезали его, чтобы лишнего не сболтнул.

– Похоже на то, – кивнул участковый. – Только зря они это. Мы и так теперь знаем, где беглые прятались, кто им еду носил, а вот куда они подевались, все одно, не знаем.

– А может, знал Глебов что-то такое, что могло нас на след навести? Указать, куда они дальше направятся? – спросил приехавший из области следователь.

– Он что-то про алмазы говорил, – медленно сказал Веретьев. – Скажите, есть у вас тут что-то такое, что может ассоциироваться с алмазами?

– Ага. Алмазный фонд России тут у нас. В одном из развалившихся домов под полом спрятан, – саркастично заметил Полиект Кириллович. – Или дымоходы изнутри брульянтами выстланы, это уж ты сам смотри, как тебе больше нравится.

– Но что-то же он имел в виду. Я не помню дословно, звучало как строчка из стихотворения. Надо будет у Ирины спросить, когда она вернется.

Ирина пришла домой, когда на часах уже было около четырех.

– Ваня так разоспался, жалко было будить, – чуть виновато сказала она сидящему на ее крыльце Веретьеву. – Как тут у нас?

– Все дома проверили, никого не нашли, уголовники здесь были, но ушли, – отрапортовал Веретьев. – Полицейские поговорили с твоим соседом, но тот был безмятежен, как майская роза. Либо он отличный актер, либо не имеет к убийству и уголовникам никакого отношения.

– Но кого же он все-таки кормит?

– А знаешь что, пойдем и спросим, – решительно сказал Веретьев, вставая.

– Да, только позвоню предупредить. Собаки же, – напомнила Ирина.

Спустя пять минут они уже бодро шагали в сторону куликовского участка.

– Ой, Ирочка, страсти-то у нас какие творятся, – заохала, увидев их, Светлана Георгиевна. – Мой-то разволновался, прям страсть. Веник хоть и совсем был никчемный, а все же божья душа, нехорошо так поступать, некрасиво. Да и страшновато, а то как они вернутся. Негодяи-то эти. У Пола, конечно, ружье при себе, а ты-то, Ирочка, одна с дитем в доме.

– Она не одна, она со мной, – сообщил Веретьев твердо. – Пока этих бандитов не поймают, я отсюда не уйду.

Ирина смотрела на него во все глаза.

– А друзья твои как же? – осторожно спросила она. – У вас же тут дела, планы, ты и так на нас уже почти сутки потратил.

– А друзьям моим я сейчас позвоню и велю сворачивать лагерь и перебираться сюда, в деревню. Понятно уже, что экспедиция наша прахом пошла, ничего мы здесь в этом году уже не накопаем. Но и уехать не можем, пока не поймем, куда Паша пропал. Так что те, кто оставаться не захочет, пусть домой едут, а остальных в каком-нибудь пустом доме поселим. Если беглые зэки там жить смогли, так и мои смогут. Или вон палатки свои разобьем в поле. Нам же самим спокойнее.

В глазах Куликова отражалось какое-то внутреннее пламя, но лицо оставалось непроницаемым. Пожилой мужчина молчал.

– Кого вы кормите в лесу? – спросил вдруг Веретьев без всякого перехода.

Куликов сморгнул, взгляд его стал тяжелым, мрачным.

– Что значит, кого кормлю? Птиц, иногда белок. Но точно не уголовников, если вы меня в этом подозреваете.

– Нет, в этом я вас не подозреваю, – довольно любезно сообщил Веретьев. Этот пожилой мужчина нравился ему все меньше и меньше. Было в нем что-то скользкое, несмотря на внешнюю открытость и показное радушие. – Вы ежедневно носите в лес термосы с едой, а уголовники сбежали всего-то три дня назад.

– Так собаки у меня…

– Полиект Кириллович, не надо врать. Собак вы кормите сухим кормом, который заказываете по почте. А в термосах носите готовую еду, которую ваша жена в огромных количествах варит на плите в доме. Не можете же вы на двоих готовить семилитровыми кастрюлями.

– Я в этих кастрюлях банки стерилизую, – вступила в разговор Светлана Георгиевна. – Они для этих целей и куплены. Огурцы мариную на зиму, салаты делаю, варенье. Ну, как это обычно в деревнях испокон веку делается.

– А в термосах я корм сухой кипятком распариваю. И бульоном. Собаки у меня приучены на прогулке есть. Вот я дважды в день сухой корм и запариваю им. Так полезнее. Если уголовники ни при чем, то никак в толк не возьму, в чем вы меня подозреваете? Тут же больше нет никого.

– А вот в этом я не уверен, – сказал Веретьев, впрочем, уже без прежней стальной уверенности в голосе. А шут его знает, вдруг и правда корм носит в лес этот странный человек.

– Ну, хочешь, я вечером гулять пойду, возьму тебя с собой. Посмотришь, как я псов своих кормлю да тренирую. – Голос Куликова теперь звучал вполне миролюбиво, видимо, сосед решил не обострять ситуацию. – Я ж понимаю, ты человек, сразу видно, военный, тебе въедливым быть положено. А мне скрывать-то нечего. Я обычный пенсионер, на родину вернувшийся. У меня тут, кроме хозяйства и собак, и интересов-то никаких нет. Но уж не обессудь, если псы мои тебя куснут пару раз. Они, конечно, команды знают, но за еду могут и порвать. Они ж служебные, натасканные. Я благодаря им никаких уголовников не боюсь.

– Ладно, мы пойдем, – подала вдруг голос Ирина. По ее лицу Веретьев видел, что молодой женщине страшно неудобно. – Полиект Кириллович, вы уж извините, это я Александру про ваши термосы рассказала. Тут в последние дни такие страсти творятся, что какая только ерунда в голову не лезет.

– Да бог с тобой, девочка, – вздохнул Куликов. – Я ж понимаю, у тебя ж жизнь тоже не сладкая. Собственной тени пугаться будешь. Ничего, я не в обиде.

Забрав Ванечку и получив на дорожку витушек с сахаром, которые успела с утра испечь Светлана Георгиевна, Ирина и Веретьев уныло двинулись обратно в сторону поливановского дома.

– Нехорошо получилось, – первой нарушила молчание молодая женщина. – Я ничего, кроме хорошего, от них не видела, а получается, что готова признать виновными в преступлении.

– Ты все правильно сделала. – Веретьев протянул руку, убрал за розовое, просвечивающее на солнце ухо выбившийся из косы завиток медовых волос. Ухо тут же стало малиновым. – Ты мне лучше скажи, что такое пробормотал Веня перед смертью. Что-то про алмазы, только почему-то в рифму.

– Он сказал: «Алмазный мой венец». Это такой роман Валентина Катаева. Старый, в советские годы написанный.

– Что-о-о-о?

– Веня начитанный был. Ему мои родители книги привозили из библиотеки. Он в молодости целыми днями читал. И Катаева тоже.

– И чего только в жизни не бывает, – покачал головой Веретьев. – Ходит обычный деревенский «синяк», практически никогда не просыхающий. Дома у него филиал свалки. Зато он цитирует писателей, о которых я даже никогда не слышал. Понять бы еще, в связи с чем. Почему он перед смертью вспомнил именно эту книгу?

Ирина покачала головой.

– Я не знаю.

– Он еще сказал, что Петькины бриллианты – твои. Бриллианты – это обработанные алмазы, значит, он упомянул книгу не просто так, не по ошибке.

– Я ничего не знаю ни про какие бриллианты. Саша, ну подумай сам, откуда им тут взяться?

– Кто такой Петька?

– Петр Иванович – это мой дедушка. Тот, что был геологом и погиб, когда папа был еще школьником. Но я не знаю, мог ли Веня иметь в виду именно его.

– Тот самый, чье тело так и не было найдено и чья могила стоит пустой, – задумчиво продолжил Веретьев. – Ира, ты понимаешь, что в истории твоей семьи есть какая-то тайна? И, судя по всему, именно с ней связаны события сегодняшних дней. И исчезновение Пашки в том числе.

– Саш, этого просто не может быть, – мягко сказала Ирина. – Мой дед погиб в конце семидесятых годов, сорок лет назад. Ну, как это может быть связано с Пашей Головиным, который тогда еще даже не родился?

– Я не знаю, – упрямо сказал Веретьев, – но убежден, что связь есть.

В голове у него крутилось что-то связанное именно с концом семидесятых годов. Совсем недавно он обсуждал с кем-то события, которые случились именно сорок лет назад. В памяти снова встали два тела, наряженные в ярко-синюю джинсу, найденные под кустом на окраине болота, а потом бесследно исчезнувшие. Точно. Судя по одежде, болото хранило тела именно с конца семидесятых. И у Ленчика совершенно точно сохранилась сделанная фотография.

– Ира, – решительно сказал Веретьев, – а в этом доме есть фотография твоего деда?

– Конечно, – удивленно сказала Ирина, – в комоде лежит альбом.

– Тащи, – велел он.

Пока Ирина бегала в дом, Веретьев отправил СМС Ленчику и получил ответное послание, содержащее фотографию. Выключив экран телефона, чтобы Ирина случайно не увидела запечатленные на них тела, Веретьев с легким трепетом пальцев раскрыл тяжелую обложку старого альбома.

На первой странице в овальных рамках покоились два портрета. С одного смотрела красивая женщина с гордым и независимым взглядом, неуловимо похожая на Ирину. Ее бабушка. На второй красовался молодой человек с высоким чубом и аккуратными залысинами, прямым носом и полными чувственными губами. Ирин дед.

Фотографии, судя по подписям, были сделаны в конце пятидесятых годов, сразу же после того, как Петр и Мария Поливановы поженились, и все-таки в молодом человеке без труда угадывались черты раздувшегося от соприкосновения с воздухом, начинавшего распадаться лица, запечатленного сейчас на экране веретьевского телефона.

Сомневаться не приходилось, одно из тел, которые нашли бойцы поискового отряда, принадлежало погибшему в геологической экспедиции Петру Ивановичу Поливанову. Деду стоящей сейчас перед Веретьевым Ирины.

Веретьев уговорил Ирину уйти на ночевку в лес. Оставлять лагерь без присмотра вторую ночь подряд он не мог, это было слишком рискованно, а перебазировать весь отряд в деревню сегодня было уже поздно. Этим вполне можно было заняться завтра с утра.

Он боялся, что Ирина будет спорить и сопротивляться, но новая знакомая в который уже раз поразила его тем, что, выслушав, на мгновение замерла, а потом кивнула, соглашаясь.

– Это разумно, – сказала она. – Я понимаю, что тебе надо к своим людям, потому что ты за них отвечаешь, и вовсе не горю желанием остаться вдвоем с сыном в пустом доме. Преступники, убившие Веню, могут вернуться, потому что им нужно что-то есть. Идти в соседние деревни опасно, там живет больше людей. Наша деревня подходит как нельзя лучше, у Куликовых – ружье и собаки, а в нашем доме только мы с Ваней. Да, я переночую сегодня в лесу. Только не будет ли это неудобно?

Веретьев заверил, что не будет. Он переселит парней из палатки Надежды Александровны и убежден, что Ирине и малышу она только обрадуется. Пожалуй, во всем лагере был только один человек, который наверняка встретит их появление предвзято, и этот человек Таня. Однако и в этом Веретьев видел практическую пользу. В конце концов, любой нарыв лучше вскрыть хирургическим путем, чем без конца терпеть воспаление. Сейчас он жалел только о том, что не сделал этого раньше.

Собралась Ирина быстро, прихватив комплект постельного белья, кое-какие теплые вещи, умывальные принадлежности, надев на сына резиновые сапожки и сбегав на чердак за своими. С сомнением посмотрела на телефон.

– У нас есть динамо-машина, так что зарядить сможешь, – сказал Веретьев, и она кинула аппарат в сумку, не забыв про зарядное устройство.

Ему было очень важно, чтобы она имела при себе телефон. Тайна ее семьи мучила его, потому что Веретьев был уверен, что там, в далеком прошлом, кроется разгадка исчезновения Паши Головина. Он и сам не знал, на чем именно была основана эта уверенность, но он собирался попросить Ирину созвониться с родителями и задать им кое-какие вопросы, на которые у нее самой не было ответа.

Фотографии ее деда и бабушки, которые он выпросил на время, жгли ему карман. Веретьев сделал себе зарубку на память: по приходе в лес сразу предупредить Ленчика, чтобы не вздумал высовываться с фотографией, сделанной под злополучным кустом. Сам он был уверен в том, что они нашли и снова потеряли тело Петра Поливанова, но говорить об этом Ирине пока не собирался.

Обстановка в лагере была напряженной и, пожалуй, даже предгрозовой. Ходившая с опрокинутым лицом Таня при виде Веретьева встрепенулась было, но тут же понурилась, увидев выходящую вслед за ним из леса Ирину. Нырнула в санитарную палатку, даже не поздоровавшись.

– Командир, мы вообще копать будем в этом году или нет? – такими словами встретил Веретьева обычно почтительный Ленчик. – Мне же опыта набираться надо, а мы только кашу варим и носки сушим. Еще ничего серьезного не нашли, не считая…

– Леня, тут все гораздо серьезнее, чем обычно, – перебил его Веретьев, понимая, что разговор может свернуть туда, куда ему сворачивать было категорически не нужно. – Игнат, доложи, что тут случилось за мое отсутствие?

Оставшийся за старшего Игнат бодро отрапортовал:

– Да ничего не случилось. Мы сегодня с утра разделились на два отряда. Один я тут оставил, с дамами, чтобы не случилось ничего. А вторым мы снова кружок сделали, Пашу покликали. Дошли до границы топи, и все. Вы-то как, нормально?

О случившемся в деревне Веретьев своего заместителя информировал еще днем. Он вообще несколько раз созванивался с ребятами, отдавая короткие поручения. Неспокойно ему было за отряд, тревожно. Сейчас, когда он был здесь, и Ирина была здесь тоже, и душе не надо разрываться надвое, тревога утихала, как залитый пеной из огнетушителя огонь. Сейчас Веретьев полностью держал ситуацию под контролем и знал, что не упустит ни одной детали. Так ему было проще.

Из своей палатки вышла Ольга, подошла поближе, буднично кивнула.

– Ты как? – спросил Веретьев, понимая, что говорит не то. Лишними и ненужными были его слова, но и молчать тоже казалось неправильным.

– Нормально, – она пожала плечами, – так же, как и все, жду, когда можно будет не ждать, а что-нибудь сделать. Феодосий что сказал?

Это прозвучало бы укором, если бы Веретьев не знал, что у Ольги и в мыслях нет в чем-то его укорять. Она была уверена, что он все делает правильно, и иногда Веретьев завидовал этой ее уверенности.

– Из области прислали следственную группу, – ответил он на заданный вопрос. – Я все им рассказал. Они прочесывают леса и деревни в поисках беглецов, в том числе смотрят и с воздуха. Пашу включили в ориентировку тоже, так что, думаю, результат скоро будет.

– А если он на болотах? Я за минувшие сутки ни разу не видела в той стороне вертолета.

– Оль, мы два раза пытались пройти в глубь топи и не смогли. Они уверены, что у уголовников тоже это не получится, а потому над болотами не ищут, экономят как время, так и солярку. Зачем беглецам пробираться в болота? Им нужно где-то отсидеться, а потом рано или поздно выйти на трассу, где их может ждать машина. Она и в какой-то из ближайших деревень может их ждать, но не на болоте точно.

– Да. Но Паша может быть на болоте. Он туда в детстве мог пройти с завязанными глазами, это он мне сам рассказывал.

– И зачем он там сидит столько времени?

Ольга снова покачала головой.

– Я не знаю. Возможно, не по своей воле.

– А по чьей, если мы только что договорились, что уголовникам туда не надо?

– Я действительно не знаю, Саша. Я знаю только, что Паша два года бредил экспедицией именно в эти места. В прошлом году он тебя не уговорил, а в этом ты поддался, хотя сначала не хотел. Вспомни.

Это было правдой. Поисковая экспедиция в болотах изначально казалась ему ненужным риском и напрасными трудовыми затратами. В области еще было полно сухих мест, в которых под ногами была твердь, а не вода и в которых можно было не бояться промокнуть до нитки. И тем не менее Головин день за днем убеждал отправиться именно сюда, на бирюковские болота, как будто знал что-то важное, что тянуло его в эти места как магнитом.

– Ты что хочешь сказать, Оль? – спросил Веретьев устало. – Скажи прямо, а тут мне за последние дни и так загадок хватает. Надолго хватит.

– Он мог хотеть сюда приехать, потому что знал что-то важное об этих местах, – выпалила Ольга. – И эти уголовники, которые сбежали, могли стремиться именно сюда, потому что тоже что-то знали. Они могли встретить Пашу в лесу и силой заставить провести их в центр трясины.

– Но зачем? – вскричал Веретьев и тут же осекся.

Лицо Петра Поливанова мелькнуло у него перед глазами и пропало, словно усмехаясь. Нет, бирюковские болота совершенно точно скрывали какую-то тайну.

– Ладно, – сказал он. – Давайте ужинать и спать. Завтра перебираемся в деревню.

– Зачем? – удивленно спросил Игнат.

– Затем, что я не могу разорваться надвое и отвечать одновременно и за деревню с ее жителями, и за лагерь в лесу. Пока уголовники не пойманы, они в любой момент могут вернуться. Да и с полицией связь держать из деревни всяко удобнее, чем отсюда. Кто не хочет, может уехать. Поисковая операция в этом году точно не удалась. А в поимке беглых преступников вы участие принимать не обязаны, да и в разгадке местных тайн тоже. Надежда Александровна, сегодня Ира с Ваней у вас переночуют? Нельзя им одним в доме оставаться. Ребятам я уже сказал в мою палатку перебраться.

Он специально давал понять, что тема закрыта. Поддерживая его, пожилая женщина широко улыбнулась.

– Конечно, пойдем, милая, я тебя расположу в своей палатке. У меня места много. Малышу удобно будет. Это правильно, что Саша вас сюда привел, тут спокойнее.

– Кто дежурил прошлой ночью?

– Миша с Ленчиком.

– Значит, сегодня дежурить будем я и Женька.

Опер Макаров внимательно посмотрел на шефа, сухо кивнул, что задачу понял. Веретьев и сам не знал, почему из пятнадцати мужиков отряда выбрал сегодня в напарники именно Макарова. Предчувствие опасности, обычно умело прячущееся в глубине организма и не дававшее о себе знать, иногда выскакивало наружу, как острое шило, такое же точно, как то, которым убили несчастного Вениамина Глебова, и кололо, не давая покоя. Когда-то давно оно не раз спасало Веретьеву жизнь. И вот сегодня он впервые за долгое время снова чувствовал уколы, тоненькие, острые, обжигающие, и точно знал, что что-то произойдет, причем теперь уже совсем скоро.

Постепенно бойцы, вышедшие навстречу командиру, разбрелись по своим делам. Переодевались, сушили одежду, пили чай у костра. Кто-то бренчал на гитаре, кто-то, отойдя за деревья, звонил домой. Ирина ушла в палатку укладывать сына, и Веретьев тут же почувствовал одиночество, как будто за несколько минут уже успел соскучиться. Татьяна из медицинской палатки так и не вышла. Ольга отнесла ей еду, но от ужина девушка отказалась.

Ольга отнесла миску обратно к походной кухне, поставила, не глядя, на край, остановившимся взглядом уставившись куда-то в лес, за тонкой полосой которого чернели болота. Топкие, страшные, безответные.

Веретьев подошел ближе, положил руку женщине на плечо.

– Оля, я не уеду отсюда, пока его не найду. Я тебе обещаю.

Она глянула на него запавшими глазами. Провалившиеся глазницы чернели провалами, такие же бездонные и страшные, как болота.

– Я знаю, – тихо ответила она.

– Еще ничего не случилось, – с досадой сказал Веретьев. – Мы просто не понимаем, почему и куда Паша ушел, но это совершенно не означает, что с ним случилось что-то страшное.

Теперь она глядела на него чуть удивленно.

– Конечно, с ним не случилось самого страшного, он в беде и в опасности, но Паша совершенно точно жив. Я это знаю.

– Откуда? Он тебе звонил?

Теперь в глазах Ольги мелькнуло что-то похожее на сожаление. Словно Веретьев был малолетним ребенком, застуканным за чем-то постыдным.

– Саша, я его жена, и я просто чувствую, что он жив. Понимаешь? – мягко спросила она. – Хотя нет, наверное, не понимаешь, потому что ты сухарь, волк-одиночка, который даже понятия не имеет, каково это – существовать в паре. Не обижайся, но это правда. Паша – часть меня, а у тебя твоей части нет, поэтому ты немного инвалид. Именно поэтому ты и не можешь понять, о чем я говорю. Просто поверь. Паша жив. И надо его найти до того, как с ним что-то случится.

У Веретьева зачесалось между лопаток, а потом стало нестерпимо жарко затылку, как будто за его спиной происходило что-то имеющее очень важное значение. Он повернулся и обнаружил вышедшую из палатки Ирину. Видимо, Ваня заснул, и она не стала сидеть с сыном, вылезла наружу, быть может, чтобы увидеть его, Александра. По крайней мере, ему очень хотелось так думать.

На мгновение он попытался примерить на себя то, что только что сказала Ольга. Представить, каково это, когда другой человек становится твоей частью. В теории он понимал, что так бывает. Достаточно было, к примеру, посмотреть на друга Феодосия и его новую жену Соню. Ну, и на Пашу с Олей тоже. Но на практике Веретьев действительно никогда не испытывал ничего подобного и сейчас во все глаза смотрел на приближающуюся Ирину, прикидывая, могла ли она стать его рукой, или ногой, или, быть может, сердцем.

– Что это ты на меня так смотришь? – спросила она.

– Как? – Голос звучал хрипло от непонятно откуда взявшегося волнения.

– Как будто я твоя нога или рука, вот как.

Ирина засмеялась, а у Веретьева неожиданно перехватило дыхание от того, что она так точно угадала его нечаянные мысли.

– А может быть, сердце, – брякнул он и тут же смутился, потому что терпеть не мог пафоса.

Стоящая рядом Ольга смотрела на них во все глаза.

– Может быть. – Ирина смутилась тоже, покраснела, схватилась руками за запылавшие щеки.

– Я пойду спать, пожалуй. – Ольга дипломатично отошла, оставляя их одних. – Саша, ты подумай завтра насчет болот. Я уверена, что Паша там, и нам надо только придумать, как туда пробраться. Обещаешь подумать?

– Обещаю, – буркнул он, не отводя глаз от рдеющего в летних сумерках лица Ирины.

На нем и на волосах играли тени, отбрасываемые ветками деревьев, от чего выражение глаз казалось загадочным, немного пугающим. Веретьев уже и не помнил, когда он в последний раз чего-либо пугался. Глядя на него, Ирина невольно приоткрыла рот, который с неимоверной силой тянул запечатлеть на нем поцелуй, робкий, как первая земляника, которую Александр, совершенно некстати, заметил в траве.

Это не было уловкой опытной соблазнительницы, скорее невольной реакцией на его вырвавшееся признание. Эта женщина вообще не умела соблазнять, ее движения, жесты, мимика были искренними, как у человека, который вообще не думает о том, как выглядит со стороны. Откуда-то Веретьев все про нее знал, а потому был уверен, что ее вообще не волнует степень своей женской привлекательности, которую она, кажется, даже не осознавала.

На мгновение в голове мелькнула шальная мысль запечатать ее рот своим, почувствовать ее губы на вкус, ощутив их шелковистую мягкость, но он не хотел ее напугать, а может быть, не посмел, спинным мозгом чувствуя незримое присутствие Тани. С той вполне могло статься подглядывать из своей палатки, куда она спряталась, лелея боль и женскую обиду. Но он не виноват, он никогда ничего не обещал, наоборот, старался ни на сантиметр не уменьшить разделяющую их дистанцию.

– Ваня спит? – спросил Веретьев, чтобы нарушить висевшую в воздухе неловкую тишину.

– Да, слишком много впечатлений у него сегодня. Да и вообще дети же чувствуют окружающую нервозность. У меня Веня до сих пор перед глазами стоит. Уверена, что и Ванечке это передается. Уснул, как только голова коснулась подушки. Надежда Александровна осталась его караулить. Сказала, что ей в радость.

– Да, она совсем одна осталась после гибели сына. Ей не на кого излить запасы нерастраченной нежности. Внуков нет, а теперь никогда и не будет. Надежда – очень хороший человек. Ты отнесись к ней бережно, ладно?

– Хорошо, только это скорее она относится ко мне бережно, – с нежностью в голосе сказала Ирина. Эта нежность в отношении чужого человека подтверждала, что Веретьев все в ней понял правильно. – И к Ванечке тоже. Ты знаешь, наверное, это очень странно, но я впервые с момента отъезда из дома рада, что все получилось именно так. Что мне пришлось уволиться с работы, без которой я себе жизни не представляла, приехать сюда, в бабушкин дом, в котором я пятнадцать лет не была, проверить себя на выносливость, подарить Ване солнце, лето, запах свежей травы, вот эту первую землянику, которую мы завтра соберем, когда он проснется…

Она тоже заметила землянику. От этого очередного сходства мыслей и чувств Веретьева окинуло волной жара. Эта женщина так ему нравилась, что даже голова кружилась. Он снова посмотрел на ее шевелящиеся губы, которые, кажется, говорили что-то еще, он никак не мог сосредоточиться, чтобы понять, что именно.

– С твоими неприятностями я разберусь, – хрипло сказал он, стараясь отвлечься от разгоравшегося внутри его большого тела желания, которое сейчас было уж совсем некстати. – Вот только тут закончим, и все будет хорошо. Вернешься домой. И на работу свою вернешься, если захочешь.

– Так странно. Отсюда все выглядит совсем по-другому. Вся эта грязь, в которую я окунулась, кажется такой далекой. Есть только смех плещущегося в реке Ванечки, картошка из печки, ваш костер и твои глаза. Ты, кстати, знаешь, что они у тебя цвета виски?

На Веретьева снова накатила волна жара, он стиснул зубы, чтобы не застонать. Господи, ну зачем они сегодня потащились ночевать в этот лес? Неужели ребята не продержались бы вторую ночь без него? Ведь можно же было сейчас оказаться вдвоем в старом пустом доме, который ни за что бы не стал вмешиваться в то волшебное, что происходило между ними, только скрипел половицами, деликатно показывая, что все слышит.

– Здесь страшно, – сказал он, засовывая руки глубоко в карманы штанов и даже сжимая их в кулаки, так сильно ему хотелось взять в ладони ее прекрасное лицо. Нельзя, нельзя. – Впервые за много лет у меня ощущение, что я на войне. На настоящей войне, по сравнению с которой доводы, которыми тебе угрожали, кажутся картонными пугалками. В наши дни не похищают детей, понимаешь? Тебя просто взяли на испуг, а ты ответила нестандартно. Взяла и сбежала. А труп Вениамина реален. И исчезновение Паши тоже. Здесь на болотах что-то происходит, и меня пугает, что ты находишься в самом эпицентре событий. А ты, оказывается, радуешься. Дурочка.

Последнее слово он сказал так нежно, что она даже и не вздумала обидеться.

– Я так правильно сделала, что сбежала. – Ирина тряхнула головой так энергично, что пряди выбились из косичек. – Потому что иначе меня бы сейчас здесь не было. А я, оказывается, совсем не умею без этого всего жить.

Она ткнула рукой в сторону сидящих на лужайке у костра людей и стоящих палаток, но смотрела в глаза Веретьеву неотрывно, пристально. От ее взгляда внутри что-то плавилось, как попавший в грибной суп кусок сыра. Жидкая лава бушевала сейчас в теле Веретьева, клокотала, пытаясь найти выход наружу. Он снова заскрипел зубами.

– Ладно, пошли на боковую, – сказал он, ненавидя себя и сам этот момент, в котором Ирина была так близко, что только руку протяни. Но как раз протянуть руку сейчас было невозможно. – Никто не знает, что нас ждет завтра, поэтому тебе нужно хорошенько выспаться.

– А ты совсем не будешь спать? – спросила она. – Всю ночь?

– Совсем. Но это не проблема. Я спокойно переношу вынужденный недосып. Тем более что прошлой ночью я отлично выспался. Завтра доберу остальное. Иди спать и ни о чем не беспокойся. Вам с Ваней этой ночью точно ничего не угрожает.

– Я знаю, – сказала Ирина и вдруг погладила его по щеке.

Пальцы у нее были прохладные, легкие, словно крылышки бабочки. Он даже задохнулся от этого прикосновения. У костра с грохотом что-то упало. Веретьев повернулся и увидел Таню, снимавшую с рогатины над костром большое ведро, в котором на ужин кипятили чай. Ведро валялось в огне, его лизали языки пламени, отражавшиеся и в Таниных глазах. Если бы это было возможно, то под этим взглядом Веретьев имел все шансы превратиться в пепел.

Сосны шумели над головой, пахло смолой и немного земляникой, той самой земляникой, которую поутру Ирина намеревалась собирать вместе с сынишкой. При мысли об Ирине Веретьев невольно улыбнулся. Ночной летний воздух был светло-серым от так и не спустившегося сумрака. Ничего удивительного, белые ночи. В воздухе вилась тонкая струйка чуть горьковатого сигаретного дыма, это курил лежащий рядом с Веретьевым Женька.

– Думаешь, придут? – прервал он молчание. – Поэтому меня с собой на дежурство взял?

– Да ничего я не думаю. – Веретьев потянулся, разгоняя кровь по занемевшему от неподвижности телу. Глянул на командирские часы, напоминание о военном прошлом, с которым он не расставался. – Сам посуди, они в последний раз ели утром. Ту еду, что им Глебов принес. Видимо, с чердака они заметили, что я с ним разговаривал, а может, и купаться на речку ходили, а значит, могли из кустов все еще и слышать. Я дурак, конечно, что так глупо подставился.

– Ты не опер. – Женька последний раз затянулся, потушил бычок о землю, аккуратно засунул в лежащий рядом кулек. Они соблюдали правило никогда не мусорить на своих стоянках и собирали все до последней бумажки, чтобы потом увезти на свалку. – Тебя следственным действиям не учили. Но спугнул их действительно ты. Вернее, вообще появление крепкого здорового мужика в деревне, которую они считали полупустой.

– В общем, Веню они зарезали и из дома, где ночевали, быстренько убрались. В соседних деревнях людно, да и при телевизорах все, при радио, а нынче еще и при Интернете, значит, могут знать, как выглядят два беглых зэка, которых полиция ищет. Поэтому в сторону деревень они пойти не могли. И так рисковали, когда к Вене в дом пробирались. Куда они могли деваться? К дороге? Вряд ли, там патрулирование такое, что мышь не проскочит. Остается один путь – на болота. Тем более что вертолеты туда не летают.

– Да, на болотах отсидеться можно, – согласился Женька.

– Ага, только прокормиться нельзя. Им обязательно нужно совершать вылазки за едой. Вот ты бы в их ситуации куда пошел?

Макаров немного подумал, прежде чем ответить.

– В Заднее нельзя. Соблазнительно, конечно, особенно с учетом, что в одном из домов живет молодая баба с ребятенком. Запасы еды у нее есть, а охраны нет. Но у бабы в доме непонятный мужик появился, то есть ты. Да и вообще все настороже. Нет, в Заднее нельзя. Там наверняка полицейская засада могла остаться.

– И в Заполье, где Венин дом, тоже нельзя. Тогда какой остается выход?

– А выход – ночью напасть на наш лагерь, – задумчиво сказал Макаров. – Нас тут, конечно, много – здоровых мужиков. Но ночью все спят, оставив в лучшем случае часового. Да и то вряд ли. Мы ж мирные копатели, а не военизированное подразделение, зачем нам постовые? Но если постовой и есть, то подкрасться вдвоем, перерезать тихо горло – фигня вопрос. Им всего-то и надо – провизию найти. А чего ее искать, если она вон, в ящиках у походной печки лежит. И тушенка, и сгущенка, и супы консервированные. Если повезет, можно все по-тихому забрать, так, чтобы часовой, если он спит, даже и не проснулся.

– Поэтому часовых два, они не спят, и сегодня это мы с тобой, Жень, – заключил Веретьев.

– Какой план, если они все-таки появятся?

– Обезвредить и задержать. Потом полицию вызвать. Пока полиция едет, допросить, малеха с пристрастием, вдруг они знают, где Паша. Потом сдать, так сказать, по описи, чтобы люди вокруг вздохнули спокойно. И вернуться к своим делам, а первым делом – найти все-таки Пашу, черт бы его побрал.

– Саш, ты не сердись на Ольгу. Она просто места себе не находит от тревоги.

– Я и не сержусь, с чего ты взял? – Веретьев в изумлении уставился на Макарова, который, оказывается, мог предположить такую глупость.

– Мы оба с тобой понимаем, что Паши уже нет в живых, но Ольга не может даже допустить такой мысли, поэтому и придумывает всякие небылицы. Пусть. Может, хоть так он для нее подольше останется живым.

– Ты сейчас серьезно?

– Ну да.

– Жень, ты серьезно уверен, что твоего лучшего друга больше нет?

– А ты в этом, можно подумать, не уверен. Паши нет уже третьи сутки, а он не мог по доброй воле оставить ни Ольгу, ни лагерь, ни нас с тобой. Вот так просто исчезнуть и сидеть где-то на болотах, не пытаясь выйти на связь.

– Жень, ты хорошо его знаешь, что могло его заставить так сюда стремиться, именно сюда, на бирюковские болота? Он же меня практически через колено сломал, заставив спланировать эту экспедицию. Что он хотел тут найти?

Макаров ошалело смотрел на своего начальника отряда.

– Саш, ты что, правда думаешь, что он завлек нас сюда из какого-то личного корыстного интереса, а потом просто бросил? Я уж молчу о том, что этого просто не могло быть и за такие предположения морду бьют. Я только обращу твое внимание, что это просто нелогично. Если он намеренно заставил весь отряд прийти сюда, на болота, значит, мы все были ему зачем-то тут нужны. И почему тогда он исчез на третий день? Чтобы мы его искали и все здесь утопли на хрен?

– Тихо!

– Да пошел ты. Еще останавливает он меня…

– Тихо! Тсс-с-с…

Веретьев приложил палец к губам и сильно дернул Макарова за руку, призывая замолчать. Тот наконец понял, что распоряжение относилось вовсе не к прекращению неприятных речей, а к чему-то другому, послушно закрыл рот и настороженно прислушался. Где-то вдалеке прокричала болотная сова, и снова стало тихо.

– Показалось. – Веретьев выдохнул, немного расслабившись. – Вот что, друг Жека, кончаем базарить. На звук голоса они ни за что не выйдут. Давай так, я останусь здесь, у костра, притворюсь спящим, а ты спрячься за палатками, чтобы тебя вообще видно не было. Только не усни.

– Я не ребенок, – чуть напряженно сказал Макаров. – В засадах сиживать приходилось. У меня, конечно, за спиной спецназа нету, но кое-чему меня тоже обучали.

Веретьев досадливо поморщился. Не было сейчас времени на пустые обиды, совсем не было. Он просто хлопнул Женьку по плечу и жестом отправил к палаткам, а сам повернулся на бок, устраиваясь удобнее на походной подстилке. Он специально лег лицом к огню, спиной к окружающему миру, стараясь, чтобы его поза выглядела максимально беззащитной. Уснуть Веретьев не боялся, знал, что это просто невозможно.

Внешне он казался совершенно расслабленным. Лежит себе человек у костра, спит беззаботно. То ли разиня-дежурный, забивший на вахту, то ли просто перепивший с вечера мужик, не сумевший дойти до палатки. Откуда ж врагам знать, что поисковики его отряда ни капли в рот не берут, поскольку во время экспедиции действует строжайший сухой закон.

Внутри он был как сжатая донельзя пружина, готовый в любой момент вскочить на ноги, полностью готовый к битве. Все органы чувств сейчас работали на пределе: слух, обоняние и даже какое-то особое внутреннее чутье, позволяющее, к примеру, знать, что в палатке поблизости сейчас не спит Ирина, ворочается с боку на бок, вылезает из спальника, чтобы подглядеть в щелочку, мучается – подойти ей к нему или нет.

Подходить к нему сейчас было категорически нельзя. И не потому, что опасно, а потому, что рядом с этой женщиной Веретьев терял способность чутко реагировать на изменения окружающей среды. Будь она рядом, прощай та сосредоточенность, которая концентрировалась сейчас в каждой клеточке его тела. Именно поэтому Веретьев сначала и вел беседу с Макаровым, дожидаясь, чтобы Ирина наконец уснула. Знал, что подойти к нему, когда он не один, она не решится. Именно поэтому он и притворился спящим, пока Ирина не собрала всю свою смелость, чтобы выбраться все-таки из палатки наружу. Потом, все потом.

Какими-то неведомыми внутренними антеннами он воспринимал и ее дыхание, и тяжкое разочарование от того, что он так быстро уснул, и испытываемое ею волнение, связанное не с неведомой, но вполне реальной опасностью, а с ним, Александром Веретьевым, и от этого он сам волновался, как школьник, старательно заботясь о том, чтобы его дыхание не сбивалось, а оставалось ровным, как у человека, который глубоко и безмятежно спит.

Пожалуй, сейчас, в эти минуты, он давал представление, и его роль, главная роль в спектакле одного актера, предназначалась сразу и для круживших где-то поблизости уголовников, и для Ирины, и для Татьяны, которой этой ночью не давала спать нанесенная ей обида.

Отчего-то Веретьев все-таки чувствовал себя виноватым, пусть и без вины. Внутренние локаторы чувствовали всю боль и отчаяние девушки, которая что-то там про него придумала и которой он не мог ничем помочь. Нет большего унижения, чем понимать, что мужчина тебя не любит. Веретьев Таню не любил и даже не хотел, как оно обычно бывает. И понимание этого не могло не оскорблять.

Меньше всего ему бы хотелось, чтобы Танина боль и ревность вылились в чувство ненависти к Ирине. Из этого уж точно не получится ничего хорошего. Наверное, с Таней следовало поговорить, попытаться что-то объяснить, хотя какие тут, к черту, могут быть объяснения.

И все-таки пускать ситуацию на самотек было не по-мужски. Решено, завтра они свернут лагерь, он отправит кого-то из ребят домой, остальных разместит в деревне и серьезно поговорит с Таней. Пожалуй, будет лучше, если она тоже уедет, хотя отсутствие в отряде медика – это нехорошо, неправильно. Если Паша жив, то бог знает, в каком состоянии они его найдут. Если погиб, то помощь квалифицированной медсестры может оказаться нелишней Ольге. Да и Надежда Александровна – человек уже пожилой. Кто знает, что может случиться.

Пожалуй, впервые за все годы экспедиций Веретьев вдруг почувствовал всю тяжесть того груза ответственности, который он нес за каждого из своих ребят. И за каждую. И именно поэтому он обязан поговорить с Таней. Да, он сделает это завтра и скажет…

Хруст ветки под чьим-то неосторожным шагом он тоже не расслышал, а скорее почувствовал. Ритм веретьевского дыхания оставался все таким же ровным, размеренным, вот только посторонние мысли мгновенно улетучились из головы, освобождая место для самого важного. Враг, намерения которого он вычислил, которого ждал, пришел.

За деревьями, шагах в десяти от края поляны и шагах в пятидесяти от лежащего на земле Веретьева, прятались два человека. Ветер дул именно с той стороны, поэтому Александр, как зверь, чувствовал запах дешевого табака и немытого мужского тела. Люди шептались, о чем-то договариваясь между собой. Решали, как лучше действовать, чтобы ликвидировать лежащего на земле человека, не привлекая ничьего внимания.

На мгновение Веретьев представил, как действовал бы сейчас, будь он на месте нападавших. Сначала прикончил того, кто лежит на земле, затем заглянул в палатку с красным крестом (Таня обязательно настаивала, чтобы передвижной медпункт был обозначен по всем канонам), прирезал девушку, которая не успела бы даже подать голос, забрал то, что представляло интерес. Затем аккуратно заглянул бы в другие палатки, оценил количество спящих мужчин, готовых вскочить по внезапно поднятой тревоге, и еще двух женщин с маленьким ребенком, способных в случае чего эту самую тревогу поднять. Да, от женщин с ребенком он бы, пожалуй, избавился, потому что они спят более чутко. А уже потом принялся бы перетаскивать в лес ящики с продовольствием.

Тьфу ты, черт. Что за дурацкие мысли в голову лезут. Да никогда бы в жизни Александр Веретьев не оказался бы на их месте и не поднял бы руку на беззащитных людей. В той, прошлой жизни ему случалось убивать, но тогда вокруг были враги, готовые в противном случае убить его самого. Там была война, а сейчас мир, и даже в самых кошмарных снах Веретьеву никогда не снилось, что он убийца.

Ветви кустов пришли в движение, значит, противник принял решение и сейчас нападет. Интересно, заметил ли их уже Макаров? Скорее всего, да, потому что Женька действительно хороший опер. Что ж, это значит, что совсем скоро все закончится. Легкий шорох, какой оставляют быстрые шаги по траве, колыхание воздуха вокруг…

К весу прыгнувшего на него тела Веретьев был внутренне готов, принял его на себя, выставляя блок, чтобы обезопасить шею, а заодно перехватить руку с зажатым в ней ножом, перекинул это тело через себя, практически к самому костру, перекувыркнулся сверху.

Кричать Женьке было нельзя, чтобы не перебудить весь лагерь. Нельзя подставлять неопытных парней под опасность, особенно женщин нельзя. А потому надо справляться самим, вдвоем. Краем глаза он видел метнувшуюся из кустов вторую фигуру и бросившегося к ней наперерез Женьку и тут же сосредоточился на своем противнике, который отчаянно сопел, пытаясь отбить захват, вырваться, но тоже не орал. Понятно, ему пришедшее на помощь к врагу подкрепление совсем ни к чему.

Судя по всему, человек, с которым он сейчас боролся, был уверен, что справится. Наивный. При неровном ночном свете Веретьев видел его лицо – осунувшееся, небритое лицо с запавшими глазами, в которых не было ничего человеческого. Мужику было лет сорок, может, чуть больше. Значит, это тот, кто постарше, ради которого и прилетел в лагерь вертолет, чтобы осуществить побег. Алексей Шевелев, осужденный за убийство жены. Тот, второй, доставшийся на Женькину долю, значит, Игорь Беспалов, совершивший вооруженный налет на магазин. Ну ладно. Как говорится, будем знакомы.

Доносящееся снизу пыхтение Веретьеву вдруг надоело, он ловко применил еще один прием, в результате которого рука, держащая нож, оказалась прямо в костре. Пальцы непроизвольно разжались, оставляя оружие огню, и преступник отдернул руку, негромко матерясь сквозь зубы. Веретьев перевернул его лицом к земле, завернул руки и сел сверху.

– Тихо, я сказал. Не рыпайся.

Вытащив из штанов ремень, он неловко стянул поверженному противнику руки и обвел глазами поляну. Женька и Беспалов боролись неподалеку от палаток. Преступник вдруг ловко вывернулся, вскочил на ноги, бросил Женьке в лицо горсть земли, отпрыгнул в сторону, развернулся, достав из кармана пистолет, навел его на Макарова. Стоящий на коленях Женька тер руками глаза, и его совершенно точно нужно было спасать. Веретьев быстро ощупал лежащего на земле Шевелева. Нет, второго пистолета не было.

– Встанешь – вернусь и сломаю шею, – тихо сказал он и тоже вскочил, прыгнул через костер, перекатился, делая подсечку, сбивая с ног Беспалова.

Тот начал падать и одновременно стрелять. Черт-черт-черт, сейчас перебудит весь лагерь. Главное, чтобы под пули не выскочили женщины. Движения были заученными и четкими. Сейчас Веретьев «работал», действуя исключительно на инстинктах. Был не человеком, а машиной. Все, чему его когда-то учили, всплывало даже не в памяти, а в четких движениях рук, ног, головы, каждой мышцы тела.

Раз – и пистолет, выбитый из руки, отлетел куда-то в сторону. Два – и преступник снова лежит на земле. Три – и он полностью обездвижен. Из остальных палаток уже выскакивали разбуженные парни, спросонья пытавшиеся понять, что здесь происходит.

– Погоди, у меня наручники есть. – К командиру подбежал отплевавшийся от земли Макаров, ловко защелкнул браслеты на запястьях отчаянно ругающегося Беспалова. – Все, этот готов.

Веретьев повернулся к оставленному им Шевелеву. Тот, явно не оценив угрозы, пытался со связанными руками подняться на ноги. Впрочем, внимание Веретьева привлек не он, а Таня. Она стояла у медицинской палатки и целилась из пистолета, а мишенью была выскочившая на шум Ирина.

– Таня, стой. Не сходи с ума. Положи пистолет. Он заряжен, – тихо сказал Веретьев, делая знак всем остальным не двигаться.

До девушки было всего несколько шагов, и Веретьев видел яростный блеск ее безумных глаз.

В голове мелькнул мгновенный расчет действий: прыжок, подсечка, захват руки, чтобы выпущенная пуля в случае чего ушла в небо. Но его словно парализовало оттого, что от точности этого расчета и его, веретьевских, умений, кажется, сейчас зависела Ирина жизнь.

Нет, прыгать нельзя. Она слишком близко к Ирине, если успеет выстрелить, то почти в упор. Пальцы на рукоятке пистолета побелели.

– Таня, – голос звучал вкрадчиво, – посмотри на меня. Я сейчас подойду и тебя обниму. Хорошо? Ты очень напугалась, и я тебя успокою. Посмотри на меня, Таня. Та-а-а-аня.

Девушка повернула голову и подняла на Веретьева полные муки глаза. Пистолет в ее руке дрожал.

«Отпрыгни в сторону, спасайся», – мысленно приказал Веретьев Ирине, но она стояла неподвижно, словно загипнотизированная смотрящим на нее черным зрачком пистолетного дула.

– Иди ко мне, моя хорошая. – Веретьев протянул руку, словно приглашая Таню на танец. Та сделала шаг в его сторону, но тут Шевелев все-таки сумел подняться на ноги и побежал. Никто из поисковиков даже не пошевелился, словно замерев от разворачивающейся перед ними картины.

– Игнат, Женя, – коротко приказал Веретьев и снова уставился в глаза Тане.

Впрочем, секунды, на которую он отвлекся, было достаточно, чтобы потерять наметившуюся между ними связь. На лице Тани мелькнуло отчаяние, она вздернула подбородок, повернулась и выстрелила.