Глава 2

Веретьев проснулся оттого, что дождь лупил по брезентовому верху палатки. Вообще-то к летним дождям им было не привыкать. Они были обязательной частью каждой экспедиции и особого вреда не доставляли. Лагерь всегда разбивали на некотором возвышении. Сколачивали деревянный настил, который покрывали лапником, а уже сверху ставили палатки – основательные, десятиместные, прочные. На них никогда не экономили, впрочем, как и на другой походной амуниции.

Внутри каждой палатки ставилась печка, потому что погода в июне бывала разной, и в дождь с печкой все просыхало гораздо быстрее. Отдельная небольшая палатка – для продуктов – разбивалась у основного кострища. Того самого, где собирались вечерами и где огонь поддерживался круглосуточно. У огня сидели дежурные.

Это правило – дежурить по ночам и выставлять дозорных – Веретьев ввел еще в самом начале своей работы командиром поискового отряда. Он и сам не знал, от кого может потребоваться защита двадцати взрослым мужикам, но предпочитал не рисковать. Пару раз в их лагерь наведывались медведи, один раз пришли на разборки пьяные местные жители, вот, пожалуй, и все внештатные ситуации, в которые попадал за десяток лет экспедиций поисковый отряд Александра Веретьева. И тем не менее правило круглосуточного дежурства он не отменял.

Поисковой работой он увлекался еще в годы службы. Просто тогда получалось принять участие максимум в одной экспедиции в год, во время отпуска, и, конечно, не в ранге командира. Когда он уволился и только-только привыкал к гражданской жизни, к существованию в условиях не войны, но чего-то очень похожего, потому что бизнес в нашей стране трудно считать занятием сугубо мирным, он сколотил свой отряд, потому что военизированная форма одежды, палатки под открытым небом, запах дыма от костра словно возвращали его в прошлое, в котором он чувствовал себя уверенно, в отличие от настоящего, где ему пока приходилось туго.

Как-то он вычитал в Интернете, что стать настоящим поисковиком можно один раз и на всю оставшуюся жизнь. Мол, можно начать курить, а потом бросить, а вот с поисковой работой так не получится. Курить Веретьев действительно давно перестал, это был просто-напросто один из вызовов, которые он периодически бросал сам себе, за неимением более подходящих противников. А поисковым экспедициям посвящал все свое свободное время, особенно коротким летом, когда белые ночи позволяли копать часов десять-двенадцать подряд.

Начальник и старый друг, вместе с которым Веретьев работал, про увлечение знал и ничего не имел против. Считал, что каждый сходит с ума по-своему. Каждый июнь он беспрекословно отпускал своего зама и правую руку на целый месяц кормить комаров. И спонсировал существование отряда, который, конечно же, оформлял всевозможные гранты, но без финансовой поддержки вряд ли мог проводить экспедиции с подобным уровнем комфорта.

Свои свободные деньги, равно как и все свое свободное время, Веретьев вкладывал в отряд тоже. Впрочем, увлечение сжирало не только деньги и время, но и личную жизнь. Ни одна девушка не могла смириться с тем, что сразу после того, как сходит снег, Веретьев проводит в лесу все выходные. И казавшиеся бесконечными июни тоже не мог вытерпеть никто, и отсутствие нормального отпуска где-нибудь на побережье теплого моря, и заваленную амуницией кладовку в квартире, и вечные разговоры о форме черепов, о найденных останках, касках и значках, поиске родственников погибших и всем прочем, чем поисковый отряд занимался круглогодично. Даже зимой. Когда не было возможности выезжать в леса, они копали в Интернете и в архивах. Большинству женщин это было скучно.

Нет, в их отряде, конечно, женщины были. Одна – бессменная повариха Оля, которая всегда знала ответы на самые неожиданные вопросы. К примеру, сколько какао-порошка нужно всыпать в ведро воды? Достаточно ли четыре пачки риса на то же самое ведро воды, но с другим результатом? И надо ли кипятить заварку? Оля ездила в экспедиции вместе с мужем и вот уже десять лет подряд отмечала в лесу свои дни рождения. На костре жарились шашлыки, пелись песни под гитару, доставались заранее припрятанные в рюкзаках подарки, и все были совершенно счастливы, начиная с самой именинницы.

Вторая женщина – медсестра Таня – ездила с ними уже третий год подряд, и Веретьев знал, что лишения походных условий и комариные укусы она терпит из-за него. Таня была в него влюблена, истово, горячо и, к сожалению, безответно. Он и сам не знал, что мешает ему ответить на ее чувство. В иные ночи, когда он был дежурным и не спал, поддерживая огонь в костре, полыхающий за лесом закат вызывал у него острое чувство одиночества, и он уже был готов откинуть полог «медицинской» палатки. Ее разбивали отдельно, там все было готово на случай оказания первой помощи, и Таня ночевала там в одиночестве, каждый вечер бросая на Веретьева долгий и многообещающий взгляд перед тем, как задернуть полог.

Третьей дамой была Надя, Надежда Александровна, суровая женщина лет шестидесяти, пришедшая в отряд после того, как погиб ее единственный сын Костик, участвовавший в поисковых экспедициях лет пять, не меньше. Погиб он зимой, нарвался на нож пьяного хулигана, когда полез защищать девушку, к которой тот приставал. После смерти Костика над Надеждой Александровной поисковики взяли шефство, и летом она отправлялась в лес вместе с ними, отказываясь от «женских» обязанностей типа стирки и приготовления пищи, но копая наравне с мужчинами. Она и жила в мужской палатке, наотрез отказываясь переселиться к Тане в «медсанбат», а Таня и не настаивала, видимо не до конца утратив надежду на ночные посещения Александра Веретьева. Он и сам хотел бы знать, что именно его удерживало. Дома его никто не ждал.

Точно так же он не мог ответить на вопрос, что привлекает его в этой тяжелой работе, год за годом, шаг за шагом, пролесок за пролеском возвращающей к смерти. На данный момент он считался одним из лучших в их регионе специалистов по военно-историческому поиску и одним из лучших руководителей поискового отряда в России. Впрочем, не к славе он стремился, а лишь к тому, чтобы стать тем человеком, которому земля станет отдавать свои страшные тайны.

Он так и объяснял всем желающим влиться в поисковое движение. Если вы хотите в экспедицию не по прихоти, не для того, чтобы проверить свою силу духа, не для красивых фотографий в «Инстаграм» (этого Веретьев совсем не терпел), а по призванию, то вам придется пахать и пахать, тащить рюкзаки с тяжелой амуницией по жаре, спать под дождем, копать по колено в грязи, тратить на свое дело все имеющиеся ресурсы: материальные, физические, временные, моральные. А если не готовы тратить, то сидите дома.

Сегодня его отряд был проверен временем и состоял только из самых надежных и верных людей. Тех, кто никому ничего не был должен и отправлялся в экспедиции по зову своего сердца. Тех, кто понимал, что ему ничего не должны, а потому думать о транспорте, еде, палатках, саперных лопатках, запасе воды и всем необходимом они будут все вместе и отвечать за малейшую оплошность тоже все вместе, потому что в их деле фраза «один за всех и все за одного» не была глупым книжным девизом.

За годы совместных вылазок давным-давно отсеялись те, кто считал, что их обязаны кормить, возить, развлекать, а главное – жалеть в случае стертых ног или сорванных ногтей. Те, кто мечтал нажиться на продаже найденных наград или других военных трофеев. Таких они изгоняли из отряда безжалостно, и не было им обратной дороги.

В поисковом отряде Александра Веретьева царила жесткая дисциплина и единоначалие. Его авторитет, авторитет командира, был непререкаем, и никто не смел его ослушаться. Да это и в голову никому не приходило. Примерно половину его отряда составляли бывшие кадровые военные. Им так было проще – подчиняться чужому решению и жить по правилам и строгому распорядку.

Металлодетекторы – качественные поисковые приборы, упаси господь, не китайские, закупались централизованно, на эти цели Веретьев выделял свои собственные средства. Палатки, печи, прочее снаряжение обеспечивали за счет грантов, которые оформляли ежегодно и каждый год выигрывали, потому что отряд имел отличную репутацию. За документы, в первую очередь финансовые, как раз отвечала Надежда Александровна, в прошлой жизни трудившаяся главбухом крупного предприятия.

Качественными радиостанциями отряд снабжал начальник Веретьева, бизнесмен Феодосий Лаврецкий, меняющий их по мере надобности. Хорошие средства связи не были пустой блажью, только первейшим вопросом безопасности в лесу. И без запаса новеньких раций и батареек к ним веретьевский отряд из дому не выдвигался. Фляжки, котелки, кружки, ножи, ложки, спальники и прочую «мелочовку» каждый обеспечивал себе сам, и наличие всего необходимого Веретьев проверял собственноручно перед выездом в экспедицию у каждого члена отряда. Они уходили в лес, чтобы вернуться оттуда живыми и здоровыми, и за каждого из своих парней (и дам, конечно, куда же без них) Александр нес полную личную ответственность.

Он же отвечал и за маршрут экспедиции, заранее проложенный на подробной карте того района, в который им в этот раз предстояло отправиться. На полноприводных джипах они добирались до той максимальной точки, до которой можно было доехать в принципе. Дальше оставляли машины и шли пешком, углубляясь в лес или, как в этом году, на болото. Примерно в центре того круга, который они планировали обследовать, разбивался лагерь, откуда каждое утро копатели расходились по заранее разбитым квадратам.

Вечером все возвращались к биваку, чтобы поесть, простирать и просушить одежду, а затем до вечера сидеть и чистить гнутые котелки, ржавые бритвы, портсигары, мундштуки в поисках чуть заметных инициалов, перебирать гильзы, снова и снова просеивать землю в поисках человеческих костей и брать в руки человеческие останки, делая это без брезгливости, а лишь с огромным уважением и почтением к памяти павших героев.

Уже после девяти вечера был совместный чай и песни под гитару и бесконечные неспешные разговоры, которые могли вести только свои. Не поздно, максимум в одиннадцать, все расходились спать, чтобы снова встать в шесть утра и после тарелки походной каши опять выдвинуться в нужный квадрат и начать все сначала. Почему-то только здесь, в этой изо дня в день повторяющейся круговерти однообразных действий, Александр Веретьев чувствовал, что живет по-настоящему.

Он повернулся на другой бок и закрыл глаза, но сон не возвращался, словно отгоняемый дождем, стучащим по брезентовой крыше палатки. Бессонницей Веретьев страдал с армии, причем, как и положено давнему врагу, вела она себя подло и непредсказуемо. Он мог месяцами засыпать как убитый, только коснувшись головой подушки, а потом без всяких на то видимых причин маяться без сна несколько ночей подряд, а днем работать с чумной головой и глазами, в которые словно насыпали песка.

Надо отдать зловредной напасти должное, раньше она никогда не нападала во время экспедиций. То ли свежий воздух, то ли физически тяжелая работа, то ли отключение мозга от рабочих проблем и полное погружение в любимое дело приводили к тому, что Александр прекрасно высыпался в своей палатке, несмотря на храпящих и сопящих в непосредственной близости пятерых здоровенных мужиков. Еще и поэтому из леса он всегда возвращался чувствуя себя отдохнувшим и полным сил.

Но не в этот раз. Вот уже вторую ночь он просыпался словно от толчка и потом вертелся до утра, стараясь не разбудить парней своим ворочаньем и сбившимся дыханием. И если сегодня его разбудил шум дождя, то чем было вызвано вчерашнее пробуждение, Веретьев даже не догадывался. Тихо было вокруг. Все как он любил.

И тем не менее на душе было неспокойно. Конечно, экспедиция в этом году была особенной. Впервые они копали не в лесу, а на болоте, и это обстоятельство заставило Веретьева провести над картами нужного района в три раза больше времени, чем обычно. Он чувствовал себя в ответе за жизнь и здоровье доверившихся ему людей, а на болоте каждый шаг в сторону от намеченной тропы в прямом смысле слова вел к гибели.

Наверное, он бы ни за что не решился пуститься в подобную авантюру, если бы не Паша. Павел Головин был одним из самых старых членов их поискового отряда, бок о бок они копали уже почти десять лет, и именно Паша первым выдвинул, а потом и отстоял идею снарядить этим летом экспедицию в бирюковские болота.

Обоснование было веским. Здесь, неподалеку от деревни Бирюково, которая по трассе располагалась всего-то в тридцати километрах от Соловьево, а напрямки, через болота, и того ближе, в сорок первом – сорок четвертом годах проходил знаменитый бирюковский рубеж. Это было единственное в их регионе место, которое по-настоящему затронула Великая Отечественная война. Немецкое командование поставило задачу: именно здесь, в районе Бирюково, соединить немецкие и финские войска и таким образом замкнуть второе кольцо блокады вокруг Ленинграда, а затем перерезать Северную железную дорогу и перекрыть связь с Мурманском и Архангельском, откуда морем приходила помощь от союзников. Почти три года советские войска держали здесь оборону и трижды здесь протекали кровопролитные бои, память о которых хранила здешняя земля. И в лесах, и на болоте.

– Ты ж пойми, это сфагновые торфяные болота, – в запале объяснял Веретьеву Паша. – А в них лучше всего сохраняются останки. Понимаешь? Торф служит отличным консервантом, не позволяя органике разлагаться. Ну, и доступа кислорода нет, а значит, процессы окисления и разложения замедляются в несколько раз. Так что там и кости в лучшем состоянии, да и предметы тоже. Хоть смертные медальоны, хоть архивные документы. Сашка, ты пойми, мы оттуда столько материала привезем, сколько нам ни одна экспедиция никогда не давала.

Логика в Пашкиных словах, несомненно, была, поэтому, взвесив все за и против, Веретьев и решил рискнуть. Амуницию в этот раз готовили гораздо серьезнее, чем обычно. Палаточный лагерь разбили на кромке леса, чтобы хотя бы ночью ощущать под ногами земную твердь, а не вязкую топь болот.

За первые три дня раскопок никаких ЧП не произошло, а первые ценные находки уже были, так что внутреннее напряжение, которое не отпускало Веретьева с того момента, как они разбили лагерь, начало постепенно сходить на нет. И вот поди ж ты, сна ни в одном глазу.

Кряхтя, как почтенный старик, Александр спустил ноги с койки, натянул резиновые сапоги, с которыми, казалось, успел сродниться на эти несколько дней, накинул непромокаемую куртку и нырнул под стоящий стеной дождь. Сквозь его отвесные струи даже было плохо видно костер, естественно погасший. Интересно, а дежурный где? Если выяснится, что спрятался от дождя в одной из палаток, завтра не избежать разноса за столь вопиющее нарушение дисциплины.

Но нет, из-за водной пелены слышались еле уловимые голоса. Дежурный, а им сегодня был как раз Паша Головин, разговаривал с кем-то, кому тоже почему-то не спалось. Дождь заглушал голоса, Веретьев почти по щиколотку проваливался в хлюпающую под ногами жижу. При первом же дожде близость болота давала о себе знать самым недвусмысленным образом.

– Привет, полуночники, чего не спится?

Вынырнувший из дождя Веретьев напугал собеседников. Правда, сделанный из крутого теста Паша только сжал зубы, играя скулами, а вот собеседник его ощутимо вздрогнул, отчего с его капюшона сорвались дождевые капли, потекли по лицу.

– Фу-у-у, Александр Викторович, напугали.

Веретьев рассмеялся забавному пацаньему испугу. Собеседником Пашки был Ленчик, Леня Шахматов, двадцатилетний парнишка, отправившийся с поисковым отрядом Веретьева всего во второй раз. По сути, даже членом отряда он еще не был, потому что не прошел процедуры посвящения в поисковики. Для этого полагалось минимум три сезона побегать в подмастерьях, поделать всю черновую работу, куда входило и мытье посуды, и только после этого получить гордое звание члена военно-исторического отряда.

Парнишка Веретьеву нравился. Он был любознательным, трудолюбивым, не ныл и не жаловался, нехитрые правила поведения в суровом мужском коллективе понял и принял сразу, дисциплину поддерживал, в конфликты не встревал. Хороший был парнишка, дельный.

– Чего обсуждаете? – Дождь, казалось, начал стихать. Еще минут десять, и можно будет разжечь костер, чтобы потом уже с чистой совестью снова попробовать уснуть.

Про себя Веретьев уже решил, что если уснуть не получится, то он, пожалуй, подменит Головина, отпустив того спать. Чего вдвоем бодрствовать зазря? Хотя в их случае, получается, втроем.

– Да вот, Ленчик штуку одну сегодня нашел, решил посоветоваться.

– Это правильно. – Веретьев помнил, как в прошлом году сам проводил инструктаж с молодым студентом-историком, рвущимся в поисковики. Мол, перед тем как что-то рассортировать, а уж тем более выкинуть как не представляющее интерес, покажи старшим товарищам, потому что в экспедиции каждая мелочь имеет значение. – Что нашел-то, Ленчик? Медальон? Гильзу? Или документ?

– Кусок ткани. Мне непонятно, как он мог сохраниться? Тут же вода кругом. Сгнить все должно было к чертовой матери.

– Да в том-то и дело, что не должно, – засмеялся Веретьев. – Мне это полгода назад Паша вон объяснил, а потом я и сам кучу литературы прочитал на эту тему. Погибших в болотах еще называют «болотными людьми». Из-за кислой среды, создаваемой сфагновыми мхами, низкой температуры, а также отсутствия кислорода у них прекрасно сохраняются мягкие ткани, так что трупы выглядят нетронутыми даже через десятки лет. Вот только скелет, как правило, отсутствует, потому что кости в кислотной среде растворяются. Так что найти останки солдат в полном обмундировании мы очень даже можем. И основная наша задача – их сфотографировать, потому что, попадая на воздух, они начинают разлагаться очень быстро. А так эффект естественного бальзамирования получается. И на одежду он распространяется тоже.

Услышав про бальзамирование и возможную «встречу» с телами болотных людей, Ленчик взбледнул, это даже через дождь было видно.

Сглотнув, он мотнул головой:

– Да в том-то и дело, что не может это к нашей теме относиться. Не солдатское это обмундирование.

– А какое?

– Откуда я знаю, но ткань джинсовая.

Он достал из-за пазухи полиэтиленовый пакет, в котором болталось что-то темное. То ли мокрое, то ли грязное.

– Я вообще не хотел брать, потому что в войну джинсов точно не было, а потом вспомнил, как вы учили, что любая мелочь может иметь значение, и взял. При всех постеснялся спросить, чтобы на смех не подняли. Вот, дождался, пока все спать лягут, чтобы с Павлом Евгеньевичем посоветоваться. Да уснул малеха. От дождя только проснулся.

– Вот и я от дождя проснулся, – кивнул Веретьев. – Ты, Лень, молодец, все правильно сделал. И за спрос у нас никогда ни над кем не смеются, потому что спросить – это лучший способ что-то узнать. Конечно, твоя находка к нашим делам никакого отношения не имеет. Тут места жилые. Мог кто-то из местных в болоте утонуть.

Он снова увидел, как изменилось лицо мальчишки, и решил его пожалеть.

– Ну, или куртку утопить. Ладно, беги спать и не забудь вещи развесить у печки, чтобы до утра просохли.

– А с этим что делать? – В руках Ленька по-прежнему держал пакет с лоскутом ткани. И обесценивать уж его находку совсем Веретьеву не хотелось.

– А это я утром посмотрю. При свете дня.

Мальчишка вприпрыжку убежал в свою палатку, то ли расстроенный, что сделанное им «открытие» оказалось неважным, то ли радуясь, что не обнаружил ничего более страшного.

Веретьев повернулся к Пашке, бормочущему что-то себе под нос.

– Ты чего?

– Да говорю, что странно это все. Я ведь родом из этих мест. Никогда тут у нас на болотах никто не тонул. По крайней мере, на моей памяти. Нас в детстве единственным утопленником пугали – Васяткой Прохоровым. Так не было у того никаких джинсов. Какие джинсы в глухой деревне в середине восьмидесятых? Нас родители стращали Васяткой, ужасов нагоняли, запрещая на болото ходить, но ни про каких утопленников базара не было.

Голос его звучал как-то странно, если бы Веретьев хуже знал своего друга, то, пожалуй, сказал бы, что говорил Паша неискренне.

– А вы ходили? На болота? – поддел его Веретьев.

– А как же. Манило нас сюда со страшной силой. Я ж с детства помню, сколько тут гильз можно было найти, котелков солдатских. А как-то раз мы с друганом моим, Юркой, даже гранату нашли. Хорошо, что без чеки и запала. Притащили ее домой, мать с бабкой чуть в обморок не упали. Всыпали нам тогда обоим по первое число. Меня отец веником отхлестал, так еще ничего, а Юрку – ремнем с солдатской пряжкой, дедовым, неделю потом сидеть не мог.

– То есть ты на этой экспедиции настоял, потому что тебя с детства сюда влекло? – Веретьев улыбнулся, но по-доброму, без издевки.

– Так все мы родом из детства, сам знаешь, – немного смущенно ответил Головин. – Наверное, вот этот интерес к поисковой работе действительно тогда зародился. Это было очень интересно – отнимать у земли ее давно забытые тайны. Будоражило кровь как настоящее приключение. Вот считай, что в этом году я свой гештальт и закрою.

– Из отряда уйдешь?

– Нет, отряд – это навсегда, ты ж понимаешь. Но считать, что большое дело я в своей жизни завершил, буду. По всем счетам заплатил, все долги закрыл. И свои, и чужие. Вот так-то.

– Ну, пока мы живы, мы новые долги копим. – Веретьев пожал плечами. – Это я тебе точно говорю, Паш, ибо много над этим думал. Ладно, хотел тебя сменить, но лучше спать пойду.

Вернувшись в палатку, где по-прежнему на разные голоса всхрапывали, сопели и даже постанывали во сне его верные соратники, Веретьев пристроил сушить к печке куртку, скинул сапоги, влез в свой спальник и через минуту уже крепко спал. На сегодня бессонница покинула поле боя, оставив победу противнику.

Следующее утро встретило таким ясным небом, что оно невольно заставляло сомневаться в том, что у природы вообще есть такое явление, как проливной дождь. Веретьев проснулся, как обычно, в пять утра и чувствовал себя абсолютно выспавшимся, чему не мог не радоваться. Все-таки в экспедиции даже бессонница становилась не такой злобной, и ночной ее визит не привел ни к головной боли, ни к чувству полной разбитости в теле. И за это спасибо.

Потихоньку просыпался, умывался, ел свою утреннюю кашу, сваренную на походной печке, лагерь. Бойцы поискового отряда переговаривались тихонько, вполсилы, словно примериваясь к новому дню, чистили зубы, плескались в лужицах болотной, пахнущей торфом воды.

– На речку бы сходить, – мечтательно сказал Ленчик. – Вода, наверное, теплая. Наплавались бы, да и вымылись по-настоящему. Я по карте смотрел, тут недалеко.

– В воскресенье сходим, – пообещал Веретьев. – По традиции объявим банно-постирочный день.

Сегодня была пятница, и Ленчик немного приуныл, но, впрочем, уже скоро снова вернулся к своей привычной улыбке. Этому парню ничего не могло испортить настроения.

– В воскресенье так в воскресенье. Это ж уже послезавтра, – бодро сказал он. – Александр Викторович, а ткань, что я нашел, будете смотреть?

Веретьев тяжело вздохнул. Возиться с бесполезной находкой не хотелось, но он же пообещал. Нельзя заставлять мальчишку сомневаться в слове командира, и исследовательский пыл в нем гасить тоже нельзя. Он и так мало в ком горит.

– Тащи свою тряпицу, – покорно сказал он. – Пока ребята собираются, я посмотрю.

– А завтрак?

– Да я уже позавтракал.

Он поднялся с бревна, на котором сидел, и оглянулся в поисках бака, в котором они мыли посуду.

– Да давай уж, сама вымою, – с показной грубостью мимо прошла Таня, забрала его миску и ложку, слегка коснувшись пальцами руки, словно лаская мимоходом.

Веретьев снова вздохнул. Ну как ей объяснить, что она зря старается?

Таня была симпатичной, ладно скроенной, доброй и веселой. А еще свободной, абсолютно свободной от любых обязательств, а это было для Веретьева важным, потому что на замужних женщин для него было наложено табу. А еще покорной, и, пожалуй, именно в покорности, которая, не скрываясь, выплескивалась из глубины Таниных глаз, и крылось объяснение, почему она не привлекала Веретьева. Ну вот нисколечко не привлекала. Покорность его раздражала.

Ленчик принес пакет с лоскутом ткани, в котором при свете дня действительно угадывалась синяя джинса. Такой цвет назывался «индиго» и, пожалуй, был единственно возможным в Советском Союзе.

Не совсем понимая, зачем он это делает, Александр развернул пакет, натянул всегда лежащие в кармане резиновые перчатки и достал лоскут. Тот начал расползаться прямо в руках. Ну да, ткань долго лежала в толще торфа, а потом при соприкосновении с воздухом начался быстрый процесс гниения. Ничего удивительного.

– Пойдем, покажешь, где ты это нашел. – Веретьев решительно поднялся, махнул рукой Паше Головину, чтобы следовал за ним. Он и сам не знал, какая сила гонит его к месту находки куска старой джинсовой ткани. К Великой Отечественной войне и тому делу, которому они все тут служили, она не могла иметь отношения, и все же.

– А раскопки как же?

– Ребята без нас выдвинутся, потом догоним. Далеко это?

– Нет, во вчерашнем квадрате, метров пятьсот к югу отсюда.

– Ну и лады, быстро управимся. Надежда Александровна, пока не вернемся, вы за старшую.

Пожилая женщина молча кивнула, что поняла и приняла.

Все снаряжение взяли с собой, чтобы в лагерь потом не возвращаться. Шли гуськом, под ногами хлюпало сильнее обычного. Ночной дождь заметно поднял уровень воды, но Веретьев не волновался, судя по карте, до настоящей топи еще довольно далеко.

Шли минут восемь, не больше. Деревья давно уже сменились низкорослыми кустарниками, и впереди уже виднелось ровное пространство, поросшее травой и мхом. Болото.

«Где-то там, на унылой глади этих болот, дьявол в образе человеческом, точно дикий зверь, отлеживался в норе, лелея в сердце ненависть к людям, которые изгнали его из своего общества. Лишь этого не хватало, чтобы усугубить то мрачное, что таилось в голой пустыне, расстилавшейся перед нами», – внезапно вспомнил Веретьев. И улыбнулся даже.

В детстве он очень любил «Записки о Шерлоке Холмсе», и «Собака Баскервилей» была его практически настольной книгой. И фильм, прекрасный советский фильм с Ливановым, Соломиным и Михалковым, любил тоже и сейчас невольно вспоминал знаменитую Гримпенскую трясину, которая не имела ничего общего с той веселенькой и совершенно нежуткой картиной, которая открывалась глазам.

– Вот, под тем кустом. Она из земли торчала, я потянул и оторвал, – говорил между тем Ленчик.

Веретьев и Головин подошли ближе, присели. Под кустом действительно чернела вывороченная земля вперемешку с мхом, как будто недавно тут что-то в спешке закапывали.

– Ты копал? – на всякий случай уточнил Веретьев.

– Нет, конечно.

Александр снова натянул перчатки, наклонился ближе, раздвигая руками влажную, словно сочившуюся землю. Та послушно поддалась под его руками. А ведь и впрямь раскоп свежий.

Веретьев, не глядя, протянул руку, и в нее послушно легла саперная лопатка, протянутая верным Пашей. Он откинул несколько комьев земли и снова принялся разгребать руками, чтобы не повредить ничего из хранимых землей секретов. Это была въевшаяся в кровь привычка, первая заповедь поисковика: «Не повреди».

Еще через минуту пальцы что-то нащупали, Веретьев вгляделся внимательнее и отпрянул. В мокрой яме лежал труп.

– Ч-ч-черт.

Головин пригляделся тоже и длинно присвистнул.

– Ничего себе находочки.

В четыре руки они принялись аккуратно очищать свою страшную находку, и через пару минут стало ясно, что под кустом захоронены не один, а два человека. Кусок синей джинсы, которую вчера вытащил из земли Ленчик, мог принадлежать любому из них. На одном из мужчин была джинсовая куртка, уже распадающаяся на куски, а на втором джинсовые брюки все того же цвета индиго.

– Точно не солдаты, – сказал Головин. – Это мы в какой-то криминал вляпались.

– Причем, судя по всему, недавний. – Веретьев сплюнул, судорожно соображая, что теперь делать.

– Да почему ж недавний? Ты на их одежду посмотри. Джинсы клеш, рубашки с огромными воротниками. Такие с конца семидесятых годов не носят. Нет, скорее всего, это правда кто-то из утопленников, много лет назад погибших. И на прическу глянь, ну чисто как у Битлов. Нет, точно с конца семидесятых они тут лежат. А что сохранились так хорошо, так ты сам говорил, что сфагновые мхи трупы словно бальзамируют.

Веретьев с жалостью смотрел на старого товарища и соратника. Тот был отчего-то бледен. Ну, не от вида трупа же, в самом-то деле.

– Паш, голова дана человеку не только для того, чтобы в нее есть, – сказал он наконец. – Ты сам-то посуди. Здесь до собственно болота еще метров триста как минимум, а уж до топи, в которой тело могло сорок лет пролежать, и того больше. Здесь, под кустами, ничего сорок лет сохраниться не могло. Это во-первых.

– А есть еще и во-вторых?

– Есть. Если сорок лет мумифицированные тела лежали и процесс гниения их не касался, то почему-то именно сейчас ткани начали разлагаться. Возникает вопрос: почему?

– И почему?

– Да из-за соприкосновения с кислородом. Эти два парня действительно, похоже, утонули в конце семидесятых годов. Но кто-то достал их из вечного плена, принес сюда на окраину болота и наспех закопал. Фактически просто присыпал землей. Именно поэтому они и начали так быстро гнить. И, судя по состоянию тел, произошло это совсем недавно. Неделю назад, максимум две. Теперь понимаешь?

Головин смотрел серьезно, потому что действительно понял.

– А зачем кому-то доставать из болота мертвецов сорокалетней давности, тащить их сюда, а потом прятать? – спросил напряженно молчащий до этого Ленчик. – Какой в этом смысл?

– А вот это и вопрос, – задумчиво ответил Веретьев. – И, признаться, ответа на него я не знаю. Впрочем, самое главное не это. Самое главное – понять, что нам с этим теперь делать?

– Полицию вызывать? – Предположение Ленчика звучало робко, видимо, потому, что парень и сам понимал его очевидную глупость.

– И говорить, что в ходе поисковой экспедиции мы нашли тела двух мужчин в одежде сорокалетней давности и считаем, что их недавно кто-то перезахоронил, а потому нужно срочно отправить сюда оперативную группу, – уточнил Веретьев. – Ты представляешь, как далеко и как надолго нас пошлют? У них нынешних висяков хватает, зачем им старые?

– Тогда, может, их обратно закопать? Если бы я за тот лоскут ткани не потянул, их бы еще сорок лет никто не обнаружил.

– И пройти мимо того факта, что кому-то зачем-то понадобилось переносить этих людей с болот? Нет, братцы, какой-то криминал тут точно есть, я это своей старой солдатской шкурой чувствую. Вот только что делать, пока не знаю.

– Саш, я же тебе говорил, что родом из этих мест. Тут до моей родной деревни напрямки через лесок километра два, не больше. Давай я туда наведаюсь, с местными поговорю, может, кто слышал что. А вечером решение примем, что дальше делать. Они ж до вечера никуда не денутся, – предложил Головин.

– Не денутся, – то ли соглашаясь, то ли сомневаясь, сказал Веретьев. – Вот что, Ленчик. Ты сфотографируй это все тщательно. С разных ракурсов. А ты, Паша, и впрямь в деревню сходи. Только аккуратно. Про находку нашу не распространяйся. Про баню спроси. Мол, у нас поисковый отряд, нам бы банный день завтра устроить, пустит кто из местных или нет. Ну, а заодно и поинтересуйся, что тут у них вообще происходит. Лады?

– Лады. – Головин поднялся с корточек, стянул с рук перчатки, сунул в карман, уверенно повернулся и зашагал в сторону леса.

Было видно, что он и правда хорошо ориентируется в здешних местах. Солнце светило ему в спину, отчего вся его крепкая фигура двигалась словно в окружении золотистого ореола. Веретьев с Ленчиком смотрели ему вслед.

– Ленька, нам не завтра надо, – грубовато сказал Веретьев, повернувшись к студенту. – Нас уже ребята на раскопе заждались, а нам еще туда пилить минут тридцать. Давай снимай, и пойдем.

Ленчик виновато посмотрел на командира отряда и послушно защелкал телефоном, делая снимки. Веретьев же, чтобы не стоять без дела, собрал валяющийся вокруг лапник и ветки деревьев, чтобы хоть как-то закрыть зияющую в земле яму с ее страшным содержимым. В голове он уже прикидывал, кому будет звонить, чтобы сообщить о находке и передать ту информацию, которую обязательно раздобудет Паша Головин. В то, что Паша вернется без информации, он не верил – слишком хорошо того знал.

Сегодняшний день у поисковиков выдался «урожайным». Удалось найти три солдатских медальона, причем в отличном состоянии, несколько штык-ножей, котелок, каску, практически полностью сохранившуюся пилотку со звездочкой посередине и обрывки военного билета. Настроение у ребят было приподнятое, они воодушевленно переговаривались друг с другом, ничуть не жалуясь ни на то, что работать приходилось почти по колено в воде, ни на стоящее высоко солнце, которое сегодня, после ночной грозы, жарило особенно сильно. Вот за такие дни Александр Веретьев и любил поисковую работу, к которой прикипел сердцем и без которой не мыслил себе существования.

Он работал наравне с остальными, как делал всегда, но мысли его нет-нет да и возвращались к странной находке, находящейся примерно в километре отсюда. Кто были эти двое? Как оказались они жертвами трясины, кто помог им сбежать из их страшного плена и почему бросил под первым же кустом, не особо даже стараясь закопать поглубже? Ему казалось, что ответы на эти вопросы очень важны, но не мог даже самому себе объяснить, почему именно так считает.

Пообедали сухим пайком и чаем из термосов. Веретьев то и дело доставал свой спутниковый телефон, проверяя, нет ли звонков от Головина. С того момента, как они расстались на краю болота, прошло уже четыре часа, потом пять. За это время вполне было можно дойти до деревни, поговорить с людьми и присоединиться к остальным. Ну, или хотя бы позвонить.

Конечно, Паша вполне мог быть усажен за стол хлебосольными соседями, чтобы под стопку-другую вспомнить общее детство и общих знакомых. В решении не возвращаться сегодня на болота, а встретиться вечером в лагере с большим объемом информации не было ничего преступного или неправильного, поэтому Веретьев просто старался выбросить мысли о Паше из головы до вечернего сбора за ужином. Старался – и не мог.

Или он с Ольгой милуется, раз уж получилось остаться в лагере наедине. Ну, почти наедине. Не считая Тани.

Мысли привычно съехали на девушку, которая ходила за Веретьевым мягкой пушистой собачонкой, льнувшей к ногам, ластящейся без причины. Может, ответить на ее призыв? Сколько можно существовать без женской ласки?

Веретьев прикинул, что с того момента, как он окончательно расстался со своей предыдущей пассией, работавшей официанткой в одном из их с Феодосием Лаврецким ресторанов, прошло уже три месяца. Для мужчины его возраста большой срок. Он представил внимательные Танины глаза, пухлые губы, нежный изгиб шеи, высокую грудь под вызывающе обтягивающей маечкой и усмехнулся про себя.

Для коллектива, в котором кроме нее самой было еще две женщины – одна шестидесяти лет и вторая с мужем – Таня одевалась слишком вызывающе. Но никто не кинул на нее ни одного двусмысленного взгляда, не позволил ни одного оскорбительного жеста и не отпустил ни одной сальной шутки. Несмотря на то что для этого не было ни малейших оснований, Таня негласно считалась женщиной командира, и это защищало ее от любых поползновений почище пояса верности.

Если бы не этот ее покорный взгляд, можно бы было и приголубить. Но взгляд убивал в Веретьеве малейшую искру желания, равно как и понимание, что из их даже самого мимолетного романа он не вылезет без последствий. Привяжешь ее к себе, потом бросишь, она с горя утопится, и все. Будешь нести на себе вину за безвинно погубленную жизнь до конца своих дней. Нет, на его век простых официанток хватит. Вот вернется из похода и закрутит с кем-нибудь из девчонок. К счастью, среди них много тех, кто готов к легким, необременительным отношениям.

Интересно, и почему Головин не звонит.

Александр снова достал свой телефон и сам набрал номер Паши. Гудки ввинчивались в ухо, но трубку никто не брал. Ну точно, с Ольгой обжимается, не иначе.

Тревога не проходила, и Веретьев дал сигнал сворачиваться на сегодня и выдвигаться в сторону лагеря на час раньше, чем собирался.

– Александр Викторович, так еще только пять часов, – протянул Ленчик разочарованно.

Надежда Александровна смотрела внимательно, остро. Эта женщина умела считывать его состояние, а потому точно знала, что сейчас командира что-то волнует.

– Голова болит, – неуклюже соврал он. И Надежда кинула на него еще более внимательный взгляд, понимая, что Александр врет. Никакая головная боль не могла его заставить отклониться от заранее составленного плана.

– Ладно, ребята, на сегодня действительно все, – громогласно заявила Надежда после того, как он едва заметно кивнул. – У меня тоже голова отваливается. Давление после грозы, наверное. Пошли на базу, буду у Татьяны таблетку просить. А ты, Александр Викторович, молод еще, на погоду реагировать.

– Сорок два, не мальчик, – шутливо ответил он, кивнул еще раз, мол, спасибо. – Ребята, мы с Надеждой Александровной вперед пойдем, головы лечить. А вы собирайте инструмент и догоняйте. Игнат, за старшего.

Игнат Лаврентьев, один из старейших бойцов отряда, кивнул, что понял и принял.

– Случилось что, Санечка? – тихо спросила Надежда, когда они отошли на достаточное расстояние, чтобы их никто не слышал. – Ты весь день сегодня сам не свой.

– Да я и сам не знаю, – признался Веретьев. – Но ощущение внутри какое-то гадостное. В последний раз у меня такое было в тот день, когда мы под минометный обстрел попали.

– В Чечне, да. Ты рассказывал, – вздохнула Надежда. – Но, может, обойдется, с божьей помощью.

Головина в лагере не было. Ольга неспешно готовила у большой походной плиты. Запах гречки с тушенкой разносился далеко за пределы лагеря, и Веретьева вдруг замутило. У него всегда была такая реакция в период острого волнения – сразу начинало тошнить.

– Твой не возвращался? – спросил он у Ольги как можно безразличнее.

Та удивленно посмотрела на него.

– Откуда? Вы же вместе с утра уходили.

– Да, но он потом в деревню пошел. Ту, из которой родом. Ты там, кстати, бывала когда-нибудь?

– Бывала, конечно. Паша, когда предложение сделал, к бабушке меня своей свозил, познакомиться. Родители-то его тогда уже в город перебрались, а бабка до самой смерти в Заднем жила. Пока она жива была, мы каждое лето к ней ездили. То с сенокосом помочь, то картошку выкопать, то просто так, поддержать.

– А большая деревня-то?

– Когда-то была домов на двадцать. Правда, и те вдоль одной улицы стояли. Да потом обезлюдела тут вся округа. Когда мы бабушку хоронили, почитай, только в пяти домах кто-то оставался, да и то на зиму разъезжались. Зимой она уж лет пятнадцать пустая стоит, а летом – кто ж его знает. Может, дачники и приезжают.

– А в соседних деревнях?

– Да так же примерно. На всю округу зимой домов десять топят. А летом, ну, может, семей двадцать-то и живет. Да и то в основном старики и старухи. Чего тут молодым делать, тут ни дорог, ни магазина, ни медпункта. Молодежь предпочитает Турцию да Египет. Таких любителей свежего воздуха и комаров, как мы, немного сейчас найдешь. А ты для чего спрашиваешь-то, Саша?

Веретьеву нужно было подумать. Если округа считалась практически нежилой, а обитали здесь в основном старики да привезенные к ним на каникулы дети, то кто же тогда достал из болота те два трупа и закопал под кустом? Зачем это могло понадобиться кому-то из местных? И почему тогда так долго не возвращался Паша?

– Спрашиваю, потому что пытаюсь понять, куда запропастился твой муж, – честно признался Веретьев. С такими женщинами, как Ольга, нужно всегда говорить прямо, а не юлить. Это он знал точно. – Если в его родной деревне жителей раз-два и обчелся, так не может же он с ними целый день разговаривать.

– Да он и вообще не собирался ни с кем разговаривать. Уж друзей и родни у нас тут точно не осталось.

– Мы два тела нашли, – признался Веретьев. – Непонятных. Не солдаты точно. Судя по одежде, в болоте они утонули лет сорок назад, но вот на воздух их подняли в течение недели, максимум двух. Вот Пашка и отправился местных поспрошать, может, кто что знает.

– В сыщиков играете, мальчики? Поисковой работы вам мало? – Ольга ласково улыбнулась. Было видно, что длительное отсутствие мужа ее нисколечко не взволновало. – Санечка, ты же знаешь Пашу. Он вполне мог решить все окрестные деревни обойти, с него же станется. Вернется он, не переживай.

– Болота кругом, – зачем-то сказал Веретьев, хотя пугать Ольгу в его планы точно не входило.

Она и не испугалась, только засмеялась.

– Саш, он в этих местах вырос. И в детстве сбегать на болота было его самым любимым развлечением. Он мне рассказывал, сколько раз его отец порол за это, но ничего не помогало. Они с другом даже след проложили. Почти в самую трясину. Опытным путем нашли тропку, которая по твердым кочкам вела. Отметили ее колышками и бегали в самую середину топи. Паша говорил, что такой крупной клюквы больше нигде не было, и им все бабки в деревне завидовали. И в кладоискателей они там играли. Так что уж на болоте он сгинуть точно не может.

К вечернему ужину подтянулись в лагерь и остальные члены отряда. В восемь часов вечера все привычно расселись на круглой поляне, по очереди наложив в свои котелки душистой каши и взяв щедро нарезанных ломтей хлеба. Павла по-прежнему не было, и, поглядывая на Ольгу, Веретьев видел, что, пожалуй, и она уже начинает беспокоиться.

– Вот что, – решительно сказал он, дисциплинированно доев свою кашу. В экспедиции нужно было пополнять энергию всеми доступными способами, и позволить себе не есть на почве нервов командир отряда не мог. – Я, пожалуй, прогуляюсь до деревни. Лень, проложи маршрут по карте, пожалуйста. Я в отличие от Головина не местный.

– А можно с тобой? – это робко спросила Таня.

Вот черт, только романтической прогулки ему и не хватало.

– Нет, оставайся в лагере, – ответил Веретьев чуть резче, чем это было необходимо.

Таня тут же покорно повесила голову и отошла в сторону. Черт-черт-черт, черт бы побрал эту ее проклятую покорность.

– Один, что ли, собрался? – сухо уточнила Надежда.

– Леньку возьму, – сдался Веретьев, понимая, что одного его вряд ли отпустят.

Непонятно, что беспокоило ребят больше – исчезновение Головина или нервозность командира, и Веретьев ругал себя за то, что в мирной обстановке утратил привычную невозмутимость, в военную годину не раз спасавшую ему жизнь.

Обрадованный Ленчик быстро доел свою кашу и ринулся снова натягивать сапоги.

– Надежда, – позвал Веретьев.

Пожилая женщина подошла поближе, чтобы никто другой не мог слышать их разговора, кивнула сосредоточенно, мол, слушаю.

– Если Пашка вернется, сразу звони. И это, присмотри тут за Ольгой. Не нравится мне все это.

– Поняла, – коротко ответила Надежда.

Защитный костюм, куртка с капюшоном, резиновые сапоги, спутниковый телефон, карта, нож. Пожалуй, все было готово для того, чтобы двинуться в путь.

– Флягу возьми, – кинул Веретьев Ленчику, по привычке ощупывая парня глазами, правильно ли оделся, все ли взял. – Ребята, мы через час вернемся. За старшего Игнат, Надежда на подхвате. Все, Лень, пошли.

Перед тем как скрыться между деревьями, Веретьев в последний раз обернулся. Все члены отряда занимались своими делами. Кто-то накладывал добавку каши, кто-то шумно пил чай, кто-то развешивал сушиться носки, кто-то разговаривал с родней по телефону. И только три пары глаз тревожно смотрели им вслед.

Татьяна, Надежда, Ольга.