Глава 5. Серебряная катана
День третий
Костер горел синеватым пламенем, почти не дающим тепла. Иамен, белее бумаги, расположился поближе к огню и что-то черкал в своей книжке. Я угрюмо оглядывался по сторонам, надеясь увидеть хоть что-то, где-то — но не видел, понятно, ничего, кроме привычной уже серовато-рыжей равнины.
Иамен поднял голову от своих писаний и спросил:
— Что, герой, оглядываетесь? Ищете очередных ведьм, нуждающихся во спасении?
Я подбросил в костер несколько страниц и, поморщившись, ответил:
— Не надоело обзывать меня героем?
— А кто же вы? Герой и есть.
— Благодарю.
— Это не комплимент, это склад характера.
— Обычный у меня характер.
— По-счастью, нет. Если бы все были героями, не понадобилось бы и Тирфинга.
— Да что вы ко мне привязались? Чем, по-вашему, я отличаюсь от нормальных людей?
Иамен заложил карандашом страницу книжки и дидактически пояснил:
— Герои, Ингве, это довольно странный народ. Все поступки вы совершаете перед некой внутренней аудиторией, от которой непрерывно ждете оваций. Если оваций долго не поступает, хиреете, вот примерно как сейчас. В особо запущенных случаях внутренняя аудитория еще и путается с внешней, и потом всякие Дон Кихоты и Ланцелоты удивляются, отчего это крестьяне их не благодарят, а побивают мотыгами и лопатами… Что это вы на меня так смотрите?
Я кинул в костер еще один том. На обложке значилось «Джон Мильтон. Потерянный рай». Потерянный Рай зашевелил пустыми страницами и, скукожившись от жара, потерялся снова. Вспыхнуло веселее.
— Да вот, удивляюсь вашему философскому спокойствию. Ведь вы, Иамен, умираете…
Он подобрал свою книжку. Снова взялся за карандаш и только потом сказал:
— Это называется не спокойствие, а сдержанность. На самом деле мне очень страшно.
Я искоса взглянул на его катану. Ползшая по лезвию ржавчина почти достигла рукояти.
Прошло три дня с тех пор, как я бился лбом о стенку в карцере. Впрочем, не скажу наверняка: закатные облака в небе над равниной не меняли своего цвета. Здесь не было ночи. Но не было и дня.
День первый
…Красноватое сияние пробилось сквозь веки. Веко. Еще не придя толком в сознание, я поднял руку и ощупал лицо. Кто-то заботливо передвинул мою черную повязку справа налево. Если этого не сделал я сам…
Я наконец-то справился с непокорным веком, и в глаза мне ударило зеленым и ослепительно-белым. Пришлось срочно закрыться ладонью, потому что оно жгло, жгло красным даже сквозь пальцы, жгло и невыносимо слепило меня, тюремного червяка — это ликующее летнее солнце!
Когда я решился взглянуть снова, вокруг проявился сад. Я недоверчиво ощупал то, на чем сидел. Деревянная скамейка. Свежая зеленая краска. Зеленые столбы беседки. Зеленые листья яблонь, коричневые стволы. Белые лепестки. Так много белого… Солнечные пятна в траве. Ветер пахнул мне в лицо цветочным ароматом, водой. Нагретой на солнце крышей. Скипидаром от перил.
— Я сплю, — пробормотал я и нерешительно шевельнулся, боясь спугнуть чудесный сон.
Что-то потянуло меня за левую руку. Я перевел взгляд — и обнаружил, что на моем левом запястье блестит металлический наручник. Короткая цепь соединяла его со вторым наручником, защелкнутом на огораживающей беседку решетке. Решетка была железной. Я подергал — держало прочно. Что еще более интересно, на мне был все тот же опостылевший тюремный комбинезон с большим оранжевым номером. Я протянул руку, чтобы оторвать ненавистную бирку…
И тут наконец я узнал беседку. Ее недавно перекрасили, да я никогда и не видел этого сада в цветении — вот почему не сообразил сразу. Я попробовал приподняться, чтобы разглядеть дом за стволами яблонь. Не тут-то было. Кто-то надежно приковал мою щиколотку ко все той же решетке.
— Касьянов! — заорал я. — Сволочь однорукая! Ты что творишь?!
То есть хотел заорать. Голос мой прозвучал так слабо и хрипло, что я и сам удивился. Сглотнул. В горле было суше, чем в кружке ирландца. А, ну правильно, в последний раз пил я из лужи на полу карцера. Остатки воды. Которой меня так щедро поливали из брандспойта. И было это сколько — неделю назад? Десять дней?
Карцер. Блок «К». Тюрьма. Царство Эрлика. Где я, Хель меня задери?
— Касьянов? — нерешительно повторил я.
И голос, несомненно знакомый — только вот чей? — ответил из-за яблоневых стволов:
— Боюсь, вы находитесь в заблуждении. Касьянова Матвея Афанасьевича здесь нет. Пока.
Чей же голос? Я попытался высмотреть говорящего, но не увидел ничего, кроме цветущих яблонь.
— Пока что? Где вы? С кем я вообще говорю?
— Я предпочел бы вести беседу отсюда, если вы не возражаете. По крайней мере, до того момента, пока вы не придете в себя.
— Я в себе.
Из зарослей хмыкнуло.
— Сомневаюсь. Вы довольно многое перенесли за последние недели. Я, если честно, надеялся, что наша встреча состоится раньше. Как бы то ни было… я бы на вашем месте подкрепился.
Я так увлечен был разглядыванием солнечного сада и поисками моего невидимого собеседника, что лишь сейчас заметил: в беседке накрыт стол. Белая скатерть. Графины с апельсиновым соком, блюдо с бутербродами, глубокая миска со свежей клубникой. Знакомые фарфоровые чашки. Масло в масленке, украшенной чеканкой. Серебряный кофейник. Печенье. Шоколад. Сливки. В глазах у меня помутилось.
Когда я запихивал в глотку третий или четвертый бутерброд, заливая все это вторым по счету графином сока, Голос Из Зарослей произнес озабоченно:
— Не увлекайтесь. А то как бы вам не стало дурно после долгой голодовки.
Я поспешно дожрал остатки хлеба, жадно оглядел поднос и лишь затем ответил:
— Послушайте, кто вы там есть. Может, прекратим играть в Чудовище и Красавца? Давайте вы выйдите оттуда, где прячетесь, и расскажете, что вам от меня надо.
Голос хмыкнул.
— Мне от вас ничего не надо. А вот вам, похоже, от меня что-то нужно. Могу даже предположить, что. Поглядите направо.
И я поглядел. На скамейке напротив меня — так, чтобы едва-едва дотянуться кончиками пальцев свободной руки — лежал большой меч в ножнах. Сердце мое глухо стукнуло. И ножны, и рукоять меча были покрыты толстым слоем ржавчины. Кожаные ножны! Откуда, Фенрир заешь, на них взяться ржавчине?! Однако вот она, ползет и пошевеливается, обволакивает несчастное оружие все новыми и новыми слоями.
За моей спиной скрипнули деревянные доски.
— Вы хотели меня видеть?
Я резко обернулся, и сквозь секундное головокружение уставился в светло-серые глаза.
— Вы?!
Обладатель светлых глаз улыбнулся очень знакомой улыбкой.
— А кого вы ожидали встретить?
Моя рука сама дернулась к мечу. Пальцы уже почти коснулись осыпающей ржавую чешую рукояти, когда стоящий у входа в беседку вытянул катану из ножен. Да, из тех самых ножен за спиной. Только лезвие катаны не отразило солнечного света. Катана была ржавая.
Я отдернул пальцы.
Я усмехнулся криво — и все же сумел усмехнуться.
— Эрлик Владыка Мертвых, если вы хотели сойти за вашего сына, вам следовало бы лучше заботиться об оружии.
И сорвал повязку с левого глаза.
Не было никакого сада. Все тот же волглый лес, сухие серые ветки, лишайник, набрякшее бурыми тучами небо без солнца. Не беседка, а развалина в трухе и древесной гнили. Ржавое железо решетки. Я оглянулся на стол, и к горлу подкатила тошнота. Тухлая болотная вода наполняла графины. В хлебной мякоти копошились черви. Когда я перевел взгляд на хозяина этих мест, меня наконец вырвало.
— Жаль, очень жаль, — услышал я сквозь звуки собственных спазмов.
Я отер кислую слюну, и, не разгибаясь и не поднимая головы, вновь натянул повязку.
Он очень походил на некроманта. Только не было седины в темных волосах и морщинок у глаз. Хозяина Мертвой Страны не коснулась тень возраста. И все же молодым тюремщик не выглядел. Его форма, все того же мутно-серого цвета, напомнила о чем-то недавнем. Ах да. Мой вермахтовский полковничий мундир.
Аккуратно обогнув стол, Эрлик присел на скамью рядом с мечом. Подержал пальцы над рукоятью. Подержал. И убрал.
Ржавую катану он положил на колени. Небрежно побарабанил по лезвию и заговорил:
— Что ж, К-72563, вы чуть умнее, чем я полагал. Надеюсь, достаточно умны, чтобы понимать — меня вам не победить. Не здесь. Не в моем царстве. Поэтому отдайте мне меч, и я вас отпущу.
Я снова криво улыбнулся.
— Вот же он, рядом с вами.
Владыка Мертвых поднял на меня глаза — чуть более светлые, чем у некроманта. Почти белые.
— Не корчите из себя идиота. Меч-Демон можно взять в бою — но драться со мной вы не пожелали. Можно получить в подарок. Или заслужить. Вы его заслужили. Подарите Тирфинг мне.
Я задумчиво посмотрел на свою левую ладонь над тускло блестящим браслетом наручника. Так вот ты к чему, Черная Метка. Как, должно быть, забавлялся старик в библиотеке с витражными стеклами (имя старика?), слушая мои вопли о битве с Червем. Он и сам… Неужели недостаточно одного раза, и этого Червя надо побеждать вечно?
— Итак?
Собеседник мой так и излучал нетерпение.
— Попросите об этом вашего сына.
Эрлик Черный покачал головой.
— Что, вы с ним не общаетесь? Проблемы на семейном фронте?
Бледные глаза чуть сузились.
— Не нарывайтесь, К-72563.
— Меня зовут не К-72563.
— А как же?
Я открыл рот, чтобы ответить — и понял, что позабыл собственное имя.
Тюремщик усмехнулся.
— Что и требовалось доказать. Меньше пяти земных суток в моем карцере, и вы уже не помните, как вас зовут. Представляете, что с вами станет за две недели? Месяц? Тысячу лет?
Я пожал плечами.
— Я умру.
— Нет, — со знакомой мягкостью проговорил Эрлик. — Не умрете. Здесь умереть нельзя.
И, повысив голос, приказал:
— Снимете повязку, К-72563. Посмотрите на меня.
И расправил бледные червиные кольца.
Представьте, что этот Червь вас проглотил. И сейчас медленно переваривает. Сначала кожу. Потом мышцы и сухожилия. Потом внутренние органы. Потом кости. А вы все это время живы. И когда он вас, казалось бы, уже переварил целиком, и вы отмучились, все начинается по новой.
Он не столько походил на червя, сколько на раздувшуюся белую личинку. Личинку размером с автобус.
— Возьмите меч, — прозвучало откуда-то из глубины рыхлого тела. — И отдайте мне.
— Нет.
— Возьмите меч и деритесь.
— Снимите с меня наручники.
Личинка заколыхалась от смеха. Никогда прежде не видел смеющихся личинок.
Как хотелось мне схватиться за рукоять! Казалось, ничего не стоит вспороть это пухлое брюхо. Вывалить бледные внутренности, раскромсать в клочки водянистую плоть. Чтобы избежать искушения, я спрятал свободную руку за спину.
Хозяин Страны Мертвых, видимый моему правому глазу, задумчиво пожевал губами. Личинка, видимая левому, не шевелилась.
— Я вас не убью, К-72563, — сказал он наконец. — Я не убью вас. Сначала я отберу вашу память. Потом — ваше бессмертие. Потом — вашу жизнь, но вы не умрете. Вы останитесь здесь, со мной…
Тут снова заколыхались белесые сегменты огромного брюха.
— Отдайте мне меч.
— Пошли вы на хуй.
День второй
— Да перестаньте вы каждые пять минут проверять вашу катану. Это раздражает. К тому же, я свалюсь с лошади.
— Заткнитесь, Ингве. Не хотите свалиться, держитесь за мой пояс.
— За что еще мне подержаться?
Мы ехали то ли быстрым шагом, то ли какой-то очень вялой рысью — в лошадиных аллюрах я совершенно не разбирался. Я и на лошади до сих пор не разу не сидел. Когда мы нашли этих кляч — выглядящих не так даже, будто пора им на скотобойню, а так, словно оттуда они и пожаловали — Иамен поинтересовался кратко:
— Ездить умеете?
— Где я, по-вашему, мог научиться ездить верхом — в парадной зале Нидавеллира?
— Почему вы огрызаетесь в ответ на любой мой вопрос?
И в самом деле, почему? Мне бы ножки ему целовать. Наверное. Я почесал отросшую за время сидения в блоке «К» бороду и пробормотал:
— У меня травма.
— Мозгочерепная. Врожденная, — не замедлил уточнить мой спаситель.
Кончили мы тем, что взгромоздились на одну клячу — Иамен спереди, я сзади — а вторую некромант вел на поводу. Каждую секунду я ожидал, что ноги у бедной лошаденки разъедутся, и она, испустив последнее издыхание, брякнется в траву. Однако пока шла.
Иамен перевесил ножны на пояс и проверял катану если не каждые пять минут, как я сказал, то наверняка каждые полчаса. Зря, если честно, я к нему прикапывался — ржавчина ползла вверх по лезвию. Ржавчина ползла.
День первый
…Правым глазом я увидел, как Хозяин Страны Мертвых медленно встает с лавки и делает шаг ко мне. Катана с глухим бряканьем стукнула о доски, и я еще успел подумать, что некромат никогда бы так не обошелся с любимым оружием.
Левым глазом я увидел, как тело личинки вытягивается.
Правым глазом я увидел, как Эрлик наклоняется надо мной и без малейшего усилия просовывает руку в мою грудную клетку.
Левым — как хвост гигантского червя пробивает мне грудь.
Боль была такая, что способность видеть на секунду утратили оба глаза.
— К-72563, вы приговариваетесь… — прошелестело надо мной.
Но я и так знал, к чему приговариваюсь. Когда холодные пальцы — или кольца червя — сжали мое сердце, я понял. Я не умру. Я не умру, я стану частицей, мельчайшей клеточкой, волоском пищеварительного тракта этой ненасытной твари. Я буду жить вечно, и вечно сосать, грызть, переваривать и испражняться, я буду вечно мучиться голодом и жаждой, не знающими утоления. Я буду…
Я не мог даже вспомнить собственного имени.
Вокруг резко потемнело.
Кольца сжались сильнее.
Кажется, я закричал.
Имя.
У меня ведь было имя.
И слово пришло. Оно не было моим именем, но я прохрипел в нависшую надо мной белесую прорву: «Иамен».
— Что?
— Иамен.
День второй, позже
Мы ехали по каменистой равнине, протянувшейся рыжевато-серым платом — от горизонта до горизонта. Рыжей была земля. Серой была трава. Над равниной катились вереницы малиново-бурых закатных облаков.
— Здесь что, никогда не темнеет?
— Если очень захотите, потемнеет. А зачем вам? У вас же, Ингве, боязнь темноты.
— Посидели бы вы в том карцере…
Иамен, кажется, усмехнулся: созерцая лишь его коротко стриженый затылок, наверняка сказать я не мог.
— Ингве, вы еще не поняли? Я сижу в этом карцере всегда.
— Что-то я вас там не заметил.
Разговаривать, обращаясь к плечам и затылку собеседника, оказалось удивительно неудобно.
— Если бы меня там не было, вас бы попросту сожрали.
— Вы что, и вправду с Эрликом перевертыши?
— Смотря что вы называете «перевертышем».
Я подумал.
— Вот Гармовой. Снаружи у него человек. Внутри волк. Он выворачивается наизнанку. И вы…
Он кивнул лошадиной гриве.
— У нас с папашей посложнее, но да… Примерно так.
День первый
— …Иамен!
Сначала ничего не изменилось. Потом червь исчез, пропал заодно с солнечным светом и садом. Оба моих глаза: и мертвый левый, и живой правый — увидели, как проступает седина в волосах стоящего надо мной человека. Темнеет радужка глаза. Зрачки его расширились…
И с криком отвращения некромант выдернул руку из моей груди.
— Меня зовут Ингве, сын Драупнира, сына Дьюрина, — сообщил я себе самому — или серому миру вокруг, или некроманту.
— Будем знакомы, — мрачно ответил Иамен, не сводя взгляда с собственной ладони.
Пальцы у него сплошь были измазаны липким и красным. Подняв голову, некромант огляделся — выражение отвращения у него при этом с лица не сходило. Оно и понятно. Стол с остатками червивой трапезы кого угодно смутил бы.
— Как-то мне хреново, Иамен, — пожаловался я. — Холодно. И почти ничего не видно.
Он обернулся ко мне.
— Ингве, у вас в груди здоровенная дыра. Вы умираете.
— А здесь можно умереть?
— Умереть везде можно.
— И то хорошо.
Я хмыкнул. Он нахмурился.
— Вы нашли что-то смешное в своем положении?
— Да нет. Просто не ожидал, что вы будете последним, кого я увижу в жизни. Без обид, но вы, Иамен — не самый очевидный выбор.
Некромант присел на скамью рядом с мечом — туда, где еще так недавно восседал его отец.
— А кого бы вам хотелось сейчас увидеть?
Я подумал. И понял, что никого. Какая жопа…
Становилось все темнее. Боль в груди меня почти уже не донимала, и только вот эта темнота… Опять, Хель, ну почему же вечно меня заносит в какой-то мрак? Я пошевелил губами, понял, что еще могу говорить, и ответил:
— Мне хотелось бы, чтобы светило солнце.
День второй, позже
Я не мог понять, с чего меня так колбасит. Казалось бы, после тесной кутузки ехать и радоваться бескрайней равнине. Я не радовался. Равнина почему-то казалась мне воплощением той самой прорвы, куда я чуть не угодил. Куда все проваливается и проваливается…
Иамен потянул за повод. Кляча остановилась. Он обернулся ко мне и недовольно сказал:
— Кончайте заниматься творением лишних сущностей, иначе мы никогда не доедем.
— Чем?
— На кой вы пытаетесь заполнить окружающее пространство всякой дрянью? Я же говорил — нам надо спешить. Или не терпится опять повстречаться с моим папашей?
— Проверьте катану.
Он вытащил катану из ножен на поясе. Ржавчина поднялась по серебряной стороне чуть более, чем на четверть.
Когда я снова взглянул на равнину, то обнаружил, что местность изменилась. Мы ехали по мощеной улице средневекового города. Дико воняло отбросами, гнилым мясом и кошками. По бокам почти вплотную сходились грязные стены домов. Нашу улицу пересекала другая, и по ней двигалась мрачного вида процессия. Факельщики. Солдаты. За ними повозка. На повозке торчали два столба, и к ним за руки привязаны были две тощие патлатые женщины в саванах, обритые наголо. Там же стояли священник и палач. Палач как раз натягивал на голову одной из женщин желтый бумажный колпак.
Рядом присвистнул Иамен.
— Ну все, Ингве, вы доигрались.
День первый
Умирать оказалось темно.
Я напряг зрение, пытаясь увидеть хоть что-нибудь сквозь сгущающуюся пелену. Увидел. Все того же некроманта.
Выражение его глаз было непередаваемым, дикая смесь: сожаление, гнев, растерянность, обреченность. Гадливость?
— Не пяльтесь на меня так, Иамен. Лучше отвернитесь. Мне и без того скверно.
Он действительно отвернулся. Протянул руку, взялся за покрытые ржавчиной ножны. И подсунул рукоять под мои пальцы.
— Возьмите меч.
— Что?
— Возьмите меч, быстро. Только, аллаха ради, не вытаскивайте его из ножен.
— Какого…
— Перестаньте трепаться и возьмите меч.
Я напряг не желавшие подчиняться мышцы и сжал пальцы на рукояти. Хрустнула и осыпалась ржа, и ладонь коснулась первородного золота.
«Ну здравствуй, Тирфинг».
И клинок ответил мне уже знакомым подземным гулом.
…Нет, никто не путал страницы, как в дневнике злополучного Евгения. Кстати, я до сих пор не уверен, что записки принадлежали именно перу военначальника Священной Римской Империи. Вполне возможно, что приложил к ним руку Иамен, который в своей охоте за Тирфингом пользовался довольно своеобразными средствами. Ну да не об этом речь. Я пытаюсь записывать события в том порядке, в котором они мне запомнились. А эти первые дни на Мертвой Равнине запомнились мне именно так: кусками, осколками. Калейдоскопом. Может быть, все еще сказывались последствия карцера. Может быть, я и сам не хочу вспоминать. Так расползаются по швам обрывки дурного сна. Я даже не уверен сейчас, что и вправду все это было. Пытался ли я освободить призрачных ведьм? Если да, то и в самом ли деле освобожденные мной тетки меланхолично полезли обратно на телегу, водрузили себе на голову колпаки, и младшая подожгла хворост подобранным на дороге факелом? И как насчет маленького площадного цирка, где фокусник распиливал надвое живую собаку, и собака визжала так, что до сих пор я просыпаюсь иногда в холодном поту от этого визга? А спортивный зал без крыши, где странные толстые дети ползали по канатам, и сталкивали друг друга, и, падая вниз, подскакивали, как мячи — соревновались, кто подскочит выше? Хорошо хотя бы то, что после казуса с ведьмами я не пытался вмешаться в происходящее. У нас было очень мало времени. Совсем мало.
Лишь в одном я уверен твердо: Иамен отдал мне меч Трифинг. Отдал, потому что иначе я бы умер там и тогда, в гнилой развалившейся беседке, в лесу без времени. Рана в моей груди была не призрачной. Сейчас на ее месте красуется здоровенный уродливый шрам.
— …Зачем вы это сделали?
— Чтобы вы, Ингве, не подохли.
Я моргнул. Зрение постепенно восстанавливалось. Проступала из смертной пелены решетка, трухлявое дерево беседки, серый лес без листвы. Из моей правой ладони, из рукоятки меча бил сплошной и мощный поток силы. Я взглянул вниз. Рана на груди начала затягиваться, медленно обрастать бурой коркой. Что ж, теперь, по крайней мере, я знал, почему Отто не понадобилось лечение. Я снова взглянул на некроманта. Он стоял над катаной и сокрушенно рассматривал поблескивающее серебром лезвие.
— Я понял, не тупой. Почему?
Иамен обернулся.
— Потому что я обещал помочь вам. Я слишком редко даю подобные обещания, чтобы их нарушать.
И, помолчав, добавил:
— Все же жаль, что вы не позвали меня хотя бы чуть раньше. Гордость мешала?
Я невесело хмыкнул.
— Какая гордость? Нету уже у меня гордости. Я просто забыл ваше имя. Я и свое-то забыл.
Некромант заломил бровь.
— Ах. Вот к чему было это «сын Драупнира сына Дьюрина». Кстати, почему Драупнира?
Я не ответил. Я угрюмо пытался справиться с наручниками. Решетка покачивалась от моих рывков, но не сдавалась. Иамен порылся в карманах серого мундира, ничего не обнаружил и поднял с пола катану.
— Уберите руку.
Серебряное лезвие взлетело, и цепь лопнула с глухим лязгом. Но я даже не посмотрел на оставшийся на руке браслет. Я изумленно пялился на клинок некроманта. Одна сторона его была привычно-серебряной. Вторая — ржавой. Иамен проследил направление моего взгляда и криво усмехнулся.
— Как я и говорил, лучше бы вы позвали меня раньше.
Пока я смотрел, на серебряной стороне клинка медленно, медленно проступали первые рыжие точки.
— Серебро не ржавеет, — тупо выдал я прописную истину.
— Да при чем здесь серебро…
— Что происходит, Иамен?
Он отвернулся, постучал клинком о лавку — будто надеялся, что поганая ржа осыпется, как осыпалась с рукояти Тирфинга. Нет, не надеялся, конечно…
— Вы умудрились позвать меня как раз в тот момент, когда мой родитель уже распахнул на вас пасть. И даже почти заглотал. А когда эта пасть распахивается… Захлопнуть ее нельзя. Только заткнуть чем-то другим.
— Чем?
Иамен, не отвечая, смотрел на меня. Мое едва очухавшееся от червиных объятий сердце пропустило два удара.
— Собой?! Вы запихнули ему в глотку себя? Это вас он сейчас жрет?!
— Что-то вроде того.
— И сколько?..
— Не так быстро.
Некромант снова поднял катану. Выставил вперед на вытянутой руке, повертел, будто что-то прикидывая.
— Пока мы никуда не тронулись… Дайте мне, Ингве, одно обещание.
— Какое?
— Когда ржавчина покроет мою катану целиком… Если покроет. Отрубите мне голову этой самой катаной.
— Что?!
— Не «что», а обещайте.
— Прямо так и отрубить? — с максимальным количеством яда в голосе процедил я.
Некромант усмехнулся.
— Лучше прямо, чем криво. Обещайте.
— Ладно. Обещаю.
— Что обещаете? — с обычной педантичностью уточнил он.
— Обещаю отсечь вам башку вашей собственной катаной, если она целиком заржавеет, — злобно выпалил я. — И поучаствовать в любых других задуманных вами извращенных ритуалах, например, сплясать голышом на Лысой Горе в полночь с четверга на пятницу…
Иамен неожиданно улыбнулся.
— Не давайте опрометчивых обещаний, Ингве — а то ведь заставлю плясать.
И тут я рассмеялся — впервые за очень долгое время.
Вот так и началось наше путешествие. Хотя путешествием это назвать не совсем правильно, потому что, в сущности, мы никуда не шли — катилась однообразная равнина под нами. Скорее, это было странствие — то, которое от слова «странный».
Когда Иамен освободил меня и от оков на ноге, я попробовал встать. К счастью, Тирфинг оказался так огромен, что я мог спокойно стоять, опираясь на его рукоятку — которая доходила мне до груди.
— Идти можете?
Я кивнул. Потом добавил:
— Вы не переживайте, Иамен. Тут недалеко. Лес был совсем рядом с озером.
Некромант утешенным не казался.
— Озеро давно засыпали. Что касается леса…
Он посмотрел в сторону зарослей — и, то ли под его взглядом, то ли еще отчего, лес пропал, как и не бывало. Пропала беседка с решеткой. Все пропало. Мы стояли посреди совершенно пустой, гладкой, как стол, равнины. Лишь неподалеку виднелись небольшие холмики кротовых нор. То есть мне хотелось думать, что это кротовые норы… Я ошарашенно огляделся.
— А где же тюрьма?
— Какая тюрьма?
Выражение лица у меня, должно быть, стало очень озадаченным, потому что некромант снизошел до пояснения.
— Нет здесь ничего. Все, что вы видели — и нет, я совсем не жажду выслушать рассказ о ваших мытарствах, так что закройте рот — все это порождения вашего, Ингве, болезного ума. Способ вас поломать. Боитесь несвободы — угодите в застенок. Боитесь болезни — в чумной госпиталь. Боитесь потери близких… впрочем, это как раз не про вас…
— Перестаньте издеваться, — мрачно сказал я. — Если вы меня спасли, это еще не дает вам права…
Он ничего не ответил и, сунув катану в ножны, посмотрел вверх. Вверху тянулись вереницы облаков цвета ржавчины. Солнца не наблюдалось.
— Что вы там высматриваете?
— Дым.
— Какой дым?
— Дым, Ингве, бывает от костра.
— Да какого костра?! Перестаньте говорить загадками.
Некромант вздохнул.
— Поскольку озеро, благодаря вам, засыпали, придется искать проводника. Проводник, предупреждая ваш вопрос, это одна из немногих тварей, способных выжить в обоих царствах. И здесь, и на земле. Потому что они, как правило, наполовину мертвые. В нашем случае проводником может быть известный вам паук Оззи. Дримкэтчер.
Сообщив все это, он развернулся и зашагал в том направлении, куда несло ветром тяжелые тучи. У земли ветер был совсем слабым, и все же я порадовался, что он дует в спину. Хоть какая-то помощь. Взвалив на плечо меч Тирфинг и еще раз окинув мрачным взглядом площадку с кротовыми холмиками, я последовал за некромантом.
Довольно долго мы шли в полном молчании. Иамен был не расположен к беседе. Пару раз он вытаскивал катану и озабоченно проверял лезвие. Ржавых крапинок становилось все больше — у острия они уже сливались в одно большое пятно. Когда он извлек катану в третий или четвертый раз, я не выдержал.
— Сколько нам идти?
— Не знаю.
— Как не знаете?
— Так — не знаю. Может быть, день. Может быть, год.
— Год вы не продержитесь.
— Спасибо за информацию.
Я отчаянно поискал другую тему для разговора.
— Сколько времени прошло наверху, пока я тут парился?
Некромант обернулся.
— Наверху — не совсем правильный термин.
— Ну, вы поняли.
— Около месяца.
Так мало… Заметив мое вытянувшееся лицо, Иамен сказал:
— Время здесь субъективно.
— Вы исполнили свое обещание?
Он удивленно спросил:
— Какое обещание?
— Вы хотели разобраться с волками.
Некромант усмехнулся и автоматически протянул ладонь к рукояти за плечом — наверное, чтобы приласкать любимое оружие. Протянул и опустил.
— Разобрался. Правда, не со всеми. Гармовой ваш поджал хвост и смылся под защиту Касьянова. Тот своего Фенрира куда-то запрятал…
Я посмотрел на его пальцы. Переломанные в недавней патангской заварухе руки некроманта здесь выглядели нормально. Здесь, впрочем, все выглядело…
— Как у вас с руками?
Тут Иамен резко остановился, развернулся ко мне и с нарочитым спокойствием сказал:
— Ингве. Уясните, пожалуйста, одно. Если я пришел к вам на помощь, это еще не означает, что я возлюбил вас, как брата. Не стоит со мной разговаривать, а тем более, не стоит полагать, что я вас простил.
Еще три недели назад за такую тираду некромант схлопотал бы ботинком по яйцам, но карцер и все за ним последовавшее здорово меня обломали. Я улыбнулся без капли веселья.
— Иамен, вы мне ближе любого брата. Ни один из братьев не может похваститься тем, что подержал мое сердце в руках.
Некромант поморщился.
— Как вы любите красивые слова. Считайте меня кардиохирургом.
Вот вам и все братство…
Так мы и шли в молчании, шагали между ржавым небом и пустошью цвета ржавчины. Тащились до тех пор, пока ноги у меня не начали заплетаться. Наконец я мешком рухнул в пыль. Некромант остановился. Оглянулся с тем же неприятным выражением, с которым смотрел на меня всегда. Я попробовал возмутиться.
— Да, вот такой я! Слабый. Старый. Не железный, не стальной и не серебряный. У меня ноги болят. И все болит. Я вас на пять веков старше, я вам в прадедушки гожусь…
Возмущение мое перешло в жалобное бормотание.
Иамен легко опустился на колени, снял с плеча перевязь с катаной.
— Перестаньте ныть. Не можете идти, устроим привал.
Я с облегчением вытянулся на жесткой земле и тут же уснул. Кишки Червя, по-счастью, мне не снились. Снилась все та же равнина.
Вскоре после того, как мы снова тронулись в путь, Иамен нашел лошадей. Тепепь, когда ногам стало привольно, фантазия у меня разыгралась, и сотворила кучу всякого шлака. Ведьмы и спортзал с толстыми детьми были еще не худшим. Фокусник, пилящий живую собаку. Живая собака, пилящая фокусника… Иамен, глядя на весь этот бред, только изумленно посвистывал. Неоднократно просил меня воздержаться, но воздержаться я, увы, не мог, очень уж перло…
— М-да, — высказался наконец некромант. — Не хотелось бы мне жить в мире, сотворенном вами.
— Вы удивитесь, — ядовито заметил я, — но в мире, сотворенном вами, мне бы тоже жить не хотелось.
— Что ж, тогда вместе порадуемся тому, что этот мир сотворил кто-то другой.
— Кто?
Некромант оставил мой вопрос без ответа.
Ах да. Одну полезную вещь мне все же удалось создать. Точнее, даже две.
Вскоре после спортзала и арены, где медведи катали бочки с засевшими в них философами (все как один бородатыми и в хитонах), на обочине показался букинистический магазинчик. Я решил, что Иамен туда радостно ломанется, однако некромант приветствовал очередное порождение моего ума без малейшего энтузиазма.
— Книжки, Иамен, — сказал я тоном базарного зазывалы.
— Нету там никаких книжек.
Я все же спешился и толкнул стеклянную дверь.
Книжки в магазине были — полки за полками, уходящие в пыльную и затянутую паутиной бесконечность. В книжках даже имелись страницы. К сожалению, ни одного слова, кроме названий на обложках, в этих изданиях не нашлось.
Когда я направился к выходу, некромант стоял у прилавка с кассой. В руках у него обнаружилась одна из пустых книг и карандаш.
— Правильно, — с дебильной веселостью сказал я. — Ничто так не возбуждает литератора, как чистая белая страница.
— Вы уверены, что в узилище моего батюшками вас не накачали наркотиками?
— Нет, просто характер у меня живой и бойкий. И вот кстати…
Я подхватил несколько висящих за прилавком цветастых пластиковых пакетов и принялся набивать их фальшивыми книгами. Некромант наблюдал за мной с сомнением во взоре. Сомневался он, понятно, в моей адекватности.
— Зачем вам?
— А на растопку. Нежарко здесь. Будем на привалах греться у костерка.
— Костерок вы чем будете разводить, пальцем?
Хороший вопрос. Я посмотрел на вермахтовский мундирчик некроманта, так похожий на одежды незабвенного Клауса, и изо всей силы представил…
— Иамен, проверьте свой карман.
— Вас так впечатлил затеянный вами цирк, что вы решили податься в фокусники?
— Не спорьте, просто проверьте.
Некромант порылся в брюках и с выражением легкого удивления вытащил оттуда древнюю фрицевскую зажигалку. Вдохновленный успехом, я тут же попытался воплотить еще и портсигар с желанным куревом, но тут уж Иамен возмутился:
— Кончайте плодить фантомы у меня по карманам. Хотите развлекаться, развлекайтесь с собственными.
— Нету у меня карманов. Был один, да и тот ваш батяня раскурочил.
Я с сожалением взглянул на дыру в своем комбе, как раз в том месте, где Драупнир старательно и прилежно пристегал мне потайной карман.
— Из уха вытащите. Тоже излюбленное трюкачами место.
Я припомнил виденные мной по телевизору шоу престидижитаторов и попытался извлечь пачку «Кента» из-за шиворота. Пачка возникла. Сигарет в ней только не было. От моих усилий по углам букинистического магазинчика поползли зловещие тени. Книги зашевелили страницами, и одна даже попыталась взлететь с полки…
— Пойдемте отсюда, — сказал я, пугливо оглядываясь через плечо на то, что складывалось в глубине магазинчика из отдельных страниц.
— И давно пора, — откликнулся некромант.
На третий день фантомы исчезли — наверное, я ими переболел. Опять потянулась ровная, гладкая, безжизненная пустошь. Один раз над горизонтом возник мираж солончакового озера. Возник, повисел, растаял. Хорошо еще, что не мучили меня ни голод, ни жажда — потому что закусить здесь можно было разве что пылью, и ей же запить трапезу.
А вечером третьего дня, на привале, у синевато горящего костерка и состоялся самый длинный наш разговор.
Иамену становилось все хуже. Пару раз он свешивался с лошади, и его тошнило какой-то гадостью — черви, скользкие хвосты мокриц. Я удерживал некроманта за пояс, чтобы не грохнулся вниз. После приступа он, не слова не говоря, отирал губы, выпрямлялся в седле, и мы снова продолжали путь. Когда лошади уже с трудом перебирали разбитыми копытами, на горизонте засинели горы. Некромант обрадовался.
— Кажется, мы успеем.
Однако, мы не успевали. Ржавчина почти сожрала серебро, лошади падали с ног, а синяя горная цепь все отодвигалась и отодвигалась, словно издеваясь над нами. Пришлось устраиваться на привал. Некроманта трясло. Я старался развести огонь побольше, но фальшивые книги горели неохотно, будто в воздухе не хватало кислорода. Или будто само время тянулось здесь медленнее обычного.
— …Что, герой, оглядываетесь?
— …В особо запущенных случаях внутренняя аудитория еще и путается с внешней…
— …На самом деле, мне очень страшно.
Кажется, это были первые искренние слова, которые я от него услышал. Иначе, подбросив в костер сочинения лорда Байрона, я бы не решился сказать:
— В первый день, когда мы только вышли… Вы сказали, что не возлюбили меня, как брата.
Он оторвался от своих записок и взглянул на меня.
— И что?
— Вы поэтому так много возитесь с детьми? Вас мучит вина оттого, что ваша мать… Что она убила ваших братьев… сестер?
Иамен усмехнулся.
— С каких это пор, Ингве, вы заделались психоаналитиком?
Я угрюмо огрызнулся:
— Вам, значит, можно, а мне нельзя?
— Из вас психоаналитик, как из меня Папа Римский
— По-моему, как раз из вас бы получился неплохой Папа Римский
— Нет. Плохой. Я не люблю тратить время понапрасну. А времени у меня как раз осталось мало.
Он захлопнул книжку и отложил в сторону. Если бы на нем были очки, снял бы и засунул в нагрудный карман — но очков не было. Поэтому, наклоняясь к своим запискам, он слегка щурился. Сейчас некромант смотрел на меня прямо. В светлых глазах пробегали синеватые отблески пламени.
— Я вижу, вам хочется поговорить. Пора нам, действительно, объяснится, больше шанса может и не представиться. Задавайте свои вопросы. Я постараюсь ответить с максимальной честностью.
С максимальной. Не абсолютной. Ага.
— Что произойдет, если я срублю Ясень? Что мир погибнет, я уже слышал, так что не затрудняйтесь.
— Я же говорил — я не собираюсь вам врать. Произойдет ровно то, что происходит всегда. Что произошло уже тысячу или больше раз. Все повторится. История замкнется в кольцо. Снова из костей Имира зародится суша, если верить вашей мифологии. Или вода отделится от тверди. Или грянет Большой Взрыв. Все это, в сущности, явления равнозначные. Снова вырастет Ясень. Снова Один оседлает Слейпнира и поедет к источнику Урд. Снова Локи привяжут к скале кишками собственного сына. Снова убьют Бальдра. Снова обвалится Вавилонская Башня, падет Троя, построят Рим, разрушат Карфаген, сожгут Александрийскую библиотеку. Снова под корнями дерева заведется Червь. Снова родится герой. Возможно, его даже будут звать Ингве. Снова он возьмется за меч…
— Не продолжайте, я понял. Как насчет вас?
— А что насчет меня?
— Если все повторится… Если все уже случается не в первый раз, значит, во всех этих погибших мирах был свой Иамен, который пытался остановить… придурка с мечом, так?
— Значит, был.
— Но не остановил?
— Как видите.
Мне стало страшно. Вот тут мне стало по-настоящему страшно.
— Почему?
Он пожал плечами и поворошил ножнами катаны угли костра.
— Судьба, Ингве. Предопределение, дхарма. Та сеть, в которой мы все запутались. Закон старого мира. Как же я его ненавижу…
Но в его голосе не было ненависти — скорее, многолетняя усталость.
— Да ведь вы же сами верите в судьбу! Когда я спросил вас, почему вы не попытались снова меня убить…
— Конечно, верю. Точнее, знаю.
Он отложил катану и снова взглянул на меня.
— Мне не верить в судьбу так же глупо, Ингве, как паровому котлу не верить в законы термодинамики. Можно строить в свободное время перпетуум мобиле, но если купил «порш», изволь заправлять его бензином, иначе далеко не уедешь.
Я уставился в комфорочного цвета пламя. От слов некроманта меня пробрало холодом — древним, привычным, безнадежным холодом.
— Но, Хель побери, разве вам не обидно? Разве не страшно осознавать, что то, что вы делаете, заранее обречено на провал? Как вы вообще можете продолжать…
Он пожал плечами.
— А что мне остается?
Я мрачно усмехнулся.
— Бросить все это и поехать во Флориду. Или в Таиланд. Ли Чин была бы рада…
Некромант не ответил — да я ответа и не ждал.
Так вот, значит, каким ему представлялся мир. Не расширяющаяся Вселенная. Не Семь Миров, нанизанные на ствол Ясеня. Не отделенная от тверди вода. Сетка, огромная паучья сетка. Можно ходить по паутинкам, которые неизменно ведут к центру, к ожидающему там пауку. Паук уже приготовился — он ведь чувствует, как трясутся под его мохнатыми лапами тонкие нити. Или можно провалиться в дыру между нитями и исчезнуть в никуда. Мысль, что за этой дырой существует целый мир, целый офигительно разноцветный трехмерный мир, некроманту была недоступна. И вот тут-то я его пожалел. Бедный слепец, пытающийся отстроить светлый новый мир для зрячих — мир, в котором он навеки остался бы темным чудовищем. Бедный Моисей, сорок лет водивший свой народ по пустыне и застрявший на самой границе, в двух шагах от земли обетованной, куда ему так и не суждено вступить.
Я мог бы попытаться объяснить, в чем ошибка его логики. Но тогда, для начала, мне пришлось бы объяснить, почему Нили — тот самый Нили, которого я сам удавил без зазрения совести, который, что уж там говорить, был подонком, который со смешками и прибауточками рассказывал, как они с корешами порезвились во взятых крепостях альвов на Туманном Берегу — почему такой вот ублюдок Нили, не именовавший Ингри иначе как «пидором» — почему он плел кукол из растущего в одном из многих фьордов озера Хиддальмирр черного тростника и раздаривал детям. И у меня была такая кукла. И у Ингри. И у Ингвульфа. Почему? Я не мог объяснить, потому что и сам не понимал.
Вместо объяснения я подкормил огонек очередным ненаписанным сочинением и задумчиво пробормотал:
— Так вот к чему ваше дурацкое зелье. Вы уж, бедняга, не знали, что выдумать…
Иамен удивленно на меня посмотрел.
— Далось вам мое зелье, Ингве. Вы что, не уверены в собственной сексуальной ориентации? Почему оно вас так зацепило?
— Нет, смешно просто. По вашему, испытывай я — или, скажем, гипотетический герой — к вам пылкую страсть, он бы не стал рубить дерево? И для этого надо споить ему любовный отвар?
Книжный переплет выстрелил вверх столб фиолетовых искр.
— Интересно, цвет пламени зависит от авторства? — отвлеченно поинтересовался Иамен. И, взглянув на меня, добавил:
— Жаль, что вы не успели разжиться Томасом Мором. Топить костерок «Утопией» — вот это было бы символично…
— Не уклоняйтесь от темы.
Он усмехнулся.
— Ладно, если так уж у вас свербит… Это было не любовное зелье. Точнее, не совсем любовное зелье.
Я злобно пнул костер.
— Иамен, вы когда-нибудь перестанете мне врать? Можете не отвечать, вопрос риторический. Что же это было: экстракт яичников летучей мыши-вампира?
Неожиданно он негромко рассмеялся.
— Не совсем, но… Две части любовного зелья, одна часть того, что незадолго до вашего рождения именовали sanguis sanctus.
Я возмущенно уставился на него.
— Кровь Белого Христа? Вы спятили? Где вы вообще ее раздобыли?
— Никакая это не кровь. Алхимический состав, вызывающий в реципиенте высокую склонность к самопожертвованию. К сожалению, это соединение и компоненты любовного зелья взаимно нейтрализуют друг друга в течение часа. А теперь, если уж вы об этом заговорили, ответьте мне на один вопрос: что вы почувствовали, когда его выпили?
Да пошел он в Хель со своим научным любопытством!
— А сами-то? Или вы не пили? Только сделали вид, что наглотались?..
— Нет, выпить мне пришлось. Иначе бы не подействовали первые две части.
— Ну и нафиг вы тогда меня спрашиваете?
Он снова поворошил в костре ржавеющей катаной.
— Видите ли, Ингве… У меня стопроцентый иммунитет к любовным зелям. Я патологически не способен испытывать любовь. Видимо, это генетическое.
Я мрачно хмыкнул.
— Прям уж и генетическое? Матушка у вас, если, конечно, вы мне опять не соврали, на любовь была более чем способна.
В зрачках некроманта блеснули фиолетовые искры.
— Она-то была. Много ли это ей принесло радости?
А вот этого тебе никогда не узнать, подумал я. А вслух сказал:
— Знаете, почему Тенгши схватилась за нож?
— И почему же?
Ему явно не хотелось продолжать эту беседу. Но я уже завелся. Какого Фенрира? Сидит тут, читает мне лекции о судьбе и мирах, с томным видом заявляет, что высокие чувства ему недоступны… И кто из нас после этого любит красивые слова?
— Хотела защитить вас.
Он вяло пожал плечами.
— Возможно.
— Не возможно, а точно.
Пальцы некроманта, лежащие на рукояти катаны, побелели — похоже, ему очень хотелось распороть мне этой самой катаной глотку. Но, в отличие от меня. с самообладанием у Иамена все было в порядке.
— Слушайте, Ингве, — сказал он, снова уставившись на меня через костер. — Шутки в сторону. Мне кажется, вы находитесь под влиянием заблуждения.
Где-то я это уже слышал.
— И в чем же я заблуждаюсь?
— Вы думаете, что я — человек.
— На три четверти, да.
— Ни на три. Ни на одну. Вообще никаким местом.
— Кто же вы такой?
И тут он сказал:
— Я — та часть Альрика Сладкоголосого, которая не захотела становится Черным Эрликом. К сожалению, очень небольшая часть.
И я бы ему, несомненно, поверил, если бы несколько раньше у нас не состоялся другой короткий разговор.
Мы тогда только устроились на привал. Иамен полулежал, опираясь о снятое с одной из кляч седло, и писал в своей книжке. Я разводил костер. Фашистская зажигалка упорно не желала давать искру, я все щелкал и щелкал. Наконец вспыхнул огонек. Я поднес его к страницам толстенной книжки, судя по названию на обложке — энциклопедического словаря, но плотная бумага не хотела загораться. Понаблюдав за моими мучениями, Иамен вырвал несколько листков из собственных записей, смял и протянул руку за зажигалкой.
— Дайте мне.
Вместо этого я подобрал и расправил один листок. Стихи.
— Иамен, что у вас за дурацкая привычка: то в нужник собственные творения спускать, то костер ими растапливать?
— У вас есть идеи получше?
— Ага, есть. Отдайте мне.
— Ну оставьте себе это.
Остальные он все-таки сжег.
Я не стал рассказывать, как его обращение к неизвестному Грегу стало, пожалуй, единственным, что удержало меня на грани безумия в проклятом карцере. Вместо этого поднес листок к огню и прочел:
в чем мое утешение?
ну конечно же, в умножении
в умножении всех нелепостей
и во взятии черной крепости.
а вода под ней взбаламучена —
значит, надо стремиться к лучшему.
к счастью всех… ну хотя бы каждого
опаленного общей жаждою.
коростели гремят костяшками.
эх, родиться бы нам двойняшками
чтобы вместе шагать туманами
чтоб давиться чужими ранами
чтобы здесь, на древесной поросли
перепутались наши повести.
Поэтому, вместо того, чтобы развесить, по-обыкновению, уши, я сказал:
— Однажды ночью маленький мальчик посмотрел на небо и увидел падающие звезды. Звезды падали, как ему показалось, на другом краю пустыни. И вот мальчик отправился в пустыню, и до сих пор идет по этой пустыне, надеясь найти то место, где упала звезда.
— Это еще что за высокопарный бред? — не замедлил высказаться некромант.
— Вы, Иамен, как я погляжу, кинематографом не увлекаетесь? «Присевший тигр, спрятавшийся дракон».
— И от кого же ваш дракон прячется? А также — перед кем приседает тигр?
Тут его опять вырвало червяками и мокрицами, и тошнило так долго, что, казалось, он уже не очнется. Когда спазмы кончились, некромант без сил растянулся на земле, лицом вниз.
— Такие вот, блин, звезды… — пробормотал он и немедленно уснул.
Я бы накрыл его чем-нибудь, но ничего у нас не было, даже лошадиных попон. И воплотить их из душного местного воздуха мне оказалось уже не под силу.
В эту ночь мне приснилась паутина, а еще красивые разноцветные бабочки, летящие на синий огонь. Во сне я наполовину ожидал, что, пробудившись, увижу рассыпанные вокруг костра узорчатые опаленные крылышки.
