Послесловие

Нэнси

До конца жизни оставалась во Франции. После того как последний ее роман “Не говорите Альфреду” встретил в 1960 году неприветливый и довольно-таки несправедливый прием, она вернулась к исторической биографии и в 1966 году опубликовала посвященную Людовику XIV книгу “Король-Солнце”. “По-моему, свет еще не видел такой читабельной книги!!!” – писала она Деборе. Изданная как подарочное издание, она хорошо раскупалась, и Нэнси стала богаче прежнего. В “Таймс” о ней отзывались как об одном из авторов, кто “повлиял на речь и манеры целого поколения”. Поклонники были многочисленны и подчас неожиданны: Бертран Рассел (дальний родственник) неоднократно являлся на лондонские представления “Маленькой хижины”; Нэнси восхищался Бернард Монтгомери, фельдмаршал, виконт Аламейнский. “Полагаю, вы терпеть не можете Монти – а я его ЛЮБЛЮ”, – писала она Ивлину Во. Смерть Ивлина в 1966-м лишила ее главного читателя – того, кто при всех собственных странностях истинно понимал, что более всего ценит в себе сама Нэнси.

В 1967-м Нэнси переехала с рю Месье в маленький дом в Версале. Ей нравилось жить возле дворца, и она лелеяла романтическую идею дикого сада, хотя сам по себе дом был малопривлекателен, и трудно понять, чем он ей приглянулся. Со своей атмосферой уединения и покоя он больше походил на последний приют тихой провинциальной вдовушки. Хотя карьера Нэнси была в тот момент на пике, она устала наконец от высшего света. Все еще энергичная и неумолимо элегантная, она подутратила радостный пыл, с каким осваивала Париж в двадцать лет. Многие друзья умерли – Ивлин Во, Марк Огилви-Грант, Виктор Кунард, бомонд ее славной зрелости. Гастон Палевски вернулся из Рима, но его отъезд, как Нэнси поняла еще в момент разлуки, навсегда изменил их отношения.

В 1968-м умер Питер Родд, сжимая в руке одно из писем Нэнси. И это, как ни странно, тоже причинило ей горе. “Падают с жердочки”, – говорила тетя Сэди; а Нэнси говорила: “Еще один шаг к КОНЦУ”. И для Нэнси конец был уже близок, хотя она еще дописывала наименее популярную, но в некоторых отношениях самую сильную книгу – “Фридриха Великого” (1970) – Это глубокое исследование – Нэнси объездила поля сражений в Потсдаме, Дрездене, под Прагой, пригласив с собой Пэм, – свидетельствует о том, какой путь она прошла от талантливой дебютантки до серьезного, хотя по-прежнему занимательного исследователя. Что бы там ни говорила Джессика, это хорошее свидетельство в пользу самообразования.

В конце 1968-го Нэнси впервые почувствовала боль в левой ноге. В начале следующего года здоровье стало ухудшаться. “Что бы это значило?” – писала она Диане в феврале 1969-го. В парижскую пору Нэнси наслаждалась отменным здоровьем, да и не в ее характере было верить в тяжелые болезни (“это для прислуги”, утверждала Диана Купер). Тем не менее она обратилась к врачу, а тот велел ей оставаться в постели в ожидании анализов. Тут-то ее навестил Палевски. “Привет, Полковник, а у меня рак”, – сообщила она, застав его врасплох: он-то пришел сообщить, что собирается вступить в брак с получившей развод Виолеттой де Талейран-Перигор.

Так началась ее борьба – воля к счастью только окрепла в преддверии смерти. Но рассказывать об этих четырех годах нелегко. Один врач за другим, анализы, операции, и сквозь все это – воспоминания о Полковнике, его последнем, деликатно оформленном предательстве. Джессика настаивала, что Нэнси должна знать свой диагноз, – хотя он еще не был однозначно подтвержден, – но Диана справедливо считала, что старшая сестра жила иллюзиями и в эту пору нуждалась в них как никогда прежде. В 1972-м стало ясно: это лимфома Ходжкина, та разновидность рака, от которой все тело наполняется такой болью, что Нэнси могла, по словам Деборы, только “сидеть в постели и рыдать”. По ночам, признавалась она Джеймсу Лиз-Милну, ей страшно не хватало Блор.

Палевски навещал ее, их дружба – тоже форма любви – не оскудевала. В 1972-м он добился для Нэнси ордена Почетного легиона – сбылась ее давняя мечта. Диана чуть ли не на себе снесла сестру вниз по лестнице, чтобы она могла предстать перед Полковником, и тот приколол орден к ее платью. Нэнси плакала. “Он славный старикан”, – отозвалась Диана о Палевски. Затем Нэнси получила также орден Британской империи и призналась Диане, что главным образом ее тешит мысль, скольких людей ее награждение обозлит.

Как прежде они собирались у одра матери, так теперь сестры спешили к Нэнси. Более всего умирающая нуждалась в спокойном духе Памелы. Диана, вопреки сценам ревности, которые устраивал Мосли, приезжала ежедневно.

“Могу я хоть что-то для тебя сделать?” – окликала сестру Дебора, и Нэнси отвечала: “Ничего. Но я все бы отдала за один день на охоте”. Подоспела из Калифорнии Джессика, они с Нэнси не виделись сорок лет. “Она выглядит как прекрасная обветшавшая статуя…. Боже, как это странно”. Сестры были друг с другом вежливы, но не более того. Однако потом Джессика признавалась, что хранит короткое, ласковое письмо, присланное Дианой после смерти Нэнси: “Его было приятно получить”.

Именно Джессика, на которую чаще всего обрушивались раздражение и отчаяние Нэнси – странный отзвук детских подначек, оказавшихся в итоге столь удивительно продуктивными, – расслышала, как Нэнси шептала врачу: “Je veux те depecher”. И все же она чуть отсрочила уход: к ней спешил Полковник. Он явился в маленький домик вместе со своей собакой, взял Нэнси за руку. Она была почти без сознания, однако ему показалось, что она слегка улыбается:

“Oh! Fabrice – on vous attend si longtemps”.

“Comme c’est gentiV’.

Она умерла в тот же день, 30 июня 1973 года, и похоронена в Свинбруке подле Юнити.

Памела

До 1960-го жила в замке Тулламейн после развода с Дереком Джексоном, сделавшего ее восхитительно богатой. С ней вместе жила другая любительница лошадей, Джудитта Томмаси, смешанного немецко-итальянско-швейцарского происхождения. Диана считала их отношения “своего рода браком”, а Джессика, более прямая, констатировала, что сестра сделалась “сами-знаете-биянкой”. Памела дружила и с Руди фон Симолином, который общался в Мюнхене с Юнити и знал о ее намерении покончить с собой. В 1958-м Диана сообщала Деборе, что Джудитта Томмаси хочет перебраться в Рим, но Памела “положила глаз на Баварию и Руди”.

Но она оставалась до 1962 года в Ирландии вместе с Джудиттой, а затем они перебрались с любимыми таксами в Цюрих. Дебора впоследствии выражала недоумение, отчего сестра больше не выходила замуж. “Полагаю, на самом деле этому воспрепятствовала Джудитта”, – решила она, однако так и не смогла до конца разобраться в тайне их отношений. Смерть Джудитты в 1992-м, по словам Деборы, Памела приняла “с изумительной невозмутимостью”.

Памела, вероятно, была из них всех самой жесткой и лучше остальных умела скрывать чувства. Когда скончалась Нэнси, Памела сказала Диане: “Нард, что от себя скрывать: она загубила нам четыре года”, подразумевая затянувшуюся и мучительную болезнь сестры. Столь шокирующе умела высказываться только Нэнси. Возможно, Памела оправдывала это воспоминаниями о бесконечных насмешках, которым подвергала ее сестра в детстве. Впрочем, когда дочь Джессики Констанция приехала к тетям в Чэтсуорт, у нее сложилось впечатление, что все они издеваются над Памелой. “Жестоко – словно она не ваша плоть и кровь”, – подумала племянница. Да и внешне Памела казалась не их “плотью и кровью”. Тем не менее ее спокойная, приглушенная манера держаться и внезапные высказывания вызывали у Дианы и Деборы искренний и незлой интерес (“удивительно устроена Женщина”). Так же они воспринимали и ее одержимость едой. Пообедав с Гитлером, она главным образом запомнила вкус курятины.

Памела жила в Европе, пока живы были ее таксы; немецкому журналу она сообщила, что собакам больше нравится континент. Затем в 1972-м она вернулась к привычному образу жизни в сельской Англии – поселилась в деревне Кодл-грин в Глостершире. В ее распоряжении имелись Вудфилд-хаус, восемь акров, свинарники и конюшни, великолепный огород и черный лабрадор. Памела избиралась в приходской совет, являлась на совещания с “не-царапкой”, как называла этот предмет Дебора (кожаный портфель, к которому она никому не разрешала притрагиваться). С Джессикой она полностью помирилась после ссоры из-за биографии Юнити (разрыв продолжался больше года). Она продолжала дружески относиться и к Дереку Джексону. “Привет, коняга”, – сказала она ему, встретившись с ним в Чэтсуорте на свадьбе дочери Деборы Софии.

Постепенно Памела отступала в мир иных, многочисленных и безвестных Митфордов, которые жили в провинции и никогда не распушали перья – как ее дядя Бертрам, главный шериф Оксфордшира, который унаследовал от Дэвида титул лорда Ридсдейла и держал призовую отару гемпширдаунской породы. Памела обзавелась еще одним домом, коттеджем в Свинбруке, возле того, где жили во время войны Сидни и Юнити. Она разводила кур, как ее мать, и сделалась специалистом по птицеводству. В 1986-м приехавшая погостить в Свинбрук-коттедж Диана так замерзла, что оставалась в постели, читая Стриндберга, пока сестра пыталась справиться с норовистой плитой “Рейберн”.

В старости сказались последствия перенесенного в детстве полиомиелита. Памеле приходилось опираться на две палки при ходьбе. В 1994-м, в Лондоне, она упала и сломала ногу. Очнувшись после операции, спросила Дебору, кто выиграл кубок Грэнд-Нэшнл. Через три дня, 12 апреля, Дебору срочно вызвали в больницу: десятью минутами ранее у Памелы оторвался тромб и она умерла. “Цыпа. Вообрази себе”, – написала Диана Джессике.

Утрата горестно отразилась на всех сестрах. Словно исчезло нечто, казавшееся вечным, как дождь. Пэм похоронена в Свинбруке, рядом лежат еще три сестры, но ее могила отделена от других.

Диана

Во время болезни Нэнси пережила свой период испытаний: почти ежедневно моталась из Орсэ в Версаль – при том, что и сама страдала от тяжелых мигреней. Диана посещала сестру с такой же верностью, как мать посещала саму Диану в Холлоуэе. Правда, чувство долга перед Нэнси вступало в противоречие с необходимостью находиться рядом с Мосли. “Я бы хотела остаться у нее, однако это было невозможно, – писала она в дневнике. – Если бы я не вернулась, он бы встретил свой день рождения в одиночестве”.

В 1977-м Диана опубликовала автобиографию, “Жизнь в контрастах”. Ее ожидал предсказуемый прием: стилем восхищались, содержание критиковали. После выхода книги Диана дала интервью в “Шоу Рассела Харти” на Би-би-си. К этому выступлению тоже отнеслись неоднозначно, однако саму Диану если что и смутило, то разве лишь звуки собственного голоса. “Возможно, ты бы померла со смеху”, – предупреждала она Дебору, которая пропустила передачу. В 1980-м она опубликовала биографию герцогини Виндзор, с которой дружила. Мосли, который хотел распоряжаться даже временем Дианы, просил ее не тратиться еще на одну книгу, хотя она писала по ночам.

У Мосли к тому времени диагностировали болезнь Паркинсона. Тем не менее до конца 1980-го, до своего 84-летия, он был довольно крепок. Постепенно Диане приходилось помогать ему раздеваться, лечь в постель. В ночь на 3 декабря она просыпалась несколько раз и подходила к нему. В четыре часа утра она обнаружила его мертвым на полу. Сжимая мужа в объятиях, Диана звала: “Любимый, любимый, вернись к своему Першерону”. Ее скорбь была столь же безмерной, как любовь, – любые чувства Дианы достигали размаха греческой трагедии. В 1981-м ее частично парализовало, словно от инсульта. Оказалось, что у нее в мозгу выросла большая доброкачественная опухоль – как считала сама Диана, из-за тяжелой утраты. И кто готов с этим спорить? Правда, едва ли можно согласиться с ее версией, будто сгубивший Нэнси рак спровоцирован недостатком любви и избытком злости, – к этому выводу Диана, разумеется, пришла, задним числом узнав о предательстве Нэнси во время войны.

От сложной операции Диана быстро оправилась (кто-то слышал, как при виде явившегося навестить ее лорда Лонгфорда она пробормотала: “Он принимает меня за Майру Хиндли”). Но от депрессии ей так и не удалось избавиться. В декабре 1981-го она писала своему пасынку Николасу: “Дорогой Никки, сегодня первая годовщина, а для меня все еще длится та ночь, потому что это была ужасная ночь”. Через год она разругает Николаса из-за первого тома его прекрасных взвешенных мемуаров о Мосли (“Правила игры”). Любовь граничила у нее с безумием. Но есть нечто мучительное в ее письме к Деборе, предлагавшей сестре помощь во время болезни: “Мне нужен Кролик и больше никто, а он не придет”.

Постепенно Диана вернулась к творчеству. “Любимые” (1985) – собрание портретов друзей и родных (и точный слепок времени, помимо прочего). Она писала рецензии для “Ивнинг стандард” и “Букс энд Букмен”. Из-под ее пера не вышло ни единого лишнего или неверного слова; даже когда она отстаивала дело Мосли, ее аргументы оставались ясными и точными, словно геометрия. Джеймс Лиз-Милн ценил ее как писателя выше Нэнси. Без сомнения, она была более строгой и более изысканной, что ему, вероятно, нравилось (а может быть, ему нравилась сама Диана), однако в ее книгах недостает живого творческого огня – он весь ушел в жизнь.

В 1989-м Диану пригласили на “Диски необитаемого острова”. Она поговорила там и о своей дружбе с Гитлером (“не жалею об этом”), и о том, справедливо ли обвинять ее мужа в антисемитизме: “Он вовсе не был анти, знаете ли. Он бы не отличил еврея от нееврея. Но на него так часто набрасывались евреи… и он принял вызов”. На вопрос о Холокосте она ответила: “Боюсь, что я не верю в убийство шести миллионов. Мне кажется, это немыслимо. Слишком большое число. Но с точки зрения морали шесть миллионов или один – не имеет значения. Это совершенно неправильно. Я считаю это ужасным дурным делом”.

Такова была ее позиция. Диана категорически осуждала Окончательное решение, но не в той форме, которая удовлетворила бы публику. Она не сказала тех слов, которых от нее ждали: она продолжала действовать на своих условиях. За исключением отношений с Мосли, она делала все по-своему и на своих условиях. И каким-то образом ей удалось то, чего не достигла никакая другая женщина: этот принцип тоже стал элементом ее обаяния.

Диана покинула “храм Славы” в 1999-м, перебравшись в красивую, светлую квартиру на рю де л’Университе. К тому времени она почти полностью оглохла – визиты в оперу еще с 1965-го не доставляли ей удовольствия, – но у нее оставались книги, глубочайшая любовь к литературе и семья. На следующий год Диана отпраздновала девяностолетие в “Отеле Крийон”, окруженная более чем сорока своими потомками.

И сохранялась митфордианская связь, соединявшая Диану с Деборой, – последняя пара и единственная, где сестры никогда не обманывали друг друга. Их взаимное обожание было подлинным и не остывало. Политических убеждений Дианы Дебора не разделяла и даже не понимала, но принимала их вместе с Дианой и считала, что во второй половине жизни Диана “приближалась к святости”. Молча подразумевалось, что это поразительное великодушие служило своего рода искуплением за прошлое.

Они переписывались до самого конца. Основной темой оставалось митфордианское прошлое: “Боже, как все возвращается”. Они общались детскими, девичьими голосами – в этом отношении обе так и не состарились. Не утратила Диана и красоту, неотъемлемую часть себя.

Переиздание “Жизни в контрастах” (2000) сделало ее модной публичной фигурой. Диана всегда возбуждала острый интерес, но, как и в случае с Мосли, желание осудить и унизить ее сменилось чем-то более честным – попыткой проникнуть в ее тайну. Сделать это было невозможно, но Диана заслуживала таких усилий.

В июле 2003-го у нее случился небольшой инсульт, от госпитализации она отказалась. Она умерла 11 августа, была кремирована на кладбище Пер-Лашез. Верующей она не была, ее богом стал Мосли. Прах Дианы упокоился рядом с Юнити возле церкви в Свинбруке.

Никто из тех, кто ее знал, не сумеет ее забыть.

Джессика

В 1963 году опубликовала “Американский способ смерти” о вопиющей коммерциализации похоронной отрасли. Книга стала бестселлером номер один, принесла за год примерно 115 000 долларов и положила начало литературной карьере, одно время не менее звездной, чем у Нэнси. Джессика нашла ремесло себе по руке – журналистику. Она была бесстрашна, обожала споры и публичность, чтение собственных рецензий и вырезок, обладала развитым общественным темпераментом. Впоследствии она написала “Американский способ рожать”, а затем “Доброе и обычное наказание” (об американской тюремной системе). Сборник ее статьей был опубликован под названием “Разгребая грязь” – никто более из сестер Митфорд не думал о себе в таком ключе.

Публичной фигурой Джессика сделалась с немалым удовольствием. “Судя по шумихе, – писала «Таймс» в статье 1965 года, посвященной «Американскому способу умирать», – влияние мисс Митфорд на заокеанскую аудиторию немногим уступает успеху «Битлз» и может оказаться существенно более продолжительным”. В 1960-е и 1970-е она чаще прежнего приезжала в Европу. Позволила Нэнси таскать себя по модельным домам, где оставила немалую часть роялти. В Лондоне Джессика познакомилась с писательницей Майей Энджелоу, которая стала близким другом (фактически “сестрой”, совсем не митфордианской по духу). Джессика ездила в разные города на презентации, появлялась на телевидении, читала блистательные лекции. Выкладывалась изо всех сил, работала, пожалуй, больше, чем Нэнси. Но про нее нельзя сказать, как говорили про Нэнси, что такая жизнь – “за неимением лучшего” (хотя трагедии ей выпали даже пострашнее). Она умела доводить сестер, но не переживала удары судьбы так глубоко, как Нэнси.

Изначально красивая, как все Митфорды, она единственная не смогла сохранить свою внешнюю привлекательность. Остальные, старея, не менялись, Джессика же растолстела, но чувствовала себя до нахальства удобно в этом облике, словно землевладелица из Котсуолда, прикинувшаяся американской туристкой, – да в общем, она такой и была.

Она продолжала политическую деятельность, и ее примеру последовала Констанция, участвуя в движении за равные права. Констанция родила двух сыновей от одного из лидеров экстремистского движения “Власть черных”. Сестры немало заинтересовались тем фактом, что Джессика вроде как не одобряет этот роман, – неужто вернулась к корням?

В 1978-м она опубликовала второй том автобиографии (“Добрый старый конфликт”). Памела откликнулась: ей очень понравилось, но зря Джессика утверждает, будто осталась в Америке из-за того, что вся ее семья держала сторону нацистов. “Это лишь твое мрачное воображение”, – заключила она. Джессика обладала завидной способностью отмахиваться от подобных замечаний. Она также написала воспоминания о своем друге Филипе Тойнби под названием “Лица Филипа” и книгу о Грейс Дарлинг (“Серой скворушке”) “Английское сердце Грейс” – над этой работой она отчаянно скучала. Как и Диана, она принимала участие в “Дисках необитаемого острова”.

В 1985-м Джессика узнала о романе мужа с давней подругой семьи. “Звучит очень скверно, бедная Декка”, – писала Диана Деборе, но брак устоял. Диана сохранила привязанность к сестре, которая в детстве ее обожала, и всю жизнь носила брошь, которую Джессика отдала ей перед бегством с Ромилли. Джессика, со своей стороны, видимо, жалела о разрыве – под старость он превращался почти в нелепость, – но понимала, что зашла чересчур далеко и не сможет теперь восстановить отношения. После смерти Мосли она передавала соболезнования через Дебору с беспомощной припиской: “Ты же знаешь, как оно, Цыпа”.

Единственная из сестер она курила и пила – как Хемингуэй. В середине 1990-х дочь, выучившаяся на медсестру, сказала Джессике, что она превращается в алкоголика. После этого разговора, писала Констанция Майе Энджелоу, Джессика завязала раз и навсегда, на одной силе воли, которой у нее всегда было в избытке. Это благотворно сказалось и на ее браке. Но привычка к никотину оказалась сильнее даже Джессики. В июне 1996-го у нее обнаружили рак легких, и развязка наступила очень быстро. Болезнь обошлась с ней намного милосерднее, чем с Нэнси, но отвагой Джессика не уступала сестре. Деборе она писала: “В том-то и суть, Цыпа: НАМНОГО лучше, чем просто попасть под машину или в авиакатастрофу”. На последние дни ее отпустили домой. Метастазы ураганом распространялись по всему телу. Майя Энджелоу приехала и пела для нее. В ночь перед смертью, 22 июля, она поговорила по телефону со своей Цыпой. “Она понимала, что это я”, – писала Дебора Диане.

После простой службы в одном из зданий Сан-Франциско ее прах был развеян над морем. Она не признавала американского способа смерти. И от английского ушла.

Дебора

На ее долю выпала, без сомнения, самая приятная участь из всех, какие достались девочкам Митфорд. Ей пришлось много трудиться в Чэтсуорте, но – боже, какая замечательная работа!

Как говорил Линде Фабрис де Советер в романе “В поисках любви”: “Словом, рад вам сообщить, мадам, что я – очень богатый герцог, а это самое приятное для человека положение, даже в наши дни”. К тому времени как богатый герцог – супруг Деборы – унаследовал свой титул, “наши дни” сделались еще менее приятными, хотя все относительно. Посетив сестру в 1955-м, Джессика писала подруге: “Из-за налога на наследство бедняжки не могут позволить себе жить в «домике» (который им принадлежит) в деревне (которая им принадлежит), и приходится пускать в усадьбу туристов…”

“Я не хочу, чтобы на мне все закончилось”, – говорил муж Деборы. Разумеется, то была нелегкая борьба против новых времен – пытаться в послевоенную эпоху удержать имение таких размеров. В конце концов в 1957-м герцог с герцогиней перебрались в усадьбу и Дебора приняла предложение мистера Эттли сделать из Чэтсуорта коммерческое предприятие. Эндрю, далекий от снобизма, как и большинство подлинных аристократов, настаивал на том, чтобы впускать туристов с парадного входа, открыть для обзора больше помещений и предоставить людям возможность свободно гулять и устраивать пикники в садах (за исключением только Старого парка, где обитали олени). Все прочие детали он предоставил улаживать Деборе. Она, как и ее мать, обладала непревзойденным вкусом – и эффективностью просто фантастической.

Впоследствии Дебора писала, что декоратора не стала нанимать, поскупившись платить за то, что вполне могла сделать сама. “К тому же я наслаждалась каждой минутой”¹. Ее подруга Нэнси Ланкастер, чьи интерьеры Деборе очень нравились, комментировала: “Если б я сделала этот дом для тебя, тебе пришлось бы продать его, чтобы со мной расплатиться”. Дебору часто спрашивали, как у нее такое получилось. Многие помогали, охотно отвечала она и всегда решительно отвергала популярную хвалу, что она “спасла” прекрасный старинный дом: “Это было решение Эндрю – сохранить Чэтсуорт”. Однако никто не мог бы исполнить роль современной хозяйки замка лучше Деборы – той, в ком даже здравый смысл обладал каким-то неувядаемым обаянием.

В 1960-м Эндрю получил должность парламентского заместителя министра по делам Содружества, и герцоги Девонширские совершили официальные поездки в Африку и на Карибские острова. Через год их пригласили на инаугурацию давнего партнера Деборы по танцам – Джона Кеннеди. После гибели Кик, вдовы Билли Хартингтона, в авиакатастрофе в 1948-м Дебора поддерживала отношения с ее семьей, а оставшиеся в живых Кеннеди (Роуз, Бобби, Тедди, Джек) по очереди посещали могилу сестры и дочери в Эденсоре. Дебора успела очень привязаться к президенту незадолго до его убийства. Он был, по ее словам, редкостью среди политиков: умел и любил смеяться над собой. Дебора посредничала в отношениях между Кеннеди и тем, кого называла “дядей Гарольдом”, – премьер-министром Макмилланом, женатым на дочери герцога Девонширского – и в 1962-м ее позвали в Вашингтон вместе с Макмилланом “для укрепления англо-американских отношений”. В том же году, в разгар Карибского кризиса, Кеннеди побывал на выставке рисунков из Чэтсуорта в вашингтонской Национальной галере и после обеда в Белом доме предложил позвонить Джессике прямо из Овального кабинета. Он явно находился под обаянием этой женщины – перед аристократической уверенностью в себе он так же не мог устоять, как в свое время не устоял Гитлер. “Муля думает, ты с Кеннеди – в точности Пташка и Гитлер”, – ехидничила Диана.

Вот только Дебора была еще и очень женственна и привлекательна. И если ее чары оказывались не столь мощными, как у Дианы, все же перед ними мало кто устоял. Нэнси только поспевала изумляться и дразнить Дебору ее друзьями: плейбой Али Хан (Джангл-Джим) подарил ей скакового коня, а уж Кеннеди! “Наша проворная сестренка махнула через океан и проводит тет-а-тет за тет-а-тетом, воркуя с главой твоей страны”, – писала она в 1961-м Джессике. Это всегда было типично для Нэнси. Однако Диане, которая в 1963-м высказалась насчет бессмысленности брачных обетов, которые никто не соблюдает, – “все мы прелюбодеи и прелюбодейки” – Нэнси возразила: “Не совсем верно, ведь Дебо абсолютно чиста”. (Диана призналась, что имела в виду себя, Нэнси и, как ни странно, Памелу.)

Брак Деборы тоже не был безоблачным: у Эндрю имелись проблемы с алкоголем, и об этом они говорили откровенно. Тем не менее они были счастливы в своем совместном деле – быть Девонширами. Впрочем, эта великолепная жизнь предъявляла свои требования: принимать членов королевской семьи, развлекать политиков, позировать Люсьену Фрейду – это был первый из гостей Чэтсуорта, кто нарисовал его обитателей; присутствовать на таких событиях, как свадьба принца Чарльза с леди Дианой Спенсер в 1981-м (“она, разумеется, была сумасшедшей”, писала Дебора сестре Диане после гибели принцессы). Семейная жизнь, имение Чэтсуорт, общая страсть к спорту и скачкам – Эндрю принадлежала одна из лучших кровных кобылиц нашего времени, Парк Топ, – все это складывалось в замечательно прочную и надежную жизнь, над которой свободно парил торжествующий митфордианский дух Деборы. “О блаженный край”, – писала она Диане, побывав в 1997-м в доме своего любимого певца Элвиса Пресли.

Дебора написала историю Чэтсуорта (“Дом”, 1982) и несколько автобиографических сочинений. Ее язык всюду прост и упоителен, опровергая инфантильные дразнилки Нэнси (мол, младшенькая не умеет читать и писать). В поздние годы она словно магнитом притягивала прессу, журналисты не могли перед ней устоять. Например, в 2001-м она поделилась с “Индепендент” своим обожанием Элвиса и слухами о том, что его видели в разных уголках земли: “Вот бы и к нам на ферму завернул”. Статья воздавала должное ее живому, бессмертному обаянию, ее изысканной (“о, какая умница!”) любезности. “Эти старомодные манеры, – писал покоренный ею интервьюер, – не сдаются, как их ни теснят. В какой-то момент я предложил ей обменяться на будущее лето домами… Она и глазом не моргнула: «Прекрасная мысль»”². Дебора справлялась со всем, что подсовывала ей судьба, и хотя легким взмахом руки отделывалась от большинства современных ортодоксий – терпеть не могла правительство лейбористов, запрет на охоту и правила охраны труда, – оставалась на удивление популярной. Бестрепетно шагала среди современного пейзажа, воплощая исчезнувшее прошлое. Очень по-митфордиански. И публика это ценила.

После смерти Эндрю в 2004-м овдовевшая герцогиня передала Чэтсуорт своему сыну, ставшему двенадцатым герцогом Девонширским. Сама она вернулась в Эденсор, где ее супружеская жизнь началась во время войны, где она платила два пенса за то, чтобы понюхать лимон на прилавке почты.

Двадцать четвертого сентября 2014 года в возрасте 94 лет, последняя из сестер Митфорд умерла.