— У меня ушел год, чтобы понять, что сама по себе моя жизнь не изменится, — продолжала Мардж. — Именно тогда я вернулась к волонтерской работе. И очень счастлива. Легче перенести горе, когда ты помогаешь другим. Ну вот, двенадцать километров, — проговорила она, резко меняя тему разговора и настроение. — Смотрите, что можно вытворять на этом тренажере, меня одна девочка научила. — Она хихикнула и принялась в бешеном темпе крутить педали в обратном направлении. — Так можно задействовать совершенно другие группы мышц.

— Странно, что вы ни капельки не устали, — удивился я. — Я бы уже свалился.

— Правда? — ответила она, и всего за пару секунд на ее лице отразились все, что она чувствовала: презрение к моему слабому телу, скептицизм, потому что я, наверное, ее обманываю, и искреннее беспокойство из-за того, что я, скорее всего, говорю правду. — Что ж, тогда придется вами заняться, — объявила она, слезая с велотренажера и направляясь к гантелям, лежавшим в углу. — Возьмите вот эти, двухкилограммовые, я использую такие. Садитесь на этот стул. — Она показала мне упражнение на поднятие тяжестей и растягивание и прикрикнула, чтобы я не отлынивал. Потом мы перешли к поворотам туловища и поперечным растягиваниям, держа гантели над головой. — Я отправляюсь в душ, — предупредила Мардж через десять минут, — а вы можете немного потренироваться на велотренажере, пока меня не будет .

Не могу сказать наверняка, но мне кажется, она нарочно задержалась на пару минут, пока я старательно крутил педали.

— Хороша водичка, — сообщила она. — Пойдемте, я покажу вам наш сад.

По пути на улицу я поинтересовался, чувствует ли она себя когда-нибудь одинокой.

— Конечно, скучаю по людям. Большинство моих друзей умерли. Мой муж тоже умер, — сухо промолвила Мардж. — Но мне нравится общаться с людьми. Мой девиз: незнакомец — это друг, которого мы еще не встретили. Я знаю мало людей, которые не являются адвентистами. Я не хожу на танцы и в кино. Но у меня здесь масса друзей и есть друзья в других частях города. Мне кажется, в детстве я была более робкой. Иногда моя память работает с перебоями. Я помню столько же, сколько и раньше, просто мой «компьютер» так перегружен, что я не знаю, на какую кнопку нажимать.

Она вышла из лифта, смеясь над собой.

— Вот моя кукуруза! Представляете, первый раз в жизни вырастила кукурузу, — сказала она, выйдя во двор.

Вдоль трех стен забора, отделявшего двор от главного здания, длинными рядами росли растения, цветы и овощи.

— А вот мои помидоры — ой, глядите-ка, один созрел! Видите гортензию? Когда я сюда переехала, некоторые цветы были с меня ростом. Потом кто-то их срезал, а теперь они снова выросли.

Мимо нас прошли люди. Мардж выждала, пока те удалились на достаточное расстояние, и прокомментировала:

— Некоторым местным жителям по восемьдесят. Я в восемьдесят еще работала. Я им говорю: «Я достаточно стара, чтобы быть вашей матерью!» Ах, розы! — восхитилась моя собеседница, наклонившись к прелестным красным цветам. — Не могу смотреть на розы, не думая об Иисусе. В детстве в шабат (день отдохновения) мы всей семьей отправлялись на прогулку и любовались полевыми цветами. Это так много значило для меня. Шабат и сейчас для меня много значит, — промолвила она, отступая от цветов. — Это время отрешиться от окружающего мира. Его ждешь с нетерпением. Ты отправляешься на прогулку, отдыхаешь душой. Не знаю, как это описать. Думаю, шабат дарит умиротворение, а оно полезно для здоровья.

Через несколько минут пришла пора прощаться. Когда я сделал Мардж комплимент по поводу ее крепкого рукопожатия на прощание, та ответила:

— Я сильная женщина. А все благодаря многочисленным массажам, которые я переделала за всю жизнь. Кстати, пришлите мне свою книгу. Люди приходят ко мне поговорить, потому что я старая, и это последнее, что я от них слышу. Они, наверное, думают, что я скоро умру или уже умерла. Но я все еще живу.