ХХХIII
Артистка
Новый день не сулил ничего хорошего.
Сделав несколько рабочих звонков и разобрав почту, Родион поднялся на седьмой этаж, где в квартире одинокой мадам Рожэ происходило ежегодное собрание жильцов. Когда он вошел в гостиную, оказалось, что все места за овальным столом уже заняты, и он вынужден был примоститься на табурете рядом с соседом по лестничной клетке.
Горячо дыша в ухо чем-то смрадным, отдаленно напоминающим смесь камамбера с неблагородным сортом рыбы, тот тут же принялся вводить Родиона в курс дела. Ну а как же еще: новый жилец – материал пластичный, его нужно правильно настроить, подготовить к принятию взаимовыгодных решений…
Мадам Рожэ с этими уловками, видимо, уже была знакома, поэтому волевым голосом призвала всех к коллективному обсуждению накопившихся проблем.
Жильцы шелестели страницами повестки дня, которая включала тридцать шесть пунктов. В углу, под клеткой с полинявшей унылой птицей сидела секретарь собрания, уже что-то протоколируя на своем компьютере.
Началась перекличка.
Мужчина в облегающей майке оказался представителем мадам Корню с третьего этажа – та, всем назло, уехала на лето в Бордо. Дама с осанкой Иды Рубинштейн и вечно хлюпающим носом – дерматологом с первого этажа. Изможденная красавица, постоянно шуршащая обертками от конфет без сахара, – соседкой Родиона справа. Интеллигентный господин, перед которым стопка бумаг с повесткой дня лежала вверх ногами, – беспринципным соседом снизу. И наконец сонная китаянка, которая плохо владела французским и этим очень мешала обсуждению, – соседкой сверху…
Чуть в стороне, опираясь на газовую плиту, стоял зловещий господин Мишо, занимавший весь последний этаж с его обширной террасой. Он развлекал себя тем, что саботировал принимаемые большинством решения, голосуя против или же воздерживаясь. Между делом Мишо по-гусарски подмигивал секретарю собрания, словно говоря ей: «Как только все это свернется, пойдемте ко мне обедать?»
Коммунальное шоу длилось два часа. Когда в соседней церкви пробил полуденный колокол, перешли к обсуждению второстепенных вопросов: что делать с дамой с третьего этажа, которая все время в Бордо, – к ней в квартиру никак не могут попасть специалисты по уничтожению нежелательных насекомых; как быть с протоколами собраний в сто страниц – ведь их по закону нужно хранить десять лет, а места в квартирах нет… и главное: почему наглец Мишо курит в душе?!
Когда желудки начало сводить от голода, на повестке остался последний вопрос: смена почтовых ящиков. Все были «за», но неожиданно вспыхнул спор по поводу их конфигурации. Ящики с горизонтальной прорезью ставить или с диагональной? Обсуждение приняло такую обостренную форму, что Родион, не выдержав, предложил бросить жребий. Выпали диагональные прорези, и изнуренные жильцы начали расползаться по своим квартирам.
С радостью вернувшись к себе после схватки с соседями, Родион услышал голос Саломеи, доносящийся из его кабинета. Эту комнату она убирать не любила – боялась перепутать местами бумаги и папки, протирая тряпкой стол, и как бубонной чумы опасалась нового компьютера. Его обтекаемый бесшовный корпус и глянцевый, без единой царапины, дисплей вызывали в ней священный трепет – плавными взмахами микрофибровой метелки Саломея смахивала с «макбука» серебристое крошево пыли, что-то приговаривая.
Родион остановился в дверях и прислушался: что она там бормочет?
– Это ж надо, куда ни сунься – сплошные куртизанки. И ведь никакого разнообразия, все одно и то же!
– Простите, что вмешиваюсь в процесс, – улыбнулся Родион. – Зашел вот за портфелем… Вдруг слышу: вы сами с собой разговариваете.
– Так ведь не с кем пообщаться, месье Лаврофф, работаю в полном одиночестве! Вот картинки от тоски и разглядываю… Дама эта, что у вас по всей квартире раскидана, наверное, актриса известная? Уж простите, что интересуюсь, а только куда ни ткнусь – все она.
– Какая дама?
– Ну вот же она в рамочке в шкафу с прошлой зимы стоит… И у мадмуазель на столе такая же валяется.
– А, вы об «Итее», – сообразил Родион. Действительно, после недавней встречи Оливии с Волошиным в доме появился еще один эскиз с изображением исчезнувшего шедевра.
– Я уж не знаю, как ее звали, а только думаю, что раз с женщины картины пишут и из камня ее ваяют – непростая это женщина!
– А где вы в камне-то ее увидели?
– Ну, может и не в камне, а в мраморе или в гипсе… Я толком не разобрала, – вдруг смутилась Саломея, изучая сверкающий свежевымытый паркет.
При изрядной доле недостатков – которые, впрочем, Родион ей охотно прощал – были в горничной два замечательных качества: обязательность и честность. Врать Саломея до смешного не умела.
Родиону достаточно было задержать на ней взгляд, чтобы та призналась.
– Я папочку одну, прибираясь у мадмуазель, ненароком обронила. А оттуда картинки черно-белые так и посыпались – фотографии всякие музейные…
– И что же?
– Так вот там эта дама и стояла! Такая же голая.
– Пойдемте-ка, покажете.
Родион последовал за горничной в соседнюю комнату, где Оливия обустроила себе рабочий уголок.
– Вот эта папочка?
– Она самая!
Родион вытащил из-под прозрачного пластика пачку распечатанных на принтере нечетких фотографий. Внизу каждого снимка значился инвентарный номер дипломатического архива. Значит, Оливия и до него добралась… Ее упертость и въедливость начинали вызывать в нем искреннее уважение.
– И где же здесь «Итея»? – скептически поинтересовался Родион.
– Так вот она! За мужчиной срамным пристроилась…
«Срамным мужчиной» оказался великолепный «Прометей» работы Удо Вебера. Эту скульптуру вместе с десятками других тот выставлял на своей персональной выставке в Париже весной 1944-го – на том самом культурном событии, в котором наотрез отказался участвовать Октав Монтравель.
Родион присмотрелся повнимательнее: сбоку на снимке стояла пометка: «ЖДП, Зал 14».
– Вот я и говорю: не иначе великая была женщи…
– Простите меня, Саломея… я вам чуть позднее о ней расскажу, – отмахнулся от нее Родион, разглядывая снимок.
Обрадовавшись, что месье не стал обвинять ее в излишнем любопытстве и склонности к шпионажу, горничная резво ретировалась на кухню.
– Я так обрадовалась, что удалось выяснить, каким поездом в Германию отправились работы Лебаска и Вергилия, что фотографии толком и не рассмотрела… Решила забрать копии на дом – это администрацией архива не возбраняется, они ведь давно в свободном доступе, – объясняла ему Оливия по телефону, пользуясь перерывом между лекциями.
– Рано или поздно, мы бы и сами это заметили. Но какова Саломея! Ничто от ее пристального взора не ускользает… «Прометей» Вебера стоит на фотографии на первом плане, а «Итея» – в самом дальнем углу среди прочих скульптур. Сразу и не разглядишь.
– Да, надо бы почаще привлекать к делу нашу Виолетту Жабо, – пошутила Оливия. – А ты уверен, что она не обозналась?
– Абсолютно! Помимо эскизов, сохранились фотографии, где Монтравель работает над статуей в своей мастерской. Это она.
– В «зале четырнадцать», который упоминается в транспортных документах, хранилось личное собрание Удо Вебера. Как ты и предполагал, оно не было официально инвентаризировано, поскольку не относилось к государственному конфискату. Можно предположить, что среди его трофеев были и предметы, похищенные из мастерской Монтравеля… Теперь уже ясно, что и «Итея» досталась баварцу!
– Ее отправили в Германию вместе с остальными шедеврами из «южной зоны», это очевидно, – согласился Родион.
– Знаешь, раз круг замкнулся на Вебере, надо бы побольше разузнать о его судьбе. Габи мне тут подсказала одно имя…
– Ты о ком?
– У официального скульптора рейха было несколько биографов. Один из них давно живет в Париже. – Он большая величина, этот Штакельберг! Боюсь, со мной разговаривать не станет…
– К чему ты клонишь, Иви? Не ходи вокруг да около…
– Тебе он не откажет. Организуй для меня эту встречу… пожалуйста.
Родион вдруг почувствовал, как встрепенулось помолодевшее от радости сердце: впервые с того момента, как начался этот квест, Оливия его о чем-то попросила.
