Кому хочется вылезать из кровати ранним воскресным утром?

Троян натянул скользкую простыню на лицо, пытаясь спрятаться от чрезмерно яркого солнечного света: накануне он забыл опустить жалюзи — было как-то не до них…

Часы показывали восемь тридцать — все, кранты, на тренировку опоздал. Он провел пальцем вдоль трогательно выпирающего позвоночника лежащей рядом девушки. Кожа была мягкой и чуть влажноватой. Имени ее он не запомнил, кажется, что-то библейское… ну да, Мария. У нее было неудачное прошлое, которое привело ее на сцену дорогого клуба-бузукии в районе старой гавани, где она и подвернулась ему накануне. С пьяных глаз он предложил ей две сотни, если согласится поехать к нему.

Троян потянулся за сигаретой, но пачка «Партагас» была неприятно пустой.

Откинув простыню, он нащупал ногами прохладный мраморный пол и прошлепал в ванную. Брезгливо отодвинул лежащую на полу одежду — вот коза, раскидала тут! — нырнул в душ: сначала горячий, потом холодный, потом снова горячий, потом ледяной.

Вроде отпустило.

В голове просветлело, мысли упорядочились, вернулся привычный самоконтроль. Он выскреб щеки до приятной армейской синевы, обжег кожу ядреным одеколоном, зачесал тонкие волосы назад. На загорелом лбу явственно проступил шрам от иссеченного родимого пятна. От этой приметы ему давно следовало избавиться, жаль, что только недавно собрался это сделать…

Завтракать он не стал, не привык, а вот крепкий кофе и стакан сока со льдом — это обязательно.

Над круглым обеденным столом настойчиво тикали часы, заставляя его поторапливаться… Елки, а где ж ключи от машины?! Троян нервно дернул плечом. Ищи их теперь по всему дому! К счастью, ключи обнаружились в спальне, на полу возле кровати, где он сбросил вчера свой пиджак, спеша почувствовать под собой верткое и горячее женское тело.

— Слышь, родная, тебе пора. — Он потряс подругу за голое плечо.

Она промычала в ответ что-то невразумительное и продолжила спать.

— Э-э, ты чего, так не пойдет. — Троян тряхнул ее понастойчивей.

Веки девушки дрогнули, на секунду приподнялись и тут же сомкнулись, пряча зрачки от яркого света. Через мгновение она все же подобралась и села. Оглянувшись по сторонам сквозь завесу спутанных волос, ойкнула, слетела с кровати и скрылась за матовой стеклянной дверью.

В такой огромной ванной комнате ей бывать еще не приходилось. Черный кафель с лентой меандрового орнамента, слева просторная душевая кабина, справа — ванна на хищных бронзовых ножках и высоченная этажерка с десятком одинаковых белых полотенец. В шкафчике над раковиной — ворох нераспакованных зубных щеток. Конечно, она была не единственной, кто оставался здесь ночевать. Хозяин роскошной виллы ей тоже понравился — подтянутое дельфинье тело, отсутствие блатных манер, немногословность и ярко выраженный материальный достаток. Он представился Георгием, но расспросить его о роде занятий и о том, какими судьбами он оказался в Афинах, ей пока не удалось. Надо будет наверстать.

Однако наверстать не получилось.

На выходе из душа ее ждали две хрустящие зеленоватые купюры, придавленные чашкой остывающего кофе, и рокочущее желтое такси. Георгий явно спешил: распахнув перед ней дверь машины, заплатил таксисту вперед и что-то шепнул ему на ухо. Тот ухмыльнулся, понимающе кивнул и повернул ключ зажигания.

Машина повезла ее по второстепенной объездной дороге, вдоль которой высились безликие недостроенные коттеджи, разделенные прямоугольниками пустырей. Сказать с уверенностью — в какой район города в эту ночь занесла ее судьба, девушка ни за что бы не смогла.

Никаких постоянных связей. На протяжении многих лет это было единственным правилом, которому Павел Троян не изменял. Подобная мера абсолютно оправданна, если ты вне закона и претендуешь на пожизненный срок.

Пускай теперь ситуация совсем другая: и имя новое, и страна, и род занятий, и отчасти даже внешность…

Однако осторожность — главное правило охотника, а потому одну и ту же женщину к себе в дом он никогда не приводил.

«Лендкрузер» плавно скользил по раскаленному асфальту приморского бульвара, над которым переливчатым пузырем сгущался горячий воздух. Дорога тянулась строго на юг мимо мыса Сунио с его мраморным храмом, в сторону одноименного национального парка. Частый сосновый лес занимал территорию в несколько гектаров и был открыт для публики круглый год. Лишь одну его часть окружал высокий железный забор, выкрашенный в нейтральный защитно-зеленый цвет. Попасть внутрь можно было через широкие автоматические ворота, которые открывались после обмена малопонятной матрицей слов с неприметным черным ящичком, установленным на уровне автомобильного окна.

За забором располагался учебно-тренировочный центр Федерации стрелкового спорта Греции, где проходили подготовку спортсмены, участвовавшие в Кубках мира и Олимпийских играх. Здесь же размещался закрытый коммерческий стрелковый клуб, членом которого Павел Троян — под своим новым греческим именем — состоял с конца 1996 года.

Вежливый администратор провел его в тщательно охраняемую оружейную комнату, предлагавшую на выбор практически любое снаряжение. Он знал, что этот клиент — особенный, бывает здесь четыре раза в неделю и нередко — со своим собственным стволом, что, впрочем, не возбранялось правилами. В немногословном выходце из Восточной Европы угадывался профессионал, однако администратора клуба это не удивляло. В конце девяностых в Грецию хлынул поток переселенцев — из стран бывшего СССР ехали так называемые «понтийские греки», среди которых попадалось много бывших спортсменов. Греческих корней и спортивных регалий Павел не имел, зато имел обширное криминальное прошлое и широкий круг контактов в российской преступной среде. Карьера его в рядах вооруженных сил не состоялась: Троян был уволен с военной службы за поступок, «дискредитирующий звание советского офицера». Перед очередной генеральской проверкой он переусердствовал с физподготовкой молодых бойцов — загонял до смерти одного упрямого новобранца. У того оказался скрытый порок сердца, усиленной тренировки он не выдержал…

В девяносто первом, когда экономика любого крупного российского города жестко контролировалась одной или несколькими преступными группировками, Павел Троян примкнул к крупнейшему криминальному сообществу родного Кемерова. В первые годы «сотрудничества» Троян занимался нехитрым бандитским ремеслом: рэкетом, вышибанием долгов, вымогательством, крышеванием мелкого бизнеса. Будучи потомственным военным с законченным высшим, он умел обращаться с оружием, владел основами военной тактики и стратегии, жестко следовал внутренней иерархии, а потому быстро завоевал авторитет среди своих.

К середине десятилетия война за передел сфер влияния между преступными кланами Кемерова, славянским и кавказским, достигла своего пика. Обмен заказными убийствами стал явлением будничным, при этом почти все они оставались нераскрытыми. Правоохранительные органы все чаще подчинялись криминалу, росло и мастерство самих наемников. Шквальная оружейная пальба среди бела дня и топорные убийства в грязных подъездах вскоре ушли в прошлое. Коммерсантов, лидеров преступных группировок и воров в законе стали уничтожать с помощью радиоуправляемых взрывных устройств и тщательно спланированных «индивидуальных зачисток».

Троян хорошо помнил тот роковой день, когда судьба свела его с «отцом» — известным кемеровским предпринимателем, владевшим доходным ликеро-водочным заводом, сетью винных магазинов и местным игорным клубом.

Геннадий Вениаминович Суриков по кличке Сурген в своих квадратных роговых очках и тесном твидовом костюмчике выглядел вполне интеллигентным человеком и больше смахивал на университетского профессора, чем на воротилу криминального бизнеса. Он и в самом деле имел ученую степень, которая, правда, в жизни ему не пригодилась. Именно Геннадий Суриков в эту кровавую эпоху взял под контроль всю угледобывающую отрасль Кузбасса. Успешно взаимодействуя со «славянским крылом» кемеровской группировки, Сурген сколотил свою собственную команду наемных убийц, дав ей кинематографичное название «Бригада ночных киллеров». По сути дела, это была хорошо подготовленная диверсионная группа, которая работала на всей территории Кемеровской области. В команду попадали только лучшие, предпочтение Сурген отдавал профессионалам с военным или спецназовским прошлым, но скомпрометировавшим себя перед законом. Эти люди знали, что такое дисциплина, безупречно владели оружием, не боялись крови и, самое главное, беспрекословно подчинялись старшему по «званию» — ему, Геннадию Вениаминовичу Сурикову.

Сейчас, девять лет спустя после их первой встречи, Троян вспоминал об этом периоде своей жизни с содроганием. Одно дело блатовать, сшибая мелочь, другое дело — по команде спускать курок. Ликвидации в «батальоне смерти» были поставлены на поток, причем ошибок Сурген не прощал. Любого промахнувшегося дважды ждала судьба его собственной жертвы.

На то у «отца» был свой отдельный исполнитель — Сотя.

Невзрачный Сотя работал настройщиком музыкальных инструментов в магазине «Мелодия», разговаривал тихо, с легким заиканием, ходил бесшумно, не выносил запаха алкоголя и дыма сигарет. Ребяток он «успокаивал» мягко, не больно и безо всякого разнообразия: точным ударом ножа в печень. Лишь одного, опасно болтливого сержанта Коновалова, он закопал в лесу живьем, предварительно отрезав ему язык.

Текучка кадров в «Бригаде» была существенная, иной раз за год сменялось до половины личного состава. Троян все еще держался на плаву, слыл матерым волком, который не подвержен эмоциям, не промахивается, не оставляет живых свидетелей и никогда не повторяется — это создавало вокруг него ореол неуязвимости.

Зарабатываемых заказными убийствами денег хватало на сытую, но при этом довольно-таки скромную жизнь. Подержанная иномарка или «девятка», не желавшая заводиться в двадцатиградусный сибирский мороз, однокомнатная хата в пятиэтажке, легион дешевых баб и небольшой слой «валютного жира» на кипрском счету. Как оказалось, жизнь наемника не имела ничего общего с той, которая описывалась в многочисленных художественных произведениях. В публичных местах — дорогих клубах и ресторанах — «легионерам» светиться не рекомендовалось, семей и постоянных подруг заводить было нельзя, длительные поездки на заграничный курорт тоже не поощрялись — вдруг подкатит срочный заказ.

Вместо голливудского пуленепробиваемого костюма и винтовки с оптическим прицелом Троян, как и вся остальная братва, носил спортивные штаны и потертую кожанку, «исполнял» при помощи автомата Калашникова, «ПМ» или «ТТ» — распространенного оружия, которое не могло превратиться в «особую улику».

Но самым главным минусом профессии в глазах Павла была ее терминальность. Из этой опасной игры никто не выходил живым, год-два у «станка», ну а дальше — СИЗО или кладбище.

Поначалу Троян своей работе радовался: очищал город от нежелательного криминального элемента и к тому же получал за это достойное вознаграждение. Лишившись армейской карьеры, Павел нашел применение своим талантам и навыкам и чувствовал себя человеком востребованным. Сурген к нему явно благоволил. Он ценил и интеллигентный стиль, и наследственное офицерское прошлое, и то, что Паша был образован, в зачатке владел немецким и английским: его отец, Дмитрий Алексеевич Троян, служил в составе группы российских войск в Германии, где Павлик окончил с отличием среднюю школу. Но со временем Троян осознал, что попал в настоящее криминальное рабство, его свобода определялась жестко заданным периметром действий, а главное, становилось очевидно: «уйти в отставку» он сможет, лишь отправившись на тот свет, что совершенно не входило в его планы. Он понимал: сломать траекторию движения в сторону могильной плиты можно, лишь нащупав в профессии какую-то особенную нишу — ту, где он оказался бы незаменим.

Лето 1996-го в столице Кузбасса выдалось дождливым и безнадежно холодным.

Вот уже три месяца, как от Сургена не поступало никаких распоряжений, поэтому Троян прожигал жизнь по дешевым кабакам и бильярдным клубам. Он догадывался о причинах этой затянувшейся паузы: Сурген выжидал, чем закончится конфликт между славянской и кавказской группировками — затяжная бойня, уже несколько лет топившая город в крови. Славяне были основными заказчиками его бригады, но платили мало. Кавказцы же старались заниматься отстрелом самостоятельно, однако работали грубо, грязно, оставляли множество следов, а потому рано или поздно должны были обратиться за помощью к профессионалам.

Промозглым августовским утром Троян беспомощно лежал на скомканных простынях своей холостяцкой постели, страдая от жестокого похмелья. В углу бликовал огнями музыкальный центр со встроенным радио, из которого сыпались новости високосного года: в Краснодаре убит депутат краевого законодательного собрания; чеченские боевики вновь штурмуют Грозный; в результате взрыва начиненного взрывчаткой автомобиля погибли двенадцать человек; поджог ночного бара в Москве унес девять жизней; приведен в исполнение смертный приговор в отношении серийного убийцы Сергея Головкина, чьими жертвами стали одиннадцать маленьких мальчиков. Причастность Головкина к еще тридцати аналогичным смертям следственным органам доказать не удалось…

Сквозь ад головной боли Троян подумал, что в отношении этого животного приговор стоило бы применить дважды. Его вялые размышления были прерваны комментарием ведущего новостной программы, который заставил Павла приподняться в постели и сосредоточиться: расстрел Головкина становился последним случаем применения смертной казни в России. Президент готовил страну к вступлению в Совет Европы и в ближайшие дни планировал принять соответствующий мораторий. И тут же в мозгу забрезжил маячок: отныне такие стрелки, как он, Павел Троян, рискуют своей свободой, но не жизнью. А, как известно, где большой срок, там и амнистия…

Утром на его цифровой пейджер пришло закодированное сообщение.

Эту комбинацию цифр Павел знал наизусть: его «приглашали на собеседование», значит, поступил новый заказ, и он должен будет встретиться с «отцом» в оговоренном месте для обсуждения подробностей.

Сурген ждал его на скамейке небольшого садового товарищества в десяти километрах от города. Одетый в дождевик и резиновые сапоги, он смахивал на пожилого интеллигентного дачника, вышедшего вдохнуть озона после затяжного дождя.

— Что-то плохо ты выглядишь, какой день «на стакане»? Потеряешь форму — отправишься тюремный двор мести. — Сурген полоснул Трояна неодобрительным взглядом.

— Да засиделся, не движется ж ничего.

— Скоро задвижется. — Сурген протянул ему пухлый конверт, из которого посыпались разноформатные фотографии. — Вникай в суть задачи, солдат, картинки посмотришь потом.

Информация, которую он сообщил, шокировала даже видавшего виды Трояна: главы славянской группировки «заказали» самого Вячеслава Линника, двадцатилетнего кандидата в воры в законе, которого, в нарушение всех правил общины, планировали в ближайшее время короновать кавказские авторитеты. Троян понимал — это ход ва-банк, вызов всему Кавказу, который станет переломным моментом в надоевшей этнической междоусобице.

Ситуация осложнялась тем, что Слава Линник отдыхал в Испании. Там и нужно было произвести ликвидацию. С этой задачей, по мнению Сургена, мог справиться только один его боец. Тот, у которого пока не было судимостей, который не только бывал, но и жил за границей, худо-бедно изъяснялся на двух языках, имел нейтральную внешность и за истекшие три года не провалил ни одного дела.

Со вкусом, обстоятельно Сурген выдавал четкие, продуманные инструкции. Троян слушал низкий голос хозяина и старался дышать ровнее. Вот он, золотой шанс, та самая особенная ниша. Если он сработает четко, то ему откроются совсем другие горизонты!

И в этом он не ошибался.

Новая экономическая реальность диктовала свои правила игры. Бизнес интернационализировался, и криминал вслед за выводимыми активами утекал на Запад. Сурген, всегда державший нос по ветру, понимал совершенно отчетливо: война в родных стенах рано или поздно закончится, заказы иссякнут, а вот там, за кордоном, еще масса новых возможностей! Кроме того, после ликвидации «законника» Троян становился слишком опасным свидетелем, ему нужно было исчезнуть.

Но один вариант — закопать стрелка, а другой…

По возвращении из Малаги Павла встретили радушно: его ждал щедрый гонорар, паспорт на имя гражданина Греции Адóниса Влахоса и билет до Афин. На Грецию выбор пал в силу старых, проверенных временем связей Сургена, которые позволили ему в сжатые сроки раздобыть «чистый» документ для своего бойца. Хотя с этой задачей Павел справился бы и сам: греческие паспорта в открытую продавались на рынках Одессы, Сочи и Батуми, открывая путь в Южную Европу для всех желающих. Внезапное исчезновение Паши-стрелка из города никого в бригаде не удивило — видно, отгулял свое пацанчик, и до него Сотя добрался…

Троян сидел в прокуренной таверне, тесно приросшей своим основанием к узкому рыбацкому пирсу. Заведение было семейным: сыновья обслуживали в зале, отец рассчитывал клиентов, а мать с сестрами стряпали нехитрые греческие блюда — подкопченный салат из баклажанов, маленькую сочную долму, свежайшую рыбу на углях.

Солнце пригревало, заставляя в очередной раз почувствовать иллюзорную сладость свободы, к которой он так уже успел привыкнуть…

С момента переезда в Афины ему было поручено выполнить еще несколько «экспортных» заказов в Испании, Сербии, Македонии и во Франции, вернее, на Корсике. На последнюю Сурген обратил свой хищный взгляд, активно устанавливая внешние контакты. Налаженный корсиканцами «французский транзит» и неограниченные возможности «отмывания денег» заставили Сургена всерьез заняться этим регионом. С начала 1997 года его проект, связанный с игорным бизнесом, уже осуществлялся полным ходом. Дело осложнялось лишь противодействием нескольких местных чиновников, и Сурген, желая держать вопрос под контролем, предложил партнерам устранить эти «незначительные человеческие препятствия».

Павлу тогда заказ показался крайне рискованным, но выбирать не приходилось. Об этом деле он старался по возможности не вспоминать…

Взрезая грязноватую пену и распугивая раскормленных чаек, к причалу подошла моторная лодка. Пожилой рыбак шагнул на шершавый камень пирса, затянул трос вокруг чугунного кольца и задымил самокруткой. Троян смотрел на его грубое, исчерченное морщинами лицо и видел перед глазами другое: скуластое, загорелое, с внимательными глазами над широким, слегка приплюснутым борцовским носом. Лицо сына греческих иммигрантов и вольного корсиканского рыбака, который отбывал пожизненное заключение за не совершенное им преступление. У Павла на родине отсидка за чужие грехи считалась занятием уважаемым и хорошо оплачиваемым, «оттянуть на себя» соглашались многие, но чтобы пожизненное…

Трояну трудно было даже представить, каков был мотив для такого саморазрушающего поступка. По его собственным понятиям, уж лучше лежать в могиле, чем всю жизнь провести за решеткой!

От этих мыслей он невольно поежился и посмотрел на часы: до конца дня нужно еще успеть заехать в офис и разрулить ситуацию с сорванной поставкой. Небольшой винный бизнес, который уже начал приносить прибыль, когда-то был приобретен им за копейки у одного разорившегося греческого предпринимателя в качестве прикрытия.

Идею подкинул Сурген: уважаемому бизнесмену Адонису Влахосу, занимающемуся экспортом греческих вин, было проще обосновывать свои доходы и частые передвижения по миру, не вызывая подозрений у местной полиции и налоговой службы. Неожиданно для себя Троян увлекся винным делом, стал постепенно его развивать и вскоре открыл несколько собственных магазинов в Афинах и Салониках. Наняв исполнительного директора, который действовал по его указке, он сумел выйти на пару крупных российских торговых компаний и благополучно осуществлял поставки на бывшую родину.

О будущем Троян научился не думать.

Тогда, в девяносто шестом, перебравшись в Грецию и вырвавшись из-под жесткого контроля Сургена, он еще острее ощутил, как короток поводок, на котором держал его хозяин. Только беспрекословное выполнение боевых команд служило залогом его временного иммунитета. Как человек опытный и здравомыслящий, Павел понимал, что рано или поздно роковая осечка произойдет, и на этом закончится его привольная жизнь в собственном домике на южной окраине Европы.

Исчезнуть, подставить двойника, инсценировать собственную смерть?

Все это вымыслы сценаристов дешевого кино, к реальности отношения не имеющие. Сурген найдет любого и накажет самым изобретательным способом, в этом можно было не сомневаться. О том, что жизнь Трояна не оборвалась возле вырытой собственными руками могилы, а неспешно проистекает в захолустной солнечной стране, пока знал только он, Сурген.

Но ему ничего не стоило обнародовать эту информацию, и тогда кавказцы в считаные дни доберутся до Трояна и предъявят счет за убийство своего так и не коронованного короля…

Павлу оставалось лишь смириться с существующим положением вещей, наслаждаясь отпущенной ему «свободой».

Утешало и то, что европейские проекты Сургена приносили немалый доход — работы для Павла хватало, да и сам «отец» стал относиться к нему уважительнее, доверяя рискованные «экспортные» заказы. Жизнь приобретала новые очертания, и Павел даже начал было получать от нее удовольствие…

Но, как известно, судьбу приручить нельзя.

В ночь на православное Рождество 2000 года Геннадий Вениаминович Суриков будет возвращаться со всенощной из храма, куда он ходил по большим праздникам. На входе в собственный подъезд его встретит радиоуправляемое взрывное устройство, которое нанесет гражданину Сурикову «ранения, несовместимые с жизнью». По сложившейся в Кемерове традиции, заказчика и исполнителя преступления найти не удастся.

Разросшуюся к тому времени бригаду Сургена в скором будущем ликвидируют: многие окажутся за решеткой, некоторые — на городском кладбище, один — на принудительном психиатрическом лечении, и двое, включая исчезнувшего без вести Павла Трояна, — в федеральном розыске.

Осторожный Троян тут же заляжет на дно: сменит адрес в Афинах, перерегистрирует свою компанию на чужое имя, грамотно подправит внешность и станет еще более избирателен в связях с окружающим его миром.

Из дверной щели пробивался тусклый луч света, стелившийся по грунтовому полу и растворявшийся у подножия кровати. Тщательно отглаженное постельное белье пахло сыростью кельи. Она была небольшая, двухместная, но эту ночь Троян провел в ней один. Часы показывали половину четвертого утра, значит, вот-вот раздастся глухой стон била — доски, подвешенной на цепях, по которой монах каждое утро стучал тяжелой деревянной колотушкой, созывая всех на богослужение.

Спал на Афоне Павел плохо, короткими провалами в забытье. Впрочем, и в других условиях забыться надолго ему тоже не удавалось.

Началось это лихо со странных расплывчатых снов, которые затягивали его в черную дыру бессознательного и, тщательно вылущив и перемолотив, выплевывали под утро измученным и постаревшим. Постепенно сны стали четче, оформленней, они напоминали какую-то театральную фантасмагорию, где люди и события перемешивались во временном пространстве и неслись хороводом страшных видений.

А пропуском в этот ад послужило невинное на первый взгляд происшествие.

На дворе стоял спокойный и благополучный 2007 год.

Троян, к тому времени совершенно обжившийся в Греции, чувствовал себя уверенно, назад давно не оглядывался — после смерти Сургена прошлое не напомнило о себе ни разу — и постепенно уверовал, что вытянул когда-то счастливый билет, сумев исчезнуть, раствориться.

Ему было уже за сорок, он продолжал жить один в комфортабельных апартаментах в районе Афинской Ривьеры, в бизнесе преуспевал, и будущее рисовалось ему вполне радужным, а главное, свободным.

Никаких русскоязычных контактов ни в Греции, ни вне ее Троян намеренно не поддерживал.

В то утро, пробежав десять километров по пустынной набережной Флисвос, он вернулся домой, принял душ и отправился по мелкому делу в Центральный банк. В прохладном кассовом зале царила тишина, нарушаемая лишь мерным постукиванием компьютерных клавиш. Троян подошел к стойке, взял бланк заявления и расположился за столиком, рассеянно охлопывая себя по карманам пиджака. Поняв, что ручку он забыл и ее придется одолжить у оператора, он обернулся и схлестнулся случайным взглядом с другим посетителем.

Дышать стало трудно, сердце ухнуло и тяжело зашумело где-то в районе желудка.

— Паша, братишка, ты?!

Рослый веснушчатый детина двинулся к нему, частя белесыми ресницами выпученных глаз.

Это был Толя Солдатов по кличке Тля, один из коммандос Сургена, который по сей день вместе с Павлом числился в российском федеральном розыске. Они «прослужили» вместе пару лет и неплохо знали друг друга.

Из банка им пришлось срочно выйти: разговор вели серьезный.

Тля после разгона бригады хоронился в Сургуте, потом перебрался в Краснодарский край, а уже оттуда в Грецию. Подвизался на мелких работах, на жизнь худо-бедно зарабатывал. Встрече он был дико рад, Паша для него словно восстал из могилы.

— Ну как ты, что? Наши тебя давно «землей присыпали», думали, Сурген тогда распорядился, — Тля дымил дешевой сигаретой, то и дело норовя приобнять земляка.

— Да кручусь понемногу, выживаю…

— А я, не поверишь, то вышибалой работал, то ночным сторожем портки протирал, а потом одного человечка дельного встретил, так он мне хорошую тему подкинул… Рискую, конечно, но бабло не переводится… хочешь, сведу вас? Перетрем, схемку какую замутим, а? Пашка, брателло, — Тля не удержался, хлопнул-таки кореша потной пятерней по плечу, — рад-то я как!

Троян слушал его неприязненно, понимая, что вся тщательно поддерживаемая конспирация рушится на глазах из-за нелепой случайности. Одиннадцать лет ровной обеспеченной жизни отделяли его от кемеровского прошлого, и рисковать всем этим он не собирался…

Следующую стрелку, к полному удовлетворению Тли, забили, не откладывая.

Встретились в пятницу вечером возле старого пирса, который отделял пятачок заброшенного пляжа от протяженной хвойной полосы.

Уже смеркалось, южное небо покрылось мелкой сыпью звезд, в воздухе мельтешила неугомонная ночная мошкара. Полотенца расстелили у самой воды, достали закуску и спиртное. Тля был на подъеме, раскатисто гоготал, травил армейские байки, чем страшно, до зубного скрипа, Трояна раздражал. Однако сам зимородок этого не замечал, грохотал в ночи, безостановочно куря, сплевывая сквозь крупные, с расщелинами зубы и шумно почесывая волосатую матросскую грудь.

— Э-эх, снять бы разок приличную кассу, я б свой бизнес открыл, туристический… Надоело шестерить, Паша, я ж не ловчила какой, а мастер спорта по греко-римской борьбе. Да и семья у меня теперь, вот первенца жду… Ну ничего, вдвоем мы такую джáзу замутим — весь ихний Парфенон содрогнется!

Троян одобрительно кивнул, мол, да, все будет, Толик, все еще будет… Бутылка быстро опустела, за ней вторая, наполнив грудь ложным ощущением свободы, которое тут же потребовалось закрепить совместным дружеским заплывом.

Тля, как огромный краб, обрушился всем телом в воду, подняв вокруг себя столбы соленых брызг, и неуклюже погреб в сторону неразличимого во тьме горизонта. Троян не отставал, двигаясь по-дельфиньи плавно и расчетливо. Однако состязание их закончилось неудачно: хмельной, потерявший всякую бдительность Тля взял да и утонул.

Это неприятное происшествие внесло сумбур в Пашину отлаженную систему внутренних координат.

С той памятной ночи, когда эгейская вода сомкнулась над коротко стриженной макушкой «брата», который с жизнью расставаться не хотел и отчаянно сопротивлялся, тараща бельма умоляющих глаз, — и начали приходить эти страшные сны. Они душили Павла в темноте, перекорчевывали все его нутро: значит, прошлое не перечеркнешь, оно в любой момент узнает тебя со спины, возьмет грязной лапой за шиворот и швырнет за железную решетку. Или воткнется острым пером в теплую трепещущую печень…

Где бы он ни оказался, может встретиться такой вот случайный Тля и порушить одним махом весь точно просчитанный алгоритм, который одиннадцать лет позволял ему скрывать свое местонахождение.

Но хуже всего было то, что смерть этой «моли» — насильственная, но все же быстрая и легкая, — стала отдаваться в Пашиной душе неожиданно болезненным эхом. К работе своей Троян относился рационально, стараясь ничего не выяснять о будущих жертвах. Как говаривали в батальоне, «чем меньше знаешь, тем легче убивается». Но в случае с Тлей отстраниться не получалось — тот был для него не «объектом», а живым человеком…

Страх вырастал и множился, как клетки злокачественной опухоли, постепенно поражая его крепкое и цельное существо. Пробуждение по утрам стало мучительным, дыхание восстанавливалось медленно, каждый вдох — спазм, каждый выдох — раскаянье.

Павел не был человеком верующим, замаливать грехи не собирался, однако, истерзавшись вконец, решил податься на Афон: успокоить душу, очиститься…

Паром на Святую гору отходил из маленького прибрежного городка Уранополис, до которого от аэропорта Салоник можно было добраться всего за пару часов. Павел к делу подошел обстоятельно: заранее обратился в официальное бюро паломников, которое за скромную мзду выдало ему «диамонитирион» — визу для посещения святой земли, позволявшую пробыть там не более четырех дней. Без этого разрешения попасть на борт корабля, доставляющего богомольцев в монашескую республику, было бы невозможно.

Стоя на палубе клокочущей моторами «Святой Анны», он наблюдал, как через откинутый пандус в чреве его трюма исчезают один за другим сотни мужчин, молодых и старых, многие из которых всходили на борт на коленях с преклоненной головой. Женщин земной удел Божьей Матери к себе не допускал.

Оно и правильно, внесут смуту в мысли и намеренья.

Поднявшись по ступеням на верхнюю палубу, Павел отыскал никем не занятое место в углу и осмотрелся: судя по речи, болгары, русские, сербы, греки… Слева сидели пожилые длиннобородые клирики, а справа примостился совсем юный парнишка, спешно докуривавший свою сигарету.

— Эх, беда, не успел даже искупаться, прямо с самолета сюда привезли. — Парень горестно вздохнул и бросил окурок в воду.

— Ну, так на месте окунешься, — усмехнулся Троян.

Мальчишка вскинул на него испуганные глаза:

— Да вы что, на Афоне купание не благословляется! И загорать там нельзя, и песни петь, и музыку недуховную слушать…

— А в какой из монастырей путь держишь?

— Ясное дело в какой, в Свято-Пантелеимонов, там служат на церковнославянском…

Сам Троян в «русский» монастырь ехать не захотел — ну его, того и гляди, опять кого-нибудь знакомого встретишь. У российской братвы дружить с церковью считалось делом полезным. Но если в девяностых в храм «заскакивали по-скорому — свечку запалить», то современная криминальная элита ехала за духовным детоксом уже на сам Афон.

Поэтому из осторожности в столице монашеской республики Павел пересел с парома в старый автобус и трясся в нем больше часа под звуки церковных песнопений к югу узкого полуострова, где в отвесную скалу над ущельем врос суровый монастырь Святого Павла.

Растительность на Афоне оказалась щедрая: с фруктовыми деревьями, ухоженными виноградниками и оливковыми рощами. Вдоль кромки моря высились кипарисы и широкостволые платаны, бросавшие волнистую тень на скупой каменистый берег…

Наконец за изгибом дороги показались угрюмые византийские стены, добела отшлифованные ветром. У подножия их, ворочая тяжелые валуны, бурлила горная река. Фоном для обители служило сквозное прозрачное небо и припорошенная снегом вершина Святой горы. Над ущельем с тоскливыми криками кружились сытые чайки, их протяжное клокотание вызвало у Павла чувство беспокойства, но он его усилием воли подавил, решительно подхватил свою спортивную сумку и первым спрыгнул с подножки автобуса на священную землю.

За коваными воротами, со скрипом распахнувшимися перед паломниками, царили покой и обнажающая душу тишина.

Прямоугольный двор вмещал большой соборный храм с одиннадцатью куполами, где в этот момент шло богослужение. За порогом католикона Павла со всех сторон окутала тьма, электричества там не было, горели лишь свечи у алтаря и лампады возле икон. Троян вдыхал холодный ладанный воздух и радовался: никого вокруг себя не видел, что поют, не понимал, но остро ощущал всю глубину и воссоединенность этого пения.

Стоял, затаившись, не молясь, но слушая…

Здесь, в этих исчерченных бликами мраморных стенах, под умиротворяющий плеск византийского распева ему вдруг показалось: Бог действительно есть, он где-то рядом… Только вот почему-то спасительная благодать от него, Павла, все время ускользает, будто он богооставлен от рождения. Спаситель прошел мимо него, да не заметил, и оттого вся жизнь его — безнадежное сползание во тьму…

После службы монахи повели паломников в просторную, расписанную фресками трапезную, на входе в которую висел многостраничный свод внутренних монастырских правил. За длинными, грубо сколоченными столами почти не было мест, но Павел не растерялся и втиснулся между двумя бровастыми старцами, быстро орудовавшими в своих лоханках гнутыми жестяными ложками. Диаконы с монахами сидели отдельно, вкушали не спеша и без интереса, будто удовольствия от пищи не получали и принимали ее лишь по необходимости.

Кормили на Афоне скудно, но питательно: яйца, рис, зелень, кисловатый хлеб, оливки и выращенные на скромных монастырских плантациях овощи в огромных глиняных чашах. Подходи, набирай, сколько хочешь. По залу бесшумно перемещался бледнолицый послушник и монотонно предлагал, как стюард на борту авиалайнера: «Кому чаю, кому кипяточку?» С собой еду выносить не разрешалось, разве только стакан того самого чаю, да и то с благословения игумена.

Трапезничали размеренно, молча, под звучащие из дальнего угла залы Жития святых.

«М-да, вина здесь, конечно, не нальют. Все по уставу, только в праздник», — вздохнул Троян.

И даже не вспомнил, что по прибытии, когда его имя заносили в книгу посетителей, архондаричный все-таки угостил его стопкой виноградного тсипуро и крупными, пряного посола маслинами.

Почти весь первый паломнический день прошел в молитвах да богослужениях: молились на Святой горе по пятнадцать часов в сутки. Поэтому только после вечерни, когда солнце почти село, но двери монастыря еще не захлопнулись, у Павла появилось время побродить по обители да постоять в одиночестве над ущельем, каменной воронкой уходящим в смиренное море.

В обители оказалось много русских монахов, и на следующее утро один из них, отец Нектарий, повел богомольцев в Новый скит, находившийся в получасе ходьбы от Святого Павла.

День выдался мягкий, облачный, движение вверх по горной тропе давалось без усилия. Слева море, справа — многогранники сизых камней, проглядывающих сквозь низко стелющийся кустарник. На подходе к скиту бросились в глаза ладно сколоченные ящички ульев, расположившиеся рядами вдоль пологого склона.

Возле них и остановились передохнуть, развернули грубую ткань монастырских салфеток, перекусили. К группе подошел пожилой монах, о чем-то переговорил с отцом Нектарием и опустился на траву рядом с Павлом, выуживая из полотняной сумки свой скромный обед. В беседу вступать Троян не торопился, да как-то само получилось, разговорились. Старец оказался монастырским пасечником, полвека прожил на Афоне в труде и молитвах.

— И о чем же молишься, батюшка, всю жизнь-то? — вяло поинтересовался Павел, жуя вчерашний монастырский хлеб.

— О бесстрастии, сынок, да о спасении души. — Голос монаха прошелестел, как крылья легкой птицы. — И ты, я вижу, попросил бы, да не умеешь…

— Не умею. В такой стране родился и в такое время, не до молитв было. У Маркса, отче, про Бога ничего не сказано…

Пасечник вздохнул, пожевал губами, будто пытаясь припомнить что-то важное.

— Ни страны не выбираем, ни народа своего, ни времени, но выбираем одно: быть людьми или нелюдями, — это мудрый человек сказал, патриарх Павел.

— Умно сказал. Тем более что тезка, — осклабился Троян.

— Что же, выходит, и ты Павел?

— Павел, — замялся тот, поняв, что сболтнул лишнего.

— Имя святого носишь, значит, дорогу свою найдешь.

— Да нашел уже. Только, похоже, не туда ведет дорога…

— Так никогда не поздно свернуть. Апостол Павел в начале пути своего и вовсе убийцей был. — Троян весь похолодел: вот же бес, откуда знает? — Но по воле Божьей он ослеп, а затем прозрел и обратился… Твой страх и противление, сынок, вполне естественны… Но раз ты здесь, значит, все же движешься по восходящей.

Старик замолчал, подобрал крошки хлеба с тряпицы, огладил редкую, с проседью бороду.

— Каждый из нас вправе за себя решать: добро творить или зло… ну, а промысел Божий всегда путь к спасению души укажет. О чем говорит учение апостолов, знаешь? У человека есть всего два пути: один — к Жизни, и один — к Смерти. Вот тебе и выбирать…

«Словоохотливы афонские батюшки, цитатами так и сыплют, подо все могут теоретическую базу подвести. — Троян резко поднялся на ноги, отряхивая со штанов сухую траву. — Путь к смерти я лучше его знаю, причем самый верный и короткий. А вот с жизнью у меня что-то не заладилось…»

— Я, отче, о своем пути почаще других размышляю. Если бы умел, так о нем бы и помолился.

— А не молись! — Пасечник взглянул на Павла прямо, без снисходительности. — Не молись, коль не веруешь. Просто волю свою к добру направь. Глядишь, и придет к тебе успокоение. Ты ведь за ним сюда приехал?

В келью Павел вернулся поздно.

Содрал с себя пыльную одежду, ополоснул лицо ледяной водой из умывальника и рухнул на жесткую кровать, замотавшись в колючие простыни. Лежал, зажмурившись, в надежде, что свежий воздух сделает свое дело и подарит ему, наконец, желанное забытье, а Святая гора — успокоение.

Под его крепко сжатыми веками плыл пронзительный небосвод Афона, переплавлявшийся в свинец иного неба — холодного, низко висящего над крышами панельных домов, над бетонными ограждениями металлургических заводов, над его темным и непростительным прошлым…

Этой ночью сквозь гиблое болото кошмара, где знакомые лица, словно зловещие маски, будут вновь раскрывать смердящие рты и выкрикивать свои страшные проклятья, он вдруг отчетливо услышит шаги в коридоре. Кто-то на мгновение задержится возле двери его кельи, а затем проследует дальше, в сторону часовни. Путаясь в скомканном одеяле, Троян выпрыгнет из кровати и прильнет к мутному оконцу. В тусклом свете привидится ему знакомая фигура с опущенными плечами и склоненной головой. Павел потеряет на миг способность дышать, двигаться, логически мыслить, и с тоской поймет — это он. Тля обернется к нему своим обескровленным лицом и ласковым голосом произнесет: «За души умерших помолятся другие. Обратись к скорбям живых, ибо только милостынею заслужишь себе прощение…»

Отпрянув от окна, Павел протяжно взвоет и бросится в исподнем в монастырский двор, который встретит его пустотой и звонким стрекотом ночных цикад…