Глава 13

Солнце только что зашло. Я сижу на пляже одна. Вокруг никого, и я смотрю на горизонт, где встречаются небо и океан. Вдруг из ниоткуда мимо меня справа проносится большая черная собака. Достигнув меня, она поворачивает и идет к морю, идет по воде к горизонту. Достигнув горизонта, она поворачивает направо и продолжает идти параллельно ему. Все кажется нормальным и естественным, даже то, что собака идет по воде. Вдруг на небе загорается молния и ударяет прямо в собаку. Она исчезает в этой молнии у меня на глазах. И тут я понимаю, что передо мной происходит что-то сверхъестественное. Я просыпаюсь. Реальность сна оказывается сильнее реальности дня.

– Индия, январь 2016 года.

Моя профессиональная жизнь полностью изменилась после «В присутствии художника». В течение четырех лет я работала с одним ассистентом Давидом Бальяно, молодым и очень талантливым художником. Давид сказал мне, что останется со мной, пока не закончится выставка в МоМА. Он многому научился у меня, но хотел уйти, чтобы делать свои собственные работы. Перед тем, как уйти, Давид привел в мою жизнь на целых три года другую Даницу. Мою новую ассистентку, хоть и звали так же, как мою мать, но на этом совпадения заканчивались – на самом деле, Даница выросла в Техасе, а не в Югославии. Даница стажировалась в МоМА во время «В присутствии художника», поэтому она естественным образом подходила мне, пока я переходила от одного этапа своей карьеры к другому.

На протяжении многих лет после этой выставки я получала больше сотни писем в день с самого разного рода запросами: дать интервью, сделать выставку, поработать вместе, прочитать лекцию, сделать специальный проект. Я просто была не в состоянии сама со всем этим разобраться. Я стала зарабатывать больше денег – теперь семь галерей продавали мои работы, и последняя выставка в Галереи Шона Келли прошла успешно. Я решила, что пришло время для большего офиса и большего количества сотрудников. Я сняла помещение в коммерческом районе Сохо и начала интервьюировать кандидатов.

Примерно в то же время моя итальянская галеристка Лиа Румма прислала мне письмо, говорящее о том, что она, возможно знает того, кто может мне помочь. Если человек мне понравится, сказала Лиа, я останусь с этим человеком на всю жизнь. Его звали Джулиано Арженциано, он был из Неаполя и жил в Нью-Йорке с 2008 года, работая в галерее в Нижнем Истсайде.

Джулиано был очень энергичным и очень умным – у него был милый акцент, но идеальный английский и пахабное чувство юмора. Он учился на историка искусства, но эго и властные игры в арт-бизнесе довели его до такого отвращения, что он был уже готов уйти совсем, сделав свою кейтеринговую компанию, и в этот момент мне позвонила Лиа. Я сказала: «Давай дадим друг другу пробный месяц». Мы вместе уже больше четырех лет.

В прошлом я всегда работала с молодыми художниками, которые в итоге всегда уходили заниматься своим искусством. В Джулиано я, наконец, нашла человека, который не хотел стать художником и готов был работать со мной всегда. Я сделала его директором ООО «Абрамович», потом мы проинтервьюировали еще людей и остановились на пятерых: Сидни, Элисон, Поли, Кэси и Хьюго.

По мере развития проекта ИМА мы с Сержем сняли еще один офис, чтобы развести проект ИМА и мою работу, которая велась в ООО «Абрамович». И нам тоже нужна была новая команда. Серж хотел работать с очень молодыми и мотивированными людьми, верящими в миссию института. Мы нашли их в Сиене, Лие, Марии, Кристиане и Билли вместе с ротирующейся командой других наших сотрудников.

Первое, что я сделала: отвезла их за город на тренинг, чтобы они узнали мой метод: в качестве введения я дала им задание перебрать рис и чечевицу. Спустя шесть часов я сказала им, что они могут остановиться, и все они остановились, кроме Джулиано, он не сдался, пока не перебрал последнее зерно. Это заняло семь с половиной часов.

Мой офис больше похож на семью, чем на офис: каждый, кто в нем работает, это часть моей жизни. Люди идут в отпуск, когда это им необходимо. Уходят с работы, когда заканчивают работать. Каждый из них ответственен за свою работу. К счастью, я забыла все уроки, которым меня пыталась научить коммунистическая диктатура.

* * *

После перформанса в МоМА Мэтью Акерс и Джеф Дюпре снимали и монтировали фильм «Марина Абрамович: в присутствии художника» еще год. Мы ездили в Париж и Черногорию, в Белград, на могилу матери, они делали интервью с моим братом, моей тетей Ксенией, Рикардо Тиши в Париже. В итоге получилось семьсот часов материала: три монтажера работали с ним с утра до вечера месяцами. Роман Полански как-то сказал, чтобы ухватить историю в фильме, надо вырезать семьдесят процентов хорошего материала. Монтажеры Мэтью и Джефа сделали это и, наконец, фильм был закончен и готов к отправке на фестивали.

Мы показали его на Сандэнс, потом на фестивале Биг Скай в Монтане, а потом на Берлинском фестивале. После показа в Берлине, я вернулась домой. И спустя неделю я узнала, что фильм выиграл награду за лучший документальный фильм в Берлине. Мэтью, который был на фестивале Биг Скай, пришлось прыгнуть в самолет в чем был, чтобы вовремя оказаться в Берлине. Моя подруга Франческа вон Габсбург купила ему костюм, в который он переоделся в туалете.

В итоге, фильм получил шесть призов, включая награду за независимость духа и приз зрительских симпатий, лучший художественный фильм на фестивале в Сараево и Эмми. Я гордилась и фильмом, и его создателями, и еще больше тем, что Мэтью, который скептически относился к перформансу вначале, стал теперь его фанатом и моим другом.

Кое-что еще изменилось после «В присутствии художника»: я стала публичной фигурой. Люди стали узнавать меня на улицах, теперь часто, когда я выходила купить кофе, улыбающиеся незнакомцы предлагали заплатить за меня. Но с этим пришло и другое – меня стали много критиковать в медиа за звездность и общение со звездами. Но я ведь этого не просила. Все считают, что художник должен страдать. А я достаточно пострадала за свою жизнь.

* * *

Я впервые познакомилась с Бобом Уилсоном вначале 1970-х, когда он читал лекцию и показывал свои работы на театральном фестивале в Белграде. Его подход к театру – то, как он работал со временем и движением, какие завораживающие картины создавал с помощью освещения, – очаровывал меня. С первого момента, когда я услышала, как он говорит, я захотела работать с ним. И вот, спустя тридцать семь лет, у меня была для него идея.

Боб уже отметил тот факт, что я знала о присутствии и как присутствовать в пространстве, когда сидел напротив меня в МоМА во время «В присутствии художника». К тому времени я поставила на сцене свою жизнь в «Биографии» и в «Биографии. Ремикс» пятью разными способами и с пятью разными режиссерами. Теперь, когда мне только исполнилось шестьдесят, я хотела сделать большое произведение, которое не только бы рассказало историю моей жизни, но и историю моей смерти и похорон. Это казалось мне очень важным, потому что я знала, что вхожу в последний период своей жизни.

Я часто помещала смерть в свои работы и много читала о смерти. Я считаю, жизненно важным включать смерть в свою жизнь, думать о смерти каждый день. Идея вечности настолько неверна. Мы должны понимать, что смерть может явиться в любой момент, и важно быть готовым к этому.

О таких идеях я разговаривала с Бобом Уилсоном. Я сказала ему, что не представляю, кто, лучше чем он, справился бы с этой работой.

Когда Боб посмотрел видео моих предыдущих автобиографических работ, он сказал: «Если я за это возьмусь, меня будет интересовать не твое искусство, а твоя жизнь». И он выбрал уникальный подход к моей жизни. «Мне нравятся твои трагические истории, – сказал он мне. – В каком-то смысле они очень смешные. Нет большего китча, чем показывать трагическое как трагическое – я чувствую, мы должны показать твою жизнь в комическом свете, чтобы тронуть сердца людей». Я тут же вспомнила почти аналогичную мудрость Далай-ламы.

Работу мы решили назвать «Жизнь и смерть Марины Абрамович».

Я передала Бобу много материала для работы – стопку записных книжек, изображений, фильмов, видео. И когда он работал со всем этим, он наткнулся на «Биографию» Чарльза Атласа, где я была подвешена в воздухе, а подо мной были собаки и сырое мясо, он подумал: мы можем достать эту идею с собаками и поместить ее на сцену.

Конечно, я хотела, чтобы мясо было настоящим, сырым, как в «Балканском Барокко» на Венецианской биеннале, но Бобу идея была не по душе: «Нет, нет, нет. Пластиковое мясо! Я подсвечу его красным, будет выглядеть великолепно, кроваво и абсолютно искусственно». Одной из первых идей Боба было, что я должна петь на сцене. Эта мысль приводила меня в ужас. Я никогда в жизни не пела – у меня не было никакого слуха. Я взяла несколько уроков пения, но это было безнадежно. Боб сказал мне: «Поизучай Марлен Дитрих. Посмотри на нее, поучись у нее. Просто стой там и убивай их своим взглядом».

Я обратилась к Энони с просьбой написать для меня песню. Она сомневалась, не была уверена, сможет ли она написать песню для кого-то, когда она всегда пишет очень личные песни. Она даже посоветовалась с Лу Ридом, раздумывая над моим приглашением: Лу сказал, что ему так больно каждый раз, когда он видит, как я страдаю в своих перформансах, и посоветовал Энони спросить меня, почему я себя режу. И это вскрыло для нее что-то. «Я поняла, что это ровно то, что чувствовала я», – сказала она мне. Это изменило ее подход к материалу и сделало его очень личным. И она написала первую песню для этого спектакля «Разрежь мир»:

 

Так долго я подчинялась указу женственности

Нося в себе твое желанье причинить мне боль

Но когда же я развернусь и порежу мир?

Когда я развернусь и порежу миру?

Мои глаза кораллового цвета вбирают твои сны

Мое сердце хранит записи опасных сцен

Моя кожа поверхность пределов

Но когда же я развернусь и порежу мир?

Когда я развернусь и порежу миру?

Но когда же я развернусь и порежу мир?

Когда я развернусь и порежу миру?

Но когда же я развернусь и порежу мир?

Когда я развернусь и порежу миру?

 

Работа с Бобом была кошмаром. Тем не менее при этом это был очень важный для меня опыт. Он никогда ничего не хотел пробовать, репетируя – мы должны были придумывать все сразу в костюмах, с макияжем и со светом. В одной сцене я была подвешена над сценой на высоте четырех с половиной метров: я помню, что висела там вечность, пока Боб, медленно разговаривая, корректировал вместе с директором по свету освещение: «Десять процентов синего, двенадцать процентов пурпурного, шестьдесят процентов красного…». Я все это время висела наверху и думала, лучше бы чертову куклу вместо меня повесил, но нет, все надо ему сделать по-своему. Такой у него был длительный перформанс!

Репетиции были для меня сильным эмоциональным переживанием. На сцене мне пришлось заново очутиться в терроре и печали отношений моих родителей, во время истории про разбитие двенадцати бокалов для шампанского, я просто не могла не расплакаться.

Боб это сразу отрезал. «Прекрати дурью маяться на сцене!» – сказал он. – Плакать должна не ты, а публика – убирай это все!» Лучшего лекарства для меня было и не придумать.

Я также очень многому научилась у моего партнера по спектаклю невероятного Уильяма Дефо, игравшего шесть разных ролей, включая моего отца, брата, старого генерала, теряющего память и Улая. Я всегда считала, что перформанс реален, а театр фальшив. Несмотря на это заблуждение, связанное для меня с недостатком дисциплины, Уильям научил меня тому, что вживание в роль может требовать от тебя столько же и настолько же реально, как и перформанс.

Благодаря великолепному Бобу Уилсону и невероятно важному вкладу копродюсера спектакля Алекса Путса и Уильяма, а также несравненной музыке Энони спектакль «Жизнь и смерть Марины Абрамович» с большим успехом в течение трех лет шел в театрах в разных странах мира. Начав с Манчестерского фестиваля (где на премьеру, посвященную мной Паоло, он не явился), он отправился в Театро Реал в Мадриде, Сингл Театр в Антверпене, на Голландский фестиваль и фестиваль Луминато в Торонто и, наконец, был показан в Нью-Йорке в Арсенале на Парк-авеню. Боб Уилсон был абсолютно прав в своем решении презентовать мои трагедии публике в форме комической оперы: только он мог передать мою жизнь во всех подробностях и создать ощущение ее универсальности.

Ранее я упоминала идею трех Марин, но это после смерти. Но я также думаю о себе как о трех Маринах теперь, пока я еще жива.

Одна – воинствующая. Другая – духовная. И третья – бестолковая.

Вы встретили воинствующую и духовную. Третью я стараюсь прятать от всех. Эта бедная маленькая Марина, которая думает, что все, что она делает неверно, Марина толстая, некрасивая и нежеланная. Та, которая в минуты грусти, утешает себя плохими фильмами, поеданием шоколада и засовыванием головы под подушку, притворяясь, что ее проблем не существует.

Ее было так много после разрыва с Паоло. Я была ранена, я сжималась в своих эмоциях. Я чувствовала себя старой и ужасной, но больше всего брошенной. Я ходила к психоаналитику и рыдала бесконтрольно. Я говорила ей, что не могу ни есть, ни спать. И снова она выписала антидепрессанты – на этот раз, сказал она мне, я действительно должна их принимать. От таблеток я чувствовала себя будто в тумане. А ясное сознание, даже при боли, очень важно для меня. И я выбросила таблетки.

Я была в совершенном беспорядке. Долгое время.

Чарли Грифин, мой друг и издатель моих фотографий, видя, насколько я грустна, посоветовал мне встретиться с его подругой Макси Коэн. Макси, сказал Чарли, художница и режиссер, которая за последние двадцать пять лет сняла почти всех шаманов и все ритуалы на планете. Я встретилась с Макси и спросила: «За все твои поездки, кто из шаманов лучше всех вылечит мое разбитое сердце?» И она сказала мне, что недавно в Бразилии встретила двух экстраординарных людей Руду и Дениз.

Был ноябрь 2010 года, я должна была лететь в Сан-Паоло, чтобы показать «Назад к простоте», мое размышление о спокойствии природы и животных в Галерее Лучиана Брито. После показа я решила поехать в Куритибу, неподалеку, чтобы встретиться с этими двумя шаманами. С собой я позвала своего другого друга, английского куратора Марка Сандерса. Марк только что пережил развод, и у него было разбито сердце.

Сначала я встретилась с Руда. Он сказал мне, что каждая часть нашего тела связана с определенными частями нашей внутренней жизни – ноги, например, это семья – и что каждая эмоциональная боль превращается в физическую. Когда я приехала к нему, я не могла двигать левым плечом, оно просто не двигалось. Это, по словам Руды, было связано с замужеством. Единственная возможность помочь мне, сказал он, проработать мою физическую боль обратно до боли эмоциональной, которая потом покинет тело. У всех клеток нашего тела есть определенная память: их можно освободить от плохих старых воспоминаний и наполнить новыми, например любовью к себе.

Пока я лежала на мате, он массировал мою ногу два часа, а потом еще два вторую. Он не трогал остальное тело, и для меня это было непривычно. Это больше было похоже на акупунктуру, нажимание на определенные точки, и физическая боль была невыносимой. Тогда мне казалось, что такой боли я еще никогда не чувствовала. Он сказал: «Просто выкричи ее», и я кричала как лев посреди этого леса в Куритибе. И каждый мой крик он сопровождал словами: «О, очень хорошо, очень хорошо; на этот раз даже лучше». Я кричала до тех пор, пока уже больше не могла кричать.

После четырех часов этого я вернулась туда, где мы остановились, и сразу легла изможденная. Остаток дня я просто не могла двигаться.

На следующий день я снова пришла к нему, и он снова работал с моими ногами. Но только на этот раз боль я ощущала на уровне эмоций, а не тела. Я вспомнила ужасно несправедливые вещи, которые сделала со мной мать, о существовании в своем мозгу которых я даже не подозревала. В моей голове будто крутили кино. Я рыдала и рыдала бесконтрольно.

На следующий день Руда работал с разными частями моего тела. Потом он перешел к моему левому плечу. Здесь боль была еще сильнее, чем в ногах. И я снова кричала как львица, и снова Руда хвалил меня за крики. И снова в конце дня я слегла.

На следующий день он опять стал работать с моим плечом, и, как и с ногами, на этот раз боль была эмоциональной. Я вспомнила все ужасные моменты с Паоло и рыдала до тех пор, пока больше не могла рыдать. Руда пел моему плечу, нежно гладил его перышком и держал в своих руках, пока оно не расслабилось. И мое плечо мягко сложилось как крыло птицы.

Наступил пятый день. Я думала, что же он теперь будет делать? И он сказал: «А теперь мы начнем процесс исцеления. Потому что теперь ты свободна от боли старых воспоминаний, твои клетки готовы создать новые. Теперь ты должна научиться любить себя».

«Я не могу это сделать за тебя, – сказал он. – Ты должна сама это сделать. Ты должна дать себе любовь – память твоих клеток должна наполниться любовью. Это все, что надо сделать».

И он сказал мне снять одежду.

Я была абсолютно голой, но ничего эротического в этом не было. Шаман держал меня десять-пятнадцать минут очень тихо дыша. После этого в хижину вошла его жена, большая чувственная женщина в платье с цветами.

Руда про избавление от боли, а его жена Дениз про счастье жизни. Ее задача, сказал мне Руда, научить меня наслаждаться моим собственным телом и получить истинное наслаждение от занятий любовью. И он вышел.

Мы с Дениз сели на землю, и я все ей рассказала. Я рассказала ей, что Паоло был единственным мужчиной в моей жизни на протяжении четырнадцати лет, и что я даже не думала ни о ком другом. Я рассказала, как было ужасно, когда он ушел, и как это было нечестно. И последнее, и самое ужасное: как страшно было стареть одной. И я не сдержалась, рассказывая все это, я снова начала плакать. Но пока я рыдала, Дениз только улыбалась. Она просто светилась счастьем.

Потом вдруг это большая женщина в платье с цветами вскочила на ноги. «Посмотри на меня!» – скомандовала она. Она сдернула с себя платье, оставшись полностью голой. «Посмотри, как я прекрасна! – сказала Дениз. – Я богиня!»

Она притянула одну из своих огромных грудей ко рту, потом другую, и по очереди поцеловала их. Все, до чего она могла дотянуться на своем теле, она целовала. Я смотрела на нее в изумлении. Это было лучше, чем психотерапия. Это было лучше, чем что-либо вообще. Это было самое красивое чертовое человеческое существо, которое я когда-либо видела. И в это мгновение все мое несчастье ушло.

Дениз также была прорицательницей. Однажды она сидела на земле с тарелкой камней и ракушек перед ней. Пока я смотрела в тарелку, она закрыла глаза и начала рассказывать мне разные вещи: «Ты знаешь, ты не с этой планеты, – сказала она. – У тебя галактическая ДНК. Ты прилетела на Землю из далекой галактики, и у тебя особая миссия».

Я была вся во внимании. Я спросила, в чем заключалась моя миссия. Она помолчала.

Потом сказала: «Твоя миссия – помогать людям преодолевать боль». У меня не было слов.

Накануне моего отъезда Руда сделал большой костер в лесу. Он попросил меня снять всю одежду, встать на четвереньки лицом к огню и рычать в огонь, что есть мочи. Когда я закончила, я почувствовала, что могу все и могу преодолеть любое препятствие. Я была свободна.

И вскоре после этого я поцеловалась. В тот момент, когда я уже поверила, что мое тело больше никогда не пробьет электричество от захлестывающей меня любви. И в этот момент я поняла, что ошибалась.

* * *

В 2012 году ПАК Милан, огромное выставочное пространство современного искусства в Милане, пригласило меня сделать выставку на любую тему, которую я выберу. Приглашение пришло в интересный момент: я планировала создать целую серию новых работ и в первый раз презентовать метод Абрамович. Для новой серии я хотела создать больше переходных объектов с использованием кристаллов, и Лучиано Брито, мой галерист в Сан-Паоло, помог найти деньги для финансирования моей поездки на шахты в Бразилии. Что также было важным, эти средства покрывали мои расходы на поездки в места силы в этой стране и позволяли мне искать там людей, обладающих определенными энергиями, которые не может понять рациональный ум.

Мы решили задокументировать мою поездку с помощью бразильской съемочной группы, а Пола Гарсиа, талантливая бразильская художница перформанса, с которой я познакомилась в галерее Лучиано, вызвалась мне бесплатно помочь найти людей и места для посещения и организовать маршрут. Впоследствии документация этой поездки стала частью фильма «Пространство между: Марина Абрамович и Бразилия».

Я приехала в Сан-Паоло со своей группой – Сержем, художницей перформанса и хореографом Линси Пейсинджер, Марко Анелли и Юсуфом Набилом, молодым египетским художником из Парижа – и встретилась со съемочной группой, возглавляемой Марко дель Фиоль, который мне сразу понравился. Нашей первой остановкой была Абадианиа, где мы надеялись встретиться со всемирно известным врачевателем Божественным Джоном.

Абадиания была очень странным местом: крохотная деревня с тремя улицами, где все были одеты в белое. В центре деревни стоял дом Божественного Джона. Люди разного общественного положения – там можно было увидеть богатую женщину из Техаса рядом с бедной колумбийской семьей – съезжались со всего света за помощью к этому целителю.

Чтобы снимать Божественного Джона, мне нужно было получить его разрешение, моим продюсерам Ясмин и Мином Пинто он сказал, что единственным способом получить разрешение было спросить духов. Ответа духов мы ждали целых десять дней. И однажды утром я узнала, что духи не против меня, и мы начали снимать.

Божественный Джон исполнял два вида операций, спиритические и физические. В первом случае он посылал духов в твои сны, чтобы исцелить тебя. А в физических процедурах, проводимых без анестезии, он вторгался в тело – глаза, грудь, живот – с большим количеством крови, но не причиняя боли. Мы сняли много таких операций. Божественный Джон ничего не берет за эти операции, и некоторые его исцеления просто чудо.

Мы выехали из Абадиании, снимая по дороге. В Качоэйра, Реконкаво Байано, я познакомилась с 108-летней очень энергичной женщиной. «Что самое главное в жизни? – спросила я ее. «Как войти и как выйти, – сказала она. – И иметь любящих друзей и семью».

Некоторое время я провела в тропическом лесу, среди водопадов, бурлящих рек и великолепных скал. Марко сделал несколько чудесных фотографий меня: мы назвали серию «Места силы». Мы отправились в Вале до Аманесер в Дистрито Федераль, где посетили медиумов, практикующих сложный религиозный синкретизм молитвы и ритуала, я приняла участие в ритуалах аяхуаска в Чапада Диамантина.

В то время как остальная часть группы вернулась домой, Пола, я и съемочная группа отправились на шахты, где я приобрела большие куски кристаллов для использования в своих преходящих объектах. К сегодняшнему моменту я разработала два вида объектов для человеческого и нечеловеческого использования. Два медных стула в Музее Оказаки Майндскейп в Японии, один – для людей, другой пятнадцатиметровый не для сидения, были ранними примерами этого. Идея этих объектов была сделать видимым невидимое. Когда я презентовала стулья для человеческого и нечеловеческого использования, я полностью ожидала, что сидящий увидит своего собственного духа.

Для выставки в Милане в марте 2012 года я создала три вида преходящих объектов: для сидения, стояния и лежания. Это был первый раз, когда я использовала метод Абрамович, чтобы подготовить публику к участию. Я пригласила Линси Пейсинджер и танцовщицу и хореографа Ребекку Дэвис ассистировать мне. Каждые два часа мы работали с группой из двадцати пяти участников. На входе участников просили оставить все свои вещи, включая мобильные телефоны, часы и компьютеры в локерах, и надеть белые лабораторные халаты и не пропускающие шум наушники. (Тогда мы в первый раз использовали локеры, что потом стало важной составляющей метода.)

Линси, Ребекка и я затем провели с участниками разминку, целью которой было пробудить чувства, двигая и растягивая тело, массажируя глаза, уши и рот, а потом перейти к объектам, проведя с каждым по тридцать минут. Так участники становились перформерами, и остальные зрители могли наблюдать за ними через бинокли, что позволяло им отмечать малейшие детали: микродвижения, выражения лиц, изменение текстуры кожи в течение двух часов. Публика одновременно и участвовала, и свидетельствовала перформанс, создаваемый вместе. Все больше и больше я убирала себя из работы.

Однажды в начале весны в моем офисе раздался звонок, трубку взял Джулиано. Я увидела на его лице изумление. «Это Леди Гага», – прошептал он мне.

Они не были знакомы, но поскольку они оба итальянцы, казалось, они разговаривали полчаса, вскрикивая и смеясь. Когда Джулиано повесил трубку, он передал мне, что она обожает мои работы и хочет сделать со мной тренинг немедленно. Она хотела, чтобы я стала ее учителем.

С момента ее посещения МоМА я знала, что она мой фанат. Для начала мы решили встретиться вместе в моей квартире на обед, приготовленный Джулиано. Гага приехал одна и выглядела несчастной. В ее глазах были слезы, и она обняла меня.

Джулиано приготовил прекрасный обед, к которому почти не притронулся. Вместо этого мы говорили и говорили о ее жизни и о том, почему ей так нужен этот тренинг. «Я молода, и есть три учителя, у которых я хочу поучиться, – сказала она мне. – Боб Уилсон, Джеф Кунс и ты».

Мы договорились о четырехдневном курсе в моем загородном доме, назначили дату и время. Гага предложила снять тренинг, чтобы видео можно было использовать в кампании на Кикстартере для сбора средств на планируемый мной институт. Я хотела нанять архитектора-визионера и писателя Рема Кулхаса, чтобы разработать планы здания в Хадсоне, и это стоило больше полумиллиона долларов. Мне нужна была любая помощь.

Я приготовилась к тренингу – сходила в Волмарт и купила форму медсестры – белые штаны и белую рубашку из очень качественного хлопка за $14.99. Потом я сходила в Джон Дир и купила пару комбинезонов за $29.99. Также я купила бутылку органического миндального масла, большой кусок мыла без запаха и деревянную расческу. Все это я разложила в ее комнате в доме-звезде, и вместе с Полой мы стали ждать приезда Леди Гаги.

Она приехала в назначенный день ровно в 6 вечера, одетая по-деловому. Ни макияжа, ни парика. Она сразу же поднялась в свою комнату, выложила телефон и компьютер, надела рабочие брюки, спустилась вниз и сказала: «Начнем?».

Когда команда фотографа Терри Ричардсона, состоящая из двух людей, начала снимать, я рассказала Гаге основные правила: следующие четыре дня не будет никаких разговоров и никакой еды. Пить можно только воду. Упражнения, которые я дам, нужно будет выполнять так, как она сможет.

Могла оно многое. Она выполняла каждое упражнение, начиная с первого (трехчасовое замедленное хождение) до последнего (отыскать дорогу домой из леса с завязанными глазами) с точностью и абсолютной серьезностью. Не разговаривать, не есть или не использовать компьютер четыре дня не было для нее проблемой.

Последнее задание беспокоило меня. Не только из-за того, что у нее были завязаны глаза, но и потому, что лес был полон колючек, ядовитого плюща и энцефалитных клещей. Она не только нашла дорогу домой, но в гуще леса разделась и продолжила идти обнаженной.

Позже, когда она получила награду молодого художника от американского народа за свое искусство, она сказала, что тренинг со мной был для нее лучшим рихабом.

После тренинга с Леди Гагой, только что созданный офис ИМА полностью посвятил себя кампании на Кикстартере, возглавляемой Сиеной Ористалио. Кикстартер только открылся, и для меня это было в такую же новинку, как и для всего света. Помню, как читала в журнале Time о том, как это все начиналось: три молодых парня, основатели кампании, хотели помочь больному другу, но денег не было. Они хотели поднять $1000, но, запустив свою просьбу в интернет, подняли $5000.

Меня это очаровало. Все, как я поняла, было в искренности и ясности презентации. И поэтому, когда я решила сделать видео для Кикстартера, чтобы рассказать людям, зачем мне нужны деньги для ИМА, я пригласила двух своих бразильских шаманов Руда и Дениз в свой загородный дом и спросила совета.

Они посоветовали мне на шесть дней запереть себя в своей хижине на берегу реки, смотреть на ручей, не есть, не разговаривать, не читать, не писать. Каждый день, они сказали, они будут приносить мне воду из основного дома.

После шести дней тишины и сидения на берегу реки я вышла и сняла видео с одного дубля. Послание было прямым и ясным. Я просила денег, чтобы заплатить архитектору Рему Кулхасу и Шохей Шигиматсу и их нью-йоркской фирме Офис метрополитанской архитектуры, чтобы сделать рисунки здания в Хадсоне, которое я купила пятью годами ранее и пожертвовала некоммерческой организации ИМА.

Я сказала, что, когда впервые купила это здание в 2008 году, я искала место, где могла хранить свои преходящие объекты, хранить которые в Нью-Йорке было очень дорого. В Хадсоне, недалеко от моего дома я нашла это старое здание театра, построенное в 1929 году, которое показалось мне идеальным, как и сам Хадсон, который находится в двух часах езды на машине от Манхэттена и рядом с DIA Beacon, МассМока, Колледжем Барда, Корнеллом и Колледжем Уильямса.

Когда я увидела интерьеры этого большого старого заброшенного театра, я вдруг поняла, что не хочу использовать его в качестве склада. Вместо этого я увидела, что он может стать центром длительных нематериальных работ. В моем представлении, единственными архитекторами, с которыми я хотела работать были Рем и Шохей. Кулхас был не только архитектором, но и писателем, и философом. В одной из своих знаменитых книг «Бредовый Нью-Йорк», он написал «Этот город зависимая машина, сбежать от которой невозможно».

Рем и Шохей хотели создать особое место, радикально простое и грубое, как для самих длительных перформансов, так и для того, чтобы публика узнавала, что такое искусство перформанса. Когда посетители входили в ИМА, первым делом они подписывали контракт и давали честное слово, что пробудут здесь шесть часов и не нарушат никакую активность своим ранним уходом. Обмен прост: посетители отдают свое время, ИМА отдает опыт.

Наша кампания на Кикстартере началась.

Это работает так: ты устанавливаешь определенный период, максимум тридцать дней, чтобы поднять деньги, которые тебе нужны. Публика может пожертвовать от $1 до $10 000, а за это ты даешь им награды. В рамках нашей кампании я решила, что награды за большие пожертвования должны быть нематериальными. За пожертвование свыше $1000, например, донор сможет целый час смотреть мне в глаза по скайпу. Если вы дарили проекту $5000 и больше, я проводила мастер-класс по веб-камере. Или можно было выбрать посмотреть со мной фильм у меня дома и обсудить его со мной за кофе с мороженым.

Самое большое вознаграждение за донорство $10 000 и больше было отсутствие какой-либо награды и неупоминание вашего имени.

Цель кампании была собрать $600 000, правила Кикстартера таковы, что если мы за тридцать дней поднимем меньше денег, даже если это будет $599 000, мы обязаны вернуть все деньги. Мы собрали $620 000 во многом благодаря тому, что Леди Гага запостила онлайн видео с нашего воркшопа. Сорок пять миллионов ее молодых подписчиков в социальных сетях обратили на это пристальное внимание. Конечно, внимание привлекло ее обнаженное тело. Но странная красота того, что она делала в этих упражнениях, была еще более интересна смотрящим на нее детям. Что такое искусство перформанса, задавались они вопросом. И что это за институт, о котором говорит эта странная женщина Абрамович?

Видео привлекло много тысяч молодых людей на нашу страницу в Фейсбуке и вскоре привлекло этих же молодых людей на мои события в музеях. Это были дети, которые иначе никогда бы не пришли в музей. Я была так благодарна Леди Гаге за то, что она привела их к моим работам.

Каждый день мы дотягивались до новых групп людей, прося помощи. Во время кампании, мы сделали целую серию онлайн событий, видео и контента, чтобы усилить эффект: например, Гага и метод, Цифровой институт Пипин Бар, я и любые вопросы от Reddit. С каждым релизом мы писали прессе и другим потенциально заинтересованным группам с просьбой распространить информацию. Все наши усилия мы координировали в Фейсбуке, Инстаграмме, Твиттере и Тумблере.

В то же время моя команда писала моим контактам с просьбой оказать помощь деньгами или распространив информацию.

Было много разочарований – многие люди, на помощь которых я сильно надеялась, пожертвовали мало. С другой стороны, многие люди, о которых я не знала – из Польши, Новой Зеландии, Греции, Турции, Китая, Норвегии и многих других мест, – пожертвовали много. И это было захватывающе. Для меня Кикстартер был термометром, измеряющим, насколько люди страстно хотели этого института нематериального искусства, и в конце концов 4600 человек настолько сильно этого хотели, что пожертвовали деньги. И я села за раздачу наград.

У меня был год, чтобы раздать награды, и год я усердно работала над этим. Я обняла несколько сот человек за один день у Галереи Серпентайн в Лондоне, и в другой день в офисе Кикстартера в Бруклине.

После того, как планы были разработаны и работа оплачена, мы выяснили, что построить такой институт будет стоить нам $31 000 000.

Это было большой проблемой. Во-первых, мои работы не продавались за большие деньги. И я быстро поняла, что богатые люди не выстраиваются в очередь, только бы инвестировать в нематериальное искусство. В мае 2014 года ИМА получил приглашение от Ричарда Брэнсона и коллектива филантропов Игнит Чендж сделать презентацию об институте на острове Некер, карибском ретрите Брэнсона. Меня сопровождала Сиена, мы встретили там очень разных людей. Самыми очаровательными были сам Брэнсон и Крис Андерсон, куратор TED с женой Жаклин Новограц. Мой рассказ был встречен с энтузиазмом. В нем я сказала, что у меня два желания: получить билет от Ричарда Брэнсона на полет в космос на Верджин Галактик и от Криса Андерсона возможность провести презентацию на TED. Ричард никак не отреагировал на полет в космос, а Крис подошел ко мне и сказал, что я могу сделать TED презентацию в 2015 году, в год, посвященный принятию рисков. Он считал, что я идеально подойду.

Посещение острова Некер было волнующим, но ни одного заверения в финансировании института мы не получили. Я начала обедать с миллиардерами. Я приносила с собой красивые планы Кулхаса и задействовала всю силу своего убеждения, и продолжала биться о стену. Вскоре я потратила все силы и разочаровалась.

И тут я встретила Таноса Аргиропулоса. В Культурном центре имени Онасиса в Афинах он был на одной из моих лекций об утопических планах построить институт и загорелся энтузиазмом мне помочь. Танос был выпускником Лондонской школы экономики и знал все о банках и инвестициях, что для меня с Сержем было территорией неизведанной. Мы были счастливы принять его в наши ряды.

Танос посмотрел на цифры и спустя три часа понял, что, если я продолжу вкладывать свои деньги в институт в том же темпе – а я вкладывала в институт все доходы от продажи моих работ, у меня пять человек работали над Кикстартером, занимаясь прессой и социальными сетями, программой и развитием, – я стану банкротом через три месяца. Это была действительно экстренная ситуация.

В то же время в здании в Хадсоне мы обнаружили асбест. Его нужно было вывести, если мы собирались использовать здание, а это стоило еще $700 000. Таких денег просто не было. Танос предложил закрыть пока здание и посмотреть на другие варианты.

У меня было ощущение, что гора свалилась с плеч. И также легко вся концепция моего института изменилась: почему сам ИМА не сделать нематериальным – кочевым (подумали мы)? Внезапно у нас появился новый девиз: «Не приходите к нам – мы придем к вам», Нас бы звали институции и платили нам за то, чтобы мы пришли к ним. В мгновение вся наша финансовая модель перевернулась: накладные расходы испарились, красные чернила превратились в синие.

Мы разработали программу распространения Метода Абрамович в культурных институциях по всему миру вместе с программой заказов на создание работ локальным и международным художникам. Мы написали новую миссию, чтобы отразить изменение нашего фокуса: «ИМА исследует, поддерживает и представляет перформанс. ИМА поощряет коллаборацию между искусствами, наукой и гуманитарным знанием. ИМА будет служить наследием Марины Абрамович».

Наконец-то я создала свой институт и посвятила его – Людям.

* * *

Летом 2013 года, когда мы с Шоном были в Осло, делая выставку моих работ, коллекционер Кристиан Риньес попросил меня создать скульптуру для большого парка скульптур, который он спонсировал в городе. Я сказала ему, что не верю в скульптуры в парке – я считаю, что природа идеальна без искусства. Но я все равно пошла посмотреть парк ради новых идей. Пока мы вместе с Шоном, Кристианом, Гилеспи и Ким Брэдструп, моими галеристами в Осло, бродили по парку, мы вышли на небольшой холм. Кристиан сказал, мы считаем, что Эдвард Мунк нарисовал свой «Крик» отсюда. И когда он это сказал, я тут же кое-что придумала.

В тот день до этого я побывала в Музее Мунка, где увидела, как перед картиной Мунка люди делают селфи с открытыми ртами. Но это был все-таки музей, и никто не кричал. Теперь я рассказала Кристиану свою идею: сделать полноразмерную железную копию рамы картины Мунка, поместить ее ровно в этом месте парка – на Экеберг холме, чтобы все жители Осло могли бы испытать эту картину по-новому – стоя и крича в пустоту.

В Осло был мрачный дождливый день. Я пригласила с собой небольшую группу покричать и посмотреть, как они себя будут от этого чувствовать. Мы кричали и кричали, и после этого я начала работу над реализацией идеи. Пустая железная рама была установлена на холме, и я сделала видео под названием «Крик», вдохновленное и посвященное Эдварду Мунку. За месяц мы с Линси Пейсинджер сняли более 270 человек, кричащих сквозь пустую рамку.

Перед кричанием Линси их подготавливала прямо там в парке, делая с ними телесные движения и дыхательные упражнения. Норвежские люди могут быть очень стоическими: они не показывают свои эмоции так просто. Некоторые признавались, что никогда в своей жизни не кричали. Но после подготовки Линси, когда они стояли перед рамой, это было похоже на извергающийся вулкан эмоций. Во время съемок несколько раз приходила полиция, потому что крики отзывались эхом в городе, и люди сообщали в полицию о насилии.

Пустая рама по-прежнему находится в парке.

В последний день съемок после окончания работы Кристиан пригласил нас на свою яхту поужинать и посмотреть на закат над фьордами. Был прекрасный вечер в конце августа – небо было великолепного оранжево-красного цвета. В воздухе уже пахло скандинавской осенью. Кристиан пригласил на ужин пятерых друзей, с которыми хотел меня познакомить, одним из них был высокий с выделяющейся внешностью мужчина по имени Питер Скавлан. Когда я спросила о его занятии, он ответил, что пишет сценарии для европейских и голливудских фильмов. В прошлом году фильм по его сценарию «Кон-Тики» был номинирован на Оскар как лучший зарубежный фильм.

Я тут же вспомнила идею, что столько лет была у меня на заднем плане в голове, которую я придумала в брутальной золотодобывающей шахте Серра Пелада – «Как умереть». Это была такая сильная идея, думала я, я так никогда и не отказалась от нее. С воодушевлением я рассказала Питеру о моей концепции перемежения смертей семи героинь опер (исполняемых, конечно, Марией Каллас) с документальными кадрами реальных смертей. Питер, ум которого был очень остер, идею сразу понял и сказал: «Почему бы не сделать проще? Просто сделай сценарий из семи оперных смертей».

С того момента мы стали обсуждать, как сделать этот проект. Каллас была моим вдохновением. К тому времени я прочитала все ее биографии и посмотрела все ее невероятные работы в кино. Я так сильно идентифицировала себя с ней. Как и я, она была Стрельцом, как и у меня, у нее была ужасная мать. Мы были похоже даже внешне. И хотя я пережила разбитое сердце, она от этого умерла. В большинстве опер в конце героиня умирает от любви. И Питер знал список этих смертей так же хорошо, как и я: ЗАКАЛЫВАНИЕ НОЖОМ в «Кармен», ПРЫЖОК в «Тоске», ВИСЕЛИЦА в «Отелло», СОЖЖЕНИЕ в «Норме», УДУШЕНИЕ в «Аиде», ХАРАКИРИ в «Мадам Баттерфляй», ЧАХОТКА в «Травиате». Прямо там на лодке мы сочинили работу: я буду сниматься просто, стоя без макияжа перед белым экраном, рассказывая историю каждой оперы в десяти предложениях. После каждого рассказа будет идти монтаж, и я буду воспроизводить оперную смерть. В представлении Каллас, мужчина, убивающий ее на сцене, всегда был Аристотелем Онассисом, в моем представлении Уильям Дефо был единственным мужчиной, кто мог сыграть моего убийцу во всех семи актах.

Я представляла семь видеоинсталляций, по одной на каждую смерть, все семь должны быть показаны последовательно. В дополнение к этому Питер предложил снять документальный фильм под названием «Проживая семь смертей», хроника создания «Семи смертей», включив в фильм то, как проект связан с жизнью Марии Каллас. Прославленный голос Марии Каллас будет заполнять каждую сцену смерти.

С того момента мы работали над реализацией этих двух больших проектов. В моих мечтах семь разных режиссеров должны были снять видео, а Рикардо Тиши сделать костюмы для всех из них. Это длинный процесс, и недавно я написала то, что, надеюсь, не станет пророческим – «Сделай фильм длиннее, чем время, оставшееся тебе в жизни».

В то же время я размышляла над монтажом моих выставок в Галерее Серпентайн, сделать которые меня пригласили еще в прошлом году. Основная идея была показать работы, которые еще не никто видел, то, что, мало кто знал, я сделала в предыдущие годы, кураторы Джулия Пейтон-Джонс и Ханс Ульрих-Обрист были этому очень рады, но я хотела сделать что-то большее. И я снова вернулась к своим шаманам, чтобы подготовиться ментально и физически.

Как-то рано утром посреди бразильских джунглей я решила поплавать в красивом водопаде. Потом села на камни высохнуть на утреннем солнышке – и, откуда ни возьмись, в голове возникла четкая идея: я не должна показывать ничего в галерее, даже более радикальным образом, чем в ПАК Милан, галерея должна стать абсолютно пустой. Публика будет приходить, и я буду их аккуратно брать за руку и подводить к стене галереи, чтобы они просто смотрели на пустое пространство перед ними. Чтобы публика стала перформирующим телом вместо меня.

Придя на выставку, посетители в буквальном и в переносном смысле будут оставлять свой багаж за дверцами локеров, убрав туда сумки, крутки, электронные приборы, часы, фотоаппараты, телефоны. У показа не будет ни правил, ни формулы – только художник, зрители и несколько простых предметов в пустом белом пространстве. Это был наилучший способ продемонстрировать нематериальное искусство, который я только могла придумать.

Я буду в галерее с десяти утра до шести вечера, шесть дней в неделю. Планировалось, что выставка продлится шестьдесят четыре дня, и я в итоге проведу там 512 часов. Так «512 часов» стало названием выставки.

Я знала, что для такой тяжелой работы мне потребуется соавтор, и снова лучшим соавтором стала Линси Пейсинджер. Мы с Линси уже поработали тесно три года над «Жизнью и смертью Марины Абрамович», а также в ПАК Милан и над «Криком». К тому моменту она уже хорошо знала метод Абрамович и также привнесла в него много своих идей. Я знала, что в Линси найду того, кому могу абсолютно доверять продолжение моего дела. Она лично отобрала и натренировала восемьдесят четыре фасилитатора для этого показа.

«512 часов» открылись 11 июня 2014 года, и это была истощающая работа по всем возможным причинам. Начнем с того, что мы заставили посетителей надеть наушники, блокирующие звук, все общение с ними должно было быть невербальным. Линси и фасилитаторы имели дело со всей возможной энергией со стороны публики, тяжелая и сложная задача. Они провожали посетителей в различные комнаты галереи, где проделывали с ними различные упражнения: смотрение на стену, считание рисинок и зерен чечевицы, медленная ходьба, лежание на раскладушке с закрытыми глазами, стояние на платформе.

Линси и я вели дневник во время выставки, каждый из нас в конце каждого дня делал в него запись и выкладывал ее на сайт галереи и в социальные сети. Для меня самым сильным переживанием было смотреть, как зрители стоят на платформе. Это была простая деревянная платформа в десяти сантиметрах от земли, но когда человек встает на нее с другими, многое меняется внутри и снаружи него.

Выставка привлекла очень разнообразных людей из разных социальных слоев, разных рас и религий. Многие из них никогда не были в арт-галерее, но они пришли получить этот опыт: ты мог увидеть писателя-фантаста рядом с бангладешской домохозяйкой, рядом с семьей с большим количеством детей, рядом с английским фермером, рядом с арт-критиком – все они стояли, не двигаясь, с закрытыми глазами в абсолютной тишине. Что-то было в этих моментах, что заставляло меня думать, что все, что я сделала за всю мою карьеру, стоит того. В «512 часов» я нашла доказательство трансформирующей силы перформанса. Я также поняла, что пришло время передавать свой опыт другим, и единственный способ сделать это – было позволить людям увидеть и ощутить это самим.

В ходе выставки я видела так много людей, переживающих разный опыт, но один запомнился мне особенно: каждый день после школы приходил двенадцатилетний мальчик, чтобы просто постоять с закрытыми глазами на платформе длительное время – больше его ничего не интересовало на выставке. Его звали Оскар. Когда я спросила, что привлекло его в этом упражнении, он ответил: «У меня не очень хорошо дела идут в школе, но когда я постою здесь, а потом иду домой и там стою в комнате с закрытыми глазами, все становится нормально».

Вот несколько записей из дневника выставки:

День 1: Я сказала им закрыть глаза и дышать медленно. Я сказала, что с закрытыми глазами они больше видят, ощущают, чувствуют и слышат. Я также сказала им достичь умиротворения. Почувствовать свою энергию и энергию других. Встать на платформу с закрытыми глазами и почувствовать окружающую их среду.

День 8: Самая важная вещь, которую я сегодня поняла, что только в неподвижности мы можем узнать движение.

День 16: Пока что самый худший день. Энергия расфрагментирована. Центра не было. Только я создавала энергетическое пространство, как спустя несколько минут оно растворялось. Работа без конца и края – как карточный домик, который невозможно построить.

День 32: Полпути. Вначале была только идея. Когда идея становится реальностью, получается опыт. Это создает ясность. Публика – и наблюдатель, и участник. И снова наблюдатель. И роли меняются весь день. Это отличается коренным образом от других показов.

День 40: Я верю, что граница между реальной жизнью и жизнью в Серпентайн стерта. Даже когда я выхожу из галереи, я не чувствую разницы. В своем уме я по-прежнему там. И я решила не сопротивляться. Нет разделения между мной, зрителями и работой. Все едино.

День последний (День 64): Это было важное путешествие. Я знаю, это не конец этой работы, а начало чего-то другого и большого. Это о человечестве, ничтожности и коллективности. Это очень просто. Возможно, вместе мы можем изменить сознание и изменить мир. И мы можем начать это делать, где угодно.

С «512 часами» начался год безостановочной деятельности. Вскоре после Серпентайн, я сделала выставку в галерее Лиссон в Лондоне «Белое пространство». Выставка состояла из иммерсивной звуковой среды под заголовком из 1972 года вместе с моими более ранними работами, некоторые из которых никто не видел. Пока я была в Лондоне, меня на ужин пригласил Алекс Путс, сказав, что хочет меня кое с кем познакомить – это был Игорь Левит, двадцатисемилетний русско-немецкий пианист. Он был особенным – он не только чудесно играл, он был полон жизни (и хороших еврейских шуток). Вечер был чудесным, мы много смеялись, но Алекс также попросил меня придумать метод слушания одного из самых сложных классических произведений и одного из шедевров, исполняемых Игорем, – Вариаций Голдберга. Меня сразу заинтриговал такой вызов – поработать с классической музыкой, самым нематериальным искусством, так, чтобы публика услышала ее совершенно по-новому.

Последующие месяцы были волнительными и истощающими. Я работала над подготовкой объединенной ретроспективы и выставки ИМА в SESC, бразильской культурной организации. Линси, Пола Гарсиа и я отправились в Сан-Паоло, чтобы выбрать нескольких местных художников и запустить процесс создания перформансов. Я отвезла их в бразильскую деревню и провела «Уборку», тренинг для подготовки их к длительному исполнению во время выставки, в течение двух месяцев в целом. В итоге, восемнадцать бразильских художников перформанса создали невероятно разнообразные работы. Это было огромным достижением для нас, а также для ИМА, поскольку мы первый раз организовали работу над перформансами и создали что-то настолько большое вместе. Выставка называлась Terra Communal («Общая земля»), название, базирующееся на моем опыте посещения мест силы в Бразилии, среди водопадов, деревьев, рек, насекомых, растений и людей с особой энергией. Вся выставка была про время и пространство, новые формы взаимодействия и создание ощущения сообщества.

После больше чем года подготовки ретроспективы и выставки для открытия в марте я полетела в Ванкувер, чтобы сделать TED презентацию «Искусство из доверия, уязвимости и связи», я говорила об изменениях в своей работе и как привнесение публики в нее стало открытием новых путей к изучению человеческой осознанности. Я была впечатлена откликом и последующим откликом онлайн: сегодня у нас уже больше миллиона просмотров.

И после всей этой работы и путешествий я была совершенно перегружена.

Расписание проектов было забито на несколько месяцев вперед. Я создала сайт – специфическую саунд-инсталляцию под названием «Десять тысяч звезд» тем летом на венецианской биеннале как часть выставки «Пропорцио», организованной Алексом Вирвурдтом, в котором, в частности, мой голос озвучивал названия десяти тысяч звезд в нашей галактике. Это заняло тридцать шесть часов, но это было готово к открытию в начале мая.

Примерно в то же время Рикардо Тиши попросил меня прокурировать первый показ Дживанши в Нью-Йорке 11 сентября. Создать такой вид и такое ощущение на показе, которое одновременно чествовало серьезность годовщины 9/11 и при этом наилучшим образом демонстрировало простой и элегантный дизайн Рикардо, было значительным вызовом. Я написала ему письмо:

«Дорогой Рикардо,

Когда ты попросил меня поработать с тобой над этим показом, я была польщена, но и почувствовала большую ответственность.

11 сентября это самый грустный день в недавней американской истории. В качестве художественного директора я хочу создать что-то наполненное уважением и скромностью. Место для показа, Пирс 26, значимо с точки зрения расположения и вида на Башню свободы. Если мы создадим среду из переработанных материалов и мусора, это будет означать, что монтаж и демонтаж не создадут ничего лишнего.

Наш выбор музыки из шести разных культур и религий имеет силу объединить людей, не дискриминируя их.

Это событие, создаваемое нами совместно, о прощении, включении, новой жизни, надежде и, более всего, о любви.

С любовью, Марина».

А потом была Австралия. 1 июня я должна была лететь в Тасманию, где Музей старого и нового искусства в Хобарте монтировал мою ретроспективу и готовился к демонстрации моего метода. Я присутствовала на открытии и еще десять дней после этого. Сразу же после этого Линси и я должны были презентовать метод в течение двенадцати дней в Фонде Джона Калдора в Сиднее, где, используя простые приспособления и упражнения в том же ключе, что мы делали в Серпентайн, мы вновь сделали публику главными героями.

Неудивительно, что уже в марте, во время проекта SESC в Сан-Паоло, у меня начались приступы учащенного сердцебиения. У меня начались панические атаки, я воображала, что у меня опухоль головного мозга. Я увидела, как меня хватает удар и я оказываюсь в инвалидном кресле. Чувствовала я себя ужасно – и состояние мое только ухудшилось, когда я из Бразилии прилетела на Венецианскую биеннале, потом полетела в Тасманию, а потом в Сидней. И однажды вечером за ужином с Джулиано я поняла, что мне нужно к врачу. Врач смерил давление – 211 на 216 – территория сердечного приступа.

Выписанное лекарство понизило давление, но состояние продолжало ухудшаться. У меня опухли лодыжки и остальные части тела. А впереди были показ Дживанши и вариации Голдберга с Игорем в Арсенале на Парк-авеню. Отдохнуть мне предстояло еще нескоро.

Как-то я справлялась с этим, даже в самые тяжелые времена. Моя команда и я работали как сумасшедшие над показом Дживанши, но усилия были вознаграждены. 11 сентября был мягкий теплый безоблачный вечер – идеально. То, что надо для такого серьезного повода. Пирс 26 был украшен скромными, индустриального вида сараями, деревянными коробками и грубыми скамейками. По мере прибытия людей воздух наполнялся тибетскими песнопениями, а перформеры начинали медленно ходить по крышам сараев: один махал веткой дерева, другая держала руку под краном с водой, двое обнимались, еще один карабкался по лестнице. Спустя полчаса прозвучал гонг, и стали появляться модели в невероятной элегантной одежде Рикардо под звуки музыки различных культур: еврейских и мусульманских гимнов, традиционного балканского горлового пения в исполнении Светланы Спажич и оперного исполнения «Аве Мария».

Сразу после этого я занялась разработкой концепции для Голдберга и вовлекла в работу великолепного директора по свету Урса Шенебаума. После того, как публика оставляла свои часы, мобильные телефоны и компьютеры в локерах, они входили в полутемное помещение Арсенала, получали наушники, блокирующие звук, и откидывались на шезлонге. По звуку гонга публика надевала наушники и расслаблялась. В следующие тридцать минут, когда зал погружался в полную темноту, горели только тонкие горизонтальные полоски света на стенах, мимо публики от задних рядов к передним медленно начинала двигаться платформа, на которой находился Игорь за роялем, в тотальной тишине и с магической медленностью. Достигнув передних рядов, платформа останавливалась, звучал второй гонг, публика снимала наушники, и Игорь начинал играть Вариации Голдберга. (Клавиши рояля тоже подсвечивались тонкой полоской света, чтобы Игорь и публика могли видеть его руки.) В течение восьмидесяти восьми минут, пока длится произведение, платформа беззвучно и очень медленно совершала один оборот вокруг своей оси.

Все было идеально. А я была за кулисами, и мое тело покрыл опоясывающий лишай. Наконец после Голдберга я позвонила доктору Линде, которая посоветовала мне обратиться к доктору Рада Гапалан, специалисту по трансплантации сердца, а также практику альтернативной медицины. Рада был из Шри-Ланки и верил в сочетание восточных и западных подходов к медицине: он изучал акупунктуру и другие формы натуропатии. Первое, что он посоветовал – выбросить все мои лекарства и начать все сначала.

Второй совет был поехать в Колари Ковилаком, аюрведический ретрит на юге Индии на месяц. Я не была в аюрведических ретритах со времен «В присутствии художника», это место было самым радикальным из всех, где я была – что-то среднее между санаторием, монастырем и тюрьмой с минимумом охраны. Табличка на входе гласила: «Пожалуйста, оставьте свой мир здесь».

За тридцать дней я едва ли сказала какое-то слово. Я не открыла чемодан – каждый день мне выдавалось три свежих набора пижам. Тридцать дней я ела масло гхи и медитировала. Каждый день мне делали многочасовые массажи. Я ни разу не посмотрела ни на компьютер, ни на смартфон. Электронные сообщения стали чем-то из прошлого. Через тридцать дней я исцелилась.

После такого опыта я не могла вернуться сразу в цивилизацию: мое тело, теперь полностью расслабленное, было не готово к переходу. И я поехала на морской курорт на берегу Индийского океана, место, полное счастливых семей, где никто меня не знал, и я могла наслаждаться своим одиночеством. И, проходя по пустынному пляжу, однажды после обеда я решила окунуть себя в морские волны.

Я сняла одежду и вошла в океан. Волны были огромные, вода была нефритово-голубого цвета, сияющей на солнце. Океан был огромен. Иногда мне надо просто почувствовать жизнь каждой своей открытой порой. Когда я вышла из воды, я почувствовала, что совершенно восстановилась энергетически. Я чувствовала свечение. Потом я оделась и пошла в лес рядом с пляжем. Чем глубже я заходила в лес, тем слабее становились звуки океана, и вдруг снова я почувствовала вокруг себя сущностей: все было жизнью.