46

На следующий день Диклан решил: хорошо, что под оклеечной бумагой на обороте «Темной леди» ничего не оказалось. Слава богу, в целом. В результате он не наделал глупостей. Он забрал себе в голову некую идею, и одержимость этой идеей заставляла его несколько недель вести себя очень рискованно – поздние телефонные звонки, поездки в Бостон, Волшебный базар… События развивались, а он даже этого не осознавал, поскольку здравый смысл лежал связанным на заднем сиденье. Кто знает, как далеко он мог зайти? Достаточно далеко, чтобы что-нибудь сломалось. Достаточно далеко, чтобы отбросить всё, что он сделал до сих пор.

Беззаконие, в конце концов, текло в его крови. Очаровательный ублюдок Ниалл больше всего радовался, когда шнырял туда-сюда в тени, и Диклан был не настолько глуп, чтобы притворяться, будто ему это тоже не нравилось. Нет, слава богу, что он отлепил бумагу и понял, что можно поставить точку. Хорошо, что он не взял у Джордан телефон, что предоставил инициативу ей, чтобы не искушаться.

Все было к лучшему. Все к лучшему.

Все вернулось на круги своя.

– Как там раздатки, Диклан? Мы скоро уезжаем, – сказала Фэрледи Бэнкс, личный ассистент сенатора.

Диклан проходил стажировку у сенатора Джима Рэнкина. На практике это означало, что он несколько часов в неделю проводил у копировального аппарата в здании Сената, полном похожих на склеп кабинетов, табличек, флуоресцентных ламп, костюмов, галстуков и сотрудников, которые ходили, не отрывая глаз от телефонов и от еды, которую им приносили из вестибюля люди вроде Диклана.

В то утро он не снимал копии, но только потому, что уже покончил с ними – они были теплые и настолько свежие, что еще издавали сладкий запах ксерокса. Он складывал их в папки – очень нудное занятие. Диклан посмотрел на часы – Господи, целый день впереди – и задумался, какого ответа хочет Фэрледи.

– Десять минут.

– Может, восемь?

Он кивнул, и она пошла дальше, чтобы поставить две упаковки органических напитков местного производства на ожидавшую в коридоре тележку. Сенатор сегодня встречался с группой местных производителей для обсуждения регуляции фермерских рынков, и было важно выказать солидарность.

Диклан не то чтобы терпеть не мог свою работу – и это было хорошо, поскольку, вероятно, ему до конца жизни предстояло заниматься чем-то таким. Пока отец не погиб, Диклан думал, что однажды и перед его именем будет стоять слово «сенатор» или «член конгресса», но теперь он понимал, что тогда его семья окажется на виду. В правительстве имелось много должностей, которые не привлекали внимания. Вполне неплохих должностей. Сносных. Просто нужно было и дальше исполнять этот сложный секретный танец – работать так, чтобы избегать и увольнения, и повышения.

Фэрледи прошла мимо, направляясь к следующей упаковке, стоявшей рядом с Дикланом – исключительно ради того, чтобы напомнить, что он должен закончить свое дело через шесть минут.

Он продолжал работать. Когда он закончит, то заберет Мэтью из школы, потом встретится с Ронаном, чтобы отпраздновать его день рождения. В прошлом году Ронан сделал себе подарок – бросил в день рождения школу, перечеркнув все старания Диклана дотащить его до выпуска. Он надеялся, что Ронан не задумал ничего столь же глупого в этом году. Диклан купил ему абонемент в зоопарк. Что еще можно подарить человеку, который способен сотворить себе что угодно? Они приятно проведут время. Тихий вечер. Обычный.

Все, как раньше.

«Диклан», – сказала Джордан Хеннесси, стоя в музее, сама как произведение искусства – загадочная, открытая для интерпретаций, недостижимая.

Он потянул столько нитей, чтобы добыть тирский пурпур. Опасных, непростых нитей. Игра в криминальный телефон. Пока за одну ночь не нашел человека, готового отдать ему пурпур в обмен на часы Ниалла, которые Диклан много лет хранил спрятанными в шкафу в спальне.

Вот идиот. О чем он думал? Да ни о чем. Он просто дал волю подсознанию. Это был метод Ронана, а не Диклана.

Вчера ночью ему снился океан – но не связанный с «Темной леди». Диклан как будто разрушил чары картины, когда оторвал бумагу от холста. Пейзаж, который он видел, не был диким ирландским побережьем. Он не был и чистым песчаным пляжем, на который – Диклан в этом не сомневался – никогда не ступала Аврора Линч, в отличие от Ниалла.

Нет, Диклан увидел тропический пляж. Его ноги тонули в песке. В этом раю он вечно мазал руки кремом от загара и никак не мог закончить – бесконечно выжимал пахнущий кокосом крем на пальцы, размазывал его по коже, выжимал пахнущий кокосом крем на пальцы, размазывал его по коже, выжимал пахнущий кокосом крем на пальцы, размазывал его по коже…

Скучный сон.

Но лучше, чем тот, который приснился ему раньше. Тогда Диклану казалось, что он стоит на песчаном берегу, как на картине, и чувствует себя под наблюдением. И без защиты. На него смотрели с высоких скал и с неба.

Лучше, чем когда ему приснилось, что он зашел на полшага в воду, и еще, и еще, и поплыл, а потом нырнул и опустился так глубоко, что солнечный свет перестал проникать сквозь толщу воды, и он сделался невидим.

Будь у него способность Ронана, он проснулся бы исчезнувшим?

– Дэвид, – резко сказал один из референтов.

Диклан вскинул голову. Он понял, что имеют в виду его.

– Я Диклан.

– Не важно. Это твой телефон? Заткни его… следующие две минуты он на конференции. У тебя всё готово? Через три минуты уезжаем.

Телефон Диклана звонил, хаотически подскакивая на куче бумажных обрезков. На экране был номер школы, где учился Мэтью.

Бросив извиняющийся взгляд на референта, Диклан взял мобильник.

– Линч слушает.

– Это Барбара Коди из Фомы Аквинского, – произнес голос в трубке. – Ваш брат снова покинул территорию школы, никого не уведомив.

Снова.

В одном-единственном слове крылось полдесятка историй, и все они заканчивались у водопадов Грейт-Фолз. Диклан сжал челюсти. Понизив голос, он произнес:

– Спасибо, что сообщили.

– Мы не хотим вносить это в его личное дело, но…

Уже должны были; кому дозволяется столько раз покидать школьную территорию безо всяких последствий? Разумеется, солнечному Мэтью и его добродушно шагающим ногам.

– Я понимаю. Мы с вами на одной стороне.

– Пожалуйста, передайте ему, что школьный психолог готов с ним побеседовать. Мы хотим помочь.

– Конечно.

Отложив телефон, Диклан некоторое время стоял, чувствуя себя костюмом на вешалке.

– Линч, – рявкнула Фэрледи. – Уже девять минут. Машина ждет.

Ронан наверняка уже был где-то в окрестностях Вашингтона; Диклан позвонил ему. Послышались гудки, гудки, гудки, потом отозвался автоответчик. Диклан снова позвонил. И снова. И снова. И снова. И снова. И снова.

Звонить Ронану было все равно что метать острогу в океан. Раз в сто лет какой-нибудь удачливый стервец попадал в рыбу, а остальное время ходил голодным.

Он написал: «Позвони мне, это насчет Мэтью».

– Линч, – сказала Фэрледи.

Диклан написал: «Не могу уйти с работы».

– Машина, – сказала Фэрледи.

Диклан написал: «Пожалуйста, забери его от водопадов».

– Так, – сказала Фэрледи. – Принеси бейджики.

«К черту, к черту, к черту, к черту, к черту».

На мгновение Диклану представилось, как он швыряет об стенку телефон, разложенные ксерокопии и кучу зажимов для бумаги, громит офис, покидает свою прежнюю жизнь, ныряет в океан и исчезает.

А затем он сунул мобильник в карман пиджака и, балансируя стопкой распечаток под подбородком, сказал:

– У моего младшего брата проблемы со здоровьем. Я пытаюсь договориться со средним братом, чтобы он это уладил.

– Почему я никогда не слышала о среднем брате? – поинтересовалась Фэрледи.

Потому что не спрашивала, а Диклан никогда не говорил правды. Ее приходилось вытаскивать из его стиснутых кулаков.

Потому что безопаснее всего быть одновременно неизвестным и неизменным.

Фэрледи крикнула через плечо:

– Сколько шансов, что тебе придется улаживать это самому?

– Сто из ста, – сказал Диклан.

Все абсолютно так, как раньше.