33
Уже совсем стемнело, когда Ронан приехал в Амбары. Подъездную дорожку – туннель листвы, ведущий к тайному заповеднику, – было еле видно, но даже при солнечном свете ее нашел бы не всякий, из-за недавно изобретенной системы безопасности. Ушло несколько недель, чтобы довести этот сон до совершенства, и, пусть даже Ронан обычно устраивал в мастерской бардак, он тщательно прибрался после того, как закончил этот конкретный проект. Он уничтожил все черновики, не желая случайно на них наткнуться. Эта штука должна была работать на эмоциях реального мира – таких вещей Ронан, как правило, избегал. Химичить со свободной волей казалось ему отчетливо некатоличным – скользкий путь, от которого обычно предостерегают. Но он хотел, чтобы Амбары оставались в безопасности, а все остальные идеи, которые приходили ему в голову, основывались на причинении физического вреда. Причинить незваным гостям вред значило разоблачить себя, а убив чужака, пришлось бы прятать тело, поэтому Ронан остановился на выносе мозга.
Сонная система безопасности приводила пришельца в замешательство, заставляла грустить и сбиваться с толку, опутывая ужасной правдой его собственной биографии – и ничем более. Она не то чтобы заслоняла собой подъездную аллею, но, попавшись, человек просто переставал ориентироваться в настоящем и не замечал проход между деревьями. Установить ее было очень нелегко; у Ронана ушел почти целый день, чтобы растянуть защитную полосу на несколько метров поперек дороги. Каждые пять минут ему приходилось останавливаться и ждать, обхватив голову руками, пока не проходили страх и раскаяние.
В ту ночь, даже прекрасно зная, что за чертой находится его родной дом, в котором он провел большую часть жизни, Ронан, тем не менее, был вынужден сделать себе строгое внушение.
– Просто не останавливайся, – велел он.
И въехал на дорожку. Сомнения и неприятные воспоминания охватили его, а затем…
«БМВ» проскочил и оказался на другой стороне. Там и сям свет фар выхватывал из тьмы неподвижную корову. Далеко за холмистыми полями, в зарослях, мигали сонные светлячки.
Потом фары озарили старый белый дом и блестящие стены многочисленных хозяйственных построек, похожих на молчаливых слуг. Ронан вернулся.
Несколько долгих минут он сидел в машине на площадке перед домом, прислушиваясь к ночным звукам Амбаров. Сверчки, сонные ночные птицы, ветер с гор, слегка покачивающий машину. Амбары были совершенно такими же, как он их оставил; изменился только человек, который в них жил: Ронан.
Он отправил Адаму сообщение. «Не спишь?»
Адам ответил немедленно: «Нет».
Ронан с облегчением позвонил ему.
– Брайд спас мне жизнь.
Он сомневался, что расскажет Адаму всё. Сначала он не хотел звонить, потому что Адам был на занятиях, потом не хотел звонить, потому что Адам, возможно, играл в карты с Плаксивым клубом. После инцидента в общежитии мысль о том, что Адам скажет остальным: «Погодите минутку, это Ронан», прежде чем ответить на звонок, была нестерпимой. Кроме того, Ронан не знал, как говорить о том, чего он сам не понимал. Но, начав пересказывать события минувшего дня, он уже не смог остановиться, не только потому что ему нужно было это озвучить, но и потому что нужно было сказать об этом Адаму.
Адам молча выслушал Ронана, а потом долго молчал. В конце концов он произнес:
– Я хочу знать, что он будет с этого иметь. С того, что спас тебя. Они все, точнее. Я хочу знать, почему они тебя увезли.
– С какой стати им что-то с этого иметь?
– А как иначе? – спросил Адам. – Такова жизнь.
– Ты тоже меня спас.
Система безопасности иногда воскрешала и это воспоминание. Не счастливый финал, а предшествующие ему ощущения: Ронан, который тонул в кислотном озере и тянулся одной рукой к Опал, своему маленькому психопомпу, не в силах спасти ни себя, ни ее. Адам и его исключительная, редко используемая способность, к общему удивлению, пришли ему на помощь.
– Это другое.
– Почему?
Адам с легким раздражением ответил:
– Я спас тебе жизнь, потому что люблю тебя, потому что испугался и не знал, что еще сделать. Ситуация с Брайдом, кажется, иная.
Это утверждение одновременно понравилось Ронану и рассердило его. Первую часть подсознание отложило про запас, на черный день; вторую часть оно решило выкинуть, поскольку усмотрело в ней что-то пессимистичное.
– Большинство людей не похоже на тебя, Ронан, – продолжал Адам. – Они боятся рисковать жизнью непонятно зачем. Всегда есть элемент… как это называется? Самосохранения. Выживания. Не делать ничего рискованного без веской причины, потому что тело хрупко.
– Но ты не знаешь, пришлось ли ему рисковать, – сказал Ронан.
Ключом от машины он выковырял крошки от печенья из-под прикуривателя.
– Ты не знаешь, чем они рисковали, когда отбуксировали мою машину и меня вместе с ней.
– Есть такая вещь, как эмоциональный ресурс, – заметил Адам. – Если вкладываешься в чье-нибудь спасение, это бесследно не проходит, а у некоторых людей эмоциональный ресурс уже исчерпан. В любом случае, я понимаю, каких слов ты от меня ждешь.
– И каких слов я от тебя жду?
– Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что совершенно нормально поехать на поиски Брайда и тех других людей, вне зависимости от того, что думает Диклан.
Адам был прав. Как только Ронан услышал эти слова, он понял, что, действительно, именно их и хотел услышать.
Адам продолжал:
– Единственная проблема в том, что я согласен с Дикланом.
– Блин, только не начинай.
– …но по другой причине. Я не считаю, что тебе всю жизнь надо прятаться. Но сомневаюсь, что стоит выходить на охоту за тиграми, пока ты не обзавелся аналогичными полосками.
Ронан совершенно точно знал, что говорит раздраженно.
– Лирика. Да ты просто мудрец. Я это запишу на память, блин.
– Я хочу сказать: не торопись. Если подождешь каникул, я, пожалуй, подключусь.
Ронан не желал ждать. Ему казалось, что это всё похоже на свечку, которая может потухнуть, если прождать слишком долго.
– Я просто хочу знать, – наконец сказал Адам, слегка иным тоном, чем раньше, – что когда я приеду на каникулы, ты будешь здесь.
– Я буду здесь.
Куда он денется? Двусторонние крабы-убийцы об этом позаботились.
– Целый и невредимый.
– Целый и невредимый.
– Я тебя знаю, – предупредил Адам, но больше ничего не добавил – ни слова о том, что означало знать Ронана.
Они еще почти минуту сидели и молчали. Ронан слышал, как открываются и закрываются двери, кто-то переговаривается и смеется. Он не сомневался, что Адам слышит в трубке ночные звуки Амбаров.
– Мне надо пойти и закрасить ошметки крабов, – наконец произнес Адам. – Tamquam…
Прошло больше года с тех пор, как они учили латынь, но она оставалась их тайным языком. На латыни очень долго говорили сны Ронана, и это был один из немногих предметов, которыми Ронан увлекался в школе. Адам же страдал, если не мог достичь совершенства по какому-нибудь предмету, поэтому ему пришлось приналечь на латынь с той же страстью. Вполне возможно, что до тех пор никакие другие два человека не покидали Агленби с таким превосходным знанием латыни (и друг друга).
– …alter idem, – договорил Ронан.
Разговор закончился.
Ронан вылез из машины в гораздо лучшем настроении, чем сел в нее. Потыкав Бензопилу, которая спала на перилах веранды, он отпер дверь, и оба вошли. Ронан растопил камин в гостиной и поставил банку супа на плиту, а сам тем временем вымылся и вычистил черноту из ушей и волос. Его наполняла энергия. Адам не сказал «да», но не сказал и «нет».
Он сказал лишь «не торопись».
Ронан уверил себя, что торопиться некуда.
Он мог посмотреть фотографии своей настоящей матери и сравнить их с той женщиной, которую видел днем. Это достаточно неспешный процесс. И безобидный. Он мог заняться этим, сидя у огня и поедая суп. Адам и Диклан остались бы довольны.
Он достал из шкафа в старой родительской спальне коробку со старыми фотографиями и вернулся вниз. Налив суп в кружку, Ронан уселся у огня в гостиной. Это была уютная комната с низким потолком и массивными балками, с зияющим в неровно оштукатуренной стене камином. Всё в ней как будто относилось к гораздо более давним временам, нежели та эпоха, когда был выстроен дом. Но казалось оно таким же естественным и живым, как Ронан. Старый друг, с которым вместе можно посмотреть фотографии.
У него было очень хорошее настроение.
– Печенька, – сказал Ронан Бензопиле.
Он протянул лакомство птице, сидевшей на застеленной покрывалом кушетке. Одним глазом Бензопила смотрела на вожделенную печеньку, а другим на огонь, которому не доверяла. Каждый раз, когда в камине трещало полено, она подозрительно вздрагивала.
– Печенька, – повторил Ронан и постучал Бензопилу по клюву, чтобы она обращала больше внимания на него и меньше – на камин.
– Крек, – отозвалась та.
Он погладил мелкие перышки возле клюва и позволил Бензопиле угощаться.
Сидя на полу, Ронан снял крышку с коробки. Внутри лежали старые фотографии, в альбомах и просто так. Мать, отец, Тетя и Дядя (этот снимок Ронан вынул, чтобы внимательнее изучить на досуге), братья в детстве, разные животные и музыкальные инструменты. Аврора выглядела именно так, как он помнил, – мягче, чем на портрете. И чем та женщина в белом седане. Ронан с радостью убедился, что память его не подвела, хотя это никак не объясняло существование той, другой женщины с лицом матери.
Он продолжал рыться, глубже, глубже, глубже, до самого дна коробки, пока внезапно не увидел уголок фотографии, лежавшей внизу. Ронан отпрянул. Фотографию почти не было видно, но уголок он узнал. То есть не совсем узнал. Скорее, вспомнил чувства, которые всегда испытывал, глядя на снимок. Даже не вытягивая его до конца, он мог сказать, что это Ниалл Линч в молодости, незадолго до отъезда из Белфаста. Ронан много, много лет не видел эту фотографию и почти не помнил подробностей, не считая всепоглощающего ощущения, что она ему не нравится. Она вселяла в маленького Ронана столь неприятное чувство, что он засунул ее в самый низ коробки, чтобы не натыкаться на нее каждый раз. Теперь он помнил только бурную отцовскую энергию (Ниалл был неистовым человеком, самым живым из всех, кого знал Ронан, самым бодрым) и юность. Восемнадцать лет. Двадцать.
Размышляя об этом теперь, он подумал, что именно молодость Ниалла стала причиной столь явной неприязни. Маленькому Ронану зрелище отца, у которого вся жизнь была впереди, казалось ретроспективно жутким. Как будто у Ниалла на фотографии оставалось еще много вариантов, и любое его решение могло привести к тому, что он не стал бы их отцом.
Но теперь Ронан достиг возраста Ниалла на фотографии, и их отец уже принял все возможные решения, и они привели к тому, что он погиб.
Ронан вытащил снимок и снова на него посмотрел.
На Ниалле была кожаная куртка с поднятым воротником. Белый свитер. Кожаные браслеты на запястьях – он перестал носить их, раньше чем родился Ронан, и странно было думать, что Ронан теперь тоже их носил, хотя и не помнил этой подробности. У молодого Ниалла были длинные вьющиеся волосы, почти до плеч. Энергичное и свирепое выражение лица. Молодой и такой живой, живой…
Ронану не было неприятно смотреть на отца. Даже наоборот. Он получил кое-что, чего не ожидал: ответ.
Вовсе не лицо Ронана смотрело на него из машины возле сгоревшего отеля. Это было лицо Ниалла.
