32

Большинство людей притворялись, что не замечают женщину на автозаправке. Эта заправка, примерно в получасе езды к западу от Вашингтона, была межрегиональным оазисом, которые часто встречаются на востоке – там всегда людно из-за фирменных многообещающих сэндвичей, которые неплохо пахнут, и туалетов, где не прилипаешь к унитазу. Женщина была миловидная, светлокожая, с длинными рыжими волосами, аккуратная, в красивом свободном плаще поверх красивого цветастого платья, однако выглядела она так, словно заблудилась – не в пространстве, а во времени – и поэтому никто не мог поймать ее взгляд.

Шона Уэллс наблюдала за женщиной последние двадцать минут. Она ждала, когда ее муж, Даррен, перестанет дуться и вернется в машину, стоявшую рядом, чтобы ехать домой, в Гейтерсберг. Возможно, он ждал, когда ОНА перестанет дуться. Шона не знала наверняка и, во всяком случае, не собиралась бросать машину, чтобы сходить за ним. Два задних сиденья были заняты – на тот случай, если Даррен об этом позабыл – и она не собиралась отстегивать детей только ради того, чтобы положить конец ссоре.

Вместо этого она наблюдала за женщиной. Поначалу Шона подумала, что та просит денег, но чем дольше она наблюдала, тем сильнее уверялась, что незнакомка пытается поймать машину. «Кто в наши дни ездит стопом?» – подумала Шона. Разве не твердят каждой женщине, что садиться в машину к незнакомцу опасно? Спустя некоторое время, впрочем, Шона поняла, что вопрос обрел другую форму – «Кто посадит к себе попутчика?» – и одновременно до нее дошло, что она готова спросить у незнакомки, в какую сторону та направляется.

Даррен и Шона поссорились, выясняя, не эгоизм ли со стороны Шоны сердиться из-за того, что он купил себе новую машину. Она хотела новую веранду для вечеринок. Он хотел новое авто, чтобы ездить на работу. Она не понимала, где тут эгоизм. Он сказал, что в том-то и проблема.

Шона решила, что если женщина попросит ее подвезти, до того как вернется Даррен, она скажет «да».

Впрочем, минуты ползли, и казалось все более вероятным, что Даррен скоро сдастся; тогда Шона решила действовать. Она включила мотор. Дети забормотали. Тронувшись с места, она увидела, что Даррен и незнакомка разом подняли головы. Он в замешательстве, а она – с чем-то вроде узнавания на лице.

Шона опустила стекло. В старой машине не все механизмы работали как надо, поэтому стекло остановилось на полпути, но этого хватило, чтобы спросить:

– Вас подвезти?

Вблизи женщина оказалась очень симпатичной, с зелеными, как бутылочное стекло, глазами, коралловым ртом и прозрачной кожей, усыпанной веснушками. Иногда, глядя на красивую женщину, другая женщина может почувствовать себя неловко, но с Шоной произошло обратное: она как будто заново осознала всё то, что считала в себе красивым.

– Мне надо в Вашингтон, – сказала женщина.

– Я как раз еду туда, – Шона бросила взгляд на Даррена, который в изумлении наблюдал за ней. – Залезайте.

Женщина улыбнулась, и Шона вспомнила еще больше черт, которые любила у себя. Например, глаза у нее всегда были веселыми, даже когда она не смеялась, и Даррен иногда говорил, что, глядя в них, тоже радуется. Он, в общем и целом, был не таким уж придурком. Жаль, что с новой машиной так вышло.

Женщина села в машину.

Шона на секунду удержала взгляд Даррена (тот сделал универсальный жест, обозначавший «какого черта ты творишь?»), прежде чем выехать с заправки.

– Я вам признательна, – сказала женщина.

– Да никаких проблем, – ответила Шона, как будто постоянно это проделывала.

Мобильник, лежавший на приборной панели, загудел: на него стремительно приходили соображения. «Что ты делаешь?» Снова гудение. «В машине дети».

– Как вас зовут?

– Лилиана.

Они выехали на шоссе. Старый фургон ехал небыстро, но в конце концов разогнался до предела. Шона считала себя осторожным водителем.

– Красивое имя, – сказала она.

У женщины не было никакого акцента, но то, как она произнесла «Лилиана», словно намекало, что она родилась там, где говорили с акцентом.

– Спасибо. А как зовут ваших детей?

Шона протянула руку и нажала кнопку на телефоне, чтобы выключить экран. Ей не хотелось, чтобы женщина прочла сообщения Даррена и смутилась.

– Дженсон и Тейлор. Мои ребятки.

– Благослови тебя бог, Дженсон, и тебя, Тейлор, – ласково произнесла женщина, и Шоне показалось, что она ПОЧУВСТВОВАЛА эти слова как настоящее благословение – словно Лилиана искренне полюбила ее детей, хотя лишь мельком взглянула на них.

Некоторое время они ехали молча. Шона в норме любила поболтать, но само присутствие этой женщины – странной женщины, путешествовавшей автостопом – было таким громким, что она не замечала отсутствия беседы. Автомобилей становилось все больше, количество полос увеличивалось. Вечернее солнце у них за спиной было ярко-золотым, небо впереди темнело от подступающих сумерек и сгрудившихся грозовых туч.

– А что у вас за дела тут, Лилиана?

– Кое-кого ищу, – ответила женщина, глядя в окно.

У нее были такие густые и длинные рыжие волосы, и Шона вспомнила вдруг, как выглядела сама, когда забеременела. Она не теряла волосы, когда носила детей, – шевелюра была потрясающая, пышная, фантастическая, яркая, а потом гормоны кончились, и после рождения Тейлора волосы снова начали выпадать. Шона не задумывалась об еще одном ребенке, но сейчас, в машине, эта идея посетила ее и показалась весьма притягательной. Ей так нравилась беременность, а Даррен обожал детей. Она чувствовала себя такой целеустремленной, когда вынашивала новую жизнь.

Шона спросила:

– А он в Вашингтоне?

Женщина покачала головой.

– Нет. Но, возможно, здесь я узнаю, как его найти. Надеюсь.

Когда некоторые люди говорят «надеюсь», они имеют в виду, что особой надежды нет. Но эта женщина произнесла: «Надеюсь» таким тоном, как будто надежда была святыней – или профессией.

«Чем занимаешься?»

«Надеюсь».

В зеркальце заднего вида Шона увидела профиль нагонявшего их нового пикапа Даррена – он застрял несколькими рядами дальше, но, тем не менее, был рядом. Она поняла, что больше не жалеет об этой покупке. Да, она предпочла бы веранду, но пикап свидетельствовал о том, что Даррен по-прежнему оставался легким на подъем, по-прежнему склонным к юношески импульсивным желаниям. Разве не за это она его любила?

Впереди зарокотал гром, слышный даже сквозь шум мотора. Между облаками сверкнула молния. Шона боялась грозы в детстве. Поначалу это был необоснованный страх, но однажды, когда она лежала в постели, молния ударила через окно в выключатель на стене спальни. Так Шона поняла, что в мире есть не знающее законов электричество; с тех пор даже небольшая тучка заставляла ее опрометью мчаться домой и прятаться в кладовке. Она уже давно избавилась от этого страха, но теперь, глядя на тучи, поняла, что боится точно так же, как раньше.

Как глупо, что они с Дарреном поссорились из-за такой ерунды. Они отлично ладили – и вполне могли завести еще одного ребенка.

Молния снова метнулась в небе, насытив атмосферу электричеством. Шона посмотрела в зеркальце заднего вида на пикап Даррена. Она хотела, чтобы он приблизился. Она хотела видеть лицо мужа.

Он был близко. Он догонял и ехал уже прямо за ними, жестом изображая телефон. Шона пожалела, что не помирилась с мужем, прежде чем уехать.

И тут из машины высосало звук.

Он превратился в ничто, в мертвый воздух, как будто у реальности повернули регулятор громкости. Минивэн, как призрак, катил вперед среди беззвучных машин.

Шона хотела сказать: «О господи!», но для этого требовался звук, а его не было.

А потом всё стало – звук. В минивэне вопила какофония всех существующих звуков, на всех громкостях сразу. Десятилетия звуков, наслоившиеся друг на друга.

Это было как цунами.

Шум оглушил сидевших в машине. Если кто-то и вопил, ничего нельзя было услышать на фоне остального. Лобовое стекло разлетелось, окна тоже, откуда-то брызнула кровь. Минивэн внезапно перестал двигаться вперед, и пикап врезался в него сзади. Вой в минивэне поглотил и треск от столкновения. Обе машины вращались, вращались, вращались, в них врезались снова и снова, а звук не умолкал.

Потом все машины застыли без движения на крайней правой полосе, и мир вернулся к нормальному течению.

Даррен навалился на руль пикапа. Из минивэна тек антифриз. Шона лежала, откинувшись на спинку сиденья – из глаз и из ушей у нее текла кровь, тело было измято. Салон минивэна как будто оказался эпицентром персонального землетрясения.

На заднем сиденье вопили Дженсон и Тейлор. Они не получили ни царапины, хотя сиденье утратило форму, а детские кресла были сдавлены и поломаны.

Девочка-подросток выбралась с пассажирского сиденья минивэна. Как и дети, она не пострадала. У нее были длинные рыжие волосы, кожа, сплошь покрытая веснушками, и глаза, зеленые как бутылочное стекло. Она тихонько плакала.

Она сидела на обочине и раскачивалась, прижав к зубам костяшки пальцев, пока не услышала звук приближающейся сирены. Тогда она встала и зашагала в сторону Вашингтона.

Начался дождь.