Прорицание вульвы

Подушки из черепов намного лучше, чем можно себе представить. Доктор Питер Люс, знаменитый сексолог, пристроил щеку на гладком черепе одного из даватских пращуров – неизвестно, чьего именно. Череп перекатывается с челюсти на подбородок, потому что самому Л юсу не лежится спокойно – мальчик на соседнем черепе трется своими ступнями о его спину. Коврик из пандана царапает голые икры.

Вокруг глубокая ночь. Тот час, когда болтливые обитатели джунглей почему-то умолкают. Люс не специализируется на зоологии. С момента приезда он почти не обращал внимания на фауну. Товарищи по команде не знают, что он панически боится змей и именно поэтому еще ни разу не отходил далеко от деревни. Когда остальные идут охотиться на вепря или рубить саговые пальмы, Люс остается в деревне и предается мрачным думам. В основном он размышляет о рухнувшей карьере, но у него есть и другие причины недовольства. Лишь однажды ночью, выпив и расхрабрившись, он отправился пописать, удалился от общих домов и целых тридцать пять секунд простоял в окружении густой растительности, после чего струсил и поспешил обратно. Он не знает, что происходит в джунглях, и его это не интересует. Ему лишь известно, что на закате обезьяны и птицы начинают голосить, а потом, около часа ночи по нью-йоркскому времени (его часы по-прежнему сохраняют верность своему часовому поясу), умолкают. Становится абсолютно тихо. Настолько тихо, что Люс просыпается. Вроде как. Сейчас глаза у него открыты, хотя он и не уверен. Разницы все равно никакой. В новолуние в джунглях царит полная тьма. Люс подносит руку к лицу и не видит ее. Он устраивается на черепе поудобнее, и мальчик у него за спиной тут же перестает тереться и тихо, жалобно всхлипывает.

Джунгли влажно проникают в ноздри, словно какие-то испарения. Теперь-то он точно проснулся. Раньше ему никогда не доводилось нюхать ничего подобного. Словно запах грязи и фекалий смешался с ароматом подмышек и червей, хотя и это описание не вполне точно. Есть также нотки диких свиней, сырное амбре шестифутовых орхидей, трупное дыхание плотоядных мухоловок. По всей деревне, от болотистой земли до самых верхушек деревьев, животные поедают, переваривают друг друга и рыгают, не закрывая пасти.

У эволюции нет какого-либо определенного плана. Несмотря на некоторую последовательность (доктору Люсу нравится подчеркивать структурное сходство между мидиями и женскими гениталиями), она способна к импровизации. В этом заключается сама суть эволюции – целый веер возможностей, реализуемых не по принципу последовательных улучшений, а просто ради непродуманных изменений – иногда к лучшему, а иногда и к худшему. Рынок, то есть мир, определяет дальнейшую судьбу. Здесь, на Казуариновом Берегу, цветы обрели повадки, которые Люсу, уроженцу Коннектикута, кажутся совершенно не свойственными цветам. Ему казалось, что цветы должны приятно пахнуть, чтобы привлекать пчел. Однако те монструозные местные экземпляры, которые он имел неосторожность понюхать, пахли самой смертью. Внутри чашечки каждого цветка таилась лужица дождевой воды (а точнее, кислоты для переваривания), в которой умирал какой-нибудь жук. Увидев это, Люс резко отшатнулся, зажав нос, и услышал, как где-то в кустах над ним смеются даваты.

Эти размышления прерываются хныканьем мальчика на соседнем черепе. «Семен, – ноет он. – Аке семей».

Наступает тишина, нарушаемая лишь бормочущими что-то во сне даватами, а потом, как и каждую ночь, Люс чувствует, что мальчик лезет ему в шорты. Он аккуратно берет ребенка за запястье, ищет фонарик свободной рукой, включает его и направляет бледный луч мальчику в лицо. Мальчик тоже лежит на черепе (своего дедушки, если быть точным), который уже много лет впитывал жир с кожи и волос потомков и окрасился в ярко-рыжий цвет. Мальчик испуганно смотрит на Люса из-под своей буйной шевелюры. Он немного напоминает юного Джимми Хендрикса. Нос у него широкий и плоский, скулы выдаются вперед. Губы сложены уточкой, так как он говорит на языке даватов, изобилующем взрывными согласными. «Аке семен», – повторяет он. Может быть, это одно слово. Его плененная рука делает еще одну попытку добраться до паха Люса, но Люс перехватывает ее.

Так вот, другие причины недовольства. Во-первых, тот факт, что ему приходится в таком возрасте заниматься полевой работой. Кроме того, вчера он впервые за восемь недель получил почту, взволнованно разорвал отсыревший пакет и обнаружил на обложке «Медицинского журнала Новой Англии» анонс сомнительного исследования Паппас-Кикучи. А теперь еще и этот мальчик.

– Ну хватит, хватит, спи, – говорит Люс.

– Семен. Аку семен!

– Спасибо, но не стоит.

Мальчик поворачивается и смотрит куда-то во тьму, а когда поворачивается обратно, при свете фонарика видно, что в глазах у него слезы. Ему страшно. Он пытается высвободить руку и о чем-то умоляет.

– Ты когда-нибудь слышал о профессиональной этике? – спрашивает Люс.

Мальчик останавливается и смотрит на него, силясь понять, потом снова начинает тянуть руку.

Мальчик пристает к нему вот уже три недели подряд. Дело не в том, что он влюбился, конечно. Среди множества уникальных особенностей даватов есть строгая сегрегация полов. Это, впрочем, не та биологическая странность, ради которой в Ириан-Джаю приехали Люс и его команда, – скорее, связанная с ней антропологическая особенность. Деревня имеет форму гантели – в середине сужается, а по обоим краям стоят общие дома. Мужчины и мальчики спят в одном доме, женщины и девочки – в другом. Мужчины племени дават считали женщин настолько грязными, что выстроили всю социальную структуру так, чтобы по возможности избегать контактов. Мужчины навещают женский дом только для размножения. Они быстро делают то, зачем пришли, и уходят. По словам Рэнди (антрополога, который говорит на языке даватов), слово «вагина» буквально переводится с даватского как «штука, от которой одни беды». Это, разумеется, прогневало Салли Уорд, эндокринолога. Она приехала сюда изучать уровень гормонов в плазме и не отличалась терпимостью к так называемым культурным особенностям, а потому при каждой встрече с Рэнди поливала грязью антропологию как науку. Правда, это случалось нечасто, поскольку по законам племени она была вынуждена жить на другом конце деревни. Люс понятия не имел, что там происходило. Даваты возвели между двумя зонами глиняную стену, утыканную копьями с насаженными на них продолговатыми зелеными тыквами. Поначалу Люсу казалось, что все это выглядит крайне нарядно и напоминает венецианские фонари, но потом Рэнди объяснил ему, что тыквы заменяют человеческие головы, которые висели здесь раньше. За стеной особо не было ничего видно, и в ней был только один узкий проход, где женщины оставляли мужчинам еду, а мужчины раз в месяц ходили к ним, чтобы на три с половиной минуты взгромоздиться на своих жен.

Хотя отношение даватов к сексу как средству размножения и было вполне католическим, миссионерам с ними приходилось трудновато. В мужском доме не было целибата. Мальчики племени дават жили с матерями до семи лет, после чего отправлялись жить с мужчинами. Следующие восемь лет мальчикам приходилось ублажать старших мужчин орально. Наряду с поношением вагины у народа даватов было принято превозносить мужские половые органы, а также сперму, которую считали эликсиром невероятной силы. Чтобы стать мужчинами, воинами, мальчикам следовало поглощать как можно больше спермы, и они занимались этим дни и ночи напролет. В первую ночь в общем доме Люс и его помощник Морт были, мягко говоря, шокированы увиденным – милые маленькие мальчики переходили от одного мужчины к другому, словно в той игре, где надо вылавливать яблоки ртом из воды. Рэнди сидел и записывал. После того, как всех мужчин удовлетворили, один из вождей, явно желая продемонстрировать гостеприимство, рявкнул что-то мальчикам, которые тут же направились к американским ученым.

– Нет-нет, спасибо, не стоит, – сказал Морт своему мальчику.

Даже Люс ощутил, как обливается потом. Мальчики занимались своим делом вполне бодро, в крайнем случае с некоторой неохотой, с какой дети обычно выполняют работу по дому. Люс заново подивился тому, что сексуальный стыд на самом деле – социальный конструкт, полностью связанный с культурой. Но он все же был представителем американской культуры, а именно – англо-ирландской и некогда епископальной, в связи с чем вежливо отклонил предложение даватов. Как и сегодня.

Однако он полностью осознавал комизм ситуации, в которой он, доктор Питер Люс, директор Клиники сексуальных расстройств и гендерной идентичности, в прошлом генеральный секретарь Общества научного изучения секса (ОНИС), сторонник открытого исследования сексуального поведения, борец с ханжеством и стеснением и яростный провозвестник всех физических наслаждений, мучился чувством неловкости где-то на краю света, в глубине эротических джунглей. В своей ежегодной речи перед Обществом в 1969 году доктор Люс напомнил присутствующим сексологам о давнем конфликте между научными исследованиями и бытовой моралью. Взгляните на Везалия, сказал он. Вспомните Галилея. Люс проявил обычную практичность и посоветовал коллегам вести исследования в странах, где считались нормальными так называемые девиантные сексуальные практики и где проще было их изучать (в качестве примера можно было привести содомию в Голландии и проституцию на Пхукете). Он гордился широтой своих взглядов. Человеческая сексуальность для него была чем-то вроде брейгелевского полотна, и он наслаждался ее изучением. Люс старался не выносить оценочных суждений по поводу разнообразных задокументированных извращений и высказывал протест, только если они были очевидно вредоносны (например, педофилия или насилие). В случае с другими культурами его толерантность простиралась еще дальше. Минеты, которые делались в мужском доме, огорчили бы Люса, случись такое в Ассоциации молодых христиан или на Двадцать Третьей улице, но здесь он понимал, что у него нет права на протест. Возмущение только помешало бы его работе. Он приехал сюда не в качестве миссионера. Учитывая здешнюю мораль, мальчики вряд ли чем-то заразятся. К тому же, им и не суждено стать обычными гетеросексуальными мужьями. Они просто станут получать, а не давать, и все будут счастливы.

Но почему же Люс так расстраивается, когда мальчик начинает тереться ступнями о его спину и подавать призывные сигналы? Может быть, дело в тревожных звуках, которые он издает, не говоря уже о том, как обеспокоенно выглядит. Может быть, если он не ублажит иностранных гостей, его накажут? Люс не может придумать другого объяснения панике ребенка. Может быть, считается, что сперма белых обладает особой силой? Вряд ли, учитывая, как Люс, Рэнди и Морт выглядят в последнее время. Выглядят они ужасно: сальные волосы, перхоть. Племя даватов теперь, видимо, считает, что все белые мужчины покрыты солнечными ожогами. Люс мечтает о душе. Ему хочется натянуть кашемировую водолазку, ботинки, замшевый блейзер и пойти выпить виски с лимонным соком. После этого путешествия самым экзотическим пунктом его назначения будет полинезийский ресторан «Трейдер Вик». И если все пройдет хорошо, так оно и произойдет – бокал май-тая с бумажным зонтиком, Манхэттен.

Вплоть до последних трех лет – до того вечера, как доктор Паппас-Кикучи огорошила его своей полевой работой, – доктор Питер Люс считался главным мировым специалистом по человеческому гермафродитизму. Он был автором крупнейшей работы по сексологии «Прорицание вульвы», которая входила в стандартную программу множества дисциплин – от генетики и педиатрии до психологии. Он вел колонку в «Плейбое» под тем же названием с августа 1969-го по декабрь 1973-го. Красота идеи заключалась в следующем: персонифицированная и всезнающая вульва отвечала на вопросы читателей мужского пола – иронично, а порой и загадочно. Хью Хефнер наткнулся на имя Люса в газетной статье о демонстрации за сексуальную свободу. Шесть колумбийских студентов устроили оргию в палатке в городском парке и были арестованы полицией. У Люса спросили, что он думает об этом инциденте. В газете была приведена следующая цитата тридцатичетырехлетнего доцента Питера Люса: «Я целиком за оргии, где бы они ни происходили». Это привлекло внимание Хефнера. Он не хотел повторять колонку Ксавьеры Холландер в «Пентхаусе» и пожелал, чтобы колонка Люса была посвящена научной и исторической стороне секса. В первых трех выпусках «Прорицания вульвы» рассказывалось об эротических произведениях японского художника Хироши Ямамото, эпидемиологии сифилиса и традиции людей-бердашей у племени навахо. Все это излагалось туманным многословным языком, который Люс позаимствовал у своей тетушки Розы Пеппердин – она читала ему лекции о Библии у себя на кухне, параллельно отмачивая ноги в тазу. Колонка пользовалась популярностью, хотя интересные вопросы попадались редко – читателей больше интересовали техники куннилингуса и лекарства от преждевременной эякуляции. Наконец Хефнер велел Люсу послать всех к черту и писать вопросы самому. Так и сделали.

В 1987 году Питер Люс появился в шоу Фила Донахью вместе с двумя гермафродитами и транссексуалами, чтобы обсудить медицинские и психологические аспекты их жизни.

В ходе этой передачи Фил Донахью сказал: «Энн Паркер родилась девочкой, и ее воспитывали как девочку. В 1968 году вы выиграли пляжный конкурс „Мисс Майами" в округе Майами-Дейд, так? Самое интересное впереди. До двадцати девяти лет вы были женщиной, а потом переключились и стали жить как мужчина. У него есть анатомические признаки и мужчины, и женщины. Провалиться мне на месте!» Кроме того, он сказал: «Вот что по-настоящему важно. Они – живые, незаменимые, сыновья и дочери Господни – хотят, чтобы вы знали, что они – люди».

Интерес Люса к гермафродитизму зародился около тридцати лет назад, когда он проходил стажировку в больнице Маунт-Синай. К нему на осмотр пришла шестнадцатилетняя девушка. Ее звали Фелисити Кеннингтон, и с первого же взгляда на нее Люса охватили совершенно не профессиональные эмоции. Фелисити Кеннингтон была очень хороша собой – худенькая, интеллигентная, в очках (это ему всегда ужасно нравилось).

Люс с серьезным видом осмотрел ее, после чего сообщил:

– У вас лентигиноз.

– Что? – встревоженно переспросила девушка.

– Веснушки.

Он улыбнулся. Фелисити Кеннингтон улыбнулась в ответ. Люс вспомнил, как брат, многозначительно шевеля бровями, спросил, возбуждают ли его осмотры женщин. Люс, как водится, ответил, что думает только о работе и не замечает, как выглядят пациентки. Фелисити Кеннингтон он более чем заметил – прелестное лицо, розовые десны, по-детски мелкие зубки, робкие бледные ноги, которые она то и дело то сводила, то разводила. Не заметил он только ее матери – она сидела в углу комнаты.

– Лисси, расскажи врачу про свои боли, – вмешалась женщина.

Фелисити покраснела и опустила взгляд:

– У меня болит… ниже живота.

– Какого вида эта боль?

– А что, бывают разные виды?

– Острая или тупая?

– Острая.

К тому моменту за время работы Люс провел восемь гинекологических обследований. Обследование Фелисити Кеннингтон оказалось одним из самых сложных. Во-первых, его ужасно к ней тянуло. Ему самому в ту пору было всего двадцать пять. Он нервничал, сердце его так и колотилось. Он уронил расширитель, и пришлось идти за новым. Когда Фелисити Кеннингтон спрятала лицо и закусила губу, а потом раздвинула колени, он чуть не упал в обморок. Во-вторых, за ним неотрывно наблюдала мать девочки, что не облегчало задачу. Он предложил ей подождать снаружи, но миссис Кеннингтон ответила: «Спасибо, я лучше побуду с Лисси». В-третьих – и это было хуже всего – каждое его действие, видимо, причиняло Фелисити Кеннингтон сильную боль. Она вскрикнула, когда он только наполовину ввел зеркало. Колени ее судорожно сжались, и ему пришлось остановиться. Потом он попытался просто ощупать ее гениталии, но стоило ему нажать, она снова взвизгнула. Наконец пришлось привести доктора Будкайнда, гинеколога, и тот закончил осмотр, пока Люс в панике наблюдал за ним. Гинекологу потребовалось секунд пятнадцать, после чего он вывел Люса из комнаты.

– Что с ней такое?

– Неопущение яичек.

– Что?!

– Похоже на андрогенитальный синдром. Видели такое когда-нибудь?

– Нет.

– Ну, вы же здесь как раз для того, чтобы учиться.

– У этой девушки есть тестикулы?

– Скоро узнаем.

Тканевая масса в паховом канале Фелисити Кеннингтон оказалась тестикулами – это выяснилось после биопсии. В то время – шел 1961 год – это автоматически делало Фелисити Кеннингтон мужчиной. С девятнадцатого века медицина использовала все то же примитивное определение пола, сформулированное Эдвином Клебсом в 1876 году. Клебс установил, что пол человека зависит от половых желез. В случае неопределенности ткань гонад следовало рассмотреть под микроскопом. Если ткань была тестикулярной, человека считали мужчиной, если овариальной – женщиной. Но у этого метода были свои недостатки, о которых узнал Люс, когда увидел, что случилось с Фелисити Кеннингтон в 1961-м. Хотя она выглядела как девушка и считала себя девушкой, Будкайнд объявил ее мужчиной – только на том основании, что у нее были мужские половые железы. Родители стали протестовать. Они советовались с другими врачами – эндокринологами, урологами, генетиками, – но так и не пришли к согласию. Пока медицинское сообщество колебалось, у Фелисити начался пубертат. Ее голос погрубел. На лице стали появляться кустики волос. Она перестала ходить в школу, а потом и вовсе заперлась дома. В последний раз Люс увидел ее, когда она пришла на очередную консультацию. На ней было длинное платье и шарф, закрывавший большую часть лица. В руке с обгрызенными ногтями был зажат томик «Джен Эйр». Люс столкнулся с ней у питьевого фонтанчика.

– У воды привкус ржавчины, – сообщила она, не узнавая его, и поспешно ушла.

Через неделю она застрелилась из отцовского пистолета.

– Лишний раз доказывает, что она была парнем, – сказал Будкайнд на следующий день в кафетерии.

– Вы о чем? – спросил Люс.

– Парни чаще стреляют в себя. Статистически. Девушки пользуются менее жестокими методами: снотворное, угарный газ.

Люс больше никогда не разговаривал с Будкайндом. Встреча с Фелисити Кеннингтон стала для него переломным моментом. С тех пор он посвятил жизнь тому, чтобы ни с кем другим подобного больше не произошло. Он погрузился в изучение гермафродитизма. Он прочел все, что когда-либо было написано по этой теме, – чтения было немного. Чем больше он узнавал, чем больше читал, тем более уверялся в том, что священные категории мужского и женского были одним сплошным надувательством. При определенных гормональных и генетических обстоятельствах определить пол некоторых детей было невозможно. Но на протяжении всей истории люди отказывались делать неизбежный вывод. Столкнувшись с ребенком неопределенного пола, спартанцы бросали его на горе и уходили. Предки самого Люса, англичане, не желали даже упоминать эту тему, и не упоминали бы, если бы неудачный случай с загадочными гениталиями не нарушил как-то раз плавную работу наследственного механизма. Лорд Коук, великий английский юрист семнадцатого века, пытался решить вопрос того, кому достанется поместье, и объявил, что каждый человек должен быть «либо мужчиной, либо женщиной, и наследовать по преимущественному полу». Разумеется, он не указал метод проверки того, какой пол все же является для человека преимущественным. Эту задачу предстояло начать решать Герману Клебсу. Сто лет спустя Питер Люс завершил ее.

В 1965 году Люс опубликовал статью под названием «Все дороги ведут в Рим: сексуальная концепция гермафродитизма у людей». На двадцати пяти страницах Люс доказывал, что гендер складывается под влиянием множества факторов: хромосомный пол, гонадный пол, гормоны, внутреннее устройство гениталий, внешнее устройство гениталий, а главное – пол, в котором ребенка воспитывали. Зачастую гонадный пол пациента не определял его или ее гендерной идентичности. Гендер был чем-то вроде родного языка. Дети учились говорить по-мужски или по-женски так же, как осваивали английский или французский.

Статья наделала много шума. Люс до сих пор помнил, как после публикации изменилось внимание окружающих: женщины стали больше смеяться над его шутками, намекали на возможность близкого знакомства, некоторые даже приходили к нему домой – не так чтобы слишком одетые. Телефон звонил чаще, и это были незнакомцы, которые, однако, знали его; его уговаривали и упрашивали, ему предлагали писать отзывы, вести конференции, выступить судьей на кулинарном Фестивале улиток в Сан-Луис-Обиспо – большинство улиток тоже были гермафродитами. Несколько месяцев спустя почти все отказались от критерия Клебса и перешли на критерии Люса.

На волне этого успеха Люсу предложили открыть психогормональное отделение в Нью-Йоркской пресвитерианской больнице. Через десять лет, посвященных серьезным самобытным исследованиям, он сделал второе великое открытие: гендерная идентичность определялась в самом начале жизни, примерно в два года. После этого его репутация взлетела до небес. Финансирование хлынуло рекой из фондов Рокфеллера и Форда, Национальных институтов здравоохранения. Это было отличное время для сексологов. Благодаря сексуальной революции для исследователей секса ненадолго приоткрылось масса возможностей. На несколько лет тайна женского оргазма или феномен мужского эксгибиционизма стали предметами интереса целой нации. В 1968 году доктор Люс открыл клинику сексуальных расстройств и гендерной идентификации, которая вскоре стала передовой организацией, где исследовали и лечили заболевания, связанные с промежуточным гендером. Люс работал со всеми: с толстошеими подростками с синдромом Шершевского – Тернера, с длинноногими красотками с синдромом нечувствительности к андрогенам, с угрюмыми больными с синдромом Клайнфельтера, которые все без исключения либо ломали кулеры, либо пытались ударить медсестру. В клинику шли все подряд, и у Люса было в распоряжении невиданное поле материалов для исследования.

Это был 1968 год, и мир пылал. Один из факелов нес доктор Люс. В его пламени сгорали две тысячи лет сексуальной тирании. Ни одна из студенток его курса по бихевиоральной цитогенетике не носила лифчик. Он вел колонку в «Таймс» и ратовал за пересмотр законов против безвредных сексуальных преступников, не совершающих насильственных действий. Он раздавал брошюры о контрацепции в кофейнях Гринвич-Виллиджа. Так оно и бывало в науке. Раз в поколение потребности общества, труд и озарение вдруг сходились в одной точке, и работа ученого вырывалась за пределы академии и попадала в культуру, где сияла, словно маяк будущего.

Откуда-то из глубины джунглей прилетает москит и с жужжанием проносится мимо левого уха Люса. Это просто-таки исполинские насекомые. Их не видно, только слышно – по ночам они ревут, словно летающие газонокосилки. Он закрывает глаза и, разумеется, тут же ощущает, как один из москитов садится повыше локтя – туда, где кожа пахнет кровью. Москит так велик, что слышно, как он приземлился, словно дождевая капля. Люс запрокидывает голову, зажмуривается и стонет. Ему до смерти охота смахнуть москита, но обе руки заняты: он пытается удержать мальчика. Ничего не видно. На земле рядом с черепом валяется фонарик, из которого вытекает вялый свет. Люс уронил его во время возни, которая так и не закончилась. Теперь он освещает десятидюймовый фрагмент коврика. Толку от этого немного. Кроме того, птицы снова ожили и сигнализируют о приближении утра. Люс лежит на спине, согнув колени, словно беспокойный младенец, и удерживает руками тощие запястья десятилетки. Судя по положению запястий, голова мальчика где-то в районе пупка Люса – возможно, он тянется вперед. Мальчик продолжает издавать мяукающие звуки, что действует крайне угнетающе: «Айя».

Жало вонзается в кожу. Москит удовлетворенно вертит задом, пристраивается и начинает пить. Прививки от тифа и то менее болезненны. Люс чувствует, как насекомое сосет и набирает вес.

Маяк будущего? Да кого он обманывает? Теперь работа Люса дает не больше света, чем этот фонарик на коврике. Не больше, чем новорожденная луна над пологом джунглей.

Нет необходимости читать статью Паппас-Кикучи в «Медицинском журнале Новой Англии». Он уже слышал все это лично. Три года назад, в последний день ежегодной конференции ОНИС, он немного опоздал на доклад.

– Сегодня мне бы хотелось поделиться результатами исследования, – говорила Паппас-Кикучи, когда он вошел, – которое наша команда только что завершила на юго-западе Гватемалы.

Люс уселся в заднем ряду, тщательно оберегая брюки. На нем был смокинг от Пьера Кардена. Тем же вечером ему должны были вручить премию за выдающиеся достижения. Вытащив из обитого шелком кармана миниатюрную бутылочку виски, он незаметно сделал глоток. Праздник уже начался.

– Эта деревня называется Сан-Хуан-де-ла-Крус, – продолжала Паппас-Кикучи.

Люс разглядывал ту ее часть, которая возвышалась над кафедрой. Она была по-своему хороша – на школьный манер: мягкий взгляд темных глаз, челка, очки, ни сережек, ни макияжа. По опыту Люса, именно такие вроде бы не сексуальные скромницы оказывались самыми страстными в постели, в то время как те, что одевались вызывающе, на деле были пассивны и холодны.

– Мужские псевдогермафродиты с недостаточностью 5-альфа-редуктазы, которых воспитывали как женщин, могут служить замечательными примерами для изучения влияния уровня тестостерона и воспитания на становление гендерной идентичности. – Теперь Паппас-Кикучи зачитывала собственную статью. – В подобных случаях пониженная выработка дигидротестостерона в утробе приводит к тому, что внешние половые органы некоторых зародышей видоизменяются. В связи с этим, после родов пол таких младенцев определяют как женский и впоследствии воспитывают их как девочек. Однако реакция на тестостерон совершенно нормальная и в утробе, и в младенческом, и в подростковом возрасте.

Люс хлебнул еще виски и положил руку на спинку соседнего стула. Паппас-Кикучи не говорила ничего нового: 5-альфа-редуктазу уже подробно изучили. Джейсон Уитби неплохо поработал с псевдогермафродитами в Пакистане.

– Мошонка у таких новорожденных не срослась, поэтому напоминает половые губы. – Паппас-Кикучи продолжала излагать очевидные вещи. – Фаллос – или микропенис – напоминает клитор. Мочеполовой синус заканчивается в тупиковом дугласовом пространстве. Яички, как правило, остаются в брюшной полости или паховом канале, хотя иногда гипертрофированные яички обнаруживаются в расщепленной мошонке. Однако в подростковом возрасте происходит маскулинизация, так как уровень тестостерона в плазме совершенно нормален.

Сколько ей? Тридцать два? Тридцать три? Будет ли она на праздничном банкете? Ее старомодная блузка с глухим воротничком заставила Люса вспомнить девушку, с которой он встречался в колледже. Она занималась античностью и носила байронические белые блузы и уродливые шерстяные гольфы. В постели, однако, эта маленькая эллинистка поразила его – она закинула ноги ему на плечи и сообщила, что это любимая поза Гектора и Андромахи.

Люс как раз вспоминал об этом («Я Гектор!» – воскликнул он, и ноги Андромахи оказались у него за ушами), когда доктор Фабьен Паппас-Кикучи сообщила:

– Таким образом, это были нормальные мальчики под действием тестостерона, которых из-за внешнего вида их половых органов ошибочно воспитывали как девочек.

– Что она сказала? – вскинулся Люс. – Мальчики? Они не мальчики. Если их не воспитывали как мальчиков, то они ими и не станут.

– Работа доктора Питера Люса долгое время считалась священным текстом в деле изучения гермафродитизма у людей, – продолжала Паппас-Кикучи. – Среди сексологов принималось за аксиому его утверждение, что гендерная идентичность закладывается на ранних стадиях развития. Но наше исследование, – Паппас-Кикучи сделала паузу, – опровергает эту идею.

Было слышно, как в зрительном зале открылось полторы сотни ртов. Люс замер с бутылочкой виски у губ.

– Данные, полученные нашей командой в Гватемале, показывают, что воздействие андрогенных гормонов на псевдогермафродитов с недостаточностью 5-альфа-редуктазы в подростковом возрасте может привести к смене гендерной идентичности.

После этого Люс почти ничего не помнил. Он чувствовал, что ему ужасно жарко в смокинге. К нему оборачивались, но все меньше и меньше, и наконец перестали. Доктор Паппас-Кикучи продолжала бесконечно, бесконечно делиться результатами исследований:

– Объект номер семь сменил гендер на мужской, но продолжил одеваться как женщина. Объект номер двенадцать выглядел и вел себя как мужчина и вступал в половую связь с женщинами из деревни. Объект номер двадцать пять женился на женщине и работает мясником – это традиционно мужское занятие. Объект номер тридцать пять был замужем за мужчиной, который через год после свадьбы ушел от него, после чего он сменил гендер на мужской. Год спустя он женился на женщине.

Церемония награждения состоялась тем же вечером, согласно расписанию. Люс – под наркозом еще одной порции виски в гостиничном баре и в синем пиджаке торгового представителя страховой компании «Этна», который перепутал со своим смокингом, – взошел на сцену под минимальные аплодисменты и принял награду за выдающиеся достижения: хрустальные лингам и йони на серебряной подставке. Через некоторое время награда, блистая отражениями городских огней, вылетела с балкона на двадцать втором этаже и разбилась вдребезги на круговом проезде. Даже тогда он с надеждой смотрел в будущее – через Тихий океан, в сторону Ириан-Джаи и племени да-ватов. У него ушло три года на то, чтобы получить гранты Национального института здравоохранения, Национального научного фонда, Фонда помощи матерям и детям «Марш даймов», а также конгломерата «Галф-энд-Уэстерн», и вот он здесь – в оазисе, где процветает мутация 5-альфа-редуктазы, где он может испытать свою теорию и теорию Паппас-Кикучи. Он знает, кто победит. А после этого фонды снова начнут финансировать его клинику, и можно будет перестать сдавать задние помещения дантистам и тому мануальному терапевту. Вопрос времени. Рэнди уже убедил старейшин племени позволить обследования. Как только рассветет, их отведут в отдельный лагерь, где живут «как бы мужчины». Само существование этого термина доказывает, что Люс прав, и культурные факторы влияют на гендерную идентичность. Паппас-Кикучи предпочла обойти это молчанием.

Руки Люса и ребенка переплетены, будто они во что-то играют. Сначала Люс прикрыл пряжку ремня. Мальчик положил свою руку сверху. Люс накрыл его руку своей. И наконец мальчик положил сверху свою ладонь. Руки мягко сражаются друг с другом. Люс чувствует, что уже устал. В джунглях тихо. Ему хотелось бы урвать еще час сна, прежде чем обезьяны издадут свой утренний клич. Впереди большой день.

Б-52 вновь с жужжанием проносится мимо уха, после чего разворачивается и залетает в левую ноздрю. «Господи!» – вырвав руки, он прикрывает лицо, но москит уже взлетел, чиркнув ему по пальцу. Теперь Люс полусидит. Он не отрывает рук от лица, поскольку это приносит хоть какое-то успокоение. Его вдруг охватывает сильнейшая усталость и отвращение – эти джунгли, жара, вонь. Дарвину на «Бигле» и то было легче. Слушай себе проповеди да играй в вист. Люс не плачет, но хотел бы. Нервы его на пределе. Он чувствует, словно где-то вдалеке, как мальчик снова начинает расстегивать ему ремень. Преодолевает сложный механизм молнии. Люс не шевелится. Сидя в полной темноте, он не убирает рук от лица. Еще несколько дней, и можно будет уехать домой. На Западной Тринадцатой улице его ждет щегольское холостяцкое гнездышко. Наконец мальчику удается справиться с молнией. И кругом абсолютно темно. И у доктора Питера Люса нет никаких предрассудков. И что поделать, в конце концов, если в этом племени такие обычаи.