— Что мне делать? Что мне делать?! Что мне делать?!! — выкрикивала Аврора, пока Филипп тряс ее за плечи.

Наконец она открыла глаза, увидела перед собой стог сена и освещенное лунным светом лицо принца.

— Роза! Очнись, Роза! Не надо, не кричи! Это всего лишь сон… — он сбился и замолчал, почувствовав, как странно это звучит. Сон во сне. Кошмар в кошмаре. Действительно, с ума можно сойти.

Принцесса тем временем поморгала, приходя в себя, а потом… горько расплакалась.

— Роза, что с тобой? Роза? — Принц обнял ее, прижал лицом к своему плечу. Ну, наконец, хоть кто-то обратил на нее внимание!

— Эти дары фей, — прохрипела принцесса и закашлялась. — Красота, талант к пению… На которые меня ловит Малефисента…

— Да-да, — растерянно кивнул Филипп, поправляя упавшую на лицо Авроры прядь волос. — Но тем не менее мы обошли ее ловушки. Ей не удалось нас победить. И не удастся!

— Нет, я не об этом.

— О чем же?

— Я спрашиваю, почему феи не могли наградить меня чем-то другим, кроме красоты и умения петь да танцевать. Умом, например. Вот сам посуди. Дали мне феи красоту, дали слух и голос, а потом держали в лесном домике, чтобы потом отдать тебе в жены. И получилась я хорошенькой глупенькой девушкой, которая ничего не смыслит в серьезных вещах. В управлении королевством, например, хотя считается, что я должна буду стать королевой. Правительницей. Хороша же правительница, которая не знает о том, что такое налоги!

— Ах, вот ты о чем, — сказал Филипп. — Ну, знаешь, моих сестер тоже никто не учил армией, например, командовать.

— Но у них есть брат, то есть ты! — крикнула Аврора и тут же пожалела о том, что крикнула: надсаженное горло обожгло огнем. — А я была у своих родителей одна. Даже если они и надеялись, что у них после меня родится мальчик, как это утверждала Малефисента, этого так и не случилось. Так почему же меня задвинули в дальний угол и забыли там?

— Ну…

— Послушай, я готова поспорить, что твоих сестер чему-то учили. Пусть не армией командовать, но все же… По хозяйству, что ли…

— Конечно, — машинально, не задумываясь, ответил Филипп. — Бьянка у нас ведет все хозяйство в замке, а Бриджит после смерти матери взяла в свои руки торговлю с соседями. У нее даже появились, говорят, какие-то интересные идеи насчет того, как мирно решить таможенный спор на северном торговом пути…

— Вот видишь! — взвыла Аврора. — А я? А меня?

— Извини, — пробормотал принц. — Успокойся.

— Легко сказать «успокойся»! Скажи лучше, зачем принцессе или королеве красота и умение петь и танцевать? Кому они нужны, такие дары? Может, мне стать бродячим трубадуром, раз ни на что большее не я способна? Такую судьбу приготовили мне мои родители с того самого дня, как я появилась на свет?

— Ну зачем ты так… — принялся уговаривать ее принц. — Успокойся. Ты же знаешь, мы с тобой любим друг друга, поэтому…

— Знаю, знаю все, что ты хочешь сказать. Да, любим, но дело не в этом…

«А правда ли я его люблю?» — мелькнуло в голове Авроры. Да, ей припоминалось, что она была влюблена в принца, однако воспоминания эти были какими-то зыбкими, неточными. Словно не свои это были воспоминания, а чьи-то, дошедшие до нее в пересказе. А что она на самом деле чувствует к Филиппу? Может ли дать однозначный ответ на этот вопрос?

Аврора снова заплакала. Это было слишком, слишком. Два выдуманных, ложных детства и масса перепутавшихся друг с другом воспоминаний о них. И ни малейшего четкого представления о своем реальном прошлом. А взамен — только умение петь и танцевать.

Аврора забыла упомянуть еще про один свой дар, и напрасно. Ведь даже сейчас, с покрасневшими глазами и размазанными по грязным щекам слезами она все равно оставалась красавицей.

Филипп обнял ее за плечи, начал гладить по голове, успокаивать:

— Тише, тише. Постарайся немного поспать. Или хотя бы просто полежи, отдохни. Скоро рассвет, и как только встанет солнце, мы с тобой отправимся дальше. Закрой глаза, подремли. Не будет больше никаких кошмаров, я тебе обещаю.

Принцессе казалось, что ей совершенно не хочется спать, однако она очень быстро уснула и снов больше не видела.

Во второй раз Аврора проснулась от того, что ей в бок кольнуло что-то острое. Она открыла глаза, перекатилась на бок и увидела, что уколол ее меч Филиппа. Клинок так и лежал между принцем и принцессой. Настроение, в котором проснулась Аврора, было далеко не лучшим, однако, несмотря на это, она не смогла не залюбоваться мечом, провела пальцем по изящному орнаменту, обвивающему рукоять — позолоченные оливковые ветви, чеканные буквы, искусно ограненные и вставленные в металл драгоценные камни.

Затем принцесса осторожно приподняла меч. Он оказался легче, чем она ожидала, и на удивление ловко двигался даже в неопытной руке Авроры, послушно поворачиваясь в любую сторону. Держа меч в правой руке, принцесса провела левой рукой по его клинку — лезвие оказалось острым, как бритва, холодным на ощупь, а на левой его стороне виднелась маленькая зазубрина, оставшаяся после недавнего боя с демоном Озри.

Полюбовавшись на меч, Аврора осторожно опустила его на сено рядом со спящим Филиппом. Прислушавшись к себе, принцесса поняла, что совершенно не отдохнула и чувствует себя слабой, разбитой, что голова у нее мутная, туманная и ничего не соображает. Выходит, в мире своего сна тоже нужно как следует высыпаться, хотя это сон во сне?

Филиппа подобные мысли не занимали, видимо, ни во сне Авроры, ни во время сна во сне Авроры (полное сумасшествие!). Он спал спокойно, крепко и проспал еще довольно долго перед тем, как начал шевелиться и потягиваться.

Аврора следила за тем, как просыпается Филипп, вяло размышляя о том, что такой юноша, бесспорно, может поразить воображение любой девушки, хотя по-прежнему не верила в существование любви с первого взгляда. Принц Филипп, разумеется, хорош, во всех отношениях очень хорош, но связать свою судьбу с первым, можно сказать, встречным? М-да. Или это жизнь в лесу оказала на нее более сильное влияние, чем ей казалось?

На грани сна и пробуждения Филипп доверчиво, по-детски улыбнулся, и эта улыбка тронула сердце принцессы. Она наклонилась, чтобы поцеловать принца, пока тот не проснулся, но опоздала.

Филипп открыл глаза.

Аврора поспешно отпрянула назад.

Принц, кажется, ничего не заметил.

— Доброе утро! — помахал он рукой, продолжая улыбаться. — Давно же я не ночевал в стогу сена!

— А разве ты когда-нибудь раньше уже спал в сене? — удивилась Аврора.

— Случалось… — смутился принц. — Понимаешь, весь этот придворный антураж иногда так достанет… Что тогда делать остается? Только одно. Берешь с собой пару-тройку друзей, садишься на коня, и вперед. Поохотиться, потом завернуть в какую-нибудь таверну, утром проснуться в стогу — голова гудит, птицы в лесу поют, солнышко над головой… Расслабился слегка, и домой, в замок… Да не смотри ты так на меня, все принцы это делают.

Ну, как же было Авроре не смотреть на него так? Ей подобное бунтарство было в диковинку, в новинку. Сама она, например, и подумать не могла о том, чтобы сбежать, например, от своих тетушек. А впрочем, куда там убежишь, в лесу-то?

— И твой отец ничего?.. Не сердился на тебя?

— Ну, как же не сердился, еще как сердился, — криво усмехнулся Филипп. — Один раз, например, отобрал у меня меч и лук, запретил конюхам давать мне моего коня, Самсона, а самое страшное — велел Целых две недели читать вечерами по одной главе из Цицерона. Знаешь, кто такой Цицерон? Не знаешь? Счастливая! Римский философ это был, и оратор знаменитый. По мне, так знаменит он, прежде всего, был тем, что никак не мог закончить начатое им предложение, даже если бы ему кинжал к горлу приставили. Ему, между прочим, в конце концов и приставили.

Они посмеялись, отряхнулись и снова пустились в путь. Освещенные ранним солнцем, прошли вчерашней деревней. Жизнь в ней вошла в привычную колею — дровосеки ушли в лес валить деревья, женщины возились на своих грядках или собирались идти на поле. Дети и подростки собирались с корзинами в лес по грибы. А может быть, по ягоды. Из кузницы далеко вокруг разносился звон, на обочинах щипали травку козы, у дерева дремали две привязанные к нему старые клячи.

— А ведь мы, пожалуй, могли бы украсть лошадь, — задумчиво предложила Аврора, глядя на них. — Было бы быстрее и не так утомительно, чем пешком топать.

— Нет, — не задумываясь, ответил Филипп. — Не можем мы лошадь украсть. Мы не какие-нибудь цыгане-конокрады.

— Но это же мой сон, так какая кому в нем разница, уведем мы лошадь или нет? — сказала принцесса, но чувствовалось, что она не слишком уверена в своих словах.

— Проще говоря, по-твоему, мы можем здесь воровать, крушить, убивать, разбойничать, и всем будет все равно, потому что это твой сон? — покачал головой Филипп. — Я так не думаю. Я верю, что когда-нибудь мы с тобой проснемся, и тогда нам не должно быть стыдно за то, что мы делали в этом сне. Ведь проснувшись, мы останемся, в принципе, теми же самыми людьми, что и здесь… Я, наверное, не очень понятно говорю, но…

— Нет-нет, очень даже понятно. Я сама точно так же думаю, хотя мне сложнее, ведь я, в отличие от тебя, прожила не одну жизнь, а две, и обе они мне сейчас кажутся одинаково настоящими… и одинаково вымышленными. Как раз перед тем, как встретить тебя, я размышляла над тем, что не могу определить, как долго еще мне оставаться в нынешней своей жизни, и о том, что она кажется мне реальной. Или очень близкой к реальной. А это означает, что и вести себя здесь нужно так, как ты вела бы себя в реальности. Главное — то, кто ты есть и как ты себя ведешь, ведь именно по поступкам судят о человеке, правда? Так что оставайся собой в любой реальности — настоящей или вымышленной — а феи, замки, злые колдуньи и острые шипы… Это, как ты говоришь, не более чем антураж.

Аврора замолчала, остановилась, вспомнив про шипы. Точнее, про то, как они исчезали, когда она прикасалась к ним.

— Что с тобой? — спросил Филипп и раскрытой ладонью легонько подтолкнул принцессу в спину, приглашая идти дальше.

Но Аврора с места не двинулась, сказала вместо этого:

— Хочу каши.

— Каши? Понимаю, я тоже голодный как волк, но возвращаться в деревню за кашей давай лучше не будем. Столько времени потерять из-за миски каши! Слушай, давай пойдем вперед. По дороге постараемся найти что-нибудь. Орехи там, грибы, ягоды. Если повезет, то я и куропатку какую-нибудь добуду… Черт, не нужно было говорить про куропатку, сразу так есть захотелось!

Но Аврора продолжала стоять на месте.

— В последние несколько недель жизни в замке, — медленно начала она, — я стала видеть странные вещи. А именно то, что хотела увидеть. Сама хотела. Кролика, например.

— Кролика?

— Да, кролика. Мне вдруг ужасно захотелось увидеть и потрогать живого кролика. И од появился. А потом появились феи. А когда я убегала из замка, то пожелала, чтобы колючие шипы, не пускавшие меня, исчезли. И они исчезли…

Филипп внимательно смотрел на принцессу, но еще ничего не понимал.

— Исчезли? — растерянно переспросил он.

— Пожалуйста, не повторяй за мной каждое слово, лучше просто слушай, — сказала Аврора. — Еще раз напоминаю: это мой сон. Это я укололась о веретено, не кто-то другой. Это я уснула самой первой, когда проклятие подействовало. И вот почему Малефисенте пришлось придумывать историю о том, почему мы якобы заперты в замке: она не может полностью контролировать мой сон и тот мир, который я в нем создаю. А может, это вовсе и не сон, и не мир. Может быть, это часть самой меня, мы с тобой только что об этом говорили.

— Все это интересно, все это, возможно, так и есть, но, во-первых, успокойся, а во-вторых, скажи, пожалуйста, каша-то здесь при чем?

— При том, что я хочу каши! — капризно воскликнула принцесса. — Раньше кролика хотела, и он появился. А теперь хочу каши. Такой, как у тетушек-фей. Чтобы теплая, с маслом и жареными каштанами.

— С жареными каштанами? Х-мм, любопытно.

— Видите ли, ваше высочество, мы, в отличие от вас, жили в лесу. Зимой у нас в доме ничего, кроме каши да каштанов, и не было.

Аврора сердито отвернулась в сторону, закрыла глаза и начала желать, просить, представлять во всех подробностях миску с желанной кашей.

Филипп вежливо молчал, лишь переминался с ноги на ногу, всем своим видом напоминая своенравной принцессе о том, как много времени они уже потеряли. И продолжают терять, между прочим.

А своенравная принцесса все продолжала представлять себе деревянную миску, теплую от лежащей в ней каши. Каша лежит горкой, слегка дымит, она полита сверху медом, который блестит, как янтарная глазурь…

На секунду где-то в закоулках сознания мелькнула мысль: интересно, а Малефисента тоже примерно так себя чувствует, когда колдует? Потом эта мысль убежала, а мысли о каше остались. Медленно текли секунды, и вдруг…

«Ничего себе!»

В ее ладонях появилось что-то теплое и тяжелое. В ноздри ударил настоящий, а не воображаемый аромат горячей каши, расплавленного меда, жареных каштанов. Аврора не стала в очередной раз сводить себя с ума размышлениями о том, можно ли считать настоящим запах, который она ощущает во сне, и просто открыла глаза.

В ее руках была деревянная миска, полная горячей каши.

— Скажи, а пару вареных яиц или жареную куриную ножку ты для меня не могла бы?.. — робко спросил Филипп.

— Ешь кашу и помалкивай, гурман.

— Хорошо, хорошо, — охотно согласился принц. — Каша так каша. Ты молодец, Роза! Только погоди, а ложки-то где? Мы что, руками есть будем?

Аврора снова закрыла глаза и принялась думать о ложках, но никак не могла сосредоточиться ни на одной из них. Большой деревянный половник, которым Меривеза мешала суп… маленькие чайные ложечки, серебряные, кажется… еще какая-то ложка… Ложки мелькали одна за другой и тут же исчезали, Аврора не успевала на них сосредоточиться.

Да ну их, эти ложки! Каша остынет.

— Прости, не выходит, — извиняющимся тоном сказала она. — Никак не могу сосредоточиться. Слишком есть хочу.

— Ну и ладно, — сглотнул слюну Филипп, наскоро вытирая себе руки плащом. — Не привыкать, не впервой. Налетай!

И они, весело смеясь, набросились на кашу. Первая же горсть наполнила рот Авроры таким родным вкусом, от которого по всему ее телу разлилось тепло и ощущение давным-давно забытого счастья.