Честь родины

Шли по Амстердаму вечером втроём.

Я, Семён и жених его сестры Адам.

Семён горячился; даже марихуанная папироска – недавно выкуренная – моего друга не успокоила.

– Ты не понимаешь! – восклицал он. – Нас пятеро! Мы – команда! Мы, считай, подельники! – Он щёлкал пальцами. – И сейчас они… там… на допросы бегают! – Он вздыхал. – А я – в кофе-шопе прохлаждаюсь…

– Почему не понимаю? – спросил я. – Понимаю. Какой сорт мы курили?

Семён выдохнул и показал глазами вперёд.

– Спроси у нашего викинга.

– Super Palm, – ответил Адам. – Его любят девочки.

Он шёл впереди, на правах местного жителя прокладывал курс, ледоколом раздвигал разноцветную гудящую толпу: огромный, коротко стриженный, белые волосы, рукава рубахи закатаны и обнажают мускулистые руки, покрытые татуировками: кельтский орнамент.

– Намекает, что мы слабаки, – объяснил Семён.

– Против него – конечно, – мирно согласился я. – Может, тебе ещё покурить? Успокоишься – и примешь взвешенное решение.

– Уже принял, – проскрипел Семён. – Курить больше не буду. Завтра утром вылетаю.

– Глупо.

– Ты не понимаешь! – вскричал Семён, встряхивая рукой: как бы подкидывая в ладони свои неурядицы, увязанные в мешочек. – Мы три года работаем! Всякое бывало! Один обыск уже пережили… Этот – второй… Всё налажено! Есть договорённость: если один из пятерых улетает в отпуск, а в его отсутствие что-то происходит – обыск, или наезд, или деньги пропали – тому, кто в отпуске, никто ничего не сообщает. Те, кто в Москве, – сами разруливают беду. А тот, кто в отпуске, отдыхает…

– Очень гуманно, – сказал я, всерьёз восхищённый. – Но тогда… Извини, что сую нос в чужие дела… Откуда ты узнал?

– Случайный человек позвонил. Старый знакомый. Шёл, говорит, мимо, решил зайти, кофе выпить… Зашёл… Чёрт его принёс, не иначе… А навстречу – моих парней выводят. Руки за голову, не разговаривать и всё такое. Ну, я не дурак, я сразу набрал коменданта здания… Где мы офис снимаем… Не нервничайте, говорит он, ваших людей уже отпустили… Но документы вывезли. Все. И компьютеры.

– Сейф?

– Естественно.

– Много там было?

Семён печально скривился.

– Откуда я знаю. У меня же – отпуск! Я же – в Амстердаме!

Навстречу шли две тонкие девушки в узких секси-штанах: посмотрели, улыбнулись, пошли дальше. Белые шеи, розовые локти. Адам обернулся, попытался изучить содержимое секси-штанов.

– Русские, – одобрительно прогудел он.

– Любишь русских девушек, – сказал я.

– О да, – ответил Адам и продекламировал на приличном русском языке: – Ты хорошая! Я люблю тебя! Иди ко мне!

Я и Семён засмеялись.

– Наконец ты улыбнулся, – сказал Адам, сотряс меня одобрительным хлопком по плечу, подмигнул Семёну и двинулся дальше.

– На самом деле, – сказал Семён, – ему нравится, когда ты угрюмый. Он тебя ждал. Я сказал ему, что ты занимаешься карате, и он просто дни зачёркивал…

– Адам! – позвал я. – Сколько ты весишь?

– Девяносто пять килограммов, – ответил Адам. – Зимой было сто. Летом надеюсь сбросить ещё пять – семь…

– Он сушится, – пояснил Семён. – Хочет перейти в другую весовую категорию. Фанатик. Живёт только спортом. Микс-файт, бои без правил.

– Счастливый человек, – сказал я. – Когда мне было двадцать, я тоже жил только спортом.

– Я сказал ему про тебя то же самое, – признался Семён. – Он расстроился, когда увидел тебя в аэропорту.

– Он думал, что я весь в мышцах?

Мы с Семёном опять посмеялись. Слава богу, подумал я, человек переключился на другую тему. Чего доброго, и вправду завтра умчит в Москву. За московскими бизнесменами есть такой грех. Уедет отдыхать – и вдруг срывается назад. В конторе проблемы! Груз застрял! Налоговый инспектор нагрянул!

Хорошо, что с бизнесом покончено, удовлетворённо подумал я и глубже вдохнул сыроватый голландский воздух, пахнущий морской солью, дамскими духами, ванилью, каннабисом, – и закинул голову, и внимательнее рассмотрел удивительное здешнее небо, прозрачно-серое, как бы шерстяное, украшенное в нескольких местах мигающими огнями самолётов, то ли убывающих, то ли прибывающих в местный неописуемо огромный аэропорт: пять часов летишь и ещё полчаса едешь, уже приземлившись, пока не доедешь и не нырнёшь в стоязыкую человеческую гущу с заметным преобладанием смуглых, узких арабских лиц – глаза-маслины, носы-чечевицы: Голландия переживала нашествие людей из Африки.

– Адам – наци, – сказал мне Семён вчера. – Тщательно скрывает. По субботам ходит биться с марроканцами куда-то на окраину. Только не говори Злате.

Злата – сестра Семёна – уехала из России в двадцать семь лет, в статусе кандидата экономических наук, имея в кармане четыреста долларов и твёрдое решение начать новую жизнь. Её тогдашний жених был уроженцем Чечни и не страдал охотой к перемене мест. Сквозь зубы согласился отпустить свою девушку. Приехал в гости: белый шарф, кашемировое пальто а-ля «Чикаго тридцатых годов»; хотел пожить, как настоящий шейх. Увы, в столице королевства Нидерландов кашемировое пальто никого не возбудило, и официанты при виде белого шарфа не бросались к дорогому гостю, не спешили провести к лучшему столику. Невероятно разочарованный чечен бродил вдоль каналов и мучился: кому бы дать по физиономии? Но никто не бросал косых взглядов, никто не провоцировал, не задевал чести и достоинства, повсюду цвели улыбки, каждый третий юноша был темнокожий, каждый пятый – гомосексуалист, и в конце концов бедолага чечен сам затеял уличную потасовку; ближайшей ночью Злата от греха подальше отправила бойфренда домой за свой счёт: сама жила на птичьих правах с учебной визой, не дававшей права на работу, – а уже работала, по ночам мыла полы в магазине; в зале вылета состоялось решающее объяснение, и чечен пропал с горизонта. Спустя время его сменил девятнадцатилетний голландец Адам, тоже не дурак подраться, и вообще – не дурак: уравновешенный малый, сразивший эмигрантку нордическим обаянием.

Адам не скрывал гордости за свою русскую подругу. Дважды вместе с нею посетил Россию. И не Москву, о, нет, – Семён и Злата отвезли парня на свою малую родину, в тверские дебри, в город Западная Двина, где юному голландскому бойцу была предъявлена «реальная жизнь»: снега́ и грязи, непроходимые еловые леса, печное отопление, водка стаканами, драки с использованием колодезных цепей и черенков от лопат, хрипло хохочущие аборигены в прожжённых телогреях и прокисших валенках, с воровскими партаками на чёрных пальцах. Затем Семён отдал визит: прокатился в Голландию. В те времена я редко его видел, но когда увидел – не узнал. С плохо скрываемым уважением друг рассказывал о миниатюрной стране, где на велосипеде ездить удобнее и выгоднее, чем на автомобиле, где в музее Ван Гога висят двести его подлинных полотен, где на улицах нельзя курить сигареты, но можно – ганджубас. Договорились съездить вдвоём. Я давно забросил коммерцию, отрастил по этому поводу бороду лопатой, зарабатывал сценариями для кино, считал каждый грош, – но ради Амстердама накопил; собственно, главная выгода свободной профессии заключается именно в свободе перемещения.

– Голландец, – говорил мне Семён, показывая глазами на огромную спину Адама. – Это надо понять. В школу из дома плавал на лодке. С двенадцати курит ганджу. Год курил, потом резко завязал – и в спорт ушёл. Я видел фотографии – тощий мальчик, уши торчат. Решил стать бойцом. Разработал программу: три года набираю вес и штангу ворочаю. Расширяю плечи и грудь, укрепляю тело ниже спины, где центр тяжести. Потом начинаю сгонять вес и вырабатываю навыки мордобоя. Тринадцатилетний сопляк составил программу на пять лет вперёд и строго ей следовал! Точно так же они выращивают тюльпаны. И коноплю. И коров. И футболистов. Составил программу – и вперёд… Белки́, углеводы, витамины…

Пятиэтажный, шоколадно-бурый, до блеска вымытый Амстердам гудел. Редкая толпа похохатывала, повсюду в открытых улыбках обнажались идеальные зубы; щёки светились розовым гастрономическим румянцем; все или почти все красивые, все – яркие, все – молодые, а если и пройдёт какой морщинистый – обязательно тоже удивительный, живописный, тощий как смерть, седые патлы до плеч, хиппан или рокер, и на майке надпись – «Хорошие парни попадают в рай, плохие парни попадают в Амстердам». У белых – трепещущие ноздри гедонистов, темнокожие спорят густыми саксофонными баритонами, арабы двигают свои текучие тела, просачиваются, жужжат и цокают; жмутся друг к другу японцы в масках и перчатках на белых миниатюрных руках; и ещё множество мулатов, метисов, квартеронов и вовсе странных существ с азиатскими скулами и негритянскими носами, с кожей цвета йода, цвета бронзы, цвета кофе с молоком. Большинство – дети лет восемнадцати, волосы то свалялись войлочной бахромой, называется «дреды», то выбриты причудливо, то крашены пятнами и перьями.

Русских было видно сразу: женщины тщательно одеты и накрашены, мужчины набычены. Северные европейцы пьяны от пива и каннабиса, но в меру. Южных мало, южные – бедные; греческому тинейджеру не по карману Амстердам.

Метрополис, старейшая мировая столица, последний легальный притон западной цивилизации, последний колониальный вертеп – мне, романтику, было хорошо здесь.

И даже угрюмый Семён с его угрюмой проблемой не портил мне моей романтической приподнятости. Я был уверен, что уговорю друга. Я слишком хорошо его знал.

– Сегодня же покупаю билет, – пробормотал Семён.

Вид у него был совершенно несчастный.

– Тогда я выкраду у тебя паспорт, – предупредил я. – Ночью. Мы едва приехали!

– Ты не понимаешь, – печально сказал Семён. – Ты литератор. Сколько ты написал книг?

– Двенадцать.

– Двенадцать книг! – Семён прищурил тёмный глаз. – Знаешь, как это называется? Жизнь, прожитая не зря! А у меня – не так. Я должен каждый день себе доказывать: вот, у меня есть бизнес, я заколачиваю бабло, я умею, я не лузер, я крутой…

– Семён, – сказал я. – Но ведь ты и вправду крутой. При чём тут бизнес? Брось его. Он слишком опасный. Торговать наличными деньгами – это забава для мальчиков.

– Ты не понимаешь! Уровень риска можно контролировать. Нас пятеро, и я самый старый. И самый опытный. Я в нашей команде – мысль. Я – гуру, понял? Я написал программу! Семь банков, два десятка счетов. Миллионная схема в одном маленьком ноутбуке! Я вот этими руками всё создал!

Видимо, действие наркотика прекращалось: Семён уже сверкал глазами и повышал голос. Адам обернулся и спросил:

– Вы ругаетесь?

– Нет, – сказал я.

– Не обращай внимания, – сказал Семён. – Он думает, что мы сейчас выхватим финские ножи и начнём резать друг друга. Он только этого и ждёт. Мы же – русские. Мы должны рычать и сверкать глазами. – Семён глухо зарычал и сверкнул глазами. – Когда он узнал, что я не пью водку, он был страшно разочарован. Он очень надеялся, что родной брат невесты будет настоящий русский. Коричневые зубы, уголовное прошлое, – ну, ты понял. Потом я рассказал ему про тебя. По глазам видел: он в восторге. Если брат невесты – не настоящий русский, может быть, хотя бы его друг, писатель, оправдает надежды? И вот – ты прилетел…

– И не оправдал, – сказал я.

– Да.

– Как же нам отстоять честь Родины? Давай я хотя бы научу его двум-трём распальцовкам.

Семён мрачно кивнул.

– Научи. У тебя впереди целая неделя.

– А ты вернёшься назад?

– Конечно.

– Идиот. Сестру обидишь.

Семён пожал плечами.

– Она не обидчивая. Она поймёт. Это ты не понимаешь. Мы живём там – она живёт здесь. Она планирует новогоднее путешествие в августе. Она купила велосипед, и её работодатель тут же компенсировал расходы. Закон! Борьба за экологию! Европа! Сестра поймёт. – Семён шмыгнул носом. – Если моя фирма лопнет, я останусь с голой задницей. Если её фирма лопнет, она не потеряет ни гроша. Ей всё компенсируют из специального фонда…

Мне стало жаль и Семёна, и его сестру, и себя. Мы все любили друг друга, я – Семёна, он – свою сестру и её жениха, мы любили своих жён, отцов и матерей, детей, товарищей, соседей, мы с особенным удовольствием любили своих врагов, – но у всех по неизвестной причине было ощущение, что мир не любит нас. Мы любили всех – и одновременно в чём-то подозревали, и мир точно так же подозревал нас в чём-то; мы жили с этим чувством до тех пор, пока не стали ездить на Запад. Там это особенное чувство пропадало. Там нас никто ни в чём не подозревал. В Амстердаме, в Нью-Йорке, в Мюнхене, в Барселоне – отпускало, расслабляло, становилось свободно.

– Семён, – позвал я. – Но ведь ты сам сказал: кроме тебя, там ещё четверо. Как-нибудь разберутся. Откупятся.

– Откупаться от ментов, – сказал Семён, – тоже уметь надо. Твёрдых цен давно нет. Один и за сто тыщ не уйдёт, а другой – за двадцать пять договорится. Молодые ребята, едва за тридцать – как они договорятся, о чём?

– Эх, – сказал я. – Прилетели в Амстердам – а разговоры всё московские. Очень глупо. Давай выкурим ещё один джойнт и всё обсудим.

Адам тут же обернулся и спросил:

– Хотите курить ещё?

– Нет, – ответил Семён. – Завтра мне нужна ясная голова.

– Лучше сделай наоборот, – сказал я. – Перед вылетом накурись самого крепкого гашиша. Прилетел в Москву – и сразу на допрос. Sorry, гражданин майор, I’m stoned. Что вы себе позволяете, крикнет гражданин майор. Привлеку! Никак невозможно, ответишь ты. Вещества употреблены в Голландии, там это можно…

Семён разозлился.

– Пошёл ты, – сказал он, дёрнув углом рта. – Мне не смешно. Я полгода собирался. Прилетел – и вот, на второй день такой экспириенс. Замолчи и дай мне погоревать. Я сам успокоюсь. Всё обдумаю – и приму решение.

– Согласен, – сказал я. – Мир. Дай я тебя поцелую.

Семён замахал руками и едва не толкнул проходящего мимо человека с фиолетовыми волосами.

– Ни в коем случае! – яростно прошептал он. – Адам подумает, что мы педерасты. И мы окончательно уроним честь Родины. Пошли курить.

Кофе-шопы, как я понял, принадлежали различным местным этническим сообществам. Были забегаловки для марроканцев – битком забитые, соответственно, марроканцами. Были заведения, где расслаблялись, положив головы друг к другу на колени, выходцы из Суринама. Были китайские, индийские, турецкие точки. Были, наконец, места, где заправляли местные: лохматые мальчишки с румяными сообразительными физиономиями. И у белых, и у чёрных, и у жёлтых, и у смуглых были замечательно живописные деловые ужимки, а за колченогими, прожжёнными во многих местах столами – дешёвыми пластиковыми или деревянными столами – сидели их клиенты, разновозрастные плохиши всего мира, главным образом юные; повсюду разлохмаченная джинса на бёдрах и полотняные фуфайки с портретами Бен Ладена и Че Гевары, с надписями, прославляющими мафию, оральный секс, фильмы Тарантино и самого Тарантино. Продавец, свернувший нам папиросу, имел на груди надпись: «НАХЕР GOOGLE! СПРАШИВАЙ МЕНЯ!». Всё вместе напоминало оживший сон старшеклассника, идеальный Праздник Непослушания. Я был очень доволен. Я даже не стал курить, чтоб не выходить из состояния эфирной, поэтической иронии; Семён и Адам выдули порцию на двоих. В результате Семён перебрал дыма, побледнел и вспотел; купил и сразу выпил бутылку колы; выбежал на улицу – подышать.

Когда, спустя несколько минут, я вышел следом – мой друг ходил вдоль стены и разговаривал сам с собой.

Увидев меня, тут же прервал шизофреническую дискуссию. Выпятил подбородок, метнул жаркий взгляд.

– Говоришь, давай позвоним следователю? – спросил он. – Хау ду ю ду, гражданин начальник? Не извольте гневаться, я сей момент прилечу и дам показания? – Семён изобразил плечами и шеей холуйский изгиб. – Типа, это весело – звонок из Амстердама? Из кофе-шопа – в ментовской кабинет? Нет. Это он должен мне звонить. Как здоровье, Семён Юрьевич? Есть ли минутка, Семён Юрьевич? Могу ли задать вопросик? Они же все живы – благодаря мне! Я первую фирму зарегистрировал в девяностом году. Я был щенок двадцатилетний. Ещё никто не знал, что такое фирма и как её регистрировать – а я уже знал и делал. Налоги платил… Декларации сдавал… Вот мои доходы, вот мой юридический адрес… Я был из первых! Что такое компьютер? Что такое расчётный счет? Спросить было не у кого. Учебник американский, переводной, купил на лотке, за ночь прочитал – ура! Знаю! Включил, нажал – работает! Все они на мне тренировались. Налоговые инспекторы. Борцы с преступностью. А я… Всего-то хотел – сам себя кормить… Сам себе босс, сам себе клерк… Мало имеешь – напрягись, и будет больше. Устал – сам себя в отпуск наладил. Вот так я хотел… Менты, фискалы, чиновники – тыкались в меня, как слепые котята. На мне они первые зубы наточили! Я ветеран! – где моя медаль? За заслуги перед отечеством? За то, что был первым мешком для битья…

Я не нашёл, что ответить. Да и не искал.

Адам вышел из стеклянных дверей и поинтересовался:

– Опять ругаетесь?

– Да, – сказал я. – Но уже заканчиваем. Я убью его, если он не перестанет. Проткну пальцем горло. Выброшу в канал. Злате скажу, что брат срочно улетел в Москву.

– Он шутит, – сказал Семён Адаму.

– Я понял, – добродушно ответил Адам. – Может быть, Андрей пойдёт со мной в зал? Завтра? Спарринг, три раунда по три минуты…

– Три раунда? – изумлённо спросил я. – Невозможно. Ты молодой, я старый. Ты большой, я маленький. Абсолютно невозможно.

– Не разочаровывай его, – попросил Семён. – Сходи. Погреми костями.

Адам смотрел невозмутимо – но с надеждой. Его шея была в два раза толще моей. О том, чтобы вставать в спарринг с двадцатилетним, увитым мышцами, молочно-розовым двухметровым юношей, не могло быть и речи.

– Малыш малышом, – сказал я, – а шмаль дует, как паровоз. Договоримся так. Завтра ты не полетишь в Москву – а я встаю биться с Адамом. Насчёт трёх раундов не знаю, но две минуты постараюсь продержаться. Идём в зал все трое. Нет, четверо. Ещё Злату позовём.

Семён посмотрел на меня с презрением. Сунул руки в карманы и отошёл к краю тротуара, чтобы сплюнуть, но рядом пролегала велосипедная дорожка, ещё более аккуратная, чем сам тротуар; Семён не позволил себе опоганить стерильно-чистое пространство. Вернулся печальный.

– Торгуешься, – сказал он. – Кто из нас бизнесмен?

– Оба. Только я уже завязал.

Семён улыбнулся. Сутулый, длинный, ломкий, лицо сухое, глаза лихорадочные.

– Не переживай за меня, – сказал он. – Никуда я не полечу. Останусь на всю неделю. Как планировал. Следователю позвоню завтра утром. Или не позвоню. Как захочу – так и будет. Я ветеран, понял? Я под следствие попадаю, – Семён закатил глаза и быстро стал загибать пальцы, – в пятый раз за последние десять лет. Нет, в шестой! Разберусь. Пойдём ещё воды выпьем.

– Стой тут, – сказал я. – Дыши носом. Я принесу тебе воды.

– Стойте оба, – сказал Адам. – Русский язык трудный, но я почти всё понял. Я принесу. Там есть фруктовые смеси. Маракуйя с апельсином. Манго. Очень вкусные. Хотите?

– Да, – ответили мы с Семёном в один голос.

Белый датч вперевалку развернулся.

– Подожди, – позвал Семён. – Покажи спину.

Адам смутился.

– Покажи, – повторил Семён. – Пусть Андрей увидит, что ты серьёзный парень.

Адам задрал рубаху на спине. С левой стороны ниже лопатки крупными русскими буквами было выведено:

– Сам нашёл, – объяснил Семён и улыбнулся с нежностью. – В интернете. Русских букв не знает. Перерисовал – и отнёс татуировщику. Вот как любит человек нашу культуру.

Адам ушёл. Когда открыл дверь кофе-шопа, изнутри выкатились клубы серо-зелёного дыма, и по улице пронеслась волна сладкого конопляного запаха; у меня закружилась голова.

– Хороший парень, – сказал Семён. – Они со Златой подходят друг другу.

– Слишком молодой, – сказал я.

– Это не он молодой, – ответил Семён. – Это мы взрослые. Не старые – взрослые. Он ещё не знает, что взрослеть – это наслаждение. Одно из высших. Лучше, чем деньги и секс. Лучше, чем любой наркотик. Кто умеет жить взросло – тот счастлив.

Ранним утром следующего дня – пока я спал – Семён тихо собрался и уехал в аэропорт.

Потом рассказывал, что попал на допрос только через месяц – хотя звонил следователю каждый день.

Уголовное дело замяли.

Через полгода Семён крепко поругался с компаньонами и вышел из дела.

Через год его сестра застала Адама с женщиной и отхлестала обоих ремнём. По-русски, больно. Отстояла честь Родины. Адам пытался оправдаться. Доказывал, что всему виной – фармакология (в попытке сбросить вес юный викинг стал употреблять амфетамин и в роковую минуту не смог совладать с приливом возбуждения).

Но Злата его не простила.