7. Летние каникулы

К лету 1933 г. разногласия по поводу того, как относиться к нацистской революции, только усилились. Иностранцы с уже сложившимися политическими взглядами находили в германской действительности достаточно подтверждений правильности собственных воззрений. Туристы, которые не относили себя ни к правым, ни к левым, возвращались на родину без какого-либо четкого понимания ситуации. Чем объясняется реализация социалистических принципов – идеализмом или диктатурой? Добровольные трудовые лагеря – это филантропия или за их фасадом скрывается что-то более зловещее? Как воспринимать бесконечные парады, свастики и массу людей в униформе – как проявление национальной гордости или предвестие будущей агрессии?

Даже разбирающиеся в политике люди терялись в догадках. Иностранцы старались игнорировать слухи о том, что людей забирают из домов посреди ночи, пытают и запугивают. Они старались сосредоточиться на позитивных сторонах национал-социализма, надеясь, что негативные аспекты исчезнут сами по себе. Правда, игнорировать преследования евреев было не так-то просто. Но не будем забывать, что многие посещавшие Германию иностранцы сами были в той или иной степени антисемитами. Таким людям казалось, что горе кучки евреев – это небольшая плата за воссоздание великой нации, способной остановить коммунистическую угрозу.

Французский журналист крайне левых политических взглядов Даниэль Герен имел совершенно четкое представление о нацистской Германии. В мае он отправился на велосипеде из Кельна в Лейпциг через Гамбург и Берлин. Всего годом ранее, когда еще существовала Веймарская республика, Герен во время длительной пешеходной экскурсии по стране побывал во многих уголках Германии. Журналист был в состоянии оценить изменения, произошедшие после прихода Гитлера к власти. И эти изменения были колоссальными:

«Район, где когда-то обитали социалисты, напоминал разрушенный землетрясением город. Совсем недавно здесь была штаб-квартира партии, там – редакция газеты, в одном доме – профсоюз, а в другом – книжный для рабочих. Сейчас на всех зданиях огромные флаги со свастиками. А вот «красная» улица, здесь люди знали, как бороться. Сейчас по ней ходят молчаливые мужчины с грустным и озабоченным взглядом, а дети насилуют ваши барабанные перепонки криком «Хайль Гитлер»!»

Всего год назад молодежный хостел в Эссене был забит мирными туристами. Сейчас же в нем находились только молодые нацисты в сапогах, ремнях и галстуках Гитлерюгенда, которые «как черное пятно» выделялись на фоне коричневой рубашки. Во время своего прошлого посещения хостела Герен слушал богемские песни под нежный аккомпанемент гитары. Теперь в душной комнате, пропахшей потом и кожей, распевали «Штурмовики на марше» и «Стяг Гитлера зовет нас к победе». Герен писал: «Когда поешь хором, не чувствуешь голода, не хочешь искать ответы на вопросы «как» и «почему». Ты и так прав, ведь с тобой песню горланит еще пятьдесят человек». Когда Герен пытался спорить с членами Гитлерюгенда, ответ у них был один: «Послушай, а кто спас планету от большевизма?»

Этот аргумент нацисты повторяли до бесконечности, и на многих иностранцев он действовал, в особенности на подполковника и члена британского парламента Томаса Мура, который два года служил в России сразу после революции. Мур неоднократно приезжал в Германию в 1930-х гг. и после своей первой личной встречи с Гитлером в сентябре 1933 г. писал: «Насколько я могу судить по моему личному опыту общения с герром Гитлером, справедливость и мир – краеугольные камни его политики».

Если Мур яро ненавидел коммунистов, то политические взгляды сэра Мориса Хэнки, секретаря кабинета министров британского правительства с 1916 года, были более умеренными. Но даже он, путешествуя с женой на автомобиле по Германии и распевая хоралы Баха, пришел к выводу, что немцы вновь обрели самоуважение благодаря Гитлеру, который освободил страну от большевизма.

Новый британский посол сэр Эрик Фиппс, сменивший на этом посту Рамболда, отвергал подобное мнение. Фиппс считал, что Гитлер мастерски разыграл карту коммунистической угрозы. Нацисты прекрасно понимали, что эта угроза была минимальной, но, напоминая о ней до тошноты, они убедили не только немцев, но и иностранцев в том, что фюрер не позволил красным нахлынуть в Европу.

Хотя Хэнки настаивал на том, что ездил в Германию исключительно отдохнуть, британское правительство со всей серьезностью отнеслось к его отзыву о поездке. Хэнки быстро понял одну важную вещь: несмотря на все усилия нацистов, направленные на то, чтобы каждый немец, каждая школа, каждый университет и каждая организация беспрекословно принимали нацистскую доктрину, ее популярность различалась в зависимости от региона. Например, в земле Баден-Вюртемберг многие по-прежнему придерживались либеральных традиций, в большей степени свойственных Франции, чем Пруссии. В Дармштадте, Гейдельберге и Карлсруэ супруги Хэнки заметили, что флагов со свастиками на домах и машинах было гораздо меньше. Дрезден славился своими «красными» взглядами, и поддерживали Гитлера в этом городе далеко не все.

Что касается Рейнской области, Хэнки считал ее особенно процветающим и веселым регионом. Эту точку зрения разделяла известная американская писательница Нора Валн, которая жила в Бонне в середине 1930-х годов. Национал-социализм пришел в Рейнскую область достаточно поздно и был смягчен католицизмом. Кроме того, местные жители опасались, что любое открытое проявление милитаризма вызовет вторжение французов. «У жителей долины Рейна в венах течет вино, а не кровь, – говорил Валн один ее берлинский приятель, – их больше интересуют карнавалы, чем политика». Впрочем, этот немец добавлял, что настроения жителей Рейнской области изменятся после того, как Германия вновь займет этот регион: «Их жизнь и силы надо поставить на службу интересам государства».

Несмотря на такие региональные различия, уже летом 1933 г. стало ясно, что нацисты полностью контролируют страну. Через несколько недель после возвращения в Великобританию Хэнки писал: «Вспоминая увиденное, я представляю пышные зрелища: непрерывный нацистский марш; духовые оркестры; пение (не музыкальное, а резкое, отрывистое); патрули; фашистские салюты; униформа цвета хаки повсюду». Англичанин отметил, что вся страна находится в состоянии чрезвычайного возбуждения. «Гитлер заставил нас воспрянуть», – повторяли ему все, от работника на заправке до известных адвокатов.

Хэнки удивило, что представители среднего класса покорно принимали трудности, обрушившиеся на них с приходом нацистов к власти. Казалось, женщины с радостью отказывались от свобод, которые они получили совсем недавно, во времена Веймарской республики. Нацисты не хотели, чтобы немки ходили на работу, курили на людях и пользовались косметикой. Хэнки заметил, что ради блага немецкого народа люди готовы были пойти на все. А благо действительно бросалось в глаза. Хэнки писал, что в магазинах появилась масса разных товаров, трамваи были чистыми, в номерах отелей из кранов текла горячая вода, повсюду встречались хорошо одетые люди, которые пили много вина и пива. Складывалось ощущение, что «вся Германия ушла в отпуск».

Даже самый ненаблюдательный иностранный турист в Германии 1933 г. обратил бы внимание на то, насколько сильно молодежь была вовлечена в нацистское движение. Молодые люди шли в Гитлерюгенд, СА, СС или на добровольные работы. Хэнки внимательно следил за юными немцами. Он начал лучше понимать паранойю французов, так как ему стало ясно, что эта трудолюбивая и дисциплинированная молодежь возьмется за оружие при малейшей необходимости. И, учитывая быстроту, с которой может произойти процесс вооружения, Хэнки не сомневался в том, что Гитлер «посеял зубы дракона».

Парады, церемонии, нацистские приветствия и музыка – все это можно было увидеть и услышать не только во время нацистских праздников, как, например, Национальный день труда (которым Гитлер заменил Первомай). Теперь каждое воскресенье в каждом городе, поселке или деревне происходило, по меткому определению Герена, «коллективное безумие». Начиналось оно в 7 утра, когда по громкоговорителям транслировали нацистский гимн – песню Хорста Весселя, а заканчивалось в районе полуночи неизбежным факельным шествием.

Однажды воскресным летним днем Герен оказался среди группы ветеранов, которые проехали много километров, чтобы принять участие в празднике. Они были одеты в старую военную форму и каски с пикельхаубе. Ветераны слушали концерт в исполнении 42-го взвода штурмовиков. Герен обратил внимание на экстаз, который охватил стоявших вокруг него девушек, когда они услышали звуки шагов приближавшегося отряда штурмовиков. Журналист понял, что в нацизме заложена доля эротизма. «Без сапог, без запаха кожи, без чеканного воинского шага, – писал Герен, – невозможно сегодня покорить сердце этих Брунхильд».

Через несколько недель Герен, посетив вместе со своими друзьями-коммунистами темный и мрачный туннель под рекой Эльбой в Гамбурге, увидел людей, не принимавших власть нацистов. В Гамбурге журналист побывал в трущобах, в которых люди жили в «изъеденных червями деревянных домах». На стенах здесь виднелись надписи: «Смерть Гитлеру» и «Да здравствует революция». В Германии остались места, куда нацисты еще не проникли.

Хэнки был поражен изоляцией Германии. Люди не могли путешествовать за границу, из-за цензуры в СМИ они не знали, что происходит в мире за пределами рейха. Немцев, с которыми беседовали супруги Хэнки, интересовала жизнь в Англии. Наклейка на автомобиле с буквами GB (Великобритания) очень помогала в общении с официальными лицами, нацистами и обычными людьми. Вначале Хэнки удивлялся, почему его весьма скоромный автомобиль вызывает такой интерес. Но потом он понял, что все дело было в этой наклейке. Хэнки было приятно, что простые немцы так высоко ценили Англию и хотели, чтобы у британцев тоже сложилось хорошее мнение о Германии.

Когда отпуск подошел к концу, супруги Хэнки пересекли границу, въехали в Бельгию и с облегчением вздохнули. Несмотря на то, что немцы хорошо к ним относились, они жили в прекрасных условиях и наслаждались природой Германии, трехнедельное путешествие оставило странный осадок:

«Въехав в тихий бельгийский город Спа, мы с женой почувствовали, словно снова вернулись в лоно цивилизации. Не было слышно нацистских песен, исчезли возбуждение и напряжение. Мы почувствовали, что оказались в нормальной стране, в которой в нормальных условиях живут нормальные люди. Никогда еще Англия не казалась мне такой надежной пристанью, как после того посещения Германии».

Хэнки и Герен были опытными наблюдателями, которые стремились понять политическую ситуацию в стране, но другие иностранцы, в том числе американский художник Марсден Хартли, предпочитали жить в розовых очках.

В то время, когда Герен начал свое велопутешествие, Хартли на неопределенно долгий срок прибыл в Гамбург. Американец не был ни антисемитом, ни фашистом, он хорошо говорил по-немецки, знал страну и обожал современное искусство, которое нацисты не переваривали. Письма художника удивительно наивны. Хартли признавал, что «с евреями плохо обходятся», но при этом верил, что Гитлер якобы это символ нового идеализма и национальной аутентичности. В одном из своих писем художник писал:

«Я с трудом понимаю, что я в Германии… я редко общаюсь с людьми, потому что практически ни с кем не встречаюсь… наверное, надо быть более человечным и заботиться о сотнях голодающих… но я их на улицах не вижу… потому что они не выходят из своих домов – если они будут попрошайничать, их посадят в тюрьму. Поэтому вокруг себя я вижу обеспеченных людей, которые могут себе позволить поедать взбитые сливки ведрами и другую еду… все это слишком сложно, и кроме того, я не решаюсь заговорить с людьми на улице потому, что я иностранец… так что единственное, чем я занимаюсь, – это своими делами».

Когда летом 1933 г. (через полгода после прихода к власти Гитлера) Хартли приехал в Гамбург, он уже был убежденным германофилом. Но многие другие иностранцы не горели желанием отправляться в Третий рейх, поскольку в прессе все чаще стала появляться информация о зверствах нацистов. В Великобритании и США (т. е. в странах, с которыми Гитлер больше всего хотел «подружиться») газеты писали о преследовании евреев, сжигании книг, стерилизации, концентрационных лагерях и жестоком подавлении оппозиции. Британская газета «Manchester Guardian» после сжигания книг сравнила нацистов с Ку-Клус-Кланом. Подобные сравнения не мотивировали иностранцев к поездке в Германию.

Хотя нацисты ненавидели интернационализм, они понимали, что туризм – это тоже средство пропаганды. Они хотели, чтобы посетившие Германию иностранцы рассказывали о прелестях немецкой жизни и продвигали нацистскую идеологию. Приспешникам Гитлера было ясно, что для достижения этой цели необходимо обеспечить иностранцам хороший и запоминающийся прием. В июне 1933 г. был основан Рейхскомитет по туризму. Нацисты начали выпускать рекламные материалы, в которых утверждалось, что все написанное о Германии в «еврейских» газетах – ложь, немцы – это «надежная, прогрессивная и миролюбивая нация», а Германия – «радостная страна фестивалей и улыбающихся крестьян, любителей петь и хорошо поесть». В туристических брошюрах печатали фотографии колоритных деревень, людей в ярких народных костюмах и дружелюбных полицейских. В них не было никаких упоминаний о «еврейском вопросе»: эта тема освещалась только в немецких СМИ. «Судите сами, – писали в одной из туристических брошюр, – как Германия развивается: у нас нет безработицы, зато есть высокий уровень производства, социальные гарантии для граждан, гигантские промышленные проекты, программа экономического развития, организованность и эффективность. Счастливые и энергичные люди с радостью поделятся с вами своими достижениями».

Рекламная кампания оказалась успешной. В течение последующих нескольких лет в страну для проведения отпуска стало приезжать все большее количество иностранцев, многие из которых неоднократно возвращались в Германию. Впрочем, летом 1933 г. работа Рейсхкомитета по туризму еще не принесла своих плодов. Зарубежных гостей в стране было мало, поэтому приезд группы бойскаутов, отправлявшихся на четвертый мировой слет бойскаутов в Венгрии, скорее всего, вызвал определенный резонанс.

В группе бойскаутов был пятнадцатилетний Брэдфорд Вассерман. Этот еврейский подросток из города Ричмонд в штате Виргиния, вероятно, плохо разбирался в политике, но имел совершенно четкое мнение о Гитлере: «Приходится носить синие галстуки, потому что этот трусишка Гитлер не разрешает носить красные. Он просто utsna [ «сумасшедший» на исковерканной латыни]». Брэдфорд делал короткие записи в дневнике. В них смешались повседневные мелочи из жизни обычного туриста и реалии нацистской Германии: «В Мюнхен приехали на поезде. Очень утомительная поездка. Прибыли в 10 часов. Я помылся и лег спать. Когда мы приехали в Мюнхен, в наш поезд зашел нацист. Выйдя из вагона, я увидел мальчика 7 или 9 лет в нацистской униформе. Посмотрели несколько старых крепостей и Шварцвальд. Погода дождливая. Тот нацист работает у Гитлера».

Вот запись Брэдфорда о посещении Дрездена, в котором существовала достаточно серьезная оппозиция нацистам: «Купил себе и паре друзей мороженое. Недавно здесь убили 150 или 200 человек. Завтра едем на экскурсию. Заходил в несколько отелей, чтобы взять их наклейки. Видел несколько людей Гитлера». Юноша любил ходить по магазинам, но в Берлине его ждало разочарование – никто не хотел с ним торговаться: «Пошел за покупками. Деньги так и летят. Видел много нацистских флагов и магазинов, в которых продают нацистские униформы, ножи и т. д.

Очень сложно торговаться с людьми. Как только начинаю торговаться, мне показывают на табличку с надписью «Фиксированные цены». Брэдфорду понравился Потсдам: «Плыли по реке, очень красиво. Взял небольшой кусочек дерева из пола во дворце кайзера. Много людей из тусовки Гитлера и детей в их униформе. Сфотографировал красивую оранжерею. Как раз в этот момент с песнями мимо прошла группа нацистов».

Бойскаут тогда впервые в жизни выехал за границу, и, скорее всего, эту путешествие было для него незабываемым. Несмотря на лаконичность записей в его дневнике, складывается ощущение, что мальчик получил достаточно впечатлений от новой Германии и с радостью отплыл на корабле (который был «так себе») в Америку. Брэдфорд обратил внимание на то, что в Америку отправилось также много евреев и немцев: «Мне кажется, они рады, что уезжают. Сейчас вижу человека в ермолке. Хочется спать».

Клара Шифер из города Рочестер в штате Нью-Йорк провела тем летом месяц в Германии с группой учеников из своей школы. Они ходили в походы, пели и ели много мороженого. Судя по ее дневнику, девочка придавала большое значение еде: «В Госларе у нас был потрясающий пир, с помидорами и всем остальным». В Вуппертале подали «хороший чай с разными видами пирогов и пирожных, особенно вкусным был вишневый пай». Подростки ночевали в молодежных хостелах, в том числе в самом первом хостеле в мире в городе Альтена, в 90 километрах к северо-востоку от Кельна. Этот хостел, расположенный в замке постройки XII в., в 1912 г. открыл учитель Рихард Ширманн.

После войны дешевые отели-общежития стали появляться по всей Европе. Ширманн бросил преподавание и занялся управлением сетью хостелов. В 1932 г. он основал Молодежную федерацию хостелов, в надежде на то, что это поможет сблизиться и найти общий язык молодым людям из разных стран и социальных слоев, а также поддержать мир во всем мире. Но время для реализации такой прекрасной идеи оказалось не самым подходящим. Подобным образом не воспитаешь безжалостное и дисциплинированное молодое поколение господ. Ширманн потерял работу, и хостел, в котором Клара совсем недавно отдыхала со своими одноклассниками и новыми немецкими друзьями, огласился звуками маршевых песен Гитлерюгенда.

В своем дневнике Клара не упоминает ни нацистов, ни Гитлера, ни «еврейский вопрос». В ее интерпретации Германия – солнечная и радостная страна, в которой много поют. В заметках учительницы Луизы Вортингтон из Кентукки также нет ни слова о политике. В августе того года она путешествовала по разным немецким городам, и единственное упоминание евреев в ее дневнике встречается при описании еврейского квартала в Нюрнберге: «Потом пошли еврейские улицы, Хоф и Гассен, узкие, кривые и грязные».

Мэри Гудлэнд хотела подтянуть свой немецкий перед началом обучения в Оксфордском университете и осенью 1933 г. провела несколько недель в дюссельдорфской семье. В возрасте ста лет она с необыкновенной ясностью вспоминала, насколько тогда не разбиралась в том, что происходило в Германии. Однако немцы, у которых Мэри жила, также не понимали, что творится в их стране. Только после того, как 1 апреля в 4 часа утра разбили красивые, выполненные в стиле модерн витрины универмага «Титц», которым владели евреи, фрау и герр Трост решили, что все-таки стоит вывесить пару нацистских плакатов, как уже сделали их благоразумные соседи. Потом господин Трост принял участие в факельном шествии, на которое он, будучи человеком не очень энергичным, поехал на такси. Обратно немец также вернулся на такси, но дома он не обсуждал с семьей ни еврейский вопрос, ни несправедливость Версальского договора, ни возрождение Германии. Господина Троста волновало только то, что его на шествии сильно покусали комары.

Незадолго до того, как посла Рамболда отозвали летом 1933 г. в Англию, его дочь Констанция получила одно странное предложение. Некая Лекси, девушка возраста Констанции, которую дочь посла знала весьма поверхностно, предложила ей познакомиться с эсэсовцами, личными охранниками Гитлера. Лекси объяснила, что все они были баварцами, поддерживавшими фюрера со времен путча в Мюнхене.

На следующий вечер Констанция сидела в дорогом автомобиле Лекси, который несся на восток от Берлина в сторону каналов. Они остановились у большого мрачного дома, который, как сообщили Констанции, принадлежал Эрнсту Рему. Когда Лекси три раза постучала, «входная дверь резко распахнулась». У двери никого не было, но наверху крутой лестницы стоял штурмовик, готовый вывести их к «свету». Двенадцать мужчин приветствовали Констанцию щелчком сдвинутых каблуков и кивком. Их черные и серебряные униформы, украшенные черепом с перекрещенными костями, высокие черные сапоги, тяжелые пояса и револьверы показались Констанции странными в этой уютной берлинской гостиной с тяжелой мебелью из красного дерева, изразцовой печью и столом с зажженными свечами. Дочь посла обратила внимание на то, что в комнате у стен стояло несколько пружинных кроватей. «Почему так много кроватей?» – невинно спросила она. После неловкой паузы ей объяснили, что Рем принимает посетителей из отдаленных частей рейха, которым иногда приходится заночевать. Нацисты сообщили Констанции, что Рем уехал по делам, передает ей наилучшие пожелания и надеется, что ей понравится типично баварское угощение, которое приготовили в ее честь. Констанция писала: «Мне приходилось периодически щипать себя для того, чтобы убедиться, что я действительно сижу во главе длинного деревянного стола, напротив меня сидит Лекси, а между нами в дрожащем свете свечей двенадцать самых отъявленных головорезов, которых мне когда-либо приходилось видеть в жизни».

Во время ужина немцы начали ее «обрабатывать». Они были уверены в том, что Констанция расскажет об этой беседе своему отцу, который затем передаст суть разговора в Лондон: «После того, как подали колбаски, каждый из них по очереди говорил, точно заведенная граммофонная пластинка. Их было невозможно остановить. Когда я все-таки умудрялась вставить слово и высказать свою точку зрения, я понимала, что своими аргументами полностью сбиваю их с толку. Они смотрели на меня с полным непониманием. Возникала неловкая пауза, после которой произносили тост, пили пиво и потом снова заводили свою пластинку. В конце концов я сдалась и решила не перебивать».

К концу ужина дверь неожиданно распахнулась, и в комнату вошел Рудольф Гесс. Констанция отметила, что его темные волосы стояли торчком, а глаза под кустистыми бровями были ясными и серыми. Молодые люди мгновенно потеряли интерес к дочери английского посла и окружили заместителя фюрера для того, чтобы узнать последние партийные новости.

В отличие от Гесса и Рема, летом 1933 г. имя Иоахима фон Риббентропа было мало кому известно. Поскольку его жена происходила из семьи, владевшей компанией по производству шампанского Хенкель, а сам Риббентроп хорошо говорил по-английски, считалось, что он принадлежал к более элитарным кругам, чем большинство людей из окружения Гитлера. Правда, приставка «фон» к его фамилии была фальшивкой. Риббентроп был известным человеком в дипломатических кругах Берлина, хотя в то время большинство иностранцев не знало о его связях с нацистами.

Констанция познакомилась с Риббентропом во французском посольстве и часто приезжала в его дом, расположенный в берлинском районе Далем, для того чтобы поиграть в теннис. «У Риббентропа была белая, современная вилла, окруженная небольшим садом. Дом был хорошо обставлен, а стены украшала современная французская живопись. На участке располагались бассейн и теннисный корт. Все выглядело так, будто ты на юге Франции», – вспоминала дочь английского посла. После напряженного матча (Риббентроп отлично играл в теннис) они пили лимонад и говорили о политике. «Англичане не понимают, что Германия – это защита Европы от большевизма», – повторял Риббентроп уже давно знакомый ей мотив. У жены Риббентропа Аннелизы «было постоянно раздраженное выражение лица» из-за бесконечных головных болей и большого количества детей в семье. Спустя годы «один видный немец» сказал Констанции, что Риббентроп стал нацистом только по причине уязвленного самолюбия. Ему отказали в приеме в самый престижный клуб Германии, после чего он присоединился к нацистам.

Семья Рамболдов уехала из Германии 1 июля 1933 г., после череды прощальных ужинов и обедов. В тот же день в аэропорте Темпельхоф приземлился англиканский священник, настоятель Чичестерского собора Артур Дункан-Джоунс, который «за исключением шума» был полностью доволен перелетом. Настоятель приехал в Германию по делу. Епископ Глостер, глава Совета по международным связям при Англиканской церкви, попросил его изучить положение Евангелической церкви в Германии. Несмотря на существенную разницу между жизнью англиканских священников, описанную Энтони Троллопом, и нацистским Берлином, настоятель с энтузиазмом отнесся к своему «шпионскому» заданию. «Я не в состоянии описать тебе свои последние 24 часа, – делился священник со своей женой, – даже если бы это и было благоразумно. У меня такое чувство, что о моем приезде уже известно».

В мемориальной церкви кайзера Вильгельма (известной также как Гедехтнискирхе) он послушал проповедь нацистского епископа и богослова Иокима Хоссенфельдера. «Евангельские гимны «Возблагодарим Господа», «Бог наш – оплот», Аллилуйя и так далее, – рапортовал Дункан-Джоунс жене. – Масса нацистов. Вот так вот. А сейчас наслаждаюсь бокалом мозельского с сигарой. Вылетаю назад во вторник. Чувствую себя, словно герой истории Энтони Хоупа, Филлипса Оппенхайма или Эдгара Уоллеса». Заканчивая письмо, он приписал: «Немцы всегда останутся немцами, и худший из них – Лютер!»

В самолете настоятель познакомился с одним фашистом, который совершенно неожиданно помог Дункан-Джоунсу встретиться с самим фюрером. «Как я понимаю, эту беседу было непросто организовать, – писал священник членам церковного совета по международным связям. – Когда я пришел, я почувствовал, что атмосфера была немного напряженной». Далее священник заявил, что верит Гитлеру, который заявил, что, будучи католиком, не имеет никакого желания вмешиваться в дела протестантов и ограничивать свободу церкви.

Несмотря на непродолжительность своего визита, священник сообщал совету, что понял сложившуюся ситуацию. Он узнал, что даже те, кто страдает в условиях нового режима, продолжали поддерживать Гитлера, так как считали нацистов единственной альтернативой коммунистам. Роль Христа изменилась – теперь он был скорее духовным лидером в борьбе против коммунизма, а не спасителем от греха. Оставался вопрос – как в данной ситуации должна была вести себя Англиканская церковь? Дункан-Джоунс, пообщавшись со многими священниками, пришел к выводу, что любое выражение сочувствия со стороны Англиканской церкви к людям, которых преследует новый режим, будет «совершенно катастрофическим».

Иностранцы, наблюдавшие за церковной жизнью Германии, очень быстро понимали, что «религия» нацистов имела крайне мало общего с традиционным христианством. Журналист Филип Гиббс, ставший впоследствии писателем, зафиксировал мысли, высказанные по этому поводу одним французским бизнесменом в 1934 г. Француз считал, что новая немецкая религия представляет собой возвращение к расовому и племенному язычеству. Новая религия горячо отвергает конституционную форму правления, парламент и свободное выражение мнения. Народом управляют вожди, во главе которых стоит один главный вождь, его слово – это закон. Подобно божествам древнего мира, он наполовину бог и наполовину воин. Национальные границы при такой религии не существуют, так как самая важная роль в этой системе отводится кровным узам. Высшая цель – это свободная конфедерация германских племен, появившихся на свет много веков назад в первозданном лесу. К этой конфедерации смогут присоединиться скандинавские племена Польши, Венгрии и России, так как и они тоже происходят из глубин германского первозданного леса. Старые боги не умерли, они пока спят. Этих богов оттеснил на второй план христианский миф, который по своей сути враждебен инстинкту и природе, он ослабил немецкий дух, опустошил и дегуманизировал его. Но сейчас сила, смелость и энергия снова станут истинным достоинством настоящего мужчины, который отбросит в сторону самоанализ, интеллектуализм и угрызения совести. Вернутся языческие боги и дух язычества.

Насколько Дункан-Джоунс смог воспринять все это за время своего короткого визита в Берлин, нам судить сложно (однако епископ Глостера заверил епископа Чичестера, что расходы священника в 25 фунтов будут возмещены). В письме, написанном несколько лет спустя, настоятель утверждал, что многие немцы уже отказались от христианского вероучения и в качестве молитвы повторяли такие слова: «Я верю в немку-мать, которая меня родила. Я верю в немецкого крестьянина, пашущего землю. Я верю в немецкого рабочего, который производит вещи для людей. Я верю в мертвых, отдавших жизнь за свой народ. Мой бог – это мой народ. Я верю в Германию».

Любопытно, что главным пророком этого пангерманского видения оказался англичанин Хьюстон Стюарт Чемберлен, а религиозным центром новой Германии стал небольшой баварский городок, расположенный далеко не в глубинах леса, а на холмах, на полпути между Берлином и Мюнхеном. И называется этот городок Байройт.