21. Конец путешествия

Свидетельства, которые оставили иностранцы, имевшие возможность путешествовать по Германии в последние три года существования Третьего рейха, можно назвать ужасающими и трогательными. Одна тема связывает их все – бомбежки. Когда несколько часов сидишь в вонючем, набитом людьми и часто ледяном подвале, а наверху все взрывается и горит, не имеет большого значения, кто ты – сторонник нацистов или враг режима, принцесса или коммунист, русский, швед, китаец или ирландский националист. Бомбежки, как писала Бриджет фон Бернсторф, были «настоящим адом».

К 1942 г., по наблюдению Тетаза, война «глубоко вошла» в национальное сознание. Быть «свободным» иностранцем в рейхе становилось все более неприятно, особенно для обладателей иностранных паспортов, которые могли выехать за пределы страны. Швейцарский паспорт Тетаза, который совсем недавно был предметом насмешек, теперь стал причиной сильной зависти. Фабрика по-прежнему работала, несмотря на бомбежки, однако трудились на ней главным образом уже не немцы. В Германии против своей воли работало несколько миллионов иностранцев, вывезенных с захваченных территорий. Женщин-славянок отправляли на военные заводы, а венгры и румыны обслуживали гостиницы и рестораны. Итальянцев нанимали главным образом для уборки мусора и расчистки завалов после бомбежек. Несколько миллионов остарбайтеров из Польши и СССР трудились в ужасных условиях. Арийцы, которые жили среди огромного количества враждебно настроенных к ним рабочих, испытывали все большую тревогу.

Тетаз обратил внимание на то, что, по сравнению со всеми остальными, французы пользовались большей свободой. Они взяли на себя рабочие функции, которые раньше выполняли сами немцы. К удивлению швейцарца, вместо того чтобы разжечь традиционную вражду, такое положение вещей заставило две нации понять, что у них много общего. По мнению Тетаза, это был единственный положительный момент во всей войне, от которой немцы ужасно устали. В 1942 г. люди вне зависимости от их политических взглядов находились в депрессии от того, что войне не было конца и края.

Точно так же, как и Тетаз, швед Йеста Блок, который вещал для нацистов из Берлина, ощущал растущую враждебность немцев по отношению к иностранцам. По словам Блока, было невозможно говорить с немцами о Швеции без того, чтобы «они не начинали брюзжать». Датчане, голландцы и норвежцы отмечали то же самое. Раньше Блок был активным сторонником нацистов, но в ходе войны изменил свое мнение о них. Он писал, что большинство иностранцев, которые ранее с симпатией относились к нацизму, с радостью уехали бы из рейха, если бы им представилась такая возможность. Они перестали верить нацистам, однако никуда не уезжали по причине того, что зарабатывали в Германии и боялись за судьбу своих близких.

Фрэнсис Стюарт тоже работал в системе нацистского радиовещания, но воспринимал ситуацию не так, как многие из его коллег. В марте 1942 г. он написал в дневнике: «Мне предложили вести радиопередачу для Ирландии… по крайней мере, на некоторое время есть то, что я хотел бы высказать». Шли месяцы, и наверняка Стюарт в глубине души чувствовал желание уехать, однако в этом не признавался. Хотя иностранец, как и все остальные, подвергался постоянным воздушным налетам, его описание одинокого советского самолета, который он однажды ночью увидел из своей квартиры, почти поэтично:

«Он слабо блестел, как звезда, и вокруг него были видны белые и красные разрывы зенитных снарядов. Самолет прилетел с востока, потом его закрыли два растущих перед балконом тополя, потом он снова вынырнул, повернул на юг и медленно исчез. У меня в душе возникло странное чувство. Я раньше не видел самолетов, совершающих рейд. Но это был русский самолет, и он прилетел совсем один, преодолев огромное расстояние».

Одной из главных причин негативного отношения немцев к иностранцам Блок считал нехватку продуктов. Для Цзи Сяньлиня эта проблема стояла очень остро. Однажды, когда китаец стоял в очереди за овощами, одна старая немка не могла найти свой кошелек. «Она уставилась на меня и спросила, взял ли я ее кошелек. Я почувствовал, словно меня по голове ударили», – писал рассерженный Цзи. Судя по его записям, он больше времени проводил в поисках еды, чем за изучением санскрита. «Пошел поесть в Юнкершанк. В соленой капусте и вареных яйцах не было ни капли масла, и, хотя я был очень голоден, я не смог это съесть. Раньше мне казалось, что я в состоянии съесть все, что угодно. Сейчас я знаю, что это не так». Через несколько недель Сяньлинь описал в дневнике, как ел «невообразимо вкусную» жареную баранину: «Столько месяцев голодать, а потом вдруг так вкусно поесть – у меня нет слов, чтобы передать мои чувства». Во время одного из немногих визитов в Берлин Цзи пошел в ресторан «Тяньцзинь» (ему сказали, что там подают курицу):

«Я словно попал в другой мир. В зале были одни китайцы, в основном бизнесмены с золотыми зубами. Мне казалось, что я оказался в логове демонов, спекулянтов и воров. В зале сидели и китайские студенты, которые вели себя, как братья, спекулировали на черном рынке и играли в маджонг. Они совершенно забросили учебу. Я тут же стал переживать за будущее Китая».

8 ноября 1942 г. Тетаз с женой обедали в «прекрасном университетском городе Фрайбурге», когда по радио сообщили взволновавшую всех новость – американские и британские войска высадились в Северной Африке. Шли дни, и новости становились все хуже и хуже. К концу 1942-го даже Стюарту было уже сложно абстрагироваться от ситуации так, как он делал ранее: «В последние несколько недель не хочу писать и вообще нет желания что-либо делать, – отмечал он в дневнике. – Война для немцев идет плохо в Северной Африке и в Сталинграде».

2 февраля 1943 г. окруженные в Сталинграде немцы сдались. Через неделю герцогиня Гессенская и Рейнская Маргарет ехала из Потсдама (ее муж находился в Крампнице в военной танковой школе) назад в Вольфсгартен. Она писала Бриджет, что это было «путешествие плутократа», во время которого носильщики только и ждали кивка ее головы. Такое отношение объяснялось не тем, что Маргарет была принцессой, а тем, что она ехала вместе с женой генерала фон Ленски, которая тогда еще не знала, что ее муж только что попал в плен в Сталинграде.

Лу приехал на побывку к жене в Вольфсгартен, и несколько дней они провели, не думая о войне. «Кофе, джин, мадам Клико – это чудо, – писала Пег Бриджет в пасхальное воскресенье. – Мы с Лу снова почувствовали себя счастливыми». Супруги сходили на постановку «Укрощение строптивой» в Дармштадте. Занятно, что во время войны в Германии ставили так много пьес Шекспира.

1 марта 1943 г. Фрэнсис Стюарт посмотрел спектакль «Антоний и Клеопатра» по одноименной трагедии великого английского драматурга. Когда ирландец вышел из театра, началась «самая тяжелая бомбежка города», после которой Фрэнсис шел домой «по задымленным улицам мимо пылавших домов». На следующее утро руины все еще дымились. Вдоль Кайзеровской аллеи «под мелким дождем» лежали предметы мебели, картины, кухонная утварь и книги. Стюарта все это не волновало. «В эпицентре разрушения, – писал он, – надо оставаться эмоционально уравновешенным».

В отличие от Стюарта, Кнут Гамсун был эмоционально опустошен войной, хотя он и не потерял своей веры в Гитлера и Геббельса. 19 мая 1943 г. писатель несколько часов провел в доме министра пропаганды в Берлине. Гамсун сообщил Геббельсу, что его «Собрание сочинений» больше не читается в скандинавских странах. Услышав это, министр пропаганды был настолько взволнован, что немедленно предложил издать книгу тиражом 100 тысяч экземпляров. Гамсун возразил, сославшись на нехватку бумаги в рейхе. Разговор с Геббельсом, должно быть, оказал на писателя неизгладимое впечатление. Вернувшись в Норвегию, он отправил министру пропаганды свою Нобелевскую медаль. В сопроводительном письме Гамсун написал: «Я не знаю никого, г-н Рейхсминистр, кто год за годом, не жалея сил, писал и говорил от имени Европы и человечества с таким идеализмом, как вы. Прошу прощения за то, что отправляю вам эту медаль. Вам она совершенно не нужна, но мне больше нечего вам предложить».

Гамсун, как и раньше, ненавидел Англию. Он дал это ясно понять на международной писательской конференции, которая прошла спустя пять недель в Вене. «Я глубоко и искренне придерживаюсь антибританской позиции, я против англофилов, – говорил норвежец 500 участникам конференции. – Все несправедливости, проблемы, беспорядки, насилие, международные конфликты и невыполненные обещания, все это исходит от Англии…

Преданный сторонник нацистов, Гамсун долго добивался встречи с Гитлером. Нобелевский лауреат был недоволен Имперским комиссаром в Норвегии Йозефом Тербовеном и считал, что жестокая политика, которую тот проводит, отталкивает норвежцев и мешает им признать немецкое превосходство. Гамсун был уверен, что во время личной беседы с Гитлером он сможет убедить фюрера сместить Тербовена.

Встреча писателя с Гитлером состоялась 26 июня 1943 г. в Бергхофе. Перед встречей Геббельс, видимо, рассказал фюреру о гении Гамсуна, поэтому Гитлер хотел говорить о литературе, а Гамсун о политике. Восьмидесятичетырехлетний писатель (который был глухим и незадолго до встречи с фюрером пережил инсульт) совершил непростительные ошибки, позволив себе перебивать Гитлера. Рассказывая о невзгодах норвежского народа, Гамсун расплакался. «Методы работы рейхскомиссара не подходят для нашей страны, – жаловался он Гитлеру. – Его прусский подход не работает. Он казнит людей. Мы не в силах это терпеть». Рассерженный Гитлер всплеснул руками и вышел на террасу. Гамсуну не удалось добиться того, чего он хотел. Несмотря на провал переговоров, Гамсун, по словам биографа писателя, после возвращения в Норвегию по-прежнему верил в фюрера.

Через месяц после неудачной встречи Гамсуна с Гитлером прошла серия бомбардировок Гамбурга под названием «Гоморра», в результате которой город сильно пострадал. Бриджет рассказывала мужу о трагедии:

«Такой трагедии Гамбург еще никогда не видел. Дорогой, ты не представляешь себе, ничего, совершенно ничего не осталось. Каждую ночь все повторяется снова и снова. Нам повезло, мы сидели в подвале, и в нас бомба не попала. Неба не видно из-за дыма, и в саду все черное от сажи. Сегодня в 6 всех жителей эвакуируют. На улицах валяются обожженные трупы, и жара стоит ужасная. Начался тиф, потому что воды нет и люди пили из Эльбы. 90 тысяч раненых и четверть миллиона убитых».

Через несколько дней Пег написала Бриджет из Крампница: «Слава Богу, что ты вернулась домой. Такое чувство, что сердце разорвется. Хочется обнять кого-нибудь и плакать». Когда бомбили Росток, принцесса находилась в Мекленбурге, и ей потребовалось два дня, чтобы добраться до Берлина, хотя расстояние до столицы было всего 190 километров. «Я видела и пережила такую трагедию, – писала Пег Бриджет, – что приехала сюда в состоянии, близком к истерике. Такого со мной еще никогда не бывало». Но через три недели принцесса чувствовала себя превосходно, забыв в Вольфсгартене обо всех бедах: «Невозможно описать, как здесь хорошо. Такое чувство, словно я потерла ладонью лампу Аладдина. Мои панические письма из Крампница теперь кажутся мне истеричными и преувеличивавшими опасность».

В июле Бидди Юнгмиттаг с детьми готовилась к эвакуации: «Мы должны были отъезжать от кольцевой станции «Фракфуртская аллея», куда надо было прибыть в 9 утра. Вокруг поезда толпилась масса людей, и члены Гитлерюгенда грузили багаж. Мы опоздали, и поезд был уже битком набит. Прозвучал сигнал воздушной тревоги, но вскоре опасность миновала, и около 11 поезд медленно тронулся. Вагон был старый, двери плохо закрывались, и мы подвязали их веревкой. Детей постарше положили спать на багажные полки». На рассвете они пересекали реку Висла. «Поднимать шторы было запрещено, но я это сделала и посмотрела из окна», – писала Бидди. Женщина подумала, что «эта великая серебряная река будет еще долго течь после того, как нацистов и их безумные преступления все уже давно позабудут».

Юнгмиттаги доехали до большой деревни Кукернезе на берегу Немана неподалеку от границы СССР. Бидди положила тяжелые чемоданы в коляску и толкала ее до здания ратуши, в котором собирались беженцы. Туда приходили крестьянки и «выбирали беженцев, которые, по их мнению, могли бы им подойти». К счастью для Бидди, она с девочками попала к доброй фрау Дрегенус, отец которой владел местной лавкой. «Она привела нас на кухню, – вспоминала Бидди, – усадила за стол и угостила супом с картошкой. Кухня была ужасно грязной, а две девушки-служанки ходили без обуви». Бидди тут же сказала хозяйке, что она англичанка: «У каждой из нас был свой секрет: немка знала, что я англичанка, а я знала, что у нее умственно отсталый ребенок. По-своему получалось, что мы квиты». Бидди с детьми выделили две комнаты, но хозяйка предупредила, что зимой в них будет холодно. В прошлом году она хранила в этих комнатах картошку, которая замерзла.

Впрочем, жизнь в деревне не была лишена своих прелестей. Вечерами можно было прогуливаться вдоль реки, слушая соловьев. Один учитель из Берлина организовал хор. «Мы пели в комнате с видом на берег реки, где у нас проходили вечера шитья», – вспоминала Бидди. Каждое воскресенье крестьяне и новые жители Кукернезе пели в деревенской лютеранской церкви. Когда в церковную общину принимали крестьянских детей и детей беженцев, по воспоминаниям Бидди, хор пел «Магнификат» Баха. «Эта утренняя служба была очень трогательной, – писала она, – девушки были в белых платьях, а мальчики в своих первых приличных костюмах».

В октябре 1943 г. Пег написала Бриджет, что последний отпуск мужа в Вольфсгартене прошел «грустнее, чем обычно». Семья оплакивала погибшего в авиакатастрофе над Апеннинами принца Кристофа Гессенского – праправнука королевы Виктории и племянника кайзера. В начале войны оберфюрер СС принц Кристоф ушел с поста руководителя Форшунгсамта [разведки Геринга] и перешел в люфтваффе. Его вдова, принцесса Софи, была младшей сестрой принца Филиппа, будущего мужа королевы Елизаветы II. Принцесса Софи жила в замке Кронберг, расположенном в 30 километрах от Вольфсгартена, с четырьмя детьми (пятый был на подходе) и со своей свекровью ландграфиней принцессой Маргаритой Прусской, с которой в 1919 г. познакомился полковник Стюарт Родди. Из шести сыновей ландграфини двое погибли в Первой мировой войне, а теперь третий был убит во Второй.

«Служба по погибшему напоминала греческую трагедию, – сообщала Пег Бриджет. – Ожидали, что из Касселя приедет брат-близнец Кристофа и его двое племянников, но они не приехали, и мы не знаем, живы они или нет». После поминок Пег и Лу возвращались в Крампниц на поезде, который едва ехал. В набитом людьми вагоне среди пассажиров оказался ребенок с ужасным кашлем, которого за ночь 12 раз вырвало. Через несколько недель церковь в Кронберге разбомбили, и гробы ландграфа и его сыновей были уничтожены. «Очень тяжелое время для ландграфини, – писала Пег. – Даже мертвым покоя не дают».

Впрочем, той осенью произошли и приятные события. Бриджет танцевала на столе на дне рождении Виктора фон Плессена, а Пег слушала в Берлине Седьмую симфонию Бетховена в исполнении оркестра под управлением Фуртвенглера, и ее «душа переполнилась чувствами и звуками». С мужем в Вольфгартене они устроили вечеринку для близких друзей, в том числе пригласили ставшую вдовой принцессу Софи. «Ели дикого кабана (божественный на вкус), и нам даже удалось выловить 24 устрицы!» Хотя бы на несколько часов компания пыталась позабыть о войне, но на самом деле, как писала Пег Бриджет, у всех них был «вместо сердца кусок свинца». Что касается Бриджет, то, несмотря на ее привилегированное положение, она, безусловно, говорила от лица каждого человека, когда подводила итоги 1943 года: «Кроме боеприпасов и детей никто ничего уже не производит. Ничего прекрасного не создается, а вся красота, которая существует, уничтожается. Нет ни отдыха, ни романтики».

Эти строки графиня написала незадолго до того, как старинный город Франкфурт-на-Майне, одна из культурных достопримечательностей Германии, был уничтожен в начале 1944 г. Франкфурт находился всего в 22 километрах от Вольфсгартена, и 29 марта Пег писала Бриджет: «Города больше не существует, точно так же, как Гамбурга, Берлина или Касселя. Очень много жертв». После описания ужасов бомбежки принцесса обратилась к более приятной теме и стала рассуждать о первых признаках наступления весны: крокусах, фиалках и цветах персика, которые только что появились. «Но все растения в саду покрыты черной сажей из Франкфурта, и на земле лежат отдельные страницы с немецким, испанским и английским текстами из типографии, в которую попали бомбы».

По мере того, как все вокруг нее рушилось, Пег поумерила свои запросы: «Поездка в Дармштадт теперь, как выходные в Париже». Вот что принцесса писала Бриджет:

«Теперь маленькая портниха в Эгельсбахе словно ателье «Уорт» в Лондоне. Я наслаждаюсь каждой секундой каждого дня, потому что чувствую, что в следующем году моя жизнь не будет такой же комфортной и приятной, как сейчас. Любой момент может оказаться последним. Вчера, когда мы сидели в поезде, примерно в 10 километрах отсюда, в небе стоял жуткий гул самолетов. Поезд остановился, мы с Лу вылезли и чудесно прогулялись до дома по великолепно возделанным полям и зеленым лесам».

Весна в Вольфсгартен пришла рано, но вот в деревне Кукернезе, в которой перезимовали Бидди с дочерями, снег лежал до начала мая. «Русские все время наступали, – писала англичанка. – Одна мать за другой получали известие о погибшем или пропавшем без вести муже. Одна из них ужасно переживала по поводу того, что у нее нет черных носков для траура».

В конце мая из Берлина приехал Вилли, и Юнгмиттаги отправились на балтийское побережье:

«Мы плыли на пароходике из Кукернезе, который отходил в 6 утра. Шли по деревне, толкая впереди себя коляску. Солнце только что встало, и длинные тени деревьев лежали на прямой дороге, ведущей к реке. На пароходе плыла группа девушек в синих льняных платьях и вышитых фартуках. Они отбывали трудовую повинность и собирались один день отдохнуть на море. Пока пароход плыл вниз по течению к косе, девушки пели народные песни. Мы остановились в небольшом отеле в Ниддене и пошли гулять по дюнам к серебристому и одинокому берегу самого синего моря… Было жарко, и маленькие сосны и цветы на песчаных дюнах сладко благоухали».

После этого отпуска Вилли больше уже не пришлось увидеть своих детей. По возвращении в Берлин он был арестован. Следивший за Вилли сосед обнаружил, что тот укрывает сбежавшего заключенного, и сообщил об этом в гестапо.

6 июня 1944 г. союзники высадились в Нормандии. «Что я могу сказать по поводу вторжения? – писала Пег Бриджет спустя несколько дней. – Стараюсь об этом как можно меньше думать. Слишком много моих знакомых и друзей воюют по обе стороны баррикад, и битва идет насмерть. Такое чувство, что мое сердце закрыто в свинцовой звуконепроницаемой коробке, и, как только я открываю крышку, боль становится такой сильной, что трудно дышать».

Через неделю после высадки союзников в Нормандии, 13 июня, немцы запустили первые ракеты «Фау-1». Эту новость Фрэнсис Стюарт прокомментировал следующим образом: «Германское секретное оружие нанесло удар по югу Англии. Хотя я ненавижу войну, я считаю, что немцы имеют полное право использовать это оружие. Они обороняются, и это всегда вызывает симпатию». 9 июля ирландец писал: «Плохие новости на всех фронтах. Русские всего в 100 милях от Пруссии, Кан скоро падет. Но даже если бы я мог, я бы не хотел уезжать отсюда сейчас. Это не моя война, но я не могу забыть все хорошее, что еще есть в Германии, и сделать вид, что оно меня никак не касается. Несмотря на все то, что здесь можно ненавидеть, в Германии еще осталась искра прекрасного».

Через три недели Фрэнсис оставил в своем дневнике очередную запись о ходе военных действий: «Война достигла переломного момента. Русские стоят на границе Пруссии и уже форсировали Вислу, южнее они подходят к Кракову и к перевалам, ведущим в Словакию и Венгрию». Несмотря на такое развитие событий, Стюарт, как и миллионы немцев, надеялся на чудо. «Все, конечно, очень плохо, – писал он 17 августа, – но, быть может, не так плохо, как кажется. Наверняка существует какой-нибудь план – ударить по русским новым противотанковым оружием, и, если это возымеет какое-либо действие, можно будет с ними договориться и направить все силы на запад и на юг».

Лето 1944 г. выдалось невыносимо жарким. Однажды термометр за окном Стюарта дошел до отметки в 45 градусов. К сентябрю ирландец и его девушка Мадлен (немка, родившаяся в Польше) были готовы все отдать, чтобы уехать из Берлина, но документов с разрешением на поездку у них не было, поэтому пришлось остаться. 4 сентября Стюарт писал: «Ждем. Неизвестность – это одна из самых страшных вещей в жизни». Ему, наконец, выдали временный паспорт для путешествий, и 8 сентября пара села на поезд, направлявшийся в Мюнхен. «Воздух словно наполнен напряжением, волнением, плохими предчувствиями», – писал ирландец прямо перед отъездом. «Плохие предчувствия» оказались полностью обоснованными – последние месяцы войны Фрэнсис и Мадлен провели в странствиях от одного неработавшего отеля к другому, ощущая голод, холод и одиночество.

Лето 1944 г. Цзи провел в постоянных поисках еды. Кроме этого, он работал над своей диссертацией и тщательно фиксировал время проведения и количество бомбежек. Периодически китайский студент обращал внимание на женщин: «Ирмгард печатает свою диссертацию рядом со мной и выглядит очень привлекательно. Мне сложно сидеть с ней рядом». Через пару недель в разговоре с китайскими друзьями он выразил свои мысли по поводу жены-европейки:

«В 4 часа пришел в дом г-жи Ху, которая пригласила меня и еще несколько человек на ужин. Мы говорили о женской целомудренности в Китае и о том, что в Германии ее не существует. И отношения между женатыми парами в Германии (а также в США и Великобритании) совсем не такие, как в Китае. У западных людей отношения строятся на основе экстремального индивидуализма – думай в первую очередь о себе, и только потом об остальных. Мне кажется, что китайскому мужчине было бы неправильно жениться на немецкой девушке. Немки очень красивые, привлекательные и активные, но при этом очень амбициозные. Для китайца, который хочет добиться успеха в своих исследованиях, больше подойдет китаянка».

Обсуждение приятелей прервал сигнал воздушной тревоги. В сентябре Цзи насчитал 17 бомбежек и также отметил, что теперь каждую ночь принимает четыре разных снотворных.

В понедельник 12 сентября прошла массированная бомбардировка Дармштадта. «Мы с Лу видели, как в пух и прах разбомбили Дармштадт, – писала Пег своей подруге Бриджет. – Мы сидели в нашем подвале, земля тряслась, и в небе раздавался гул моторов самолетов. Бомбили три четверти часа, погибло от 6 до 8 тысяч человек, 9/10 города сгорело дотла».

Вскоре после этой бомбежки швейцарский экономист Франц Риппель, получивший образование в Германии, встретил в поезде супружескую пару, которая бежала из Дармштадта. Под пальто у мужа и жены были надеты пижамы, а на ногах домашние тапочки. Они везли небольшой чемодан с документами и ценностями, которые им удалось спасти из разбомбленной квартиры. Больше всего в этой встрече швейцарца поразило то, что никто не считал внешний вид этих людей и их историю чем-то необычным.

Неизвестно, зачем Франц Риппель путешествовал по Германии в сентябре 1944 г., но на следующий год он издал книгу о своем пребывании в этой стране под псевдонимом Рене Шиндлер. Во время поездки на поезде из Брегенца в Мюнхен Франц обратил внимание на то, что разговор пассажиров касался исключительно еды. Когда немцы узнали, что он швейцарец, то стали расспрашивать его о нормировании продуктов в Швейцарии. Немцы завидовали большому выбору продуктов и отсутствию каких-либо ограничений на продажу табака и алкоголя. Правда, еще больше они завидовали тому, что швейцарцев никто не бомбил. Сидевший рядом с Риппелем мужчина набил трубку и закурил. Один солдат спросил его, что он курит. «Грудной сбор, – ответил мужчина. – Купил его в аптеке. Отличный вкус, и жена говорит, что он здоровее табака». Когда один из пассажиров заявил, что «секретное оружие – это не блеф», ему сказали, что враг только что прорвал оборону на южном фронте. Наступила ночь, и купе окутала непроглядная тьма, которую изредка озаряла вспышка спички.

Когда поезд прибыл в Бухлоэ, местечко в 70 километрах западнее Мюнхена, пассажирам неожиданно приказали выйти из вагонов. Они прождали два часа и потом сели в другой поезд – «бесконечно медленный, битком забитый и совершенно темный». Не доехав до Мюнхена, пассажиры были вынуждены снова покинуть вагоны. «Нас загнали в грузовики, – писал Риппель, – и повезли вдоль дымившихся руин к разбомбленному городу. Все было пропитано запахом гари».

Удивительно, но после того, как разбомбили Франкфурт и Дармштадт, Пег смогла дозвониться до принцессы Софи. «Она, бедняжка, постепенно сходит с ума, затаскивая детей в подвал и вытаскивая их оттуда», – делилась принцесса с Бриджет. 29 сентября Пег и Лу поехали на велосипедах навестить Софи в Кронберг – в общей сложности нужно было преодолеть расстояние приблизительно в 65 километров: «Мы поехали по автобану, потому что это была единственная дорога, по которой до Софи можно было добраться. Приблизительно каждые 50 метров нам приходилось объезжать выгоревшую зажигательную бомбу. Мы замаскировались, одевшись в темно-зеленую одежду, и напоминали кусты на велосипедах. Было так приятно увидеть Софи! Мы выпили ее последнюю бутылку вермута и съели последнюю упаковку печенья «Petit Beurre».

Когда Бидди узнала об аресте мужа, она немедленно вернулась с детьми в Берлин, чтобы ходатайствовать перед властями, но все прошения ни к чему не привели. Вместе с матерью Вилли Бидди поехала в Бранденбургскую тюрьму, чтобы увидеться с мужем в последний раз. «Стоял прекрасный осенний день, – вспоминала она. – Нам разрешили обняться и посидеть рядом. Вид у него был изможденный, и он сказал, что все время, кроме нашей встречи, находился в наручниках. Бабушка привезла из Бремена немного яблок. Он ел их, пока мы разговаривали. Мы сказали друг другу «прощай». 20 ноября Вилли отрубили голову.

После того, как Клару эвакуировали в Саксонию, а четырехлетнюю Герду взяли в детский сад, Бидди начала искать работу. Она нашла место на заводе по производству ламп, но из-за постоянных отключений электричества было больше простоев, чем работы. Несмотря на то, что коллеги вначале отнеслись к Бидди подозрительно, ей нравилось чувствовать себя частью коллектива: «Все шутили о том, что нас ждет, когда придут русские». Потом разбомбили и завод, и здание детского сада, в который ходила Герда: «Мы сидели в квартире и ели холодную картошку».

Той зимой отопление не работало. Температура на улице редко поднималась выше нуля. Несмотря на трудности, Бидди время от времени убеждалась в том, что красота в мире все-таки существует. Однажды англичанка ходила сдавать вещи своего покойного мужа в центр помощи беженцам. Возвращаясь домой безлунной, холодной ночью, Бидди поразилась совершенной прелести ночного неба, которое стало еще более черным из-за затемнения. Цзи мерз в Геттингене, и жизнь казалась ему совсем беспросветной. «Пошел в город за сосисками, – писал он 19 декабря, – потом зашел в Институт по изучению санскрита, в котором отключили отопление. Сидел в зале в пальто, накинув сверху ковер, и все равно замерз. Мерзнуть так же неприятно, как и голодать».

Принцесса Софи теперь присматривала за девятью детьми, но, несмотря на это, она была обязана помогать обороне рейха. Пег докладывала Бриджет, что после ночи, проведенной в Вольсфгартене, Софи должна была уйти с рассветом, чтобы успеть на работу: принцесса «прибивала парусину на деревянную обувь». Пег тоже работала в местной больнице и доме престарелых. Осенью в поместье Вольфсгартен поселили несколько десятков беженцев. «Большое событие этой недели – наша врач зашла на бокал вина и картофельный бисквит. Ей 22 года, и она «ведет» 80 пациентов. Она принесла букет цветов, говорила с сильным франкфуртским акцентом, рассказала, что у нее есть две сестры-близняшки, которым по три года», – писала Пег в ноябре.

В декабре, когда русские наступали с востока, а союзники с запада и юга, никто уже не сомневался в том, что Германия очень скоро проиграет войну. Несмотря на это, последнее военное Рождество прошло для Пег совсем неплохо:

«Был сильный мороз, и все вокруг стало белым и серебряным, деревья блестели в лучах солнца на фоне безоблачного голубого неба, а ночью на темном звездном небосклоне взошла почти полная луна, было очень красиво. Из труб домов, которые окружают Вольфсгартен, столбы дыма поднимались прямо до небес».

В канун Рождества Пег работала в больнице. Медсестры пели вокруг елки рождественские песни. Одетый во все белое ребенок прочитал стишок. «Конечно, кто-то даже хотел всплакнуть, – рассказывала Пег Бриджет, – но и мужчины, и медсестры реально не выдержали, когда зазвучала «Тихая ночь». Три медсестры потеряли своих мужей, мужчины тосковали по дому, а мать мальчика, игравшего роль младенца Христа, погибла во время бомбежки и т. д., но все равно ощущалось, что любовь и доброта противостоят темным силам».

На следующий день, в Рождество, «темные силы» получили еще один удар в виде роскошного праздничного обеда:

«Свинина, голуби, карри (и чатни!), настоящий сливовый пудинг (образца 1930 года) + рождественские венки из ветвей остролиста и бренди! Ананас, консервированный лобстер, кофе тут, кофе там, ликер, чай и пирог. Какое же удовольствие мы получили, поужинав как в прежние времена!»

В полночь 31 декабря 1944 г. Пег и Лу открыли окно в надежде услышать звук колоколов, возвещающих о наступлении нового года. Но «колоколов не было слышно – только гул фронта».

Рождество Фрэнсиса Стюарта и Мадлен прошло совсем по-другому. Не без труда они нашли комнату в грязном мюнхенском отеле «Франт». Водопроводные трубы замерзли, поэтому не было ни отопления, ни воды. Пара съела рождественский ужин, состоявший из картофельного пюре с подливкой, после чего забралась в кровать, чтобы было теплее. Во время бомбежек вышли из строя не только водопровод отеля, но и его электрическая сеть, и гостям выдавали одну свечку в неделю. Фрэнсис и Мадлен решили покинуть отель и присоединиться к тысячам беженцев, которые пытались перейти швейцарскую границу. Они ехали на поездах, в окнах которых вместо стекла был вставлен картон, спали в вонючих комнатах ожидания на вокзалах, проходили десятки километров по слякоти и грязи и в конце концов нашли комнату в городе Тутлинген, расположенном в 40 километрах от границы. Однако и там Фрэнсис и Мадлен не смогли прожить долго. В день Пасхи 2 апреля Стюарт написал в дневнике: «Какой кошмар! На нас кричат, хотят выставить, а нам совершенно некуда податься». Чуть позднее он добавил: «Апрель выдался ужасным, но при этом это было время чудес и таких откровений, которых я никогда в жизни еще не переживал».

После нескольких неудачных попыток перейти швейцарскую границу Фрэнсис и Мадлен осели в небольшом австрийском городке Дорнбирне, в пятнадцати километрах от Брегенца. 3 мая Стюарт оставил в дневнике запись: «Вчера в 13.30 французские войска вошли в город. Для нас война и целый период жизни закончены».

2 апреля Цзи тоже сделал запись в дневнике: «Американские танки в 40 километрах. От канонады дрожат стекла. Я волнуюсь. Сейчас мы надеемся, что американцы придут как можно быстрее. Все считают, что, как только они появятся, немцы поднимут белый флаг». Спустя три дня хлеба уже почти не было. Цзи приходилось ходить каждое утро в город с ведром за водой. 10 апреля он узнал новости – французы собрали массу еды на складах в районе аэропорта и разрешают китайцам и всем иностранцам «набивать этим богатством мешки под завязку». После капитуляции Германии Цзи еще пришлось провести немало времени в Берлине. Он вернулся на родину только в январе 1946 г.

После трех лет войны на Восточном фронте, два из которых немцы отступали, офицер войск СС, швед Эрик Валлин 21 апреля оказался в пригородах Берлина. Он служил в 11-й добровольческой танковой дивизии Ваффен-СС «Нордланд», набранной в основном из скандинавов. Эрик понял, что лес, который окружал его ранее, исчез и сменился «продуктовыми лавками, почтовыми отделениями, кинематографами и садами» берлинских пригородов. Вскоре его часть столкнулась с группой гражданских, которые решили не убегать, а ждать прихода русских. Хотя к тому моменту было понятно, что Берлин сдадут, Валлин и его солдаты дрались до последнего. «Мы стояли на стратегически важном пересечении улиц и приготовили баррикаду для русских танков, – писал он, – из трамваев, заполненных брусчаткой, и больших грузовых вагонов, на бортах которых были написаны знакомые названия: Кнауэр, Берлинер, Рольгезельшафт и Шмелинг». Валлин приметил старика и пацанят из Гитлерюгенда «в возрасте от 8 до 12–13 лет». «Эти ребята, – писал швед, – были опытными, как закаленные в боях на фронте ветераны».

Валлина тяжело ранило в бедро, и товарищи оттащили его в медпункт, который 1 мая захватили русские. Они объявили о смерти Гитлера: «Гитлер капут! Германия капут! Берлин капут!» Лежавший рядом с Валлином немецкий солдат беззвучно плакал.

28 апреля, за два дня до самоубийства Гитлера, Бриджет фон Бернсторф слушала, как британская артиллерия обстреливала Люнебург. «Мы думали, что англичане скоро придут, – писала она позднее Пег. – Но ни в воскресенье, ни в понедельник ничего не произошло. В середине дня во вторник я лежала в гостиной, рассматривала на карте близлежащие деревни и думала о том, куда подевались англичане. Тут замок начали обстреливать из орудий. Все стекла в окнах разбились. В среду я взяла молоток, стала выбивать из рам остатки стекла и чуть не отрезала себе палец. В то утро фрау Джонс сообщила, что видела танки (она уже вывесила белый флаг). Все собрались. Англичане взяли в плен нескольких солдат, дали нам через смотровые щели танков несколько пачек сигарет и продолжили движение. После обеда раздался стук в дверь. Это был Дунстан Кертис, который направлялся в строну Киля. Он взял мой адрес у матери и заглянул в гости. Я расплакалась».

На протяжении всего апреля Бидди слушала приближавшуюся канонаду русских орудий. Потом настало время последней бомбежки Берлина. Она длилась долго. Во время бомбежки «раздавался неприятный звук, который сильно действовал на нервы, как зубная боль». Бидди с Гердой сидели в подвале, в котором собрались все жители соседних домов. Они сидели в полной темноте, лишь иногда кто-то зажигал свечку для того, чтобы что-нибудь найти. Периодически Бидди с собранными в разрушенных зданиях дровами поднималась на свой балкон, чтобы приготовить картошку в сломанном ведре. Потом все услышали, что по улице бегут солдаты. «Кто-то начал трясти дверь подвала, и она открылась. Мы сидели, словно окаменевшие». Вошел русский солдат и присел, чтобы забинтовать себе палец. Он дал Герде леденец и открытку, текст на которой Бидди перевели позже. На открытке было написано: «Теперь вы все в безопасности, у вас будет демократия, и маленькая девочка научится говорить по-русски». Потом последовала неделя полного хаоса. Вместе со всеми остальными жителями улицы Бидди грабила все, что подворачивалось под руку. Чудо свершилось. Обстрелы прекратились.

«Мы не знали, что произошло. Газеты не выходили, а радио у нас не было», – писала она. Ясно было одно – война закончилась. И больше никто уже не будет путешествовать по Третьему рейху.