У нее были румяные щеки и тяжелые груди, обтянутые розовой креповой пижамой, столько раз стиранной, что она стала почти прозрачной. В ее кругленькой со всех сторон фигурке было что-то незаконченное и непривычно яркий для Парижа румянец делал ее похожей на еще неоперившегося птенца. Когда она открыла дверь, он почувствовал запах постели и подмышек.

Мегрэ просил консьержку позвонить горничной и предупредить, что он придет. По-видимому, она спала, потому что, поднимаясь на четвертый этаж, он услышал, как в квартире пронзительно звонил телефон.

Ему пришлось ждать. Он не слышал разговора, аппарат был слишком далеко от входа. Потом раздались шаги, и она открыла дверь, ничуть не смущаясь и не потрудившись накинуть на себя халат. А может быть, у нее не было халата? Утром она вставала и сразу принималась за работу, а вечером, раздевшись, сразу ложилась спать. Она была белокурая, с растрепанными волосами, со следами помады на губах.

– Садитесь сюда.

Жоржетта провела его через холл, зажгла в гостиной высокий торшер и уселась на широкий диван нежно-зеленого цвета. Легкий ветер врывался в комнату через огромные окна и надувал занавески. Она разглядывала Мегрэ с тем серьезным выражением лица, которое бывает у детей, когда они смотрят на интересных взрослых, о которых им много рассказывали.

– Я вас представляла не совсем таким, – призналась она.

– А каким вы меня представляли?

– Не знаю. Вы гораздо лучше.

– Консьержка заверила меня, что вы не рассердитесь, если я поднимусь сюда и задам вам несколько вопросов.

– О моей хозяйке?

– Да.

Она не удивилась. Наверно, ее ничто не удивляло.

– Сколько вам лет?

– Двадцать два года, из них шесть я прожила в Париже. Можете начинать.

Он начал с того, что протянул ей фотографию Алена Лагранжа.

– Вы его знаете?

– Я его никогда не видела.

– Вы уверены, что он никогда не приходил к вашей хозяйке?

– Во всяком случае, с тех пор, как я живу здесь, никогда. Молодые люди не в ее вкусе, хотя, конечно, многие думают иначе.

– Почему думают иначе?

– Из-за ее возраста.

– Вы давно у нее служите?

– С тех пор, как она обосновалась здесь, значит, около двух лет.

– Вы не работали у нее, когда она жила на улице Нотр-Дам-де-Лоретт?

– Нет. Я пришла к ней в тот день, когда она переезжала.

– Вы застали ее прежнюю горничную?

– Нет, я ее даже не встретила. Как будто хозяйка начинала жить заново. Мебель, вещи – все было новое.

Она вложила в эти слова особый смысл, Мегрэ понял.

– Вы ее не любите?

– Она не из тех женщин, которых можно любить. А потом, ей на это наплевать.

– Что вы имеете в виду?

– Она любит только себя. Даже не старается казаться милой и разговаривает с вами только тогда, когда ей хочется поговорить.

– Вы не знаете, кто ей звонил, когда она внезапно решила уехать в Лондон?

– Нет. Она сама сняла трубку и не называла имени.

– Была удивлена, расстроена?

– Она никогда не показывает своих чувств.

– Вам совершенно неизвестно ее прошлое?

– Ничего, кроме того, что она жила на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, что со мной не церемонится и что копается в счетах, выискивая ошибки.

Для горничной этот ответ был исчерпывающим.

– Короче, вы считаете, что она не настоящая дама?

– Конечно, нет. Я служила у настоящей светской дамы и понимаю разницу. И еще я работала неподалеку от площади Сен-Жорж у одной женщины, которая была на содержании.

– Жанна Дебюль тоже была на содержании?

– Если была, то раньше, не теперь. Она очень богатая женщина.

– У нее бывают мужчины?

– Ее массажист, он приходит через день, она с ним фамильярничает и называет его Эрнест.

– Между ними ничего нет?

– Это ее не интересует.

Пижамная кофточка Жоржетты была из тех, которые надеваются через голову, и, когда девушка откинулась на подушки, над поясом стала видна широкая полоса голого тела.

– Вам не помешает, если я закурю?

– Простите, – сказал он, – но у меня нет сигарет.

– Они там, на столике…

Она сочла вполне естественным, что он встал и подал ей пачку египетских сигарет, принадлежащих Жанне Дебюль. Пока он держал спичку, девушка неловко пыталась закурить, втягивая в себя дым, как это делают только начинающие. Она была очень довольна собой, ее разбудил такой знаменитый человек, как Мегрэ, и так внимательно ее слушает.

– У хозяйки много подруг и друзей, но они очень редко бывают здесь. Она им звонит и называет их большей частью по имени. Встречается с ними по вечерам на коктейлях, в ресторанах или ночных кабаре. Я часто думаю, что, наверно, раньше она содержала такой дом. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– А какие люди приходят сюда?

– В основном ее поверенный в делах. Она принимает его всегда в своем кабинете. Он адвокат. Мэтр Жибон живет не в нашем районе, а в девятом округе. Она его знала раньше, когда сама жила там. Потом ходит еще один мужчина, помоложе, из банка, с ним она обсуждает помещение капитала. Это ему она звонит, когда надо дать приказ на биржу.

– А у вас бывает некий Франсуа Лагранж?

– Старый колпак? – Она смутилась и засмеялась. – Это не я его так зову. Это хозяйка. Когда я ей докладываю, что он пришел, она ворчит: «Опять этот старый колпак!» Это тоже показывает, какова она, правда? А он, когда приходит, всегда говорит: «Спросите мадам Дебюль, сможет ли она принять барона Лагранжа».

– И она его принимает?

– Почти всегда.

– Значит, часто?

– Скажем, раз в неделю. Бывают недели, когда он совсем не приходит, а бывает, что и два раза зайдет. На прошлой неделе приходил как-то два раза в один и тот же день.

– В котором часу?

– Всегда утром, около одиннадцати часов. Кроме массажиста Эрнеста, он единственный, кого она принимает в постели. – И, заметив, какое это впечатление произвело на Мегрэ, горничная добавила: – Нет, это совсем не то, что вы думаете. Она даже для адвоката одевается. Я признаю, что она очень хорошо одевается, очень строго. Именно это меня так поразило с самого начала: то, как она себя ведет в постели, в спальне, и совсем по-другому, когда одета. Два совершенно разных человека. Совсем разная манера разговаривать, даже голос у нее меняется.

– Она гораздо вульгарнее в постели?

– Да. Не только вульгарнее. Не могу подобрать слова.

– И только одного Франсуа Лагранжа она так принимает?

– Да. Она кричит ему, в каком бы виде не находилась: «Входи уж». Как будто бы они старые друзья…

– …или старые сообщники?

– Возможно, и так. Пока я не уйду, они говорят только о пустяках. Он всегда осторожно садится на край кресла, как будто боится помять шелковую обивку.

– Он носит с собой портфель, какие-нибудь бумаги?

– Нет. Он видный мужчина. Не в моем вкусе, но в нем есть солидность.

– Вы никогда не слышали, о чем они говорят?

– С ней это невозможно. Она обо всем догадывается. У нее тонкий слух. А сама всегда подслушивает за дверью. Когда я говорю по телефону, можно быть уверенной, что она поблизости и шпионит за мной. А когда я хочу отнести письмо на почту, она говорит: «Кому это ты снова пишешь?» И я знаю, что она прочла адрес. Понимаете, что за человек?

– Понимаю.

– Я вам покажу одну вещь, такого вы, наверно, еще не видели. Может быть, вам это пригодится.

Она вскочила с дивана и бросила окурок в пепельницу.

– Идите за мной. Гостиную вы, значит, уже видели. Обставлена в том же вкусе, как и все остальные гостиные в этом доме. Здесь работал один из лучших парижских декораторов. Вот столовая, тоже в современном стиле. Погодите, я сейчас зажгу свет.

Затем она открыла еще одну дверь, щелкнула выключателем и посторонилась, чтобы показать ему спальню, всю затянутую белым шелком.

– А вот как она наряжается по вечерам… – В соседней комнате горничная распахнула стенные шкафы, провела рукой по аккуратно развешанным шелковым платьям.

– Вот. А теперь идите сюда.

Она пошла вперед по коридору, тонкий креп пижамы плотно обтягивал ее бедра. Открыла новую дверь и снова повернула выключатель.

– Вот! Смотрите!

Маленький кабинет помещался в глубине квартиры, и в нем не было ни малейшего следа женственности. Это был кабинет делового человека Металлическая стойка для бумаг была выкрашена в зеленый цвет, а позади вращающегося кресла возвышался огромный сейф последнего выпуска.

– Вот здесь она проводит дневные часы, принимает своего поверенного, человека из банка. Смотрите…

Девушка указала на стопку журналов «Биржевой вестник». Правда, рядом Мегрэ заметил программу бегов.

– Она носит очки?

– Только в этой комнате.

На бюваре с кожаными углами лежали большие круглые очки в черепаховой оправе.

Мегрэ машинально попытался открыть стойку для бумаг, но она была закрыта на ключ.

– Каждую ночь, вернувшись домой, она запирает драгоценности в сейф.

– А что там еще? Вы видели?

– В основном акции. Бумаги. И еще маленькая красная книжка, в которую она часто заглядывает.

Мегрэ взял с письменного стола телефонную книгу, одну из тех, в которую обычно записывают номера телефонов, когда хотят иметь их под рукой, и начал ее перелистывать. Он вполголоса повторял имена. Жоржетта объясняла:

– Молочник… Мясник… Скобяная лавка на авеню де Нейи… Сапожник хозяйки…

Когда вместо фамилии было записано одно имя, она удовлетворенно улыбалась.

– Ольга… Надин… Марсель…

– Ну, что я вам говорила?

Мужские имена тоже встречались, но их было гораздо меньше. Потом шли имена, которые не были известны горничной. В рубрике «Банки» было записано пять названий, в том числе американский банк на площади Вандом.

Он безуспешно искал имя Дельтеля. Правда, в книжке был записал один Андрэ и один Пьер, но были ли это депутат и его брат?

– После того как вы видели всю квартиру и ее туалеты, вы не ожидали, конечно, что у нее такой кабинет?

Желая доставить ей удовольствие, он сказал, что не ожидал.

– Может быть, хотите пить?

– Консьержка была так мила, что приготовила мне кофе.

– А может быть, выпьете рюмочку?

Она снова привела его в гостиную, погасив по дороге все лампы, и, как будто бы надеясь, что их разговор продлится еще долго, снова уселась на диван. Мегрэ отказался от предложенной рюмочки.

– Ваша хозяйка пьет?

– Как мужчина.

– Вы хотите сказать, много?

– Я никогда не видела ее пьяной, только один-два раза, когда она возвращалась на рассвете. Но она пьет виски сразу после кофе с молоком, а затем еще три-четыре рюмки. Вот почему я говорю, что она пьет, как мужчина. Она никогда не разбавляет виски водой.

– Она не говорила, где она остановится в Лондоне, в каком отеле?

– Нет.

– А сколько времени она там пробудет?

– Она ничего не говорила. Собралась за полчаса, оделась, уложила вещи.

– Как она была одета?

– В серый костюм.

– Взяла вечерние туалеты?

– Только два.

– Кажется, у меня нет больше вопросов, ложитесь наконец спать, а я пойду.

– Уже? Вы торопитесь?

Жоржетта, конечно, нарочно откидывалась на подушки, чтобы была видна полоска кожи между пижамной кофточкой и поясом.

– Вам часто приходится вести расследование по ночам?

– Случается.

Она вздохнула.

– А я теперь не засну, раз уже проснулась. Конечно, не засну. Который час?

– Скоро три.

– В четыре уже начнет рассветать и птички запоют.

Он поднялся, досадуя, что приходится ее разочаровывать, и зная, что она еще надеется, что он не уходит, а только хочет подойти к ней поближе. Когда она увидела, что он направляется к двери, она тоже встала.

– Вы еще придете?

– Возможно.

– Приходите, когда угодно. Только дайте два коротких звонка, потом один длинный. Я буду знать, что это вы, и сразу открою. Когда я остаюсь одна, я никогда не открываю.

– Благодарю вас, мадемуазель.

Он снова почувствовал запах постели и подмышек. Тяжелая грудь задела его рукав с определенной настойчивостью.

– Желаю удачи! – сказала она вполголоса, когда Мегрэ вышел на площадку. И перегнулась через перила, чтобы посмотреть, как он будет спускаться по лестнице.

В уголовной полиции его ждал Жанвье, у которого был измученный вид после долгих часов, проведенных на улице Попинкур.

– Как дела, патрон? Он заговорил?

Мегрэ отрицательно покачал головой.

– На всякий случай я оставил там Кара. Мы буквально перевернули вверх дном квартиру. Но безрезультатно. Вот единственное, что я могу вам показать.

Мегрэ сначала налил себе рюмку коньяку и передал бутылку инспектору.

– Увидите, это занятно.

В картонной обложке, сорванной со школьной тетради, были собраны газетные фотографии и вырезки. Мегрэ, нахмурившись, читал заголовки, просматривал тексты под лукавым взглядом Жанвье. Все вырезки без исключения были посвящены комиссару Мегрэ, многие статьи – семилетней давности. Отчеты расследований, печатавшиеся изо дня в день, краткие обзоры заседаний суда и даже приговоры.

– Вам ничего не бросается в глаза, патрон? Ожидая вас, я прочел их все от доски до доски.

Мегрэ сам кое-что заметил, но ему не хотелось об этом говорить.

– Честное слово, здесь отобраны те дела, в которых вы в той или иной степени выступаете в роли защитника обвиняемого.

Одна из статей даже называлась «Добродушный комиссар». Другая была посвящена показаниям Мегрэ, в которых каждая фраза комиссара говорила о сочувствии к обвиняемому молодому человеку. Еще более определенной была статья под заголовком «Человечность Мегрэ», напечатанная год назад в одном еженедельнике; статья разбирала не отдельный случай, а анализировала общие проблемы преступности.

– Ну, что вы об этом думаете? Подборка доказывает, что малый уже давно следит за вами, интересуется каждым вашим шагом, вашим характером.

Многие фразы были подчеркнуты синим карандашом, в особенности слова «снисходительность» и «понимание». Один абзац был целиком обведен карандашом, тот самый, в котором репортер, описывая последнее утро приговоренного к смертной казни, рассказывал, что последней просьбой осужденного, отказавшегося от священника, было желание поговорить с Мегрэ.

– Вам не кажется это занятным?

На лице Мегрэ появилось сосредоточенное выражение, как будто эта находка навела его на новые мысли.

– Больше ты ничего не нашел?

– Счета. Неоплаченные, конечно. Барон весь в долгах. Даже угольщику должен с прошлой зимы. Вот фотографии жены Лагранжа с первым ребенком.

Снимок был плохой. Платье старомодное, прическа тоже. Молодая женщина печально улыбалась. Возможно, в эту эпоху грусть считалась признаком изысканности. Но Мегрэ готов был поклясться – любой человек при взгляде на эту фотографию понял бы, что женщина несчастна.

– В одном из шкафов я нашел ее платье из бледно-голубого шелка и картонку с детским приданым.

У самого Жанвье было трое детей, младшему не было еще года.

– А моя жена хранит только их первые башмачки.

Мегрэ снял трубку.

– Изолятор тюремной больницы! – сказал он негромко. – Алло! Кто у телефона?

Это оказалась сестра, та рыженькая, с которой он был знаком.

– Говорит Мегрэ. Как Лагранж? Что вы сказали? Плохо слышно.

Она сказала, что больному сделали укол и он заснул почти сразу же после ухода профессора. Полчаса спустя, услышав слабый шум, она на цыпочках вошла в палату. Он плакал.

– Он с вами говорил?

– Я зажгла свет. На его щеках были следы слез. Лагранж молча, долго смотрел на меня. Мне показалось, что он хочет в чем-то признаться.

– Он вам показался нормальным?

Она заколебалась.

– Не мне об этом судить.

– А что было дальше?

– Он хотел взять меня за руку.

– Он взял вас за руку?

– Нет. Он начал стонать, повторяя все одно и то же: «Вы не позволите им меня бить, не позволите?.. Я не хочу, чтобы меня били».

– Все?

– Под конец он стал волноваться, закричал: «Я не хочу умирать! Не хочу! Спасите меня!..»

Мегрэ повесил трубку, повернулся к Жанвье, который явно боролся со сном.

– Можешь идти спать.

– А вы?

– Я буду ждать до половины шестого. Нужно проверить, действительно ли мальчуган уехал в Кале.

– А для чего это ему понадобилось?

– Чтобы догнать кого-то в Англии.

В среду утром, украв у него револьвер, Ален раздобыл патроны. В четверг он вошел в дом на бульваре Ришар-Валлас, а через полчаса проживающая в этом доме Жанна Дебюль, знакомая его отца, которой кто-то позвонил по телефону, поспешно собралась и уехала на Северный вокзал.

Чем занимался мальчик днем? Почему он не уехал сразу? У него не было денег? Он мог их раздобыть только одним путем, для этого он должен был дождаться наступления темноты. Вряд ли было случайностью, что он ограбил промышленника из Клермон-Феррана вблизи Северного вокзала, незадолго до отхода поезда на Кале.

– Да, я совсем забыл сказать вам, что звонили по поводу бумажника. Его нашли на улице.

– На какой?

– На улице Дюнкерк.

Опять вблизи вокзала.

– Без денег, конечно.

– До ухода позвони в паспортный стол. Спроси, выдавали ли они заграничный паспорт на имя Алена Лагранжа.

Мегрэ подошел к окну. Еще не рассвело, был тот холодный серый час, который наступает перед восходом солнца. Сена казалась почти черной в синеватом тумане; на катере, пришвартованном к набережной, матрос поливал палубу из шланга. Буксирный пароход бесшумно шел вниз по течению, чтобы забрать откуда-то баржи и нанизать их, как четки, на трос.

– Он просил паспорт одиннадцать месяцев назад, патрон. Он хотел поехать в Австрию.

– Значит, срок паспорта еще не истек. В Англию не нужна виза. Ты не нашел в его вещах паспорта?

– Нет.

– А костюмы?

– У него, вероятно, только один приличный костюм, в котором он ходит. В шкафу висел еще один, изношенный до дыр. И все носки дырявые.

– Иди спать.

– Вы уверены что я вам больше не понадоблюсь?

– Уверен. Здесь еще два дежурных инспектора.

Незаметно для самого себя Мегрэ задремал, сидя в кресле. Он проснулся от того, что возвращающийся вверх по течению буксир громко загудел, подходя к мосту. Открыв глаза, Мегрэ увидел розовое небо и сверкающие под лучами солнца изломы крыш. Он взглянул на часы, снял трубку.

– Соедините меня с портовой полицией Кале!

Пришлось ждать. Полиция порта не отвечала. Наконец к телефону подошел запыхавшийся инспектор.

– Говорит Мегрэ из парижской уголовной полиции.

– Я в курсе дела.

– Ну что?

– Мы как раз заканчиваем проверку паспортов. Пароход еще не отошел. Мои коллеги там.

Мегрэ слышал гудки сирены отходящего почтового парохода.

– А молодой Лагранж?

– Мы его не нашли. Никого похожего. Было мало пассажиров. Проверить было легко.

– У вас имеется список тех, кто уезжал вчера?

– Сейчас поищу в соседней комнате. Подождете?

Вернувшись, он сказал:

– Во вчерашнем списке Лагранжа тоже нет.

– Дело не в Лагранже. Поищите некую Жанну Дебюль.

– Дебюль… Дебюль… Д… Д… Сейчас. Вот. Дома… Дазерг… Дебюль, Жанна-Луиза-Клементина, сорок девять лет, проживает в Нейи-сюр-Сен, номер 7–6, бульвар…

– Знаю. Какой адрес в Англии, она указала?

– Лондон, отель «Савой».

– Благодарю вас. Вы уверены, что Лагранж?..

– Можете быть спокойны, господин комиссар.

Мегрэ было жарко; может быть потому, что он всю ночь не спал, он был в дурном настроении и с видом человека, желающего кому-то отомстить, схватил бутылку коньяку. Потом нервно взял трубку телефона и проворчал:

– Ле Бурже.

– Повторите.

– Прошу соединить меня с аэропортом Ле Бурже.

Он говорил хриплым голосом, телефонист заторопился.

– Говорит Мегрэ, из уголовной полиции.

– Инспектор Матье у телефона.

– Есть ли ночью самолеты на Лондон?

– Один в десять часов вечера, другой в двенадцать сорок пять ночи, первый утренний вылетел только что. Я слышу отсюда, как он набирает высоту.

– Достаньте, пожалуйста, список пассажиров

– Какого самолета?

– Двенадцать сорок пять ночи.

– Минутку.

Мегрэ редко бывал таким нелюбезным.

– Нашли?

– Да.

– Ищите Лагранжа.

– Хорошо… Лагранж, Ален-Франсуа-Мари…

– Благодарю вас.

– Вам больше ничего не нужно?

Но Мегрэ уже повесил трубку. Из-за этого проклятого Северного вокзала, который его прямо загипнотизировал, он не подумал о самолете, и в результате Ален Лагранж с его заряженным револьвером уже давно находится в Лондоне.

Пошарив по письменному столу, Мегрэ снова схватился за телефонную трубку.

– Отель «Савой» в Лондоне.

Его соединили почти сразу.

– Отель «Савой». Дежурный слушает.

Мегрэ устал повторять все одно и тоже – свое имя, звание.

– Скажите, не останавливалась ли у вас вчера некая Жанна Дебюль?

На это ушло гораздо меньше времени, чем на переговоры с полицией. Дежурный просто взглянул на висящий перед ним список прибывших.

– Да, месье, номер шестьсот пять. Хотите с ней говорить?

Мегрэ замялся.

– Нет. Взгляните еще, не прибыл ли к вам сегодня ночью некий Ален Лагранж?

Дежурный ответил почти сразу:

– Нет, месье.

– Я полагаю, что вы спрашиваете у вновь прибывших паспорта?

– Конечно. Согласно инструкции.

– Значит, Ален Лагранж не мог записаться под чужим именем?

– Только в том случае, если у него имеется фальшивый паспорт. Учтите, что полиция каждую ночь проверяет паспорта.

– Спасибо.

Ему оставалось позвонить еще в одно место, и этот звонок был особенно неприятен, тем более что придется воспользоваться своими слабыми школьными знаниями английского языка.

– Скотленд-Ярд.

Было бы чудом, если бы инспектор Пайк, которого он принимал во Франции, дежурил в этот час. Пришлось беседовать с неизвестным, который с трудом понял, кто с ним говорит, и отвечал гнусавым голосом.

– Некая Жанна Дебюль, сорока девяти лет, остановилась в отеле «Савой», номер шестьсот пять, – подбирая слова, произнес Мегрэ. – Прошу вас в течение нескольких ближайших часов следить за ней как можно осторожнее…

Далекий собеседник повторял последние слова Мегрэ с хорошим произношением, как будто каждый раз поправлял его.

– Возможно, что один молодой человек попытается посетить ее или встретиться с ней. Даю вам его приметы…

Перечислив приметы, он добавил:

– Он вооружен, «смит-вессон» специального образца. Это дает вам возможность арестовать его. Я пошлю вам его фотографии по бильдаппарату через несколько минут.

Но англичанин не понимал, и Мегрэ пришлось давать подробное описание, повторять одно и то же три-четыре раза.

– В конце концов, что вы от нас хотите?

Эта дотошность заставила Мегрэ пожалеть, что он позвонил в Скотленд-Ярд, ему захотелось ответить: «Ничего!»

Он был весь в поту.

– Я приеду сам, – наконец заявил он.

– Вы хотите сказать, что приедете в Скотленд-Ярд?

– Я приеду в Лондон.

– В котором часу?

– Еще неизвестно. У меня нет расписания самолетов под рукой.

– Вы вылетите самолетом?

Мегрэ повесил трубку, возмущаясь и посылая ко всем чертям этого незнакомого инспектора, который, возможно, был славным парнем.

А что бы ответил Люкас инспектору Скотленд-Ярда, позвонившему в шесть часов утра и на дурном французском языке рассказавшему подобную историю?

– Это опять я. Соедините меня снова с Ле Бурже.

Самолет отправлялся в восемь пятнадцать. У него осталось время заехать домой, переодеться, даже побриться и проглотить завтрак. Мадам Мегрэ предусмотрительно не задавала никаких вопросов.

– Я не знаю, когда вернусь, – сказал он сердито, слабо надеясь, что она тоже рассердится и у него будет возможность сорвать на ком-нибудь свой гнев. – Я уезжаю в Лондон.

– Да.

– Приготовь маленький чемодан со сменой белья и дорожным несессером. Там, в ящике, наверно, осталось несколько фунтов стерлингов.

Зазвонил телефон. Мегрэ как раз надевал галстук.

– Мегрэ? Говорит Рато.

Старший следователь, который, конечно, провел ночь в собственной постели, был в это прекрасное солнечное утро в чудесном настроении и, поглощая кофе со свежими булочками, желал узнать новости.

– Что вы говорите?

– Я говорю, что мне некогда, что я сажусь на самолет и вылетаю в Лондон через тридцать пять минут.

– В Лондон?

– Вот именно.

– Что вы такого узнали, что…

– Простите, но я вешаю трубку. Самолет не ждет. – Мегрэ был в таком состоянии, что добавил: – Я буду посылать тебе открытки.

Само собой разумеется, что в ответ на это была повешена трубка.