Глава вторая,
в которой рассказывается о нелюбопытной консьержке и о господине средних лет, подсматривавшем в замочную скважину
Швейцарская, расположенная налево под аркой, была похожа на пещеру и освещалась тусклым светом лампы, горевшей весь день. Небольшое помещение было тесно заставлено вещами, которые казались вдвинутыми друг в друга, как в детском конструкторе: печка, очень высокая кровать, покрытая красной периной, круглый стол под клеенкой, кресло, на котором спала жирная рыжая кошка.
Не открывая двери, консьержка долго разглядывала Мегрэ через стекло и, так как он не уходил, наконец решилась открыть окошечко. Между двух створок ее голова казалась увеличенной ярмарочной фотографией, дешевой и вылинявшей от времени. Крашеные волосы были черными, а все остальное-бесцветным и бесформенным. Она молча ждала. Мегрэ спросил:
– Как пройти к господину Лагранжу?
Консьержка ответила не сразу, можно было подумать, что она глухая. Наконец уронила с безнадежной тоской:
– Четвертый этаж налево, в глубине двора.
– Он дома?
В ее голосе звучала не скука, а равнодушие, возможно, презрение, может быть, даже ненависть ко всему, что существовало вне ее комнаты-аквариума. Она сказала медленно, тягучим голосом:
– Раз доктор навещал его сегодня утром, значит дома.
– Никто не заходил к нему после доктора Пардона?
Мегрэ упомянул это имя, чтобы казаться осведомленным.
– Он сказал, чтобы я туда пошла.
– Кто?
– Доктор. Он хотел дать мне денег, чтобы я там прибрала и приготовила поесть.
– Вы там были?
Консьержка отрицательно качнула головой.
– Почему?
Она пожала плечами.
– Вы не ладите с господином Лагранжем?
– Я здесь всего два месяца.
– А прежняя консьержка живет еще в этом районе?
– Она умерла.
Он почувствовал, что бесполезно пытаться вытянуть из нее еще что-нибудь. Этот семиэтажный дом, выходящий на улицу, и четырехэтажная пристройка в глубине двора со всеми обитателями, снующими взад и вперед, мастеровыми, детьми, посетителями – все было ей ненавистно, все были врагами, единственная цель жизни которых – нарушать ее спокойствие.
После сумрака и сырости швейцарской двор казался почти веселым, между каменными плитами кое-где даже пробивалась травка, солнце ярко освещало желтую штукатурку фасада в глубине двора, столяр в мастерской строгал доски, они пахли свежестью, а в коляске спал ребенок, за которым смотрела мать, выглядывая время от времени из окна второго этажа.
Мегрэ хорошо знал этот район, потому что жил на соседней улице, где было много таких же домов. Во дворе его дома на бульваре Ришар-Ленуар тоже еще сохранилась уборная без сиденья, дверь которой всегда была полуоткрыта, как в деревне.
Он медленно поднялся на четвертый этаж, нажал кнопку и услышал, что в глубине квартиры прозвучал звонок. Так же, как доктор Пардон, он долго ждал. Так же, как и доктор, Мегрэ услышал легкий шум, шлепанье босых ног по паркету, осторожный шорох и, наконец, он мог бы в этом поклясться, тяжелое дыхание совсем рядом за дверью. Никто не открывал. Он позвонил снова. На этот раз ни шороха, ни звука. Нагнувшись, он различил в замочной скважине блестящий глаз.
Мегрэ кашлянул, не зная, назвать ли себя, но в тот момент, когда он уже раскрыл рот, чей-то голос произнес:
– Минутку подождите.
Снова шаги, человек за дверью отошел и вернулся, затем щелкнул замок, скрипнула задвижка. Из полуоткрытой двери на Мегрэ смотрел высокий мужчина в халате.
– Вам рассказал доктор Пардон? – пробормотал он.
Халат на нем был старый, поношенный, так же как и ночные туфли. Человек был небрит, волосы его были взъерошены.
– Я комиссар Мегрэ.
Человек кивнул, показав, что он его узнал.
– Входите! Прошу простить…
Он не уточнил за что.
Они вошли прямо в большую неприбранную комнату, где Лагранж остановился в нерешительности, а Мегрэ, указывая на открытую дверь в спальню, произнес:
– Ложитесь снова.
– Спасибо. Охотно.
Солнце заливало ярким светом это помещение, непохожее на квартиру. Скорее оно почему-то напоминало цыганский табор.
– Простите, – повторял мужчина, ложась в неприбранную постель.
Он тяжело дышал. Его лицо блестело от пота, а круглые большие глаза бегали по сторонам. В сущности, Мегрэ чувствовал себя тоже неловко.
– Садитесь сюда…
И, увидев, что на этом стуле лежат брюки, Лагранж снова повторил:
– Простите…
Комиссар не знал, куда переложить брюки, и в конце концов повесил их на спинку кровати, сказав решительно:
– Вчера доктор Пардон сообщил нам, что мы будем иметь удовольствие познакомиться с вами…
– Я тоже предполагал…
– Вы были уже больны?
Он заметил, что его собеседник замялся.
– Да, я лежал в постели.
– А когда вы почувствовали себя больным?
– Не знаю… Вчера.
– Вчера утром?
– Кажется…
– Сердце?
– Все… Меня уже давно лечит доктор Пардон… И сердце… тоже…
– Вы волнуетесь за сына?
Он смотрел на Мегрэ, как некогда толстый школьник Лагранж смотрел на учителя, когда не знал урока.
– Ваш сын еще не вернулся?
Снова колебание.
– Нет… Пока нет…
– Вы хотели меня видеть?
Мегрэ старался говорить спокойно, как человек, пришедший в гости. Лагранж, со своей стороны, попытался изобразить на лице слабую вежливую улыбку.
– Да. Я говорил доктору…
– Из-за вашего сына?
Он, казалось, удивился и повторил:
– Из-за сына?
И сразу же отрицательно покачал головой.
– Нет… Я еще не знал…
– Вы не знали, что он уйдет?
Лагранж поправил его, как бы считая это выражение слишком категоричным:
– Он не возвращался.
– С каких пор? Несколько дней?
– Нет
– Со вчерашнего утра?
– Да.
– Вы поссорились?
Лагранж страдал от этих вопросов, но Мегрэ хотел добиться своего.
– С Аленом мы никогда не ссорились.
Он произнес это с гордостью, которая не ускользнула от внимания комиссара.
– А с другими детьми?
– Они больше не живут со мной.
– А раньше, пока они были с вами?
– С ними было совсем иначе…
– Я думаю, вы обрадуетесь, если мы найдем вашего сына?
Лагранж с ужасом посмотрел на него.
– Что вы собираетесь сделать? – спросил он. Он резко поднялся, как здоровый человек, и вдруг снова упал на подушки, сразу обессилев.
– Нет… не надо. Я думаю, лучше не надо…
– Вы волнуетесь?
– Не знаю.
– Вы боитесь смерти?
– Я болен. У меня больше нет сил. Я… – Он положил руку на грудь, как будто бы с беспокойством прислушиваясь к биению своего сердца.
– Вы знаете, где работает ваш сын?
– В последнее время – нет. Я не хотел, чтобы доктор рассказывал вам.
– Однако два дня тому назад вы настаивали, чтобы доктор познакомил нас.
– Я настаивал?
– Вы хотели мне что-то сообщить. Не так ли?
– Мне было любопытно увидеть вас.
– И только?
– Простите.
Он извинялся по крайней мере в пятый раз.
– Я болен, очень болен. Все дело в этом.
– Однако ваш сын исчез.
Лагранж забеспокоился.
– Может быть, он поступил, как его сестра?
– А что сделала его сестра?
– Когда ей исполнилось двадцать один год, в самый день рождения, она ушла, не сказав ни слова, со всеми вещами.
– Мужчина?
– Нет. Она работает в бельевом магазине, в пассаже на Елисейских полях, и живет с подругой.
– Почему?
– Не знаю.
– У вас есть старший сын?
– Да, Филипп. Он женат.
– А вы не думаете, что Ален у него?
– Они не встречаются. Ничего не случилось, уверяю вас, кроме того, что я болен и остался один. Мне стыдно, что вы побеспокоились. Доктор не должен был… Не знаю, зачем я сказал ему про Алена. Наверно, у меня была высокая температура. Может быть, и сейчас. Не нужно оставаться здесь. Такой беспорядок! Очень душно. Не могу предложить вам даже стакан вина.
– У вас нет прислуги?
– Она не пришла.
Было ясно, что Лагранж лжет.
Мегрэ не решился спросить, есть ли у него деньги. В комнате было жарко, удушливо жарко, воздух тяжелый, спертый.
– Не открыть ли окно?
– Нет. Слишком шумно. У меня болит голова. Все болит.
– Может быть, лучше отправить вас в больницу?
Это его испугало.
– Только не это! Я хочу остаться здесь.
– Чтобы дождаться сына?
– Сам не знаю.
Странно. Временами Мегрэ охватывала жалость, и сразу же он раздражался, чувствуя, что перед ним играют комедию. Возможно, этот человек был действительно болен, но не настолько, чтобы распластываться на постели, как жирный червяк, не настолько, чтобы в глазах у него стояли слезы, а толстые губы складывались в гримасу плачущего ребенка.
– Скажите, Лагранж…
Мегрэ замолчал и вдруг поймал взгляд Лагранжа, ставший неожиданно твердым, один из тех пронзительных взглядов, который на вас украдкой бросают женщины, когда им кажется, что вы разгадали их тайну.
– Что?
– Вы уверены, что, когда просили доктора пригласить вас на обед для встречи со мной, вам нечего было мне рассказать?
– Клянусь, я его просил просто так…
Он лгал: именно поэтому и клялся. Опять же как женщина.
– Не хотите дать никаких указаний, которые помогут нам найти вашего сына?
В углу комнаты стоял комод. Мегрэ подошел к нему, все время чувствуя на себе взгляд Лагранжа.
– Все же я попрошу у вас его фотографию.
Лагранж собирался ответить, что у него ее нет.
Мегрэ был настолько уверен в обратном, что как бы машинально выдвинул один из ящиков комода.
– Здесь?
В ящике были ключи, старый бумажник, картонная коробка с пуговицами, какие-то бумаги, счета за газ и электричество.
– Дайте мне…
– Что вам дать?
– Бумажник.
Опасаясь, как бы комиссар сам не раскрыл бумажник, он нашел в себе силы приподняться на локте.
– Дайте… Кажется, там есть прошлогодняя фотография.
Его лихорадило. Толстые, похожие на сосиски пальцы дрожали. Из маленького кармашка, явно зная, что она там, он вынул фотографию.
– Раз вы так настаиваете… Я уверен, что ничего не случилось. Не нужно ее давать в газеты. Ничего не надо делать.
– Я вам верну ее сегодня вечером. Или завтра.
Он снова испугался.
– Это не к спеху.
– А что вы будете есть?
– Я не хочу есть. Мне ничего не нужно.
– А сегодня вечером?
– Мне, наверно, станет лучше, и я смогу выйти.
– А если вам не станет лучше?
Лагранж готов был зарыдать от раздражения и нетерпения, и у Мегрэ не хватило жестокости расспрашивать дальше.
– Последний вопрос. Где работал ваш сын Ален?
– Я не знаю названия… В какой-то конторе на улице Реомюр.
– Какая контора?
– Рекламная… Да… Должно быть, рекламная.
Он сделал вид, что поднимается проводить гостя.
– Не беспокойтесь. До свидания, господин Лагранж.
– До свидания, господин комиссар, не сердитесь на меня.
Мегрэ чуть не спросил: «За что?» Но зачем было спрашивать? Он остановился на минуту на площадке, чтобы разжечь трубку, и услышал шлепанье босых ног по паркету, щелканье ключа в замке, скрип задвижки и, конечно, вздох облегчения. Проходя мимо швейцарской, он увидел голову консьержки в раме окошка и, поколебавшись, остановился.
– Будет лучше, если вы, как просил доктор Пардон, будете время от времени подыматься и узнавать, не нужно ли ему чего-нибудь. Он действительно болен.
– А сегодня ночью он был здоров, я даже подумала, что он хочет съехать с квартиры потихоньку, не заплатив.
Мегрэ, совсем собравшийся уходить, нахмурился и подошел ближе.
– Он выходил сегодня ночью?
– И был настолько здоров, что даже вынес вместе с шофером такси огромный чемодан.
– Вы говорили с ним?
– Нет.
– А в котором часу это было?
– Около десяти часов. Я надеялась, что квартира освободится.
– Вы слышали, как он вернулся?
Она пожала плечами.
– Конечно, раз он наверху.
– Он вернулся с чемоданом?
– Нет.
Мегрэ жил слишком близко, чтобы брать такси. Проходя мимо бистро, он вспомнил о вчерашнем аперитиве, который так хорошо гармонировал с летним днем. Он подошел к стойке и выпил один аперитив, глядя невидящим взглядом на рабочих в белых блузах. Они чокались с ним.
Переходя бульвар, он поднял голову и заметил в открытом окне мадам Мегрэ! Она, должно быть, тоже его заметила. Во всяком случае, услышала его шаги на лестнице, так как дверь открылась.
– С ним еще ничего не произошло? – Она все еще думала о вчерашнем молодом человеке.
Мегрэ вынул из кармана фотографию Алена и протянул ей.
– Он?
– Откуда ты достал?
– Это он?
– Конечно, он! Разве…
Она вообразила, что Алена уже нет в живых, и была потрясена.
– Да нет. Он все еще в бегах. Я только что был у его отца.
– У того самого, о котором вчера говорил доктор?
– Да. У Лагранжа.
– Что он говорит?
– Ничего.
– Значит, ты так и не знаешь, зачем он взял твой револьвер?
– Вероятно, чтобы им воспользоваться.
Он позвонил в уголовную полицию, но там не было никаких новостей об Алене Лагранже.
Он быстро позавтракал, взял такси и, доехав до набережной Орфевр, поднялся в фотолабораторию.
– Сделайте столько экземпляров, сколько нужно, чтобы разослать во все полицейские участки Парижа…
Мегрэ подумал, не разослать ли эту фотографию по всей Франции, но он все еще не хотел придавать слишком большое значение этой истории. Его смущало, что, по существу, ничего не случилось, если не считать кражи его собственного револьвера.
Немного позже он вызвал к себе инспектора Люкаса. Мегрэ снял пиджак и закурил большую трубку.
– Я хочу, чтобы ты прощупал шоферов такси, которые дежурят в районе улицы Попинкур. Знаешь стоянку на площади Вольтера? Конечно, машину взяли там. А сейчас ты всех ночных шоферов застанешь дома.
– Что спрашивать?
– Кто из них вчера, около десяти часов вечера, погрузил в машину большой чемодан во дворе дома на улице Попинкур. Я хотел бы знать, куда его отвезли.
– Все?
– Спроси еще, он ли отвез этого клиента обратно на улицу Попинкур.
– Хорошо, патрон.
В три часа дня полицейские радиомашины были уже снабжены фотографиями Алена Лагранжа; в четыре часа эти фотографии поступили в комиссариаты и полицейские посты с надписью: «Внимание! Вооружен!» В шесть часов все полицейские агенты, заступившие на дежурство, положат ее в карман.
А Мегрэ не знал, что делать. Какое-то внутреннее смущение мешало ему принимать эту историю всерьез, но в кабинете не сиделось, и было такое чувство, что он теряет время, когда необходимо действовать.
Ему хотелось бы подробно побеседовать с доктором Пардоном о Лагранже, однако в этот час приемная врача обычно переполнена больными. Мегрэ стеснялся помешать доктору. А, кстати, он даже не знал, о чем будет спрашивать.
Перелистав телефонный справочник и найдя на улице Реомюр три рекламных агентства, он почти машинально списал их номера в записную книжку. Если бы немного спустя в кабинет не вошел инспектор Торранс и не спросил: «Нет ли поручений, патрон?», Мегрэ не послал бы никого в рекламные агентства.
– Позвони во все три и узнай, в котором из них работал юноша по имени Ален Лагранж. Если найдешь, пойди туда и собери какие удастся сведения. Только не разговаривай с начальством, которое никогда ничего не знает, расспроси служащих.
Он протянул еще полчаса, занимаясь мелкими делами. Затем принял викария, тот жаловался, что у него украли деньги из кружки для пожертвований. Принимая викария, он снова натянул пиджак. После ухода посетителя Мегрэ сразу вышел на улицу и сел в одну из полицейских машин, стоявших на набережной.
– К пассажу на Елисейских полях!
Улицы были переполнены. У входа в пассаж встречалось больше туристов со всех концов мира, чем французов. Мегрэ не часто бывал здесь. Он был поражен, увидев на протяжении ста метров пять бельевых магазинов. Ему стало неловко, когда он туда входил, и казалось, что продавщицы насмешливо разглядывают его.
– У вас не работает здесь некая мадемуазель Лагранж?
– Вы по личному вопросу?
– Да. Так сказать…
– У нас работает Лажони, Берта Лажони, но она в отпуске.
В третьем по счету магазине хорошенькая девушка быстро подняла голову и сказала, сразу насторожившись:
– Это я. Что вам угодно?
Она не походила на отца, скорее на своего брата Алена, но у нее было совсем другое выражение лица, и, сам не зная почему, Мегрэ мысленно пожалел того, кто в нее влюбится. На первый взгляд она действительно казалась миловидной, в особенности, когда демонстрировала свою профессиональную улыбку, но за этой приветливостью угадывалась жесткость и необычное самообладание.
– Вы видели в последние дни вашего брата?
– Почему вы меня об этом спрашиваете?
Она бросила взгляд в глубину магазина, где в примерочной хозяйка разговаривала с клиенткой. Не желая лишних разговоров, он сразу показал ей свой значок.
– Он сделал что-то плохое? – спросила она, понизив голос.
– Вы спрашиваете об Алене?
– А кто вам сказал, что я работаю здесь?
– Ваш отец.
Она не раздумывала долго.
– Если вам действительно надо поговорить со мной, подождите меня где-нибудь полчаса.
– Я буду ждать вас на террасе кафе «Ле франсе».
Нахмурив брови, она смотрела ему вслед.
Мегрэ ровно тридцать пять минут наблюдал за потоком людей и подбирал под себя ноги каждый раз, когда приближался официант или новый посетитель.
Она вошла с решительным видом. На ней был светлый костюм. Мегрэ знал, что она придет, – она из тех девушек, которые не заставляют ждать зря, а когда приходят, держатся уверенно.
Она села на стул, который он для нее занял.
– Что будете пить?
– Портвейн.
Девушка поправила волосы, выбившиеся из-под белой соломенной шляпки, и скрестила своя красивые ноги.
– Вы знаете, что ваш отец болен?
– Он всегда был болен.
В ее голосе не было ни малейшей жалости или тревоги.
– Он лежит в постели.
– Возможно.
– Ваш брат исчез.
Мегрэ заметил, как она вздрогнула. Эта новость поразила ее, но ей не хотелось в этом признаться.
– Вы не удивляетесь?
– Меня больше ничто не удивляет.
– Почему?
– Потому, что я слишком много видела. Что вам в конце концов нужно от меня?
Было трудно ответить сразу на столь прямо поставленный вопрос, а она, вынув из портсигара сигарету, совершенно спокойно произнесла:
– У вас есть зажигалка?
Он протянул ей зажженную спичку.
– Я жду, – сказала она.
– Сколько вам лет?
– Я полагаю, что вы потрудились приехать сюда не для того, чтобы узнать мой возраст. Судя по значку, вы не просто инспектор, а персона поважнее, может быть, комиссар?
И более внимательно рассмотрев его, она спросила:
– А не вы ли знаменитый Мегрэ?
– Да. Я комиссар Мегрэ.
– Ален убил кого-нибудь?
– Почему вам это пришло в голову?
– Потому что, раз вы занялись этим делом, оно должно быть серьезным.
– Но ваш брат мог оказаться жертвой.
– Его действительно убили?
По-прежнему полное спокойствие. Правда, она, кажется, в это не поверила.
– Он бродит неизвестно где по Парижу с заряженным револьвером в кармане.
– По-видимому, не один Ален находится в таком положении.
– Он украл этот револьвер вчера утром.
– Где?
– У меня.
– Он был у вас дома?
– Да.
– Когда никого не было в квартире? Вы хотите сказать, что он взломал дверь?
Это предположение, очевидно, ее забавляло, она иронически улыбнулась.
– Вы не питаете нежных чувств ни к Алену, ни к отцу?
– Я ни к кому не питаю нежных чувств, даже к себе самой.
– Сколько вам лет?
– Двадцать один год и семь месяцев.
– Значит, вот уже семь месяцев, как вы покинули дом отца?
– Вы там были? И называете это домом?
– Вы считаете, что ваш брат способен на убийство?
Может быть, чтобы произвести впечатление, она ответила вызывающе:
– А почему нет? Все люди на это способны. Не так ли?
Если бы они сидели не в кафе, где уже начали прислушиваться к их разговору, он бы попросту отчитал ее, настолько она его раздражала.
– Вы помните свою мать, мадемуазель?
– Смутно, мне было три года, когда она умерла, сразу после рождения Алена.
– Кто вас воспитывал?
– Отец.
– Он один воспитывал троих детей?
– Приходилось иногда.
– Когда?
– Когда у него не хватало денег, чтобы платить няне. Иногда у нас было целых две, но недолго. Иногда за нами смотрела приходящая прислуга или соседка. Вы, кажется, недостаточно знаете нашу семью?
– Вы всегда жили на улице Попинкур?
– Мы жили во многих местах, даже около Булонского леса. Мы то поднимались по общественной лестнице, то спускались, снова поднимались на несколько ступенек и наконец окончательно скатились вниз. Теперь, если у вас нет более серьезных вопросов, я должна бежать, меня ждет подруга.
– Где вы живете?
– В двух шагах отсюда. Улица Берри.
– В гостинице?
– Нет, мы снимаем две комнаты в частном доме. Предполагаю, что вы хотите знать номер этого дома?
И она его дала.
– Все-таки мне было интересно с вами познакомится. Ведь мы все любим представлять себе, как выглядят знаменитости.
Он не решился спросить, каким она его себе представляла и что думает о нем теперь.
Она стояла перед ним в плотно обтягивающем костюме; сидящие за столиками разглядывали ее, затем смотрели на Мегрэ, думая, наверно, что ему повезло.
Он тоже поднялся и простился с ней посреди улицы.
– Благодарю вас, – сказал он нехотя.
– Не за что. Не тревожьтесь за Алена.
– Почему?
Она пожала плечами.
– Просто так. Мне кажется, что, хотя вы и Мегрэ, вам еще многому надо поучиться.
И быстро удалилась по направлению к улице Берри, ни разу не оглянувшись.
Мегрэ давно отпустил служебную машину, ему пришлось ехать в метро, в вагоне, набитом битком; это еще усилило дурное настроение комиссара. Он был недоволен всем, и в том числе самим собой. Если бы ему сейчас встретился доктор Пардон, Мегрэ упрекнул бы его за рассказы о Лагранже, этом толстяке, похожем на жирного призрака. Мегрэ имел зуб против жены за историю с револьвером, он был готов считать ее виновницей всей этой истории.
Но в общем все это его не касалось.
В метро было душно, как в прачечной, рекламы на станциях вызывали у него отвращение. Наверху он снова увидел жаркое солнце и рассердился на солнце, заставлявшее его потеть. Когда он проходил к себе в кабинет, секретарь сразу заметил, что комиссар в дурном настроении, и ограничился молчаливым поклоном. На письменном столе Мегрэ на самом виду лежала записка, прижатая вместо пресс-папье одной из его трубок: «Просьба срочно позвонить в отделение полиции Северного вокзала. Люкас».
Не снимая шляпы, Мегрэ набрал номер и, зажав телефонную трубку между плечом и щекой, закурил.
– Люкас еще у вас?
Два самых тоскливых года Мегрэ провел в полицейском отделении Северного вокзала и хорошо знал все его закоулки. Он услышал голос инспектора, говорившего Люкасу:
– Тебя. Твой патрон.
И сразу раздался голос Люкаса:
– Алло! Я не знал, вернетесь ли вы в бюро. Я звонил к вам домой.
– Ты нашел шофера?
– Сразу повезло. Он рассказал, что вчера вечером сидел в баре на улице Вольтера, когда туда заявился высокий толстяк важного вида и велел отвезти его на Северный вокзал.
– Чтобы сдать на хранение чемодан?
– Так точно, вы угадали. Чемодан еще здесь.
– Ты его открыл?
– Они не разрешают.
– Кто?
– Железнодорожники. Они требуют квитанцию или ордер.
– Никаких особых примет?
– Есть. Запах. Тяжелый.
– Ты думаешь?..
– То же самое, что и вы. Если в нем не мертвец, то, значит, он набит до краев тухлым мясом. Мне вас ждать?
– Буду через полчаса.
Мегрэ направился в кабинет шефа. Тот позвонил в прокуратуру. Прокурор уже уехал, но один из его помощников в конце концов взял на себя ответственность.
Когда Мегрэ проходил через инспекторскую, он заметил, что Торранс еще не вернулся. Жанвье строчил рапорт.
– Возьми с собой кого-нибудь. Отправляйся на улицу Попинкур и следи за номером 37–6. В глубине двора налево, на четвертом этаже, Франсуа Лагранж… Не стойте на виду. Этот тип высокий и толстый, болезненного вида. Возьми фотографию сына.
– Что с ней делать?
– Ничего. Если случайно он вернется, а потом выйдет из дома, незаметно следить за ним. Осторожней, он вооружен. Если появится отец, что меня весьма удивило бы, следите за ним…
Несколько минут спустя Мегрэ ехал к Северному вокзалу. Он вспомнил, как в кафе на Елисейских полях дочь Лагранжа сказала: «Все люди на это способны. Не так ли?»
Нечто подобное, во всяком случае, она сказала, а теперь речь шла именно об убийстве.
Он пробрался через толпу, нашел Люка, который мирно болтал с инспектором железнодорожной полиции.
– Вы с ордером, патрон? Сразу предупреждаю, что тип в камере хранения очень упорный и полиция не производит на него никакого впечатления.
Люкас говорил правду. Этот тип тщательно проверил документы, долго переворачивал их в разные стороны, надел очки, чтобы изучить подписи и печать.
– Поскольку с меня снимается всякая ответственность…
Он неодобрительно указал на большой серый старомодный чемодан с изорванным чехлом, обвязанный веревками. Люкас преувеличивал, но все же от чемодана шел слабый тошнотворный запах, хорошо знакомый Мегрэ.
– Надеюсь, вы не станете открывать его здесь?
Был конец рабочего дня. Люди толпились у билетных касс.
– Кто-нибудь нам поможет? – спросил Мегрэ у хмурого служащего.
– Существуют носильщики. Надеюсь, вы не хотите, чтобы я его собственноручно тащил?
Чемодан не входил в маленькую черную машину полицейского управления. Люкас погрузил его в такси. Все это было, конечно, не по инструкции. Но Мегрэ спешил.
– Куда его везти, патрон?
– В лабораторию. Самое верное. Возможно, Жюссье еще там.
На лестнице он встретил Торранса.
– Вы знаете, патрон…
– Ты его нашел?
– Кого?
– Юношу?
– Нет. Но я…
– Тогда до скорого…
Жюссье действительно еще не ушел. Они стояли вчетвером вокруг чемодана, фотографировали его со всех сторон, прежде чем открыть.
Полчаса спустя Мегрэ вызвал по телефону начальника полиции…
– Шеф только что вышел, – ответили ему.
Он позвонил к нему домой и узнал, что шеф обедает в одном из ресторанов на левом берегу. В ресторане его еще не было. Пришлось ждать минут десять.
– Простите за беспокойство, шеф. Это Мегрэ, по делу, о котором я вам докладывал. Люкас был прав. Мне кажется, вам нужно приехать, так как дело касается известного лица и может получить нежелательную огласку
Пауза.
– Андрэ Дельтель, депутат… Да… Я совершенно уверен… Хорошо. Жду Вас.
