День седьмой
21 сентября 2054 г., вторник I

Обросшая жёсткой щетиной туша тяжело ударилась о дощатый пол вагона-теплушки. Помощник машиниста, парень лет двадцати, с веснушчатой физиономией и широкими, как лопаты, ладонями, восхищённо рассматривал добычу.

– Ох, и здоровенный! Пудов семь потянет. Как же вы его дотащили? Бич посмотрел на него с жалостью.

– Это, юноша, не кабан, а подсвинок, ему и года-то нет. Здешние кабаны вымахивают до двухсот килограммов.

– Да ты не слушай его, Бич, молодой ещё. – Путеец накрыл добычу брезентом. – Всего неделя как с Поляны, жизни не знает. – А Митяй где? Он же вроде у тебя ездил за помощника? Путеец поскучнел лицом.

– Нет больше Митяя. Третьего дня за «Белокаменной» словил стрелу в шею. И, вроде, несильно зацепило, только вот стрела оказалась красной. Мы уж и слизня прилепили, только он подох – видать крепкий яд был.

Егор чуть не спросил о загадочном «слизне», но сдержался – похоже, сейчас было не время для любопытства. – Сильно мучился? – тихо спросил егерь. Путеец мотнул головой и длинно, матерно выругался.

– Аватарки словно озверели: пять нападений за две недели, семь раненых, один убитый. Дрезину Зарипа-Чайника сожгли. – И что же вы теперь, через Лосинку не ездите?

– Вот уж не дождутся! На железке мы хозяева, чтоб из-за всяких обезьян бесхвостых… впрочем, ты же, Бич с ними дружишь?

– Я со всеми стараюсь дружить. – не стал спорить егерь. – Работа у меня такая. А к аватаркам подход надо иметь. – Подход к ним… – путеец злобно сплюнул в открытую дверь вагончика. – Да я с этими зелёными упырями на одном поле дристать не сяду! А ты чего вылупился? – окрысился он на помощника. – Вали в будку, пары разводить!

«Путейцы», мощное сообщество, обосновавшееся на Трёх Вокзалах, были истинными королями железных дорог. Сообща они содержали ремонтные мастерские и перевалочные базы, сообща ремонтировали стрелки и подновляли железнодорожные насыпи – там, где на это хватало сил. Если бы не их усилия, сухопутным транспортом в границах Леса служили бы лишь крепкие ноги лесовиков и их живых средств передвижения, вроде длинноухих сородичей петюниного Мойши. Но соединить свои рельсы с внешним миром путейцы не могли – по странной прихоти Леса, они, неизменно обрывались за пару километров до МКАД. Чащоба там стояла непроходимая, способная противостоять хоть бронированным бульдозерам, хоть огнемётным тяжёлым танкам. К тому же, любые раны Лес залечивал в считанные часы – куда быстрее, чем люди успевали их наносить.

По уцелевшим железным дорогам катался туда-сюда пёстрый набор транспортных средств: от низеньких тележек с ручным приводом-качалкой до больших ремонтных дрезин с закрытыми будками, кранами и площадками для шпал. Попадались похожие на обрубок пассажирского вагона автомотрисы, грузовики и «уазики», переставленные на рельсовый ход и моторизованные крохотульки, размером с письменный стол, едва вмещающие двух-трёх пассажиров. Оставшиеся после Зелёного Прилива запасы жидкого топлива давным-давно превратились в комковатое негорючее желе, так что любителям механической тяги пришлось переходить на самопальный биодизель. Для тех же, кто предпочитал заготавливать топливо возле насыпи, в мастерских Трёх Вокзалов наладили изготовление газогенераторов.

Среди независимых властителей рельсовых путей, нынешний знакомый Бича занимал особое положение. Он был одним из ветеранов сообщества и когда-то ездил на самодельной газогенераторной дрезине, но потом судьба подбросила ему подарок в виде найденного на запасных путях станции Москва-Товарная маневрового паровоза серии 9П. Лёха два года оживлял раритетный механизм: менял проржавевшие трубки котла, выискивал в локомотивных депо подходящие части, даже заказывал недостающее из-за МКАД. А под занавес грандиозного труда обновил покраску, включая красные, с белым ободком колёса и большую звезду на крышке котла. С тех пор Лёхин 9П считался гордостью локомотивного парка Леса, а сам он получил от коллег вполне заслуженное прозвище «Кочегар».

– Погодите, мужики, я с вами!

Крик гулко отразился от стен и низких сводов станции. Егор высунулся из вагончика и увидел, что по путям, со стороны моста через Москву-реку торопится группа людей. Идущий первым, сильно напоминал Бича – кожаная куртка, мягкие сапоги, станковый рюкзак с притороченным чехлом для ружья. За ним четверо в рубахах-вышиванках волокли длинные, изогнутые то ли трубы, то ли брёвна. Весили они, видимо, немало – носильщики запыхались и обливались потом.

– Лёха, ты, что ли? Подбросишь к ВДНХ?

– А-а-а, Мамонт!.. – Кочегар выглянул из будки локомотива. – Откуда дровишки?

– Из долины Сетуни. Туда с Крылатских холмов забрела парочка слонопотамов, ну, я подсуетился, завалил того, что покрупнее. Вот, везу на продажу.

– Полезай в теплушку. Там Бич, составишь ему компанию.

– Серёга? – при виде егеря физиономия новоприбывшего расплылась в улыбке. – Вот сюрприз! Слышал, ты обзавёлся «нитроэкспрессом» – может, поохотимся вместе?

Егор с напарником переглянулись. Белка была права – слухи о его внезапном интересе к охоте на слоновьих предков успели широко разойтись.

Втроём они затащили в вагон бивни, каждый весом под сотню килограммов. Охотник расплатился с носильщиками пригоршней желудей.

– Вот, понимаешь, застрял на мосту, у Кузнеца – туда-то меня сетуньцы подбросили, на ручной дрезине. А потом узнал, что Лёха-Кочегар отстаивается на Гагарина – ну, думаю, надо поспешать, иначе ещё невесть сколько просидишь! Нанял мужиков с Малиновки – и сюда. Это тебя, значит, Кочегар дожидался?

– Меня. – не стал скрывать егерь. – Только мы ведь на восток поедем, через Лосиный остров. Подождал бы – глядишь, и будет оказия в другую сторону.

– Двое суток жду, сколько можно? Лосинка – стрёмно, конечно, ну да уж как-нибудь…

– Дело твоё, я предупредил. – Бич обернулся к Егору. – Знакомься, Студент: Саня-Мамонт, он же Александр Клименко. Первейший во всём Лесу охотник на мастодонтов, мамонтов и прочих доисторических тварей, в просторечии именуемых слонопотамами. И давайте-ка переберёмся на платформу. Погода отличная, прокатимся с ветерком. У Лёхи там буржуйка приспособлена, чайку согреем. А то здесь тесновато, да и попахивает.

И правда, кабанья туша наполняла теплушку, на две трети забитую ящиками и тюками, запахом свежей крови и тяжёлым звериным духом.

– А что, я «за». – Мамонт поднял рюкзак. – У меня и горилка найдётся, сало, картошечка вареная – запасся в Малиновке…

Паровоз издал протяжный гудок, из-под колёс на платформу ударили струи пара.

– Поезд отправляется! – Кочегар потянул за проволочную петлю, огласив окрестности новым гудком. – Провожающим просьба покинуть вагоны!

Лязгнули буфера и локомотив, скрежетнув ребордами, выехал из-под сводов станции и покатил на юго-восток, в сторону Тульской.

II

Пейзаж слева от путей выглядел так, будто был позаимствован из видеоигры на тему постапокалипсиса. Не было здесь ни буйно разросшейся акации или сирени, ни пятидесятиметровых древесных гигантов, ни вездесущей ползучей зелени. Лес словно побрезговал этим местом. Между мёртвыми многоэтажками – только чёрные, высохшие деревья да растрескавшийся, в ямах и промоинах асфальт, заставленный проржавевшими остовами машин. На подслеповатых, зияющих выбитыми окнами, фасадах то тут, то там виднеются угольно-чёрные языки копоти, провалившиеся крыши угрюмо топорщатся стропилами.

– Вокруг Измайловского парка повсюду так. – Бич сидел на мешке с песком и гонял по стволам штуцера шомпол с масляной тряпицей. – Сюда никто не заходит, ни зверь, ни человек. Чуешь, как на мозги давит? Это ещё ничего, а вот если зайти поглубже…

Егор кивнул. С тех пор, как состав миновал шоссе Энтузиастов, он постоянно ощущал нарастающее давление на психику. Поначалу это было лёгкое беспокойство, постепенно переросшее в приступы глухой тоски и необъяснимой паники. Хотелось забраться под брезент, накрыть голову руками и ждать, когда всё это останется позади.

– Измайлово – самое загадочное место в Лесу. – продолжал егерь. – Когда начался Зелёный Прилив, из кварталов, примыкающих к парку, никто не выбрался. Я встречал только одного человека, который был здесь и остался жив. Да ты, наверное, его знаешь… – Кого?

Пока что список знакомств Егора ограничивался коллегами по лаборатории микологии, Линой, лешаком Гошей и нынешним спутником. – Некто Мартин. У вас, при кафедре живёт, Яша его опекает.

Егор кивнул. Пьянчужку-филолога с загадочной судьбой забыть было непросто.

– Он тоже обитал где-то здесь, на Соколиной. И когда вокруг стали умирать люди – не подыхать от анафилактического шока, не гибнуть под развалинами, а просто так, ни с того ни с сего падать замертво – Мартин один сообразил, что делать. А может, интуитивно угадал, потому как был, по своему обыкновению, пьян в мясо. Выбрался на рельсы МЦК и двинул на юг, в сторону шоссе Энтузиастов. Добрался до Лужников, перешёл реку по Метромосту – и в Универ. Зачем, почему он через весь город туда шёл, не признаётся, а спросишь – трясётся, заикается и замолкает. А потом надирается вусмерть. Видимо, насмотрелся такого, о чём и вспоминать боится.

Егерь сделал паузу.

– Ну вот, значит… если углубиться в Измайловский парк, то шагов через двести-триста он становится не то, чтобы непроходимым – не пускает дальше и точка! Представь: мертвенная зелёная тишина, ни ветерка, ни шороха листьев. Воздух, и тот неживой, вдыхаешь его, а в лёгких ничего, пусто! И в черепе гудит, бьётся – «назад, идиот, пока не подох!» Потому его и называют так – Запретный Лес.

– Но кто-то всё же зашёл глубже? – разговор позволял Егору не думать о давящем на психику незримом прессе, помогал взять себя в руки. – Ты, к примеру? Чего уж, признавайся, ясно же!

– Работа у нас, егерей, такая – лезть туда, куда остальным ходу нет. Был пару раз, признаюсь. В Измайловском Кремле шарил, по долине Серебрянки прошёл около километра. Но больше – нет, не хочу. Яська говорила: белки пытались идти поверху, но тоже не выдержали, повернули. Говорят, в самой глубине Измайловского парка, обитает та сила, что властвует над Лесом – над растениями, животными, даже погодой.

– А на самом деле?

– А на самом деле – спроси у лешаков. Только они не скажут, хоть огнём их жги. У них в самом глухом уголке парка, в Терлецком урочище что-то вроде святилища – о нём ещё при царе Горохе говорили, что там-де родина всех леших. Пословица даже была: «Леший Перовский, зовёт Куликовского в гости, на родные кости». Это значит, что перовские, терлецкие то есть, лешие померли и в землю легли раньше иных прочих. Яков Брюс, чернокнижник, который при царе Петре Сухареву башню, построил, хотел Терлецкое урочище занять и леших подчинить, но ушёл ни с чем. А ученик Брюса, граф Терлецкий, искал в урочище секрет эликсира бессмертия – и, как говорят, нашёл. С тех пор и появляется там со своей чёрной собакой.

– Вот, значит как! – Егор от удивления забыл о гнетущем присутствии Запретного Леса. – А я-то, дурак, сострил – сравнил Гошу с Кощеем Бессмертным. Выходит, в точку попал?

– Выходит, так. Недаром лешаки берегут Терлецкое урочище, как Кощей свою иглу.

Длинно загудело – Лёха-Кочегар на свой манер разгонял свинцовую тоску и хмарь. Платформа нырнула под своды станции, такой же безрадостной, как и кварталы вдоль путей. Ни зелёного листика, ни травинки в трещинах тротуара, ни даже ржавой прядки проволочного вьюна на голом, облезлом бетоне, лишь пустые переплёты пешеходного мостика мёртво скалятся осколками стекол.

Егерь посмотрел на часы.

– Ну вот, «Соколиную гору» миновали. Ещё минут десять – и отпустит.

III

Нигде ещё Егор не видел таких громадных деревьев как в Лосином Острове. Состав полз между ними, словно жук по муравьиной тропке у подножий столетних дубов, и оставалось лишь удивляться, почему корни этих лесных Гулливеров, каждый толщиной с железнодорожную цистерну, пощадили насыпь. Егор не мог даже приблизительно оценить их высоту – нижние ветви смыкались метрах в сорока над головой, а дальше всё тонуло в зелёном сумраке. На паровозе зажглись калильные фонари, и состав пополз вперёд с черепашьей скоростью, не больше десяти километров в час.

Медленно уплывали назад руины платформы, сверху донизу оплетённые диким виноградом и пожарной лозой. Осталась позади брошенная на параллельных путях электричка, укутанная косматым одеялом серо-зелёного мха. – Станция «Белокаменная». Где-то здесь Митяя и подстрелили.

Бич показал на бруствер из мешков с песком по бортам платформы. – Ты, вот что, Студент: если начнётся заваруха – прячься и не высовывайся. – Как же так? – удивился Егор. – Если нападут…

– Как-как… каком кверху! Лежать и не высовываться, сказал же! Аватарки в пассажиров стараются не стрелять. Могут, конечно, случайно зацепить, но тут уж, как говорится, ничего личного. Но если начнёшь отстреливаться и попадёшь в кого-нибудь – клык на холодец, окажешься в списке их врагов. Ты ведь, как я понял, метишь в рейдеры? – Пока не знаю. Как получится.

– Раз не знаешь – не гони гусей. Поссориться всегда успеешь.

Раздался протяжный гудок, паровоз дёрнулся, резко сбрасывая ход.

– Ах ты ж, вашу мамашу! Накаркали!

Пути перегораживал завал. Толстенные, в три обхвата стволы легли на рельсы крест-накрест, образовав преграду, которую не преодолел бы не то, что маневровый 9П, но и мощный линейный локомотив.

Паровоз снова издал гудок и со скрежетом провернул колёса. Древесные стены медленно поплыли в обратную сторону.

– Берегись!

По ушам стеганул пронзительный свист. Егор испуганно дёрнулся – в полуметре от его ноги в дощатом настиле торчали две стрелы.

Он повалился под защиту мешков.

– Рюкзаком! Рюкзаком накройся, чтоб тебя!

Совет едва не запоздал. Тупой толчок, из рюкзака на два пальца высунулся плоский листовидный наконечник.

С паровоза ударил пулемёт. Яркие в зелёном полумраке трассеры летели влево-вверх, в густое переплетение ветвей. Состав набирал ход, торопясь под защиту бетонных козырьков «Белокаменной».

Ещё два удара в доски, шлепок в мягкое. На этот раз стрела не прошла насквозь, застряв в поклаже.

– Точно, озверели… – придавлено просипел Мамонт. Он не успел дотянуться до рюкзака и обрушил на себя мешки с бруствера.

Пулемёт захлебнулся длинной, на половину ленты, очередью, и замолк. Состав с разгону проскочил платформу, протарахтел ещё метров триста и, издав три коротких гудка, остановился.

– Всё, Студент, можно вставать. – Бич поднялся на ноги и принялся отряхиваться. Из «Ермака» торчали три стрелы с необычно длинным, на четверть древка, оперением белого цвета. Егерь выдернул одну, повертел в руках.

– Дети Ясеня. Я так и думал…

– Кто-кто?

Егерь сломал стрелу и вышвырнул обломки за борт платформы.

– Сообщество аватарок разделено на кланы, и у каждого своя манера делать оперение. Что у них там промеж себя творится – одному Лесу известно: единого правительства нет, каждый дует в свою дуду. Путейцев, конечно, все терпеть не могут, но каждый клан – на свой, особый манер. Скажем, Дети Дуба их просто в упор не видят – как, впрочем, и остальных лесовиков. Засели в своей чащобе и носа оттуда не кажут. Дети Сосны гадят по мелочам: то канаты поперёк путей натянут, чтобы людей с дрезин сбрасывало, то колья вобьют между шпал. Или устроят завал и напихают в него гнёзд диких пчёл, чтобы веселее было растаскивать. Но есть и отморозки, вроде Детей Ясеня – тем крови подавай. Видать, крепко их в Замкадье обидели, если они до сих пор людям это простить не могут.

– Людям? – удивился Егор. – А они тогда кто?

– Аватарки себя людьми не считают.

– Странно они воюют – завалы, засады… разобрали бы рельсы и дело с концом!

– На МЦК, рельсы сварные, бесстыковые – тут взрывчатка нужна или автоген. Пробовали подкапывать пути, только ничего путного из этого не вышло – хлопотно, да и мало их, десяток-полтора в отряде. А может, ленятся, не хотят напрягаться.

– Хорошо, хоть стволов у них нет. – Мамонт продел указательный палец в дырку от стрелы. – Вот ведь гадство, а? Новая совсем куртка! Швырнул, понимаешь, на рюкзак, и на тебе!

– Ничего. Главное, шкура цела, а прорехи залатаешь. А насчёт огнестрела ты прав: не испытывай аватарки такой неприязни к плодам цивилизации – путейцы в Лосинку носу бы сунуть не посмели. А так, обходятся луками, копьями и самодельными арбалетами. Есть ещё духовые трубки, как у амазонских индейцев, но на этот раз они из них не стреляли. Не по правилам, пассажиров можно задеть!

– А стрелами, что, нельзя? – удивился Егор. – То-то мне весь рюкзак истыкали!

– Стрелы – другое дело. Не всякая валит насмерть, да и раны, обыкновенно, лёгкие. Заметил, что оперение белое? Значит – чистые. Те, что с красным, и дротики для духовых трубок, аватарки смазывают сильным ядом, наподобие кураре. Такой стрелой Митяя и убило.

– Вы там как, все целы? – Лёха-Кочегар спрыгнул с паровоза и забрался на платформу. – Я же говорил, вконец осатанели, макаки зеленозадые! Ну и мы не зевали. Я, вроде, парочку снял, хотя в листве поди, разбери… Их немого было, голов десять.

– Что дальше делать думаешь? – осведомился егерь. Егор заметил, что услышав об убитых аватарках он поморщился, как от зубной боли.

– А чего тут думать? Своими силами нам завал не растащить даже в спокойной обстановке, а эти суки наверняка засели на деревьях, дожидаются. Заметили – стрелы сверху летели?

Действительно, стрелы, застрявшие в настиле и мешках, торчали черенками вверх.

– Я пошлю белку на Северянина, там дежурит бронедрезина и ремонтная бригада. А мы пока вернёмся на «Бульвар Рокоссовского».

А с утра, с двух сторон, краном, под прикрытием пулемётов— на полчаса работы.

– Толково. – кивнул Бич. – Тогда счастливо оставаться, а мы пойдём. Часа за два дошагаем до Ярославки, и если ничего не случится, к ночи будем на ВДНХ. Мамонт, ты как, с нами?

Охотник уныло покачал головой.

– Бивни мне на себе, что ли, переть? Нет уж, сойду на «Ростокино», у эстакады, а там с челноками договорюсь.

– Ну, как знаешь… – егерь протянул собеседнику ладонь. – Мы на ВДНХ задержимся на денёк-другой. Заглядывай к Саргису – посидим, вина выпьем…

– Идёт. Тогда – до встречи?

– До встречи.

IV

– Всё, хорош. – Бич разгрёб тлеющие угли сапёрной лопаткой. – Эй, Студент, ужин готов, садитесь жрать, пожалуйста!

Егор извлёк из ствола шомпол, снял промасленную тряпочку, всю в пороховом нагаре, и бросил в огонь. Добыча была недурна: две крупные, по-осеннему жирные кряквы. И взял он их сам, одним-единственным выстрелом, заслужив скупую похвалу напарника.

– Утки из Леса на зиму не улетают. – егерь выковырял из углей два бесформенных, размером с дыню, комка обожжённой глины. – Они и раньше зимовали на городских прудах, а теперь и вовсе плодятся, как подорванные. Даже с северов на зиму прилетают и тут остаются.

Водоплавающей птицы на Путяевских прудах было немеряно: кроме уток, были дикие гуси, лебеди, и даже парочка пеликанов. «Это ещё что… – хмыкнул Бич, в ответ на удивление напарника. – На Царицынских прудах вообще розовые фламинго…»

Климат Московского Леса мало напоминал среднюю полосу России, и это сказывалось на животном и растительном мире. Роща, в которой они устроились на ночлег, больше подошла бы Бангладеш или Бенгалии – даже в Сочи с тамошними субтропиками, не найти фикусов-баньянов. Подобно южным родичам, здешние баньяны разрастались в ширину до немыслимых размеров, по полгектара. Между сросшимися в единую массу стволами и воздушными корнями возникали полости, в которых находили приют усталые путешественники. Даже в сильный дождь сюда не проникала вода, а дым костра уходил наверх, в необъятную крону, оставаясь невидимым для внешнего наблюдателя. Запечённые в глине утки – ошпаренные, ощипанные, выпотрошенные, начинённые духовитыми травками – оказались блюдом, достойным богов. А содержимое фляжки быстро примирило путников со стылой сыростью, сочащейся сквозь щели в стенах древесного шатра.

– Хорошее местечко. – Бич вытер жир с пальцев куском сагового лаваша и закусил им глоток тёмно-коричневой, пахнущей сушёными грибами, настойки. – И, главное, никто тут не бывает: путейцам здесь останавливаться незачем, а Пау-Вау лишний раз к железке стараются не соваться.

Метрах в ста к западу от места привала, за особенно густыми зарослями, расположилась платформа «Маленковская» – вернее то, что от неё осталось. Егор даже разок услышал перестук колёс проезжающей дрезины.

– Если Пау-Вау такие мирные, почему ты их опасаешься?

– Не то, чтобы опасаюсь – не хочу, чтобы нас здесь видели. Думаешь, почему мы с МЦК свернули?

– Слежка? Путейские стуканули?

Егерь пожал плечами.

– Лёха-Кочегар? Нет, не той репутации человек. Помощник – тоже вряд ли. Он всего неделю с Поляны, а чтобы подписаться на такое, надо связями обрасти, знакомствами. А вот Мамонт – он только с виду эдакий вольный траппер, благородный охотник. По правде говоря, тот ещё тип, с душком, да и жаден сверх меры. Про него много чего говорят, только я верить не хотел. А теперь думаю – может, зря? Очень уж вовремя он на Гагаринской оказался. А с Кочегаром зачем напросился? В противоположную сторону до ВДНХ чуть ли не вдвое ближе, и через Сокольники ехать не надо.

Егор поболтал флягу и протянул напарнику.

– Почему тогда с нами не пошёл? Ты ж предлагал…

– А груз? – Бич сделал большой глоток и торопливо зажевал утятиной. – Ух, забористо… знаешь, сколько стоят два слонопотамьих бивня? Клык на холодец, он и не собирался переть их на ВДНХ, наверняка договорился скинуть поближе к МКАД. А вот сообщить, что Бич с попутчиком двинули пешедралом к Ярославке – это он мог, это запросто. Так что, искать нас будут там, это самый удобный путь. А мы мальца схитрим: выйдем к ВДНХ не с севера, а с юга, со стороны улицы Королёва.

– Это ж какого кругаля давать!

– Бешеной собаке семь вёрст не крюк.

Егор испытал острый позыв немедленно рассказать о загадочном сговоре между сетуньцами и погибшим студентом – а заодно и о подозрениях насчёт Лины. Но сдержался: в конце концов, напарник тоже не спешит делиться своими мыслями.

– Аватарки сюда забредают?

– Нет, они стараются не пересекать МЦК. Что-то вроде соглашения: к северу их территория, к югу – Пау-Вау.

– Не понимаю, что они не поделили с путейцами? Неужели эти нападения – только из-за злопамятности?

Егерь ответил не сразу.

– Вообще-то трудно их за это осуждать. Видел я как-то спецсанаторий – тот ещё концлагерь… Больных Зелёной Проказой там держат за подопытных крыс: режут, током пользуют, излучениями, колют всякую экспериментальную дрянь. Сколько их мрёт от этих опытов – никто не знает, засекречено. А ведь пациенты, даром, что бессловесные, всё помнят. Кое-кто считает, что воду мутят друиды. У них-де пунктик: превратить территорию Сокольников и Лосинки в свой анклав, и дрезины на МЦК для них – нож острый. Но как по мне, то здесь всё сложнее. Да, в Петровском замке путейцев не любят, но чтобы откровенно разжигать войну – нет, в это мне не верится. Вон, на Пау-Вау у друидов тоже есть влияние, однако ж индейцы от этого конфликта держатся подальше.

– А Петровский замок – это поселение друидов?

– Они называют их «обители». Такие есть во всех парках, здесь, в Сокольниках – вторая по размеру, на территории бывшей станции Юннатов. Ну а на Динамо – главная, в этом самом Петровском замке. Бывшая академия Жуковского, слыхал? Пряничная такая крепость, как на картинке. Вообще-то, с друидами можно иметь дело, только с оглядкой. Публика это дремучая, упёртая, никогда не знаешь, что у них в головах.

Костёр медленно прогорал. Путники стали устраиваться ко сну. Егор расстелил войлочную кошму, но когда стал перетряхивать спальник – из складок что-то выпало и глухо стукнулось об землю у ног егеря. Тот поднял небольшую, размером с книгу, металлическую коробку – и охнул от неожиданной тяжести.

– Ничего себе… килограммов пять! Что за хреновина?

– Это… Егор смутился. – это, как бы сказать… спецконтейнер. Документы, за которыми мы идём, могут быть в плохом состоянии, так что для верности…

– А почему такой тяжёлый? Свинцовый?

– Нет, защитная прослойка из висмута. Этот материал держит радиацию не хуже свинца и к тому же, плохо проводит тепло. Кроме того, у висмута есть и другие полезные свойства.

Егерь испытующе взглянул на напарника.

– Не припомню, чтобы Яша за такое предупреждал…

– Забыл, наверное. Или не счёл нужным – это же мелочь, в конце концов.

– Мелочь, значит? – егерь скептически покачал головой. – Ну, может быть… Ладно, Студент, ты дежуришь первым. Да, остатки утятины заверни в листья – с утречка разогреем на угольях, будет нам завтрак.