День десятый
24 сентября 2054 года, пятница I
– Тихо, Студент, не дёргайся. Медленно поворачивайся… Егор вынырнул из липкой полудрёмы. Последние два часа он не раз пытался уснуть, но добился лишь того, что вымотался окончательно. В промежутках между краткими периодами забытья, он разминал стиснутые «браслетами» кисти, не давая им занеметь. – Чуешь? Минут пять, как началось. – Что началось?.. о, чёрт! Барабанные перепонки пронзило острым, за гранью слышимости, визгом. Егор дёрнул, было, руки к ушам и сам чуть не завопил – наручники безжалостно впились в истерзанные запястья. Визг затух, но не до конца – осталось нечто вроде эха, беззвучной вибрации, от которой закладывало уши, и болезненно ныли зубы. – Что за чертовщина? – Это Зверь. – прошептал Бич. Он выворачивал скованные руки, силясь дотянуться до бокового кармана. – Вот чёрт, никак… слышь, Студент, помоги. В левом. – Зверь? Ты его чуешь? Далеко? – Не пойму… приближается. Егор нашарил карман и выудил оттуда кусок чего-то мягкого. – Разворачивай. И не спи, замёрзнешь! Занемевшие кисти кололо сотнями крошечных иголок. Он с трудом развернул бумагу. Вязкая масса с сильным фруктовым запахом, смятый батончик дорожной пастилы. В Лесу это незамысловатое лакомство с успехом заменяло вездесущие «Марсы» и «Сникерсы».
– Пожрать решил? Нашёл время…
– Заткнись и делай, что я говорю. Откусываешь кусок, разжёвываешь и тщательно – тщательно, понял? – залепляешь уши. И скорее, подохнешь ведь, дурак!
Визг повторился чередой коротких, колючих импульсов. В такт им между деревьями запульсировали вспышки зеленоватого света, подсвечивая контуры угольно-чёрных фигур, выстроившихся у борта дрезины с автоматами наизготовку.
– Он уже рядом! Твою мать!..
Раскалённая игла пронзила мозг. Забыв об осторожности, Егор утрамбовал вязкую затычку в ушную раковину. Мир онемел, и только корни зубов отзывались пульсирующей болью.
Наёмники катались по настилу, сжимая головы руками и беззвучно вопя. Чащоба ритмично полыхала зеленым. Сражённые визгом, они один за другим замирали, скорчившись в позе эмбриона. Лишь один – тот самый, русский – ползал по платформе, тыкался головой в борта, слепо шаря вокруг.
Новый визг, вспышка, высветившая изломанные контуры деревьев. Сердце Егора стиснула невидимая рука. Ловя ртом ставший вдруг вязким воздух, он смотрел, как бандиты один за другим поднимаются на ноги и, двигаясь как марионетки, судорожными, механическими рывками, переваливаются через борт и кособоко ковыляют навстречу свечению. А визг буравил черепную коробку, вползал сквозь затычки, огненными иглами терзал мозг.
Русский бандит остался один. Он поднимался долго, оскальзываясь, цепляясь за доски. Краешком неверно трепещущего сознания, Егор отметил, что движется он, хоть и неловко, но без кукольной покорности остальных. Выпрямился, привалился спиной к моторной решётке и вскинул ручной пулемёт.
Длинно, на половину короба, загрохотала очередь. Проваливаясь в омут зелёной боли, Егор успел увидеть, как лопается веером кровавых брызг, верхняя часть тела бандита. И как со следующим визгом незримый клинок вспорол моторный отсек и в щепки разнёс будку машиниста.
Он очнулся от ледяной струйки, льющейся на лицо и за ворот.
– Давай уже, приходи в себя… – Бич не шептал, а говорил в полный голос. – На-ко вот, глотни и будем собираться.
Егор принял флягу. Наручники куда-то делись, запястья украшали глубокие сине-багровые борозды, кожа разодрана в кровь.
– Я что, вырубился?
– Когда Зверь ударил звуком, ты упал и потерял одну затычку. Я уж подумал – всё, коньки двинешь.
Он сделал попытку сесть и застонал от боли. В суставы словно кто-то насыпал битого стекла.
– Ох ты ж… а где тот, с пулемётом?
– Бандюган? Я его сбросил с платформы – точнее, то, что от него осталось. Страшное дело: торс и голова в мелкие дребезги. Зато штаны уцелели вместе с ключом от наручников.
Молодой человек вздрогнул, поняв, что комки серо-кровяной субстанции, обильно заляпавшие его куртку – не что иное, как ошмётки человеческого мозга.
– Как головка, бо-бо?
Егор скривился и принялся растирать виски. Иглы, засевшие в мозгу, пульсировали в такт ударам сердца.
– Ничего, главное – цел. Пора валить отсюда, пока Зверю не пришло в голову вернуться. Или что у него там вместо головы?
– Ты его не разглядел?
– Какое там! Прятался за бортом и носу не казал. Мелькнул, вроде силуэт в самом центре этой светящейся дряни. Странный такой, необычный, я даже описать не возьмусь. Длинная шея, узкая голова… нет, не уверен. Может, и померещилось.
– Так его подстрелили, или нет?
– Вряд ли. Думаю, Зверя что-то отвлекло. А может и напугало. Но, клык на холодец, не тот марамой с пулемётом. Ладно, собирай свои бебехи и пошли.
– Идти-то зачем? – удивился Егор. – Дрезина же есть. Запустим движок и покатим как белые люди, со всеми удобствами.
Бич сплюнул.
– Накрылся движок. Крышка блока цилиндров треснула, я глянул, пока ты валялся в отключке. Так что придётся пешочком.
– По рельсам?
– Сначала по ним, потом придётся свернуть. Зверь ушёл вправо от путей, ну а мы двинем влево. Есть там одно местечко.
II
– Отсюда до МКАД около километра. – объяснял на ходу егерь. – Ну, может, чуть больше. Только нам туда не надо.
– А куда надо? – Егор жадно глотал ртом воздух, короткий марш-бросок совершенно его вымотал. Они шли по заросшей сплошняком улице, светя под ноги редкими вспышками фонарика-жужжалки. Кое-где тропу освещал гнилостные отсветы колоний светящихся поганок – их в этом районе Леса росло великое множество. Бич остановился и стал озираться, шаря лучом по стволам.
– Где-то здесь станция метро. Надеюсь, Зверь, кем бы он ни был, под землю не полезет. Отсидимся, пока не рассветёт, а там решим, что делать. Опять же, шмоткам надо ревизию учинить…
Имущество путников претерпело серьёзный урон. Бандиты основательно выпотрошили рюкзаки пленников. Бич, нервно озираясь по сторонам, торопил – «сколько можно возиться? Дождёшься ведь, снова явится!»
Включать фонарик они не решились, и Егор, вполголоса матерясь, вслепую шарил по доскам. Найти удалось немногое: нож, армейский котелок и главное – завёрнутый в свитер спецконтейнер. Егерь, увидав, на что ушло драгоценное время, выругался и столкнул упрямца на гравийную насыпь.
По путям они прошагали около полукилометра и по знаку егеря свернули вправо, в едва заметную прогалину между деревьями. Егор шагал впереди, рассекая плети лиан и проволочного вьюна взмахами кукри. Мачете, вместе с «Меркелем» и пальмой егеря, найти не удалось, так что пришлось разделить оскудевший арсенал на двоих. Оружие погибших бандитов Бич трогать запретил – «Я же говорил, Студент, Лес не прощает, когда кровь льют, как водицу. И тарахтелок этих он не любит, пусть уж валяются. Всё одно через пару дней плесень сожрёт. Вон, у автоматика и цевьё и рукояти, и приклад – сплошь пластик, куда он такой годен?
С боекомплектом дела тоже обстояли неважно – в темноте егерь насобирал полдюжины патронов к винтовочному стволу штуцера и только три к верхним, «слоновьего» калибра. «Чтоб черти возле ваших сковородок шустрее поворачивались! – брюзжал он, шагая вслед за Егором. – Двадцать штук штук под хвост, половина запаса! Придётся снова заказывать у Кубика-Рубика…»
Егор пытался, было, выяснить, что это за «подходящее местечко, куда они направляются, но не добился ровным счётом ничего – напарник, разозлённый потерей драгоценных «нитроэкспрессов», лишь злобно бурчал в ответ.
– Стой! – скомандовал Бич. – По ходу, где-то здесь.
Луч жужжалки зашарил по корневищу громадного дерева. Толстенные, метра два в поперечнике, древесные питоны выворотили из грунта расколотые бетонные плиты, и в развилке корней, угадывался угольно-чёрный провал. Не иначе, сработала пресловутая егерьская чуйка – отыскать в ночном лесу укрытый кустарником лаз не сумел бы и матёрый таёжный следопыт.
– Под нами, – Бич ткнул пальцем в землю, – станция метро. Вход чуть подальше, но там всё наглухо заросло ядовитой колючкой. Но это не страшно – корни, как видишь, проломили свод, попробуем спуститься по ним. Если, конечно, там всё не затопило.
– А если затопило?
– Вылезем обратно.
III
Зал станции был залит больше, чем на треть – окна поезда, стоящего возле платформы, едва-едва выглядывали из воды. Прихотливо изогнутый корень, по которому путники спустились в пролом, продырявил один из вагонов, и по нему удалось без труда спуститься на покатую металлическую крышу.
Егор огляделся. Низкий бетонный потолок со свисающими прядями плесени, поросшие чёрным мохом стены, с которых давным-давно осыпалась декоративная плитка. Кое-где фосфоресцировали, отражаясь в мёртвой воде гроздья поганок. Луч фонарика нащупал на противоположной стене буквы: «У…ца 80…т …е…ти… Мо…ы».
– «Улица восьмисотлетия Москвы» – пояснил егерь. – Станцию открыли за год до Зелёного Прилива. Должны были раньше, да всё откладывали, в итоге, я в той жизни на ней так и не побывал.
Он настругал с корневища щепок, и развёл прямо на крыше вагона костерок. Пожарная лоза под землёй не росла, и пришлось наполнять котелок тоннельной водой, тщательно профильтровав её через сложенную втрое тряпицу.
– Ничего-ничего… – бормотал Бич, копаясь в кармашках изрядно похудевшего «Ермака». – Прокипятим, марганцовки добавим, у меня в аптечке пузырёк, как раз на такой случай.
– Эх, жрать нечего. – вздохнул егерь, дохлебав из кружки чай. Коробочка с фирменной заваркой уцелела при разграблении. – Всё, гады, пораскидали, попортили… Слушай, может они никакие не латиносы, а хохлы? Знаешь: «что не зьим, то понадкусываю».
Егору было не до шуток. Он ожесточённо ковырялся пальцем в ухе, пытаясь избавиться от затычки. Пастила затвердела и не поддавалась его усилиям.
– Когда спускались, я заметил гнездо грибочервей. – продолжал егерь. – Они вкусные, вроде креветок. – А? Что? Не расслышал, повтори…
– Вкусные, говорю. Насадить на палочки, поджарить на углях – самое оно!
Егор покрутил пальцем возле уха и скорчил страдальческую гримасу. – Застряло, что ли? Давай помогу. Он с сомнением посмотрел на напарника, обречённо вздохнул и повернул шею, подставляя пострадавший орган.
– Заставь дурака богу молиться… – недовольно бурчал егерь, извлекая кусочки пастилы длинной щепкой. – Это ж с какой силой ты её запихивал? Может не мучиться, а сразу отрезать ухо?
– Я те отрежу! – огрызнулся Егор. – Сам же говорил – глубже! У-уй, осторожнее!
– Терпи, Студент, аспирантом будешь. Оставишь хоть кусочек – перепонка воспалится, можно запросто оглохнуть. А говорил я правильно: если бы не затычки, клык на холодец, нас бы уже переварили.
– Я так и не понял чем это он нас? Что-то вроде акустического удара?
– Похоже, да. Зверь – не обычное существо. У него звук вместо всех прочих органов чувств. Помнишь те гадские взвизги перед ударом? Он нас ими ощупывал, как летучие мыши ультразвуком. И слух у него из-за этого утончённый, нежный. И когда тот тип врезал из ручника, Зверю это очень не понравилось. Ещё бы, такой грохот! Пули-то он даже не заметил, клык на холодец…
Егор откашлялся, приложился к фляге, встряхнул. Пусто.
– Выходит, если бы бандиты сразу начали стрелять – могли остаться в живых?
– Пёс его знает? – пожал плечами Бич. – Что-то меня не тянет проверять. Уцелели, и на том спасибо, а больше я в Лианозово ни ногой… вот! Готово!
Егор помотал головой, хлопнул себя по уху.
– Вроде, слышит… Я вот о чём думаю: почему русский бандит среагировал не так, как другие? Латиносы сразу скисли, а этот, хоть его и корёжило, даже отстреливаться пытался.
– Может, потому что он не жил в Лесу, и визг Зверя действует на него слабее?
– А латиносы, значит, жили? Сам же говорил, что они не лесовики!
Егерь задумался.
– Вроде, так, а вроде и нет. Есть у меня на этот счёт кое-какие соображения. Но пока, извини, помолчу. Не время.
IV
Грибочерви походили на кольчатых морских червей – длинные, извивающиеся, с венчиками прозрачных щупалец вокруг пасти-присоски. Как и их подводные сородичи, грибочерви могли отлепляться от камня и перемещаться с места на место. Егерь объяснил, что самые крупные могут прыгать на два с лишним метра, целя в того, кто неосторожно приблизился к их гнезду. Но сейчас им ничего не грозило – на станции попадались только мелкие особи, не больше двух пальцев длиной. Набрав полный котелок, путники подкинули в костёр щепок и устроили себе королевский ужин. Точнее, завтрак – стрелки часов показывали шесть-тридцать утра.
Обжаренные на палочках, грибочерви действительно напоминали тигровых креветок. В боковом кармашке «Ермака» нашлась коробочка с сушёными травами и солью, так что блюдо вышло не хуже, чем в ресторане восточной кухни.
– К ним бы вахиной чачи! – Бич мечтательно закатил глаза. – Или хоть грибовухи. Только нету, всё вылакали, заразы. Впрочем, грех плохо говорить о покойниках…
Он привалился к рюкзаку, блаженно вытянул ноги – и подскочил, будто подброшенный пружиной.
– Снова чуйка? Зверь, что ли?
– Не кипишись. – отмахнулся егерь. – Всё в порядке, это человек… двое. Вон там.
И указал в конец зала, где в слабых отсветах костра угадывался полузатопленный тоннель.
Егор прислушался. Сперва он улавливал лишь редкие щелчки капель, срывающихся с осклизлого свода. Потом к ним добавился ритмичный плеск, и из темноты появилась лодка с двумя пассажирами. Задний размеренно взмахивал коротким веслом, направляя судёнышко к составу.
Память услужливо подкинула рассказ лешака об обитателях метро. Егор опустил руку к поясу, нашаривая рукоять ножа.
– Не психуй, Студент. – Бич положил ладонь ему на локоть. – Никто тебя резать не собирается…
– Гоша говорил, они не люди…
– Ну да, так и есть. И что с того? Мы с тобой давеча имели дело с людьми, так едва живыми ушли. Подземники безобидные, если их не трогать и относиться с уважением. Тогда и накормят, и помогут, и вообще…
Лодка – узкая плоскодонка с бортами, едва возвышающимися над водой – стукнулась о стенку вагона. Сидящий на носу вскинул руку, заслоняясь от света костра. Егора поразили его глаза – огромные, ярко-жёлтые без белков. И плоские, словно вместо глазных яблок в глазницах то ли перепонки, то ли лепестковые диафрагмы, с пульсирующими чёрными дырами зрачков.
Нечеловеческие глаза.
– Человеки, хотите кушать? – поинтересовался подземник.
– Спасибо, мы сыты. – ответил егерь. – Хотя, от мясных пиявок не откажемся. Они у вас какие – маринованные, копчёные?
– Человек знает нашу еду?
– Поживи с моё в Лесу – и не то узнаешь… – хмыкнул Бич и толкнул напарника локтём. – Студент, залей костёр, бекицер! Не видишь – свет его раздражает? И живее, а то обидится и свалит….
Егор торопливо схватил котелок и выплеснул на угли остатки чая. Зашипело, повалили клубы пара. Сразу стало темно – свет исходил только от пятен плесени на стенах, да скупо пробивался сквозь брешь в потолке.
На землистой физиономии возникло подобие улыбки.
– Народ живёт давно. Со дня, когда закрылись ворота.
Эти слова – «день, когда закрылись ворота» – подземник произнес торжественно, прикрыв глаза-диафрагмы морщинистыми веками.
– Надеюсь, у тебя и твоих родичей всё хорошо? – егерь говорил медленно, отчётливо, чуть ли не по слогам, будто беседовал со слабослышащим или ребёнком. – Ваши грядки не тронула синяя плесень? Садки полны?
– Человеки говорят хорошо. – подумав, кивнул подземный житель. – Правильные. Если попросят – Народ может помочь.
– А что, и попрошу. – согласился егерь. – Я слышал, тоннели тянутся отсюда до самой «Окружной». Может, отвезёте нас туда на этой замечательной лодке?
– Что дашь? – подумав, осведомился подземник.
– Нож. Большой, острый.
– Нож один, человеков два. – для убедительности он продемонстрировал собеседнику два отставленных пальца. – Мало.
Егора передёрнуло – пальцы подземника соединяла тонкая кожистая перепонка.
«…выходит, не врал лешак…»
– Мало – добавим. Вот, держи…
И протянул коробку с пряностями. Лодочник шумно втянул воздух и тонко, как ребёнок, чихнул.
– Хорошо пахнет, пиявки будут вкусные. – сообщил он. – Человекам ждать. Лодка маленькая, надо другую.
Он сел. Второй подземник оттолкнулся от вагона и заработал веслом. Лодка скользнула по чёрной глади, таща за собой усы волн, и растворилась в тоннеле.
– О каком народе он говорил? – спросил Егор, провожая плоскодонку взглядом.
– Подземники так называют себя – «Народ», с большой буквы. А мы для них «человеки».
– А что за ворота? Которые закрылись?
– В день Зелёного Прилива многие станции оказались отрезаны от внешнего мира гермоворотами – помнишь, мы видели такие у входа на Д-6. И те, кто был в метро, там и остались. Почти все погибли, конечно, а которые уцелели – приспособились за эти годы к жизни под землёй.
– Странные они какие то… – неуверенно произнёс Егор. Внешность и, особенно, речи гостя произвели на него гнетущее впечатление. – Кожа, глаза эти… и вообще, меня не оставляло такое чувство, будто мы говорили с малолетним дебилом. То есть – альтернативно одарённым.
– Подземники, вишь, живут в симбиозе с каким-то редким видом плесневого грибка, который сильно меняет и сам глаз, и его свойства. Это Яша мне рассказывал, он же у нас миколог… Грибок этот внедряется в радужку глаз и позволяет видеть в полной темноте. Одна беда – сильный свет причиняет такому глазу невыносимую боль, а солнечный так и вовсе губителен. И дело не ограничивается потерей зрения – продукты разложения грибка поражают мозг, и подземник погибает.
– Ничего себе! Егор не скрывал изумления. – Они, выходит, как вампиры, не переносят солнечного света?
– Типа того. Что до манеры изъясняться, то не ты первый сравниваешь подземников с даунами. Да, они бесхитростны, наивны, порой, до идиотизма, но только на наш, человеческий взгляд. Дело в том, что подземники чуют малейшее враньё и даже неискренность. А сами никогда не врут и не хитрят, хотя бы и в мелочах. Они просто не понимают, что это такое – врать. А если обманывают их, навсегда записывают лжеца в мороки.
– Во что?
– В мороки. Что-то типа призраков, они изредка встречаются в тоннелях. Подземники уверены, что тот, кто говорит неправду, не принадлежит к реальному миру и поэтому не знает правильные слова. А значит – морок и есть. Так что, когда будешь говорить с ними, имей в виду: никакой, даже самой крошечной лжи и лицемерия! Тоже, между прочим, дар Леса, только иного, подземного. Подземники между собой не разговаривают, только с «человеками», а сами общаются чем-то вроде телепатии. И чуйка их, клык на холодец, той же природы – мысли угадывают. Этот-то ещё ничего, он из самых первых, которые от речи не совсем отвыкли. Тех, что, родились под землёй, вообще понять невозможно – привыкли обмениваться мыслеобразами, а говорить не научились.
– Мыслеобразами? – удивился Егор. – Занятное понятие…
– Это Яша Шапиро ввёл, твой шеф. Хорошее слово, ёмкое.
– Ты, вроде, говорил, у аватарок тоже способности к телепатии?
– Вот именно – «тоже». Хотя и не такие сильные. Подземники и аватарки вообще во многом похожи – не внешне, разумеется. И те, ни другие не считают себя людьми. И правильно, между прочим: никого Лес не изменил сильнее.
Егерь пошарил в рюкзаке и извлёк кукри.
– На-ка вот, наколи ещё лучинок. Не сидеть же в темноте, пока они там плавают… А твой нож, уж извини, придётся отдать. Кукри мне дорог как память, тридцать лет с ним не расстаюсь.
V
Новая лодка была такая же плоская, как и первая, но заметно шире. Подземник – на этот раз он приплыл в одиночку – уложил пассажиров на дно, пристроил между ними рюкзаки. На недовольный вопрос Егора – «может, мы всё-таки сядем?» – объяснил, что «человеки» не умеют видеть в темноте, а фонари включать нельзя, тогда уже он ничего не увидит. К тому же, «человеки» тяжёлые и могут опрокинуть лодку.
Пришлось соглашаться. Всю дорогу Егор рассматривал светящуюся плесень на потолке тоннеля, или приподнимался, несмотря на возражения лодочника, на локте и пытался вглядываться в чернильную тьму – без особого, впрочем, результата. Разговор не клеился; подземник пару раз начинал неразборчиво мурлыкать себе под нос какую-то бесконечную песню – судя по унылой мелодии, повествующей о тяготах подземной жизни. Когда он завёл свою шарманку в третий раз, из мрака раздался многоголосый писк и плеск, и в слабом свете очередного пятна плесени они увидели крыс – сотни, тысячи серых тварей сплошным потоком плыли навстречу лодке. Грызуны выскакивали из воды на выступы в стенах тоннеля, забирались на борта, прошмыгивали по людям и снова прыгали в воду, чтобы плыть – изо всех сил, подальше от неведомой опасности. Егор, почувствовав на себе их коготки, подскочил от отвращения и чуть не ударился о низко нависшее бетонное ребро. – Что это они, а? Опять плотоядный гнус?
Он не забыл хвостатые трупики в тоннеле, обглоданные хищной тучей.
– Откуда ему тут взяться? – егерь был озадачен ничуть не меньше. – На крыс иногда, того, находит. А может, что-то типа инфразвука, такое случается при смещении пластов грунта?
– Рот. – подал голос подземник. Он деловито орудовал веслом, сбрасывая самых наглых грызунов с лодки. – Что? – удивился Бич.
– Рот. Живет здесь. Свистит неслышно, крысы падают, он ест. Прямо живыми. У человеков есть фонарь? Егор кивнул. – Скажу – делайте свет вперед.
– Что-то многовато развелось в этих краях свистунов. – скривился Бич – Мало нам Зверя – теперь ещё и Рот какой-то. Вот бы кем сетуньцам заняться, а не паучков гонять…
– Рты недавно. – непонятно отозвался подземник. – Народ думает, с Большого Болота.
Егор поднял голову над краем лодки. Крыс стало заметно меньше.
– А для нас он опасен?
– Если вдруг.
Писк за бортом утих – волна грызунов схлынула. Лодка медленно двинулась вперёд. Подземник опускал весло в воду осторожно, без единого плеска. Внезапно по барабанным перепонкам стегнул знакомый беззвучный свист.
– Твою мать! – взвыл егерь. – Студент, хватай штуцер, я подсвечу…
– Свет, человеки! – пискнул подземник. Он зажал глаза ладонями и скорчился, уткнувшись лицом в колени.
Егерь приподнялся и зажужжал фонариком. Жёлтый луч вырвал из мрака заросшие плесенью рёбра тюбингов, ржавые скобы, головки болтов и крюки с остатками проводки. И – тощую скособоченную фигуру, замершую по пояс в воде посредине тоннеля. Серая, плотная кожа, лишённая растительных покровов, длинные руки с узловатыми, словно сведёнными судорогой пальцами. Но самым жутким в этом видении была голова – лысый шар, с огромной круглой воронкой вместо лица. По краям воронки скалился ряд острейших зубов, внутри что-то мерзко шевелилось.
– Вали его, чего ждёшь?!
Но стрелять было уже не в кого. Существо извернулось и отпрыгнуло спиной назад, прочь из конуса света, сигануло на стену, и побежало по ней на четвереньках, стремительно, по-паучьи перебирая тонкими конечностями.
– Ох ты ж, японский городовой… – голос егеря явственно дрожал. – Теперь ясно, почему его так назвали!
– Рот не вернётся. – сообщил, как ни в чём ни бывало, подземник. – Глаз нет, света очень не любит. Уйдёт, потом долго-долго не будет. И пусть человеки уберут фонарь. Сломаю лодку об стену – кому хорошо?
VI
Это было невыразимое наслаждение – скинуть пропотевшую рубашку, стащить осточертевшие заскорузлые от грязи штаны, берцы, и купаться в солнечных лучах, пробивающихся в сплетениях ветвей.
– Не поверишь, я уже отвык от того, что Лес может быть таким… радостным. С тех пор, как мы вышли с ВДНХ, вокруг то ёлки бесконечные, то Мёртвый Лес, то вообще грибочерви!
– Чем тебе грибочерви-то не угодили? – удивился Бич. – По мне, так хорошо пошли. А что один на тебя набросился – так чего ж ты хотел? Умял полкотелка его сородичей, вот он и получай ответку!
Расслабившись после бегства Рта, путники прозевали гнездо, прилепившееся на стенке тоннеля – и едва не поплатились. Грибочервь, прыгнул на Егора, целя в лицо. Выручил подземник – он хладнокровно подставил лопасть весла, словно бэттер, исполняющий классический бант[12].
– Кстати, грибочерви мне выпали в «Определителе» – припомнил Егор. – Это альбом, по которому гадают микологи – кто какого зверя встретит?
– Любимое Яшино занятие. – ухмыльнулся Бич. – Придёт новый человек в лабораторию, а он ему как бы невзначай «Определитель» и подсовывает. Особливо девицам – выбирает тварей пострашнее и потчует байками.
– А ты-то сам пробовал гадать? Что выпало?
Егерь снисходительно улыбнулся.
– Я, Студент, всех тварей из этого альбома вживую видел, мне и гадать незачем. Так, листал пару раз… Говоришь, тебе достался грибочервь? Надо бы не забыть рассказать Яше. Пусть порадуется – в кои-то веки сработало его гадание.
Атаковавшая Егора особь была заметно крупнее тех, что попали давеча на угли – мощное кольчатое тело толщиной в руку, венчик щупалец по вокруг зубастой пасти. Грибочерви обитали в мясистых грибницах-наростах – и «выстреливали» собой на несколько шагов, стоило кому-то неосторожному приблизиться к гнезду. Щупальца крепко охватывали жертву, а мелкие зубчики впивались в плоть, выгрызая кусок размером с кулак.
– Я вот что хотел спросить: неужели Рот тоже когда-то был человеком?
Егерь покачал головой.
– Вряд ли. Помнишь, подземник говорил, что они пришли с Болота? Там есть похожие твари, только меньше раза в два и коренастые такие… Похожи скорее не на человека, а на огромную жабу, только вставшую на задние лапы. Жители Болота называют их жабниками.
– А ультразвуком тоже бьют?
– Точно не знаю, мне их видеть не доводилось. Может, и у них есть похожий механизм, не для охоты, так для ориентации, они же безглазые. Лес – он ведь не только людей меняет.
С желтоглазым лодочником они расстались в тоннеле на подходах к станции метро «Окружная». Последние три сотни метров вода поднялась так, что борта лодки то и дело задевали бетонные рёбра потолка. Подземник вышел из положения с гениальной простотой: он вылез из плоскодонки и поплыл, толкая её перед собой. И остановился, уткнувшись в перегородивший тоннель глиняный плывун. Вверху, в бетоне, зиял провал, проделанный древесными корнями, в точности такой как тот, через который путники проникли на станцию «Лианозово». Здесь они и распрощались, вручив подземнику обещанную плату.
– Человеки правильные. – сказал тот, протягивая в ответ двухлитровую стеклянную бутыль и свёрток, от которого исходил запах копчёностей. – Хороший нож дали, приправы дали, не стали стрелять. Скажу, пусть Народ знает.
– Как тебя зовут-то, уважаемый? – спросил Бич, принимая подарок. – А то как-то не по-людски: ты нам помог, а мы даже не знаем, как к тебе обращаться. Я вот, к примеру, Бич. Напарник мой – Студент. А тебя как величать?
– Нет имя. – отозвался после долгой паузы лодочник. – Имя у человеков, а мы – Народ. Когда человеки говорят со мной, они говорят с Народом. Зачем имя?
От огромного тополя, по корням которого путники выбрались наверх, до станции МЦК было метров двести по звериной тропе. Они забрались на платформу, осмотрелись, сняли рюкзаки и улеглись на мягкую перину изо мха. Вокруг – сущая благодать: в кустах жизнерадостно заливается птичья мелочь, жужжат шмели, мельтешат яркими крыльями бабочки, и даже появившаяся из чащи рысь, оказалась не баюном-саблезубом, а обыкновенной таёжной кисой, с кисточками на ушах и настороженным взглядом жёлтых глаз. Постояла, поорала издали на чужаков, вторгшихся в её охотничьи угодья, и отправилась по своим, рысьим делам.
– Ждать будем, или вызовешь белку? – осведомился Егор, блаженно вытягиваясь во весь рост.
– Подождём. Не хочу оповещать весь Лес о том, где мы.
– А если Яську? Она трепаться не будет, особенно, если ты попросишь.
Бич решительно помотал головой.
– Нет, Яську не стоит. Пока доберётся сюда с Воробьёвых – пройдёт часа два-три. За это время, клык на холодец, кто-нибудь, да появится – МЦК линия оживлённая. К тому же, не хочу дёргать её по пустякам. Мы вот водички разогреем, чайку сообразим. Хавчик есть, бутылку откупорим. Из чего, интересно знать, они бодяжат своё бухло – из плесени?
Длинный прерывистый гудок прервал его рассуждения. Путники вскочили на ноги – из-за деревьев, куда убегали блестящие нитки рельсов, поднимался столб густого чёрного дыма.
– Это же Лёха-Кочегар! – расплылся в улыбке егерь. – Дымит, бродяга, уголь у него паршивый. Вот свезло, так свезло!
VII
Платформа заливалась на стыках стэповой чечёткой – «та-да-дак – та-да-дак – та-да-дак». Уплывали назад покосившиеся опоры контактной сети, поросшие сверху донизу мхом. Кое-где седые бороды проволочного вьюна свешивались с проводов до земли и, когда локомотив проезжал мимо, колыхались, подобно театральному занавесу. По сторонам от путей, вместо непроницаемой зелёной стены, мелькали редко разбросанные деревья. За ними – заброшенные индустриальные здания, заборы из покосившихся бетонных плит, все в бледных, облезших за три десятилетия граффити.
– Между Ленинградкой и Октябрьской веткой Лес жиденький, несерьёзный. – рассказывал Лёха-Кочегар. – Деревьев, таких, чтобы в десять этажей, считай, и нет вовсе. Зато дома почти все целы: кварталы от МЦК и до Большой Академической, стоят нетронутые. Только туда редко кто суётся: во-первых, незачем, а во-вторых, там сплошь ковёр из лишайника. Толстенный, метра два, дома им заросли аж до пятого этажа. Идти по нему невозможно – проваливаешься по пояс, а до твёрдой земли не достать. Только и остаётся, что на брюхе ползать!
Это ещё что… – егерь сплюнул за борт платформы. – Внутри Садового вообще всё таким ковром затянуто. Переулки, которые поуже, вроде Столешникова или Камергерского, заполнены по самые крыши. А дома под всем этим безобразием целы, только воды много, лишайник её впитывает, что твоя губка. И вот что интересно: ни за пределами Садового, ни в Замоскворечье такого коврика в помине нет, только здесь вот, да ещё, разве, на Пресне. Белый Дом им укутан сверху донизу, все тридцать этажей.
На подъезде к Лихоборскому локомотивному депо состав притормозил. Паровоз издал два коротких гудка, ему ответила сиреной дрезина с ДШК на треноге, караулящая стрелку. – К войне готовитесь? – осведомился егерь. Он устроился на мешках с песком и озирался по сторонам. – Интересно, с кем?
– Тут вот какое дело… – Лёха-Кочегар помедлил. – Пошаливает какая-то сволочь. Вчера под вечер с Савёловского угнали дрезину, а бригаду, всех троих, покрошили из автоматов. Конкретный беспредел… Ну, мы и решили ввести чрезвычайное положение. До выяснения. Два часа назад на север по Савёловской ветке ушёл «Матрос Железняк», думаю, к вечеру будут результаты.
«Матрос Железняк», бронепоезд, составленный из обшитого котельным железом тепловоза и двух вагонов, блиндированных шпалами и стальными балками, считался главной ударной силой путейцев и использовался лишь в экстренных случаях. Три крупнокалиберных пулемёта и спаренная ЗУшка обеспечивали «Железняку» подавляющую огневую мощь в пределах видимости с насыпи. Правда, мало где эта самая «видимость» простиралась дальше нескольких десятков метров – по большей части, Лес подступал к путям вплотную, а то и сплетал над ними ветвистый свод.
Егор и Бич понимающе переглянулись – они заранее договорились молчать о встрече с наёмниками. «Это нам с тобой ни к чему… – объяснил егерь. – Начнутся расспросы, выяснения – а какой от них прок? Убийцы своё получили, а мы только время зря потеряем. Вот закончим дела, и я сам всё расскажу Кочегару».
Состав замедлил ход и остановился. Стрелочник с натугой перекинул рычаг, переводя стрелку на боковые пути. Лёха приветственно помахал ему рукой.
– Надо бы воды долить. И угольку примем, когда ещё здесь окажемся?.. На Лихоборах старые запасы донецкого газового, не то, что у нас, на Трёх Вокзалах. Там бурый подмосковный – дрянь, его, сколько не кидай, настоящего жара не будет. Как-то раз я вообще антрацитом топил, так напрочь запёк колосники, пришлось потом ломом расковыривать.
На тему сортов угля для своего драгоценного "9П" Кочегар мог рассуждать бесконечно.
Егор спрыгнул с платформы и прошёлся вдоль путей, разминая ноги. Разрушительная сила Леса обошла депо стороной, и сейчас здесь кипела жизнь – в том виде, от которого он уже успел отвыкнуть. Из мастерских доносился металлический лязг и визг ленточной пилы. То и дело пробегали люди в замасленных спецовках, кто с кувалдой, кто с паровозным разводным ключом, кто с обрезком трубы на плече. В центре большой площадки красовался поворотный круг, окружённый эллингами; из распахнутых ворот высовывались ржавые, в дырах выбитых ветровых стёкол, плоские морды тепловозов. Створка крайнего эллинга окатилась вбок и на рампу поворотного круга выползла, чадя газогенератором, помятая жёлто-красная автомотриса. Взвыла сирена, залязгали приводные механизмы и сооружение медленно, толчками, повернулось по часовой стрелке.
Шум не остался незамеченным. Из-за берёзовой рощи за крышами эллингов к небу взлетела огромная туча птиц, оглашая окрестности тысячеголосым гоготом, кряканьем, хлопаньем крыльев.
– Утки – сказал Кочегар. – На Головинских прудах их до дури, можно по две-три штуки брать с одного выстрела. На днях мужики приведут в порядок вагон-рефрижератор, будем делать запасы.
– Баловство это всё. – лениво отозвался егерь. Он тоже слез с платформы и присоединился к напарнику. – Кому в Лесу нужна мороженая птица? Остановись где угодно, возьми двустволку, отойди на полсотни шагов от насыпи – вот тебе и обед.
– Вам, егерям, хорошо говорить. – обиделся путеец. – Вы на подножном корме живёте и забот не знаете. А мы люди мастеровые, ружьишком балуемся только по праздникам. Знаешь, сколько здесь вкалывает народу? И все, между прочим, хотят кушать. Саговую крупу и овощи мы возим из Кускова, а птицу могли бы заготавливать прямо здесь. Далеко ходить не надо, пруды – вон они, сразу за мастерскими. Только раньше хранить было негде, а теперь – загнал рефрижератор в тупик и пользуйся. Удобно!
Бич хмыкнул, демонстрируя свой скепсис.
– Кстати, ты почему ехал с нами на платформе? Кого в будке оставил, помощника? Так он, вроде, совсем зелёный?
– Не… – Кочегар ухмыльнулся. – Там мой дружбан со своим напарником. Они тоже паровоз восстанавливают, и не маневровый, а самую настоящую «овечку» – стояла, понимаешь, вместо памятника на Сортировочной. Легенда! Попросились вот проехаться за паровозную бригаду, опыта поднабраться. А я что, я не против, прокачусь в кои-то веки пассажиром, проветрюсь…
В депо пришлось задержаться. Сначала принимали на паровоз уголь и воду, потом Кочегар ушёл искать приятеля из слесарной мастерской и пропал на два с половиной часа. Вернулся, распространяя сильный запах спиртного, и сразу устроил скандал, обвиняя в скаредности смазчика, якобы пожалевшего пальмового масла для вагонных букс.
Уже устраиваясь на платформе перед отправлением, Бич вспомнил об оскудевшем арсенале.
– Слушай, Кочегар, у тебя не найдётся завалящего ствола? Студент свой в болоте утопил и ходит безоружным, непорядок.
Путеец поскрёб затылок, чёрной от угольной пыли и смазки пятернёй.
– У меня на паровозе кроме пулемёта, только помпа помощника. Хотя нет, постой – есть один девайс, сейчас принесу…
Он залез в будку и тотчас вынырнул наружу, держа в руках пояс с большой жёлтой кобурой.
– Вот, знай мою доброту! «Таурус – Магнум», бразильский, сорок четвёртый калибр. Выменял по случаю у челноков, вожу с собой. Ни разу ещё не пригодился…
Егерь повертел в руках длинный никелированный револьвер.
– Ничего так волына. Маслята есть?
– Полный барабан и двадцать штук россыпью.
– И на том спасибо. За мной не заржавеет, клык на холодец!
– Да брось, Бич, будто мы с тобой первый день знакомы! Было бы чем считаться – железяками!
Егерь коротко, словно только того и ожидал, кивнул и протянул револьвер Егору.
– Вот, держи, Студент, пользуйся. И имей в виду – отдача у него зверская, так что береги запястья.
Пока разводили пары, пока состав вытягивался за стрелку, прошло не меньше получаса. Увеличение огневой мощи группы решено было обмыть. Поляну накрыли прямо на платформе, на дощатом настиле, на развёрнутых брезентовых чехлах. Под закуску – закупленный в депо саговый лаваш, десяток помидоров, банка солёных огурцов, и гвоздь программы, копчёные мясные пиявки – легко пошла крепчайшая настойка с неизменным запахом сушёных грибов, прощальный подарок лодочника.
После первого же глотка Егора потянуло в сон – сказывались сутки, полные треволнений. Он закутался в спальник и стал слушать, как Бич с Кочегаром, хватив по два стакана грибовухи, надсадно перекрикивают друг друга:
Наш паровоз, вперёд лети!
Мы едем без билета.
Другого нет у нас пути,
И денег тоже нету!
Неторопливо наползали прозрачные сентябрьские сумерки. В прорехах живого тоннеля, тянущегося без перерыва от самого Коптевского путепровода, замелькали первые звёзды. Егор неотвратимо проваливался в дрёму, убаюканный неспешным перестуком – «та-да-дак… – та-да-дак… – та-да-дак…». И уже сквозь первый, самый сладкий, сон он услышал другую песенку – неофициальный гимн путейцев Московского Леса, исполняемый сиплыми от обжигающего пойла голосами:
…Скатертью, скатертью дальний путь стелется
И упирается прямо в небосклон.
Каждому, каждому в лучшее верится,
Катится, катится голубой вагон!
VIII
Паровоз загудел на прощание, попятился, лязгнув сцепками, и двинулся назад, в сторону Ленинградского шоссе.
– И куда нам теперь? – спросил Егор. В завесе проволочного вьюна, оплетающем кустарники, здесь зияла прореха, и по ней вглубь Стрешневского парка уходила тропа. Не видно было ни зги, и Егор подолгу нащупывал, куда поставить ногу – чтобы не скатиться с гравийной насыпи кубарем.
– Тут прямо и остановимся – откликнулся Бич. – Шагах в двадцати от насыпи есть удобное место. Разведём огонь, Нгуен наверняка слышал гудок, будет с минуты на минуту.
– Кто-кто?
– Один хороший человек. Егерь и лучший проводник по этим местам.
Егор не ответил. Его чем дальше, тем сильнее раздражала манера напарника изъясняться загадками. Но тот и сам заметил свою неловкость.
– Да ты не дуйся, как мышь на крупу, сейчас всё объясню. Я поначалу собирался выйти к Щукино со стороны Сокола. Думал – заночуем в Петровской Обители у друидов, а оттуда двинем по Ленинградке, не торопясь, а оно вон как обернулось. Придётся пробираться от лесопарка, а это, скажу я тебе, паршиво до крайности.
Егерь зажужжал фонариком. Луч обежал небольшую лощинку, образованную корнями двух гигантских клёнов. Посреди лощинки имелось кострище, аккуратно сложенное из битых кирпичей.
– Пришли. – Он принялся стаскивать «Ермак». – Так я о чём? Сейчас между нами и Курчатовским Центром – упырятник. Слыхал о таком? – Бывший Институт переливания Крови? Да, мне говорили.
– Говорили ему… Не вдаваясь в детали – место это нехорошее, жуткое, и приближаться к нему категорически не рекомендуется. А значит, придётся идти в обход, через Щукинскую Чересполосицу. И Нгуен знает её, как никто другой.
– Нгуен… он что, вьетнамец? – Да. Парень серьёзный, в Лесу как дома, и боец, каких поискать. Семейные традиции – его отец воевал ещё у Хо-Ши-Мина.
– Ты всё напутал, Бич. Не отец, а дед, и воевал он у товарища Зиапа[13]. Мне дали имя в честь этого великого человека.
Егор вздрогнул. Из темноты возник маленький тощий человечек в мешковатой чёрной куртке и широкой конической шляпе из соломы. В правой руке гость нёс охотничий карабин «Тигр».
– Вы говорите так громко, что слышно за две сотни тхыок – по-вашему, около ста метров. Это очень неосторожно.
– Да ладно тебе, Нгуен, откуда здесь взяться кому-нибудь кроме твоих земляков? Признайся, наверняка ведь, давно за нами наблюдаешь?
Вьетнамец, ни слова ни говоря, опустился на корточки. Так он и сидел, не шевелясь, не произнеся ни слова, пока Егор с Бичом разжигали костёр, раскладывали на траве остатки давешней закуски и бегали за водой к роднику.
Улучив момент, егерь шепнул:
– Слушай ушами, Студент… Сейчас накатим по чуть-чуть, и попробуй Нгуена разговорить. Так-то он слова лишнего не скажет, но к выпивке нестоек, как и многие его земляки. Увидишь, что рожа раскраснелась – и вперёд. Если повезёт, узнаешь массу интересного.
Егор недоумённо нахмурился.
– А ты что ж? Сам бы и спросил!
– Не… я его на этот трюк уже ловил. Нгуен малый мнительный, осторожный, другой раз не купится. А с тобой может и пооткровенничать.
– И о чём его спрашивать?
– О Токийском Болоте. Ты только намекни, а там его не остановишь. Серьёзно, Студент, больше ты такого ни от кого не услышишь, клык на холодец! Помнишь, сколько Пиндос всего порассказал?
– О Нью-Йорке?
– Да. А Нгуен жил в Токио – это такая дыра, что Нью-Йорк раем покажется. Так что не теряйся, лови момент!
Костёр постреливал угольками. Стрелки «Командирских» часов показывали одиннадцать вечера. Бич давно посапывал, пристроившись на охапке тростника, а Егор сидел на бревне и ковырялся веткой в затухающих угольях. Сна не осталось ни в одном глазу, не помогла даже грибовуха – сказывались полчаса, «добранные» на поезде. Оставалось слушать вьетнамца, изредка прерывая его вопросами. Нгуен говорил по-русски правильно, почти без акцента, и лишь иногда, поддавшись эмоциям, срывался на высокие, гортанные вокабулы.
«Нет, в Лесу не очень давно, всего пять лет. Откуда вьетнамцы? Здесь, неподалёку, раньше было вьетнамское общежитие, там обитали торговцы с вещевого рынка. Когда люди ринулись прочь из Москвы, они остались – почему-то эЛ-А их пощадила. Не всех, конечно, но многих. Так с тех пор и живут: построили на Иваньковских прудах деревню, охотятся, ловят рыбу, выращивают саговые пальмы. Нет, рис не растёт, но саго тоже ничего, из него получается вкусная лапша для супа фо.
Да, нравится – сытно, спокойно, люди вокруг добрые, не то, что в Токио. Что? Сначала там тоже был Лес, но потом его захлестнуло гигантское цунами. Деревьев почти не осталось – сплошь болото, мангры, громадные, непроходимые, и в них застряли корабли, супертанкеры, контейнеровозы. Даже американский авианосец забросило, так и стоит на отмели.
Дома тоже смыло, да. Торчат кое-где небоскрёбы, обглоданные, как рыбьи скелеты, все заросшие мхом и лианами. Болото булькает, клекочет, испускает ядовитые миазмы, в иные районы без противогаза не сунешься – верная смерть.
Японцы? Нет, они бежали из города – все, даже те, у кого был иммунитет к эЛ-А. Оставшиеся, сотни три-четыре, живут на нижних этажах небоскрёба Докомо Ёги в районе Сибуя и никого к себе не пускают. Кто? Тайцы, филиппинцы, вьетнамцы, камбоджийцы, даже баджао, морские цыгане – собрались в Токио со всей Юго-Восточной Азии. Да, тоже. Дома были неприятности – перешёл дорогу местному филиалу «Змеи»[14]. В отместку их люди сожгли дом, угрожали смертью, вот и пришлось пуститься в бега…
Где живут? Кто как привык: в свайных домиках, на брошенных кораблях, на островках, даже на лодках. Говорят, больше ста тысяч. Территория-то огромная – манграми, кроме самого мегаполиса, зарос весь Токийский залив.
Нет, назад не тянет. Очень опасно, много ядовитых змей и чудовищ, как в фильмах про динозавров, только другие. Конечно, видел – огромные, как киты, с тюленьими плавниками и зубастой головой на длинной шее. Есть и другие, с гребнем на спине, четвероногие. Те едят траву, но могут сослепу или в ярости растоптать дом или лодку.
Откуда берутся? Никто толком не знает, даже учёные палеонтологи. Чудовища стали массово появляться на после цунами, когда япоцнцы стали использовать Токийское Болото, как свалку. Очень просто – переоборудовали несколько старых танкеров, загоняют их в залив, туда, где нет мангров, и вываливают груз – десятки тысяч тонн пластиковых отходов – прямо в воду. Плесень с ними довольно быстро расправляется, а на продуктах разложения зарождается всякая мерзость. Ходили слухи, ЮНЕСКО пыталось протестовать, но когда это японцы их слушали? До сих пор мусор вываливают, уже половина Токийского залива – сплошь бульон из плесени, и никто не знает, что оттуда однажды повылазит…
Да, про Зверя из Лианозова слышал, как и любой егерь. В Токио тоже есть такой. Японцы его называют «кайдзю», и никто не знает, как он выглядит. Болтают только про зелёное свечение и неслышный смертоносный визг. А вот убитых им людей видел сам: тела не разорваны, а будто разбрызганы.
Нет, люди гораздо хуже Зверя. Много бандитов, житья от них нет… Общины воюют между собой, никого не щадят – ни женщин, ни детей, ни стариков. Да европейцы тоже есть, палеонтологи из Московского Университета. Устроили в Токио биостанцию, изучают… Они-то и помогли перебраться сюда – в благодарность за спасение их коллег от банды грабителей-мяо.
Как добрался? Посадили на самолёт в Россию. Было очень худо – тоска, хотелось умереть, и сильно болела голова. Учёные дали порошки, кое-как дотерпел, а в Лесу сразу стало хорошо.
Чересполосица? Водит, конечно, но не часто. Травников, охотников, даже друидов. Зачем? Ищут растения и зверей, которых нет больше нигде, очень ценных. Да, опасно, случается и гибнут…»
Егерь завозился, зевнул и сел.
– Всё разговоры разговариваете? Смотрите, завтра вставать ни свет ни заря!
Нгуен встряхнулся, помотал головой и сердито уставился на егеря.
– Бич? Опять ты меня напоил, нга нго!
– Ты кого тупым русским назвал, а? А кто тебя по Лесу ходить учил?
– Вьетнамца не надо учить ходить по джунглям! – в голосе Нгуена прорезалось высокомерие. – Мы это умели ещё пятьдесят… нет, пятьсот лет назад!
– Здесь тебе не джунгли, чёртов гук[15]! Забыл, как от синих муравьёв по торговому центру на Соколе бегал? А когда мы хищные корневища раскапывали – кто в яму свалился и обгадился там с перепугу? А кто тебя из той ямы вытащил – может, товарищ Зиап?
Нгуен сник. Похоже, Бич угодил в больное место.
– Ладно, брат, не обижайся. – сжалился егерь. – Я – могила, ты же знаешь, да и Студент у нас не из болтливых. И вообще – давайте-ка укладываться, завтра трогаемся чуть свет. Студент, ты караулишь первым.
Егор недовольно пожал плечами, но спорить не стал. В конце концов, егерь во всех смыслах за старшего. А значит – в полном своём праве.
