Андрей Дмитрук
Карантин
Рассказ, который вы можете считать фантастическим

Я обезоружил этого человека в один момент.

Пожилой, с покрасневшим от холода и ветра лицом и белыми бровями Деда Мороза, в синей с красным верхом вязаной шапочке, – он подошёл ко мне, когда я возился с мотором своей «Лады», и без лишних слов наставил пистолет. Пока я стоял у капота с поднятыми руками, успел внимательно рассмотреть его странную, бочкообразную фигуру. Между худыми ногами в джинсах и шеей, замотанной старым шарфом, располагалось потёртое драповое пальто, чуть не лопавшееся на брюхе и боках. Скоро я сообразил, что мужчина вовсе не толст: просто надел на себя несколько свитеров и фуфаек. Всё тёплое, что прихватил из дому.

(Это был уже второй ствол из тех, которые на меня наставили сегодня. Утром моя машина попала в поле зрения двоих молодцев в одинаковых иссиня-чёрных комбинезонах, с карабинами КС-23, и один из них жестом намекнул, что может прицелиться. Кажется, я зацепил край владений нефтяного барона. По крайней мере, за сосняком торчали островерхие чёрные башенки здания, похожего на за́мки Людвига Баварского. Я не стал ссориться.)

Конечно, «Дед Мороз» не привык промышлять грабежом на больших дорогах. Оттого и потрясал «макаровым», очевидно, придававшим ему уверенности, и кричал, спотыкаясь на каждом слове:

– Эй! Слушайте! Отвезёте меня… в Баклановку. Сейчас же. (И – совсем другим, просящим тоном.) Очень надо…

– Понятно, что очень надо, если с пистолетом просите, – сказал я. И вдруг удивлённо, даже присвистнув, посмотрел вбок. Новичок – он повторил моё движение, отвлекся… Через несколько секунд «макаров» уже был в руке у меня, а мужчина, отброшенный на несколько шагов, сидел и растерянно хлопал глазами среди увядших прошлогодних лопухов. Я держал его на прицеле, и это явно подавляло «грабителя». Ствол смотрел в глаза далеко не всякому.

– Ну, и что теперь делать будем, дядя? Не повезло тебе, я служил в спецназе… Зачем тебе в Баклановку? Станция рядом? Что везёшь, наркотики?..

– Нет… – Он оглянулся на заброшенную ферму, где, без всякого сомнения, ночевал и промёрз. Когда-то здесь был хороший откормочный комплекс, теперь стояли длинные корпуса с провалившимися кровлями, с рядами выбитых окон. Силосная башня выглядела так, будто в неё угодил артиллерийский снаряд. Всё затопили сухие кусты вперемешку с бурьяном.

– Ладно, вставай. Может, по дружбе и подвезу тебя в Баклановку. Но сначала…

Опустив капот, я гостеприимно отворил переднюю дверцу.

– Сначала, батя, ты мне всё-всё расскажешь. Что, зачем, почём и откуда. Как попу на исповеди. Чего ты тут делаешь, от кого прячешься… И вообще. Я человек добрый, может, и помогу ещё чем-нибудь. Садись! Только, ради Бога, не рыпайся, понял? Я пушку потом сам отдам, когда будем нежно прощаться…

Мужчина медленно встал, рукавом вытер слезящиеся глаза. Он явно колебался, верить ли.

– А… зачем вам это? Ну, обо мне?

– Считай, что я о-очень любознательный. В годы спецназа всякие приключения бывали. А теперь их нет. Скучно. И вдруг ты, со стволом… ну, разве я упущу такой случай? Может, ещё опишу в мемуарах. Моя встреча с беглым серийным убийцей. Исповедь педофила…

– Да ничего подобного! – сразу обиделся он. – В том-то и беда, что я ни в чём не повинен! А они хотят меня убить!..

Совестливый человек, подумал я. Интеллигентный. Беззащитный. Таким, как он, только и прятаться с бог весть откуда взятым стволом по заброшенным сёлам и фермам, голодать, холодать… Небось, отсутствие горячей ванны удручает его куда больше, чем погоня, которую ведут за ним они. Ах, эти чудесные, универсальные «они» русского обывателя! Впрочем, не только русского. Читал я у Стивена Кинга, как один янки… нет, даже двое помешались как раз на них, тех, которые тайно следят и вредят на каждом шагу, и жаждут то ли просто покончить с тобой, то ли произвести некую зловещую операцию из мистического триллера, например, вставить тебе чип для дистанционного управления мозгом. ЦРУ, ФСБ, масонские ложи, инопланетяне, агенты Шамбалы… Впрочем, иногда бывает другая ситуация. Они действительно появляются. И ведут охоту. И загоняют в угол. Иногда…

В машине бубнило радио, диктор с заученными интонациями дочитывал сводку новостей: «…усиленных бомбардировок прибрежных районов страны началась высадка десанта. Сегодня к 12.00 войска НАТО заняли город…» Я вырубил докучного болтуна.

Когда старик наконец сел рядом на переднее сиденье и снял свою шапчонку, пришла мне пора узнать этого стрелка-неудачника.

– Господи! – сказал я, округлив глаза как можно натуральнее. – Да вы же…

На его мятом, с обвисшими щеками лице мелькнуло удовольствие пополам со смущением.

– Ну, да. Теперь верите, что я не… как это… не педофил?

– Да ладно! Что, у космонавтов так плохо с юмором?..

Павла Махонина я знал, ещё когда учился на первом курсе юрфака. Да и кому в стране и в мире он не был известен? Герой и мученик; единственный, уцелевший после катастрофы на международной космической станции «Гелиос». Трое суток в скафандре, без воды и пищи, в открытом Космосе, среди обломков станции, ежеминутно грозивших этот скафандр вспороть. Спасённый индийским кораблём, предназначенным для других целей, но, слава Богу, стоявшим на старте, – чуть ли не год приходил в себя по больницам и санаториям. Получил ещё кучу наград, однако в отставку не вышел. С почётом дослужил своё в авиации, покинул её генерал-лейтенантом. Жил на подаренной правительством даче в Барвихе. Выпустил книгу воспоминаний. И вдруг – такой человек! – обретается в глуши, на разорённой ферме, с чёрт знает откуда взятым пистолетом (не сдал служебный?); дошёл до того, что шантажирует водителей, пробираясь в деревню Баклановку, от которой всего пара вёрст до разъезда на железной дороге. То есть хочет забраться ещё поглубже. Зачем? Почему? Поневоле любой удивится…

Я вспомнил, глядя на него. Один из моих коллег по отделу во время «корпоратива» в честь двадцать третьего февраля сказал, набравшись: «Ещё один стакан, и я мёртвый. А как говаривал капитан Флинт, мёртвые не кусаются…» Невесть почему, дурацкая фраза всем запомнилась. И теперь у нас время от времени поминали легендарного пирата…

– А я так и не понял тогда, как они выглядят, – неожиданно сказал Махонин. Сильно покрасневшие, блёклые глаза его подплывали влагой; голова чуть подрагивала на старческой шее с торчащим кадыком. Не тебе бы бегать, подумал я. Вон какой стал, герой…

– Кто – они, Павел Дмитрич?

– У вас есть что-нибудь… пожевать? – без связи с предыдущим спросил он. В голосе звенели молящие нотки. – Второй день… невольно вспомнишь, как – тогда, там…

– В Космосе? – усмехнулся я. Он печально покивал. – Всё у меня есть, дорогой! И хлеб, и, так сказать, к хлебу…

Для удобства мы перебрались на заднее сиденье машины. Я достал из сумки пакет, развернул, расставил и разложил между нами весь свой запас. Сидим по-семейному, Господи ты боже мой, – кто бы поверил… Махонин откровенно глотал слюну, глядя на мои примятые бутерброды с бужениной, солёные огурчики; на флягу, к которой я присовокупил две никелированные стопки.

– Разве за рулём… вам можно?

– Ради такого случая? Ничего, как-нибудь отболтаемся.

Несколько секунд он подозрительно смотрел на меня, очевидно, взвешивая, не стоит ли ему, беглецу, всё-таки бояться человека, который столь явно пренебрегает правилами дорожного движения. Потом, то ли сообразив, что деваться некуда, то ли под действием сосущего голода, вздохнул – и взял бутерброд.

– Извините, я сначала хоть кусочек… а то водка сразу свалит.

Я не возражал.

Двенадцать лет назад полковник Махонин возглавлял экипаж, привезённый российским кораблём «Русь» на недавно собранную на орбите МКС «Гелиос». Он был опытным лётчиком-космонавтом, участником уже двух запусков, а под началом у него состояли пятеро интеллектуалов, лучших физиков из разных стран. Прессу обошёл парадный снимок: бриллиантовая пятёрка перед отлётом, уже в белых неуклюжих скафандрах, но без шлемов, каждый с флагом своей страны на рукаве. Двое из них нобелевские лауреаты – седой, похожий на грустного спаниеля, негр и рыжая аскетичная леди, оголившая в улыбке даже дёсны. А посередине стоит с гордым видом, выпятив грудь и подняв подбородок, полковник авиации, Герой России Махонин. Он тогда был шатеном, и залысины только намечались.

Светила физики отправились на станцию, чтобы собрать там установку, равных которой ещё не было, – компактный линейный коллайдер, КЛК. Наследница чудовищных ускорителей, с их многокилометровыми тоннелями в толще гор, с электромагнитами весом в товарный поезд – машина эта обладала массой не более тонны, однако могла разгонять частицы с ещё невиданной силой. Секрет такой миниатюрности крылся во внезапном открытии одного венгерского ядерщика… Впрочем, Махонин в ускорителях заряженных частиц не отличал уха от рыла – ни до полёта, ни во время него, вопреки всем объяснениям «яйцеголовых», ни тем более после. Он сам признавался газетчикам в своём дремучем невежестве. Зато – без сучка, без задоринки довёз все эти супермозги с их суперустановкой до спутника, идеально пристыковал корабль.

Трое членов экипажа МКС, ожидавших на орбите – француз, сириец и мальгаш, – тоже в ускорителях ничего не петрили, зато были прекрасными механиками и помогли быстро, гладко собрать все узлы. Я видел установку на фото в Интернете. Сложно-стройная, вся вытянутая вперёд, сужавшаяся в длинную и толстую серебристую иглу, она чем-то напоминала птицу, готовую клюнуть. Перед клювом-иглой ставили неподвижную мишень, из которой, по идее, потоком разогнанных частиц должны были вышибаться неведомые науке основные кирпичики бытия. Причём для полного успеха этой операции требовалось вынести КЛК за атмосферу, в космическую пустоту.

Что именно выклевала птица, я узнал двенадцать лет спустя, пия водку с Махониным на заднем сиденье собственной «Лады».

Поев и выпив, угревшись, он стащил с себя пальто. И вдруг вернулся к загадочному началу нашей беседы:

– А может, вообще никак не выглядят. Вроде, скажем, ду́хов…

– Кто не выглядит, Павел Дмитрич?

– Кто, кто… Конь в пальто! – С внезапной злостью он уставился на меня. – Я это ещё тогда рассказывал… во всех подробностях. Меня психиатры проверяли, нашли здоровым. Мой рассказ в таком, – указал глазами вверх, – в таком учреждении записан… Там же с меня и подписку взяли, о неразглашении. А я возьми да и брякни этому… Слегину. А он, видно…

Тут Павел Дмитриевич выразительно постучал костяшками пальцев по дверце машины. И сказал не без ехидства:

– Ваш брат чекист отставным никогда не бывает.

В меня словно плеснули кипятком. Никакой опыт не приучает быть равнодушным к подобным неожиданностям…

Судя по всему, что перед началом поисков я узнал и прочёл о пропавшем Махонине, – начиная с конца прошлого года, он заволновался. Казалось бы, чего бояться столь заслуженному человеку, кумиру страны, живущему в уютной усадьбе под самой столицей, с охранниками и штатом, исполняющим малейшие его желания? Ан нет. Близкие рассказывали о какой-то непонятной нервозности Павла Дмитриевича, о его внезапных запоях, срывах и скандалах, которые генерал закатывал, можно сказать, на ровном месте. А разговоры в узком кругу? Всё о смерти, о том, как «мало мне, ребята, осталось топать по этой земле», о каких-то вещах, кои «не надо знать людям для собственного спокойствия»…

Скоро мне стало ясно: много лет спустя после того злосчастного полёта на МКС и своего чудесного спасения герой впервые заговорил. Я понятия не имел, о чём именно, об этом нас не информировали, но знал точно, что Махонин «в таком учреждении» дал ту самую подписку… И вдруг – прокололся. Может, спьяну или просто надоело хранить распиравшую его тайну, но вот взял да и рассказал кому-то, что именно случилось тогда на орбите, в тысяче двухстах километрах от Земли, и почему, взорвавшись, разнёс к чертям всю станцию новый ускоритель. (Если, конечно, это он взорвался…) А этот кто-то – оказывается, отставной генерал-майор ФСБ Слегин, – без заминки передал исповедь Махонина, как говорили наши деды, в компетентные органы. И космонавт каким-то образом об этом дознался (знакомых-то вон сколько, и в самых высоких сферах!). Дознавшись же, впал в жестокую депрессию и заблажил. Опасная, видать, была тайна – из тех, с которыми жить нельзя… Запил, заметался. В конце концов, просто снял денежки со счёта, и… поминай как звали! Ищи на просторах необъятной Родины. Знал Махонин, какой топор висит над ним, что грозит разболтавшему такое. Бросил весь уют и роскошь своей дачи – и ударился в бега. Я его нашёл, поскольку особого труда, при моём профессиональном опыте, это не составляло. И разыграл эту нехитрую сцену с копанием в якобы заглохшем моторе «Лады».

А он меня вычислил.

Честное слово – я чокнулся с ним, испытывая изрядное облегчение! Больше не надо было притворяться. Со вкусом я вытянул свою водку из стаканчика… и понял внезапно, чего именно мне хочется в эту минуту больше всего. Кровь из носу – я хочу узнать его тайну! Тайну, которая убивает. И которая скоро уложит генерала Махонина в сыру землю, посреди ближайшего соснового бора, у речки Синюхи.

– Вот интересно, – сказал я, – всё-таки, почему вы столько лет молчали – и только теперь…

– «Арес», – резко перебил он, и мне показалось: что-то срастается в мозгу, становится почти понятным… но не до конца. Один только намёк на понимание. Слегка леденящий.

«Арес» – это был широко распубликованный проект марсианской базы. Команды четырёх стран, в том числе и нашей, в конце года должны были вылететь на американском корабле к Марсу, ещё через три месяца совершить посадку и начать строительство герметичного купола. Затем, один-два раза в год, корабли-автоматы подвозили бы им материалы. Затея стоила десятки миллиардов – и, как я понимал, руководители и патроны проекта, вплоть до первых лиц государств, намеревались часть этих денег, мягко говоря, отвлечь на иные нужды… Так что любая попытка помешать развёртыванию программы встретила бы ответ скорый и беспощадный, благословлённый в самых высоких сферах.

– И что «Арес»? – невинно спросил я, наливая по следующей.

– Что – «Арес»? Не будет никакого «Ареса», вот что…

Я насторожился пуще. То ли генерал к старости лет стал пьянеть от пятидесяти граммов, – впрочем, два дня голодухи могли вконец ослабить, – то ли вправду знал нечто ошеломительное.

Истинными оказались оба предположения. Маленько путаясь в словах, с глазами, уже мутнеющими, вертя в руках никелированный стаканчик, беглец выложил мне всё. Его просто несло. Лишь потом мне пришло в голову, что ко всему он ещё и воспользовался последней возможностью поведать миру об этом. Не прожжённым циникам, стоящим во главе стран – негодяям, вполне бездушным и готовым ради своей выгоды принести в жертву сколько угодно людей, – но обычному офицеру спецслужбы, который, может быть, тоже когда-нибудь за дружеским застольем проболтается о жутком открытии Махонина…

Итак, рассказывал генерал сбивчиво, по несколько раз возвращаясь к одному и тому же, и не все вещи называл так, как принято в науке. К счастью, я в старших классах школы состоял в астрономическом кружке и помнил ещё много чего, в том числе и термин, полный мрачной романтики: молчание Вселенной. Полное отсутствие любых свидетельств о наличии внеземного разума.

В общем, я сообразил главное.

Ускоритель, собранный на МКС, работал без перебоев – и именно так, как от него ожидали. Трудился он и тогда, когда учёные мирно почивали, спали члены экипажа станции. Один лишь Махонин, не испытывая никаких предчувствий, использовал часы своего дежурства для того, чтобы поиграть с компьютером в покер («причём я у этого дурака легко выигрывал»). Вот тут-то всё и случилось.

Нет, лётчик не услышал грохота взрыва, не почувствовал сотрясения или удара. А может быть, ничего этого и не было. После некоего неуловимого мгновения, подобного переходу в сон, Павел Дмитриевич обрёл себя уже барахтающимся в черноте. Вокруг, подобно разбросанным драгоценностям, медленно расплывались в разные стороны обломки МКС. На фоне мирового провала любой перекрученный кусок стали выглядел, словно изделие ювелира. Не сразу Махонин заметил в чудовищной глубине, вокруг, со всех сторон, холодно-внимательные огни звёзд. Он плыл в шаре из далёких, ровно горящих светил. И на нём был правильно надетый и надёжно загерметизированный скафандр, со всеми сращёнными швами и сочленениями, со шлемом на голове, с перчатками и ботинками, с отлично работающей подачей кислорода, хотя, видит Бог, перед компом пилот сидел в одном нижнем белье!

Махонин ещё не успел осознать немыслимость своего положения, когда с ним заговорили. Как? А Бог его знает. Во всяком случае, не словами; иногда зрительными образами. Сами собой под черепом рождались понятия, слагались в стройный логический ряд. «Как будто я сам это всё придумал. Но я точно знал, каждую секунду знал, что не я! Оно и шло откуда-то, и в то же время было моим… как будто я, понимаешь, раздулся на весь Космос… не знаю, как тебе и сказать!»

Поток заряженных частиц сделал куда больше, чем от него ожидали. Надо полагать, злосчастная птица с серебряным клювом вполне случайно проклевала дыру в некоей стене, и те, кто жил за этой стеной, поняли, что скоро их присутствие будет обнаружено людьми. Через десять или сто лет какой-нибудь очередной ускоритель фатально должен был снести эту стену до основания. Поразмыслив, те решили отложить радостную встречу с землянами – и потому уничтожили МКС вместе со всеми, кто мог бы разобраться в достигнутом эффекте. Но одновременно у застенных жителей явилась другая мысль. Оттого ими был избран и спасён лётчик Махонин, совершенный профан в физике, зато герой-космонавт…

Никакого «молчания Вселенной» нет, сказали ему. Космос не только обитаем, он представляет собой единый город. Между звёздами и галактиками тянутся некие энергетические мосты, по которым намного быстрее света путешествуют мириады живых существ. Ядра галактик превращены в гигантские энергостанции, дающие силу мостам и механизмам преобразования миров. Иные звёздные скопления представляют собой нечто вроде университетов, учебных зон, где получают образование молодые расы. У некоторых солнц располагаются заповедники, куда специальные экспедиции привозят отовсюду образцы живой природы. (Все периоды земной эволюции тоже представлены в одном из заповедников; там найдёшь и «парк юрского периода», и куда более ранние биоценозы, и современные… да, и некоторых людей из разных эпох те забрали к себе, в том числе весьма знаменитых!) Многие безжизненные планеты превращены в сплошные рудники; чудовищные машины прогрызли их до самого ядра – или, расколов на куски, гонят массы минералов к местам переработки. Но есть и курортные, целебные миры, где среди несравнимых красот и тишины отдыхают труженики Космоса… мирные, только мирные труженики, ибо во всём исполинском объёме мироздания нигде не ведутся войны! Ни одна разумная раса не угнетает другие; планетные и межзвёздные культуры свободны от внутренних распрей, от общественного неравенства. Есть края веселья, вечных карнавалов, озаряемые фейерверками метеорных дождей, и города детства, раскинутые на световые годы, с игровыми планетоидами и чудесными аттракционами, переносящими малышей в любые точки пространства-времени…

Но нам не дано узреть всё это, хотя обитателям других планетных систем даже без телескопов отлично видна искусственная архитектура Вселенной: сияющие мосты и световые тоннели межзвездья, парящие в пустоте постройки старых могущественных рас, часто заключающие в себе родную звезду на роли светильника и обогревателя, а мимо их родного дома обязательно проплывают большие и малые корабли, прибывают в гавани, стартуют…

Единственное, что смогли установить наши космологи, да и то в самые последние годы, это наличие в пространстве тёмной материи. Её неизмеримо больше, чем «светлой», доступной взгляду и изучению. Тёмная материя, тёмная энергия – вот наши имена для нарочно скрытого от людей космического мегаполиса!

Вокруг Солнечной системы поставлена стена, вернее, оболочка (её-то ненароком и продолбил ускоритель на «Гелиосе»); она незрима, но решительно искажает подлинный вид универсума. Магнитный хаос, извергаемый квазарами и туманностями, легко ловят наши антенны, зато осмысленные радио– и телепередачи попросту не проходят снаружи через эту капсулу, хотя остальное пространство переполнено ими! Есть и другие, куда более быстрые и совершенные способы дальнего общения, однако землянам явлена молчаливая, пустынная Вселенная. Словом, если всё это уменьшить до масштаба отдельно взятой Земли, – представьте себе, что в наши дни вы наблюдаете планету со спутника и не видите ни единого огонька, ни одного творения рук человеческих; вам облыжно явлены лесистый остров Манхэттен, на котором нет даже индейских типи, Нил без признака храмов и пирамид, прорезающий безлюдные пески; дикие горы Китая, по которым не вьётся дракон Великой стены… И ни одной радиоволны в атмосфере, как до рождения Попова и Маркони!

Лётчик тогда так и не узнал, почему во всём этом прекрасном мире, всеобъемлющем содружестве поперечником в двадцать миллиардов световых лет, не нашлось места для земного человечества. То есть причина была понятна, её объяснили, но как и почему всё произошло, осталось тайной. Может, в некий ключевой момент звёздные мудрецы-наставники не вмешались в развитие рода людского. А возможно, с самого начала был насквозь порочен Homo sapiens, и любое вмешательство оказалось бессильным… Словом, как бы оно ни сложилось, но во всём мироздании, среди триллионов рас, одни потомки африканских бесхвостых приматов оказались жалкими изгоями. Или, может быть, не одни, но в ничтожном меньшинстве…

Должно быть, те – вселенская, что ли, спецслужба, которая не глядя стёрла с лица Космоса станцию «Гелиос», предварительно обрядив в скафандр и выбросив вон Махонина, – те хорошо умели предвидеть будущее. Им во всех подробностях было известно, чем могут стать для Метагалактического Города такие милые существа, как мы. Узнав, что вокруг нас полно высочайших технологий, и сокровищ, и райских земель, – мы начнём лихорадочно развивать космоплавание, накапливать сверхъядерные игрушки, чтобы рано или поздно протянуть ко всему этому вооружённую руку…

Впрочем, дать нам по руке и вообще на фиг отрубить её вместе с головой – это тем, наверное, проще, чем улыбнуться. Скорее всего, дело в другом. Нас вот именно пожалели. Ведь если мы однажды выйдем-таки с кистенём на большую космическую дорогу… что останется сделать хозяевам Города? То-то же…

Есть и другая опасность. В универсуме много юных рас, «студенческих», «школьных», а то и «ясельных». Они ещё не полностью вакцинированы наставниками от бацилл эгоизма, жадности, соперничества за территории или за материальные блага. Если мы, не видящие в жизни ничего, кроме грызни всех со всеми за лакомый кусок; мы, начинённые суевериями вместо знаний, похотью вместо любви, завистью вместо милосердия, мы, любители анатомировать заживо своих ближних в пыточных застенках, чудовищные насильники над зелёным и звериным царствами, отравители планеты; мы, чётко разделённые на горстку жирующих хозяев жизни и массу рабов, едва сводящих концы с концами, мы, готовые сжигать миллионы себе подобных в атомной топке, – если мы соприкоснёмся с молодой порослью галактик, то можем заразить её опасными, разрушительными соблазнами. Потом старшим будет намного труднее привести заблудших учеников на путь истинный, тем более что «воспитание» подопечных осуществляется в Метагалактике без насилия и вообще без каких-либо методов, ломающих свободу воли. Наши земные сказочки о «прогрессорах» там сочли бы нелепыми и дикарскими… Словом, землян ещё и потому не пускают в межзвездье, что мы – дурно воспитанные дети с паршой и чесоткой.

Пару раз Махонин пытался было вступить в диалог с теми; говорил обо всех, что припоминал, вершинах земного гения, о революциях против угнетения, о благородных людях, жертвовавших собой во имя добра и справедливости. В общем, старался доказать, что не столь уж беспросветно черна жизнь на Земле. Ему ответили примерно так: «Нечто подобное есть во всех сообществах разумных. Но в значительно больших масштабах. Потому что у вас это не благодаря, а вопреки общему ходу истории»…

Нас, должно быть, просто изучают, как редкостных ядовитых тарантулов. Нет, нет, никаких зелёных человечков, гоняющихся за пухлыми блондинками, никаких похищений и садистских экспериментов на борту НЛО или чипов, вживлённых в мозг, – всё это чистая шизофрения. Мы не чувствуем, что за нами наблюдают, как те же тарантулы не подозревают о нацеленном на них издали длиннофокусном объективе. Возможно, их убеждения требуют сохранять всё многообразие космических видов. Держат нас в террариуме со всем необходимым для жизни, но с наглухо затемнёнными стенками. Вернее, тысячи лет подряд проецируя на эти стенки сказочный фильм…

У нас в школьном кружке бывали настоящие астрономы, и один из них рассказал поразившую меня вещь. Оказалось, жил на свете такой физик – Дэвид Бом, кажись, приятель Эйнштейна; и он, этот Бом, вроде бы доказал, что вся Вселенная – голограмма. Два электрона порой «чуют» друг друга хоть за миллиарды километров и взаимно влияют… Взаимодействие с быстротой выше скорости света в материальной среде немыслимо, значит, Космос не материален. То, что мы видим, не действительность, а объёмное изображение. Возможно, даже мнимо объёмное. Где стоит «проектор» и кто им управляет, есть тайна тайн…

Итак, мы не видим не только вечного праздника звездожителей – от нас намеренно скрыты фундаментальные законы бытия. Махонину даже намекнули, что тем точно известна посмертная судьба разумных существ. Но нам – не услышать громозвучную музыку сфер, не возлечь на пиру богов. Мы – в КАРАНТИНЕ.

Напоследок Махонину была явлена рыже-красная твердь, усыпанная камнями, под чёрным ледяным небом. Ему дали понять: земляне затеют стройку в этом гиблом месте, но она не осуществится. Повторит судьбу Вавилонской башни или большого храма в Иерусалиме, который тщетно пытался отстроить Юлиан Отступник.

Вслед за тем, как разлетелась МКС, Павел Дмитриевич провёл в пустоте семьдесят с лишним часов. Поседевшего, полубезумного, его подобрал корабль многоразового использования «Сома», снаряжённый индийцами для полёта к Луне.

…После того буйного и весьма закрытого «корпоратива», приуроченного к дате, которую сознательные товарищи называли Днём Советской Армии, а дети перестройки – Днём защитника отечества (ветеранов Куликовской битвы, что ли?..), мы почему-то крепко запомнили бонмо пиратского вожака. «Мёртвые не кусаются…» И пользовались этим оборотом, вместо того чтобы сказать прямо: ликвидировать, убить. Или даже просто упоминали имя знаменитого пирата. Благословляя меня на поиск беглого космонавта, полковник Лысцов тихонько сказал напоследок: «Ну, и там… как говаривал капитан Флинт… в общем, ты меня понял». Это значило: Махонин должен быть найден, а затем – ему следовало исчезнуть. Мало ли что! В наше демократическое время, даже находясь за самыми толстыми стенами, герой может получить возможность что-нибудь кому-нибудь ляпнуть. Корреспонденту. Адвокату. Охраннику. Стало быть…

Год назад международное сообщество всерьёз взялось за подготовку к строительству «Ареса». Первые миллиарды поплыли в марсианскую даль, конечно же, частично застревая на счетах нынешних капитанов Флинтов, и наших, и западных. И – сначала исподволь, затем всё более откровенно стал нарастать протест. Учёных, деятелей культуры, просто неравнодушных граждан. Не то чтобы люди были в принципе против освоения Космоса, но… Уж очень преувеличенными казались траты, особенно рядом с мировыми язвами – голодом, нищетой. Ко времени ли – эта база, купол и бункер в миллионах километров от Земли, нашпигованные современнейшей техникой и электроникой? Какой от неё прок, когда ещё и ближайшая Луна-то почти не тронута?

Заколебались весы. За отмену программы «Арес» начали выступать видные политики, партии, князья церкви. Давление растёт. Нынче – добавочный камешек на чашу протеста может решить дело. Что, если откроет рот человек-легенда, дважды Герой России? Да ещё со своим новым ореолом беглеца, преследуемого беспощадными государственными агентами? Ай-ай…

Доставая термос со сладким крепким чаем, свинчивая колпачок и ставя рядом пластмассовую чашку, – я дослушивал уже совсем путаный рассказ Махонина и думал, думал… Интересно, тем-то зачем прикрывать «Арес»? Горожанам Вселенной? Болеют за деньги наших налогоплательщиков? Ой, вряд ли… Неужто купол на Марсе даст своему экипажу шанс узнать слишком много? Не поставят ли там какой-нибудь КЛК новейшего поколения, способный пробить дверь в окружающей нас стене? Столько лет прошло… эксперты из ЦЕРНа или Бог знает ещё откуда не даром едят свой хлеб… а ну, как нашим верховным боссам удалось доискаться до истины, узнать причину гибели орбитальной станции, нащупать Метагалактический Город?! И вот, втихаря собираются ломать земной террариум. Заодно, конечно, и погреть руки, но к этому, со времён банкиров Эгиби, вселенские знатоки Земли привыкли. Значит, я где-то на верном пути… «Арес» будет проклёвывать дыру в реальность, о которой нам знать не положено. И его остановят. Не исключено, что с человеческими жертвами. И во сто раз лучше, чтобы проект застопорили мы сами. Без жертв. А заодно дали бы понять мыслящей части рода людского – за что нас держат в террариуме и пичкают, как недоумков, голографическим кино…

Наливая чай уж почти непонятно лепетавшему лётчику, я подумал: всё правильно. Отменно зная нравы землян, «застенные» выбрали именно того, кому скорее всего поверят, даже если он начнёт рассказывать нечто невероятное. Президенту страны, маститому академику, кинозвезде первого класса – не поверили бы! Мягко посоветовали бы обратиться к психиатру. А то и жёстко. Другое дело – космонавт! Символ здоровья душевного и телесного! Свидетель гибели станции, чудом спасшийся – чудо-то и убедит!.. Прямо с околоземной орбиты принёс свою повесть о контакте с высшим космическим разумом. А где же ещё с ним контактировать? Нет, кому-кому, а Махонину все поверят…

Словно учуяв ход моих мыслей, пьяненький генерал отхлебнул чайку и сказал назидательно, играя дед-морозовскими бровями:

– Знаешь, брат, меня тогда… во как! Электродов этих налепили… и сюда, и вот сюда… В общем, всё, что я говорю, – как перед Христом-Богом! Правда чистая!

– Да я и не сомневаюсь…

И вдруг, поставив недопитую чашку на сиденье, он уставился на меня и вполне трезво, даже с вызовом спросил:

– Так что, забирать меня теперь будете?

Открыв уже было рот для положительного ответа, внезапно, не то что наитием, а вроде бы разрядом шокера встряхнутый с головы до ног, я понял: капитан Флинт отдыхает. Такой смертной тяжестью сдавило мне душу, что одно оставалось: сбросить этот груз вон. Не наращивать его новой свинцовой гирей, а, наоборот, избавляться…

– Никуда я вас не буду забирать, Павел Дмитрич. Даже наоборот: подвезу до вашей Баклановки и скажу, куда ехать дальше, что делать, чтобы не нашли другие. И пушку вашу верну, только не балуйтесь ею… Вот так, товарищ генерал.

Не сразу сообразив, что жизнь поворачивается к нему неожиданно счастливой стороной, Махонин ещё какое-то время всматривался в мои зрачки. Потом, снова взяв чашку, допил остатки чая, повертел её в руке. Опять поднял склеротические, залитые краснотой глаза. И спросил – мне показалось, с детской наивностью:

– Как думаешь, ежели поумнеем, может… эти… ну, снимут его когда-нибудь? Ну, карантин-то?

Я неопределённо пожал плечами. Думалось о другом. Возможно, предстояли сложные коллизии с Лысцовым, а то и с кем-нибудь повыше. Но среди своих, двуногих, я надеялся выпутаться. Не нашёл, потерял, помешали… Разыграю аварию машины. А вот ссориться с теми, кто за стеной… видит Бог, не хотелось!