Никто Кэла не встретил, и первые два часа на «Сограде» он провел в полном одиночестве – на нижней кормовой палубе, на так называемом берегу Маклая. Длинная, округленная палуба упиралась в керамитовую стену – опаленную, местами оплавленную, видимо, на нее пришелся главный термический удар, заодно выбросивший десантный модуль в пространство. Лифты, ведущие на верхние палубы, не действовали. Необязательно потому, что были выведены из строя. У одного валялась на полу потрепанная черная сумка.

В оплывшей стене, как в зеркале, Кэл увидел свое отражение.

Громоздкий, сбросивший скафандр человек. Конечно, человек, но стоял он чуть наклонно, это бросалось в глаза; лицо казалось широким и рыхлым. Впрочем, таким оно и было. И «Сограда фамила» за семнадцать месяцев, проведенных Кэлом на лунных базах и на Земле, изменилась. Когда-то эти стены из-за множества тесных тренировочных лазов сравнивали со швейцарским сыром, теперь все лазы были закупорены.

Кэл толкнул дверь ближайшего кубрика.

Когда-то этот кубрик занимал десантник Рот.

Всего десантников на крейсере было семеро. Бригадир Маклай. Рядовые – Рот, Кокс, Фест, Скриб, Торстен, Кэл. Десантникам не нужны длинные имена. Им вообще не нужны имена, надежнее короткий оклик. Правда, Скрибу это не помогло. В аварийном модуле он ослабел первый. Царапая нёбо обезвоженным языком, Скриб с трудом выдавливал какие-то нелепые обрывочные слова… «Бабушка…» Даже это давалось ему нелегко. «Кабанчик…» Нелепые слова всплывали из глубин его подсознания. Скриб вспоминал то, чего сам никогда не видел. Ну да, бабушка… кабанчик… У кабанчика были такие красивые глазки… Зарезать кабанчика?.. Кажется, Скриб просил бабушку отдать ему глазки кабанчика… Прошлое неумолимо убивало десантника… К счастью, в раскаленном пространстве модуля появились обрывки филзы…

В своем бывшем кубрике Кэл задержался.

Прошло не три дня, прошло семнадцать месяцев.

Вода в стакане давно должна была испариться, но она все еще на треть заполняла стакан. И заклепки, приготовленные для ремонта силового пояса, валялись там, где он их бросил, одна только скатилась на пол. Портрет Хлои висел на месте. Силовой пояс, кстати, принадлежал Маклаю. Бригадира Кэл недолюбливал, но приказы, тем более просьбы бригадира выполнял незамедлительно. На берегу Маклая бригадир доводил десантников до полного изнеможения. А вот в модуле быстро погас, и тоже, как Скриб, бормотал что-то… Белая юбка выше колен… Ну да, у каждого было что вспомнить… Топ-корсет в стиле пин-ап… черный-черный, в белый горох… И заткнулся бригадир только после того, как филза начала действовать…

Почти три месяца в раскаленном модуле.

«Человек может вынести всё, если его не остановить».

Бригадиру верили. Только Фест не удержался: «Вынести – что? Трудности? Вещи?»

Впрочем, Фест и раньше недомогал умом. Зато десантник Торстен и в раскаленном модуле остался лучшим. Он всех землян считал своими, потому что чужих среди них быть не может. Все крепкие. Как яблоки налитые. Ни одного червивого! Старина Дарвин, конечно, прокололся: не все люди произошли от обезьян. Правда, и церковники облажались: не всех людей создал Бог…

В кубрике Кокса валялась грязная рубашка.

Наверное, Кокс собирался пустить ее в утилизатор, но не успел.

Но вообще-то Кокс все успевал. В раскаленном модуле он первым распробовал филзу. Даже в судовой роли «Сограды» числился первым, хотя десантников обычно держат в тени, они, как правило, идут отдельным списком. Кокс, кстати, и с доктором У Пу подружился первый. Ученый китаец отличался нестандартными взглядами на жизнь во Вселенной. Это не все терпели. В отличие от общительного Кокса Кэл, например, разговоров с китайцем избегал. Даже голос доктора – монотонный, уверенный – Кэла раздражал. О чем можно судить, собственно, на чем можно строить выводы, если единственный разумный вид (спейсвурмы), обнаруженный землянами в космосе, до сих пор остается неуловимым?

«Что вы думаете об этом, Кэл?»

«Спейсвурмы везде, но никто их не видел».

Китаец улыбался: «А что вы думаете о наших возможностях?»

«Думаю, что они не безграничны».

«А возможности Чужих?»

Кэл повторил: «Спейсвурмов никто не видел».

«Так уж и никто? Совершенно никто? А экипаж «Плутона»?»

Кэл промолчал. Тогда китаец загадочно добавил: «Я не исключаю».

Он имел право так говорить. Он имел доступ к закрытым отчетам. Он не исключает. Мнение десантников было ему особенно интересно. Кто знает, может, именно им удастся увидеть спейсвурмов первыми. Доктор У Пу восхищался смесью невежества и напора десантников. Оно и понятно: чем меньше десантник знает, тем легче ему принять неизвестное. Кстати, экипаж «Плутона» никогда не утверждал ничего определенного. Ну да, видели… Вереницу неясных теней… На фоне мощного квазара… Легких, просвечивающих теней… Звезды за ними начинали мерцать…

Кэл чувствовал, чувствовал, что за ним наблюдают.

Он ступал по оплывшей легкими волнами шершавой броне и всей спиной чувствовал тревогу – неопределенную, но явственную. Ржавые пятна на стене… Оплывший, как зеркало, металл… Термический удар покоробил керамитовую броню, а вот вода в стакане не испарилась… Правда, клепка для пояса упала на пол, и портрет Хлои чуть-чуть перекосился… Но это ничего, подумал Кэл, офицер Сол позаботится о моей вдове…

У лифта Кэл снова увидел сумку.

Кто ее оставил? Пространственные черви?

Или техник, по делам спускавшийся на берег Маклая?

Фест в таких обстоятельствах сориентировался бы сразу. Оружие вспарывающее, режущее, прожигающее, вся динамика нападения в развернутом спектре – в этом Фесту не было равных. И в анализе тоже. Настоящая счетная машина – с лошадиными зубами. На Земле Фест жил при большом конезаводе, и все десантники знали его любимого жеребца, весело, как его хозяин, скалившегося с объемных изображений, украшающих кубрик Феста. Десантник Фест чаще всех мечтал об отставке. Хотел осесть на Земле – на Алтае, в степях, завести лошадей, разбить сад, найти садовницу. Фест умер на базе. Ему перестали давать филзу. Считалось, что организм быстро перестроится, но Фест умер.

Кэл оглянулся. У лифта приподнял черную сумку, не открывая ее.

Килограммов семь. Открывать не стоит. Начну, наверное, с бара. Там в любое время можно встретить интересных людей. Скажем, доктора У Пу. За семнадцать месяцев многое могло произойти на корабле, но если китаец жив, он непременно сидит в баре, как и следует поступать правильному китайцу.

Раньше правила для завсегдатаев бара были просты:

а) не играй с доктором У Пу в джанго,

б) не занимай у доктора У Пу ни одной фаги,

в) не верь никаким самым клятвенным обещаниям доктора У Пу.

С секретными службами всегда выгодно дружить, но верить секретным службам необязательно. У каждого человека свои интересы. Как правило, ученые на военных кораблях автоматически входят в состав секретных подразделений, и доктор У Пу не был исключением.

Думая так, Кэл рассматривал девушку, явившуюся из его снов.

Неброский маникюр и серебряное церковное колечко. Он пропустил девушку, сам вошел в лифт. И впитывал, впитывал, впитывал каждый жест, каждую (известную из собственных снов) деталь.

Все сходилось. Все было так, как виделось в его долгих снах.

Брюнетка. Бледные натуральные губы. Подкрученные реснички.

Он сказал: «Вы хорошо выглядите».

Она кивнула согласно. Пока тело слушается, пока руки не дрожат, а ноги держат уверенно – считай, ты выглядишь хорошо. Наверное, она и о Кэле так подумала. Ну да, наклонный здоровяк с рыхлым лицом, с неопределенным и неприятным взглядом, но крепкий, крепкий, с этой точки зрения он тоже выглядел хорошо. В глубине опаленной, хорошо прожаренной памяти Кэла звездочкой вспыхивало ускользающее имя. Аша. Оно пока ничего ему не говорило.

«Вы с бака?»

Ну да, он, конечно, с бака.

Откуда еще мог явиться такой верзила?

Узнать Кэла Аша никак не могла, уж слишком он изменился. А бак – носовая часть крейсера – всегда походил на муравейник. Невозможно запомнить всех баковых, даже с такой рыхлой мордой, как у Кэла. Доктор У Пу, ученый консультант десантников, любил повторять: «Если во дворе сушатся штаны, не проходи под ними». Но баковым на все было наплевать. Они бегали по кораблю, как муравьи. Нет, как яблоки. Ни одного червивого. Казалось, память Кэла вскипает. В ней образовывались черные воронки. С Ашей когда-то дружил Кокс, вспомнил он. В стальных руках черного десантника она, наверное, плакала и стонала. Не от боли, конечно. И теперь тоже улыбалась, разглядывая Кэла. Не догадывалась, кто он. И не догадывалась, какие странные мысли в нем так странно вскипают.

Семнадцать месяцев – срок не малый.

Потертые кресла, стойка с парой знакомых царапин на цинке.

Вместо музыки – метроном, работающий в сглаженном диапазоне. Пульсар Цефеи – надежнее не бывает. Кофейный автомат. Кэл почувствовал первый, совсем легкий, можно сказать, легчайший приступ голода, скорее, напоминание о голоде, ведь филза могла появиться часа через три, не раньше. Сотрудники охраны (Кэл судил по синей форме) – крепкие, уверенные – сидели верхом на высоких табуретах у стойки. На большом плакате красовался плечистый красавец. «Мы им вломим!» Еще трое – в оранжевых рубашках технического состава – поглядывали на чудесных птичек, испускаемых включенным инфором.

«Сколько там еще осталось?»

«Три часа сорок две минуты».

На птичек поглядывали – и бармен, и сотрудники охраны, и техники, и доктор У Пу. Старый китаец, оказывается, нисколько не изменился. Аша, подойдя, обняла его. Несомненно, ждала новостей. Здесь все ждали новостей с таким нетерпением, что наклонный человек остался незамеченным. Кэла это устраивало. Семнадцать месяцев назад тут все знали, что в кресло у стены обычно садится только он – десантник Кэл, а теперь пришел какой-то человек с бака и сел, где ему захотелось. Что с него возьмешь? Это Кэл всегда садился так, чтобы видеть все входы и выходы. Привычка десантника, не больше… но Кэл считал, что ему так нравится… Рука машинально прошлась по кожаному подлокотнику. За семнадцать месяцев мебель могли сменить, по крайней мере обивку, но ничего такого не произошло… Палец привычно скользнул в незаметную щель распоротой кожи и нащупал фагу – выпуклую, как сердечко, прохладную, маслянистую…

Может ли фага храниться больше года? Нет, конечно! Через три месяца (исключений просто не бывает) фага самоуничтожается, – никаких соблазнов удачливому игроку. Кэл незаметно поглаживал пальцем так счастливо найденную фагу. Семнадцать месяцев… Целых семнадцать месяцев… Когда-то он сам сунул фагу в щель в тот момент, когда на «Сограде» взвыли боевые сирены…

Кэл незаметно приглядывался.

Доктор У Пу… Охранники… Бармен… Аша…

Чего-то не хватало для правильного восприятия реальности.

Вдруг до него дошло: юбка! В черной юбке с высоким поясом он видел Ашу и семнадцать месяцев назад. Десантники посмеивались над этой юбкой, но Коксу, например, нравился стиль ретро. И все же, все же… Какая женщина будет постоянно появляться в баре в одной и той же юбке? Это же не униформа. Вон на докторе даже любимая хламида сменилась: цвет привычный оранжевый, но покрой иной, рукава шире. И на спинке высокого кресла иероглифы подправлены: «Жилище Гун Шу-баня, уроженца Ло». Профессия доктора У Пу – не скрывать проблем. Блестящие маленькие глазки, румяные щечки. Глядя на китайца, трудно было признать, что время вообще движется. И Кэла доктор У Пу как будто не видел. Впрочем, что охотнику на кабанов какой-то там муравей? Доктор У Пу всю жизнь занимался спейсвурмами, наверное, он знал о них даже больше, чем они сами, а морда Кэла, человека с бака, говорила лишь о неумелом обращении с техникой.

«Да не укусит она!»

Голос показался Кэлу знакомым.

Чудесные, испускаемые инфором птички успокаивали.

И оранжевая хламида успокаивала. И кофейный автомат. И эти давно знакомые слова: «Да не укусит она».

Кажется, усатый техник за соседним столом опять торговал киберсобаку.

Кэл видел, как Аша приняла от китайца бокал с чем-то нежным, газообразным.

Ничего особенного в баре, в общем, не происходило. Вот только киберсобака. Семнадцать месяцев назад усатый техник торговал, похоже, её же. «У нее, – твердил, – специальные настройки. Нападая, она не просто показывает клыки, они у нее от ярости раскаляются добела. Не допрыгнешь до дерева, потом будешь рвать перья из головы, жженые раны лечить труднее». Техник счастливо хохотал. Он гордился своей киберсобакой. Обещал ее научить вынюхивать виртуальные следы спейсвурмов. «Сейчас покажу, на что она способна». Но задал, похоже, неправильную программу. Бар закоптился, киберсобака бесновалась, прыгала, раскаленными клыками рвала мебель. «Да бросьте вы! Придет Маклай, всё восстановит». Маклай? – не понимал Кэл. Какой Маклай? Бригадир десантников? И почему на Аше все та же черная юбка? И фага, спрятанная в кресле, не самоуничтожилась. И вода в стакане не испарилась. Не зря на плакате – прямо за барменом – краснощекий молодец неистовой пылающей молнией убивал, убивал и никак не мог убить крутящегося в ужасе пространственного червя.

«Не надо думать, что спейсвурмы окажутся похожими на червей…»

«А я научу свою киберсобаку брать любой след…»

«Не надо думать, что спейсвурмы окажутся похожими на червей, – негромко повторил китаец. Кэл хорошо слышал каждое его слово. Губы у китайца были маленькие. Такие же маленькие улыбки порхали по губам. – Чужие грызут пространство, – произнес он. – Чужие дырявят пространство, как сыр. – Все внимательно слушали. – Но не надо думать, что однажды мы действительно увидим спейсвурмов. Разве устрица видит хищную брахиоподу, прожигающую кислотой отверстие в ее перламутровой раковине? Нет, конечно. Она и боли никакой не чувствует. Из нее высасывают жизнь, вот и все. Мы можем гоняться за спейсвурмами как угодно долго, мы можем даже научиться бороться с ними, но увидеть… Ну, не знаю, не знаю… Мы хорошо изучили ископаемые останки дикинсоний, трилобитов, археоциат, но разве мы видели их живыми?..»

«Маклай расскажет…»

Нежный хлопок. Над инфором исчезло сияние.

По всему огромному кораблю люди умолкали и поворачивались к невидимым виртуальным плоскостям. Официальные сообщения всегда предварялись таким вот нежным хлопком.

«Маклай расскажет…»

Почему они тут помнят о бригадире? Откуда он, собственно, может явиться? И вообще, как может явиться на дрейфующий крейсер человек, умерший на лунной базе еще год назад? Давно нет этого человека. Мы только помним его – как помним восстановленную в сознании дикинсонию или трилобита.

А черная юбка с высоким поясом… А вода в стакане?.. А фага? Как могла сохраниться фага? Или это просто очередной игрок случайно обнаружил тайник Кэла и прятал в нем свои выигрыши?..

Участившийся ритм музыки действовал возбуждающе.

Ну да, гнезда спейсвурмов. Они должны где-то быть. Семнадцать месяцев назад китаец развивал ту же самую мысль. Гнезда спейсвурмов, гнезда жизни. Доктор У Пу всегда говорил о Вселенной так, будто мы – ее главные и единственные обитатели. Преодолевать трудности, именно преодолевать. А пространственные черви? Ну да, они умеют мгновенно перескакивать с Тукана на Возничий, а с Возничего на Волопас, на Деву, куда угодно. Наука изучает повторяющиеся процессы, можно сказать – однообразные, а все, что выбивается из нормы, выходит за пределы нашего понимания. Отражение вечных страхов – вот на чем растут наши прозрения…

Кэл чувствовал необъяснимую тревогу.

Он внимательно прислушивался к бормотанию китайца.

О гнездах жизни доктор У Пу вещал и семнадцать месяцев назад.

Честно говоря, за такое время можно было додуматься до чего-то большего.

Нет жизни, кроме жизни. Ну да, это мы слышали. Всё во Вселенной состоит в прямом родстве. Тревога! Мы это, правда, слышали. «Вера в космический масштаб человека исключает человека из научной картины мира». Доктор У Пу негромко повторял давно сказанное. «Вера в познаваемость природного Космоса выводит человека из разряда природных существ». Ну да, Вселенная выглядит угрожающе пустой, пока в ней никого нет, кроме нас. Но как только мы, земляне, обнаруживаем непонятное, Вселенная становится тесной, почти как во времена Коперника. Прямое родство… Все со всеми… Что бы там китаец ни бормотал, далеко не все хотят считать себя прямыми родственниками таракана или червя.

«Вот Маклай вернется, расскажет…»

Может быть. Но звезды как рождались, так и будут рождаться.

И время будет идти. И сама Вселенная изменится так, что, в конце концов, нам придется или перебираться в другую или поменять уже существующие физические законы. Доктор У Пу утверждает, что одни мы с этим не справимся. Как не справились с законами природы кроманьонцы. Пойми они тех, кого принимали за конкурентов, и Чужим сейчас противостояло бы человечество, состоящее не из одного, а из двух, а то и из трех видов…

«Вставим Чужим – вернусь домой…»

«Накупи себе вина и цветных хлопушек, – одобрил доктор У Пу правильное решение техника, торгующего киберсобаку. – Мой отец держит совсем маленькую лавку с жертвенными деньгами из оловянной фольги. Запомни хорошенько. В жилище Гун Шу-баня, уроженца Ло. Ему сто четыре года. Можешь поехать к моему отцу, он нуждается в друге».

«Возмущаться несправедливостью, но не впадать в пессимизм».

«В «Книге тысячи иероглифов» ни один иероглиф не должен повторяться».

«В этом году треск новогодних хлопушек сильнее, из чего можно заключить, как усилилась тяга к старине».

По невидимым плоскостям поплыли всполохи.

Нежный свет сплетался в узлы тьмы, растягивался, густел.

Он неожиданными, неслышными взрывами вдруг обретал объем.

Первым Кэл узнал Скриба. Скриб улыбался. Привет, Кэл! Почему ты не с нами?

Тревога! Тревога! Кэла пробило испариной… Вон бригадир Маклай. Вон десантники Рот и черный Кокс. А с ними Фест, Скриб, Торстен. В ряду всплывающих видеопортретов Кэл увидел себя. Каким он когда-то был. Глядя на таких парней, понимаешь, что никаким червям, даже пространственным, не изгрызть чудесное наливное яблоко Земли. Рот… Кокс… Возможно, они тоже сейчас где-то на «Сограде». Они тоже сейчас могут видеть себя. Миллионы наночастиц неустанно плодятся в их лимфе и в крови. Десантники – единый организм. Им не надо оборачиваться ни на какой оклик, они в любых обстоятельствах услышат друг друга. Почему же ни Рот, ни Кокс не выходят на связь? Мы же – одно целое. В девонских морях консультант десантников, возможно, и считал бы себя братом ракоскорпионов или панцирных рыб, но они бы его пожрали. И кембрийские тараканы не позволили бы китайцу брататься с ними только потому, что все мы когда-то вышли из сине-зеленых водорослей, из жидкого протокиселя, разбрызганного по Земле, остывающей после родовых пароксизмов.

Но мы – семья! Мы едины!

Кэл всматривался в десантников.

Это что-то вроде отражений, как в зеркале или в тихом водоеме.

Так у парней фишка легла. Китаец может болтать все, что ему заблагорассудится, но наш прямой долг – не брататься с червями, а выжигать пространство-время, зараженное спейсвурмами. Тревога! Тревога! Кэл остро чувствовал запах филзы. «Филза – гадость!» – кричала ему вдова. «Филза – чумовое дело, торч, дрянь, еще и еще раз гадость!» Хлоя смотрела на мужа со страхом, как на настоящего шпиона Чужих. А офицер Сол? Разве, отправляя Кэла на крейсер, он не догадывался, что Рот и черный Кокс могут не находиться на корабле? Нужно наблюдать? Ладно. Пусть будет так. «Мы забросили их на крейсер». Но где они – Рот и Кокс?

«Что может нас радовать? – доверительно бормотал доктор У Пу. Наверное, Аша его вдохновляла. – Линцзе, водяные орехи, цзяобай, черные бобы, дыни. Мы – рыбы, пронизывающие пучину».

Это он, конечно, о войне.

О самой последней, победоносной.

Сейчас он добавит: «Мы раздавим червей!»

Но китаец взглянул на Ашу и сказал: «Разве рыба справится с наводнением?»

Кэл уже не понимал слов. Ужасное темное облачко ужасного нетерпения накрыло его. Он поднялся с кресла и, не глядя ни на кого, стараясь не торопиться, не ускорять шаг, наклонно двинулся к двери. Он не хотел, чтобы зеленовато-серые обрывки филзы появились и поплыли перед ним прямо в баре – перед техниками, барменами, охраной, наконец, перед доктором У Пу. «Мы живем в культурной местности», – слышал он отдаляющийся голос китайца.

«Маклай вернется, расскажет…»

И только в дверях до него дошло: на «Сограде» всё еще ждут когда-то погибший модуль!

………………………………………………………….

Свет! Только свет!

Кэл плавал в нежном сиянии.

Он плавал в бульоне фотонов, как сказал бы доктор У Пу.

А может, он плавал в чудесной материнской плазме; в жаркой топке делящихся частиц разваливались даже протоны, значит, шла миллионная доля самой первой секунды. Котел Большого взрыва работал, пространство-время кипело, но Кэл был пока ничем… так… пепел звезд… хотя и звезд еще не было… На обваренную, оползающую пластами кожу, на багровые рубцы и синие пятна, делающие тело похожим на карту какой-то будущей Румынии, даже намека не было.

Но филза уже была.

Кэл жадно глотал филзу.

Мир был филзой, и Кэл был филзой – пожаром фотонов, пылающим сладостным протокиселем. Он варился в самом себе. Может, всё это снилось, как иногда снятся человеку звезды над головой в секунды самого непристойного восхищения, но будущий десантник уже знал и видел всё, что с ним произойдет. И страдал от боли, от несчастья своей наклонной походки, от громоздкости искалеченного тела, от собственных римских глаз, от несчастий столь быстролётных, что и думать о них не стоило.

Он почувствовал на лбу что-то горячее.

Аша не отдернула руку: «Я думала, ты умер».

Мир продолжал меняться. Он менялся страшно и непонятно.

Аша в черной юбке с высоким поясом смотрелась как черный таракан, вылупляющийся из слизистого ядра. Кэл не знал, как это назвать. У Аши ветвились чудесные многочисленные лапки, клешни, она извивалась, как самый настоящий червь пространства. Волосы – как взрыв, они летели над ней дымным облаком. Кэл не знал, как выглядят спейсвурмы, но может, вот так и выглядят – с короной искрящихся, вставших дыбом волос, в одежде, намертво вросшей в тело. Он всматривался. Он не отводил глаз. Он знал, знал, что все эти перерождения – всего лишь малая часть бесконечной эволюционной лестницы и если наблюдать как можно внимательнее, то можно понять, наконец, все, что не хотел договаривать, чего не договаривал доктор У Пу. Сквозь мокрую шерсть, сквозь зеленоватую оплывающую слизь, из тьмы веков и влажных звездных пожаров снова проглянули глаза Аши. Лицо ее оформлялось, одежда отделялась от тела. Какую-то долю секунды Кэл надеялся, что и с ним произойдет что-то такое, и рыхлая его багровая морда с вываренными глазами станет лицом – благородным, как на плакате, а в тесный кубрик вломятся Рот и черный Кокс, и Рот весело заорет: «Спишь, собака»!

Но вслух он спросил: «Модуль пристыковался?»

Аша кивнула. Ничего от другого мира в ней уже не было.

И сам Кэл чувствовал освобождение. После филзы и короткого крепкого сна он снова был полон жизни. Возможно, теперь он действительно поймет китайца. Почему нет? Десантники не дураки. Им доверяют многое. Даже спасение мира. Ведь их готовят именно к этому.

«Почему ты здесь?»

«А где я должна быть?»

Он покачал головой: «Не знаю».

Он, правда, не знал. Он даже не знал, чем занимается Аша. Возможно, она представляет одну из тех странных секретных структур, которыми даже Кокс не интересовался.

«Зачем ты оставляешь сумку у лифта?»

«Во мне всего пятьдесят килограммов, – улыбнулась Аша. – А лифт рассчитан минимум на десантника».

«Когда модуль пристыковался?»

«Если точно – тридцать три минуты назад».

«Я не слышу шума на палубе. Разве десантников не встречают?»

«Берег Маклая закрыт… – Что-то вдруг изменилось. Аша опять смотрела на него из тьмы, мохнатая, влажная, вся в округлых, колеблющихся щупальцах. Время менялось, пространство оплывало, происходило то, для чего еще нет слов. – Модуль вернулся».

«Сколько человек в модуле?»

«Никакой связи. Мы не знаем».

«Но в баре показывали лица десантников».

«Мы не знаем, кто сейчас находится в модуле».

Ну да… Модуль был отстрелен в аварийном порядке… Кто-то мог не успеть… А потом был залп по золотой сетке… Столько времени прошло?.. Кэл имел в виду не жалкие семнадцать месяцев, – что значат семнадцать месяцев для мертвеца? Он имел в виду всё время – от Большого взрыва до благородного парня с трезубцем молний в мускулистой руке. Он даже скосил глаза на плакат. «Остановись, брат!»

Аша засмеялась: «Я, скорее, сестра».

Кэл повернул голову:

«Разве я что-то произнес?»

Она удивилась:

«Ты только что сказал: остановись, брат!»

Он спросил: «Мог в модуле кто-то выжить? Сколько они отсутствовали?»

Аша ответила: «Восемнадцать часов… Кто-то мог выжить…»

«А ты давно здесь?»

Кэл имел в виду кубрик.

И надеялся, что она ответит – давно.

Тогда отпала бы нужда в объяснениях.

Но Аша промолчала. И он лежал перед нею – потный, обнаженный, покрытый шрамами и рубцами, и понимал, что она, наверное, видела, как он жрал эту проклятую чудесную филзу.

«Ты кричал во сне».

«Во сне? – пробормотал Кэл. – А может, это я жил?»

Она нисколько не удивилась его словам: «Возможно».

«А разве в модуле…» – начал он.

«Не говори о модуле! Зачем?»

«Мы можем открыть его».

Она поняла Кэла по-своему:

«Хочешь умереть?»

Умереть? А что в этом необычного? – подумал Кэл. Большой взрыв – это всего лишь начало конца. Всё зависит от угла зрения. И от масштаба. Аша остро чувствовала ужас голого громоздкого человека, лежащего перед нею на незастланном рундуке. Она старалась не смотреть на бывшего десантника. Боясь выдать себя, пыталась обойтись простыми мыслями. Самец крикнет по ветру, самка откликнется… Аист поведет глазом, аистиха снесет яйцо…

«Когда-то я вязала крючком, – сказала Аша вслух, изо всех сил пытаясь сдвинуть с места огромное, неповоротливое, вдруг остановившееся время. – Научилась специально, чтобы подарить своему дружку сноубордическую шапку. Ты же знаешь, парни никогда не против. Они много чего хотят, но редко что имеют. Я часто ездила магнитным поездом к подруге и вязала в пути. Что-то вроде медитации. Подруга меня не одобряла. Пока ты вяжешь эту свою уродливую шапочку, говорила она, твой дружок гуляет с другой. Пускай нагуливает аппетит, смеялась я. Но однажды оказалась в купе с тремя «гамбургерами». Ужас, как походили на моего дружка. В этом возрасте их нельзя отличить друг от друга, разве что по запаху. Они сидели напротив меня и на соответствующем диалекте перетирали события своей мутной жизни. Бритые, с семками. И пялились на мое вязание. Один даже снял свою шапочку, чтобы убедиться, что и на ней есть следы вязки. А я расстраивалась, что нитку взяла толстую, не под размер крючка, и петли приходится вытягивать, а эти придурки ничего не понимают. И была в полном шоке, когда, выходя, один из «гамбургеров» заявил: «Слышь, сестренка. Тебе бы крючок не три с половиной, а четверочку».

«Слышала о философе Масте?»

«А, этот сумасшедший. Закодировал в геноме какой-то бактерии послание сразу ко всем разумным существам космоса?»

Она отвернулась: «Кому сейчас интересны бактерии?»

Это ничего, подумал он. Кому-то и интересны. У каждого свой масштаб.

Аша с ужасом смотрела, как подымается с рундука этот ужасный наклонный человек – весь в рубцах, как в заплатах.

«В какой шлюз ввели модуль?»

«В третий. Это здесь, совсем рядом».

Могла и не объяснять. Кэл чувствовал ее ужас.

Но заглядывать в мертвый модуль проще, чем спариваться со случайной туристкой, это тоже понятно. Аша смотрела на Кэла так, будто что-то начала подозревать. А может, вспомнила черного Кокса. В отличие от наклонного урода, медленно натягивающего мятые штаны, черный Кокс, конечно, был чудесным явлением, и она конечно, конечно, бесчисленно много раз, конечно, надеялась, что Кокс жив. Ей в голову не могло прийти, что когда в раскаленном модуле с черного Кокса лентами слезала обваренная кожа, бригадир Маклай выдавил через силу: «А этот парень тоже, оказывается, белый». И попытался сплюнуть, хотя слюны не было. Слизистого девонского таракана ведь нелегко назвать братом, даже зная, что ты с ним из одного болота.

Керамитовая стена, расписанная ржавчиной.

Кэл притянул Ашу к себе. До пояса он был обнажен, от него несло потом.

«Обними меня». Наверное, так говорил Аше Кокс. И Аша, похоже, подумала так же, потому что ее вырвало.

«Это ничего, – ободряюще сказал ей Кэл. – Я знаю, что я не красавец».

Она опять поняла его по-своему и утирая мокрые губы, кивнула: «Давай не здесь».

«Другого случая не будет. – Он чувствовал, как обреченно руки Аши легли ему на шею и плечи. Она не могла, у нее не было сил сопротивляться. – Обними и не отпускай меня ни на секунду».

До нее дошло: «А если отпущу?»

«Тогда я уже ничем не смогу тебе помочь».

Она провела пальцем по его рубцам: «Где ты попал в такую переделку?»

Он отвернулся: «Это потом. Это всё потом».

И добавил: «Не смотри на меня. Хватит на сегодня блевотины».

Она выдохнула: «Да».

«Прижимайся крепче и все будет хорошо».

Он всеми силами старался донести до Аши свою уверенность.

Она ведь не понимает, думал он. То, что она увидит в модуле, вышибет почву из-под ее ног. Десантников специально готовят к тому, чего они даже представить себе не могут, а вот у сотрудников секретных служб воображение ничем не задавлено. Он чувствовал тонкие руки на своем плече и на шее. Эти руки подрагивали, скользили, но не срывались. Он невольно вспомнил руки Хлои. Вдова ни на секунду не скрывала, как отвратительно ей его дыхание, но это как раз и понятно: ведь Хлое, наверное, приказали докричаться до самых скрытых его центров. К тому же Хлое мешали мысли об офицере Соле: она не понимала, почему именно офицер Сол толкает ее в постель с человеком, к которому она больше ничего не испытывает…

Ладно, это потом… Всё потом…

Если модуль окажется пустым, станет Аше легче?

Если мы увидим трупы, среди которых не окажется черного Кокса, станет ей легче?

«Сограда», если верить Аше, а не своей собственной памяти, потеряла десантный модуль всего каких-то восемнадцать часов назад. А на Земле считают не так. В общем-то, ничего странного. Аша хочет вернуть черного Кокса? Или тоже стать вдовой Героя, как Хлоя? Кто на Земле, кроме вдовы настоящего Героя, может забыть про войну, отдалиться от трупов, потерь, от безмерности пространств, от тесного гигантизма военных кораблей. Она будет жить, она будет представительствовать на торжественных праздничных собраниях, к ее руке будут подводить молодых десантников – для клятвы.

«Главное, не отпускай меня!»

Миллионы хитроумных наночастиц активизируются сейчас в моей крови, думал Кэл. Они подавляют все попытки Чужих связаться со мной, а одновременно они ищут сигналы своих. Пока руки Аши крепко лежат на моем плече, она может надеяться на самое невероятное, даже на статус вдовы Героя. А он даже собственную жену не сделал счастливой.

Вход в шлюз раздвинулся как диафрагма.

Восемнадцать часов? Или все же семнадцать месяцев?

Вода в стакане не испарилась, фага не самоуничтожилась, черную юбку не сменили. Шипел кислород, найдя какую-то щель. Нежно, на самой нижней ноте ныли вакуумные насосы. Металл черно отсвечивал. Горячая рука Аши на покрытом испариной плече только-только начала успокаиваться, когда Кэл увидел свое смутное отражение. Громоздкое существо, и стоит наклонно, и рыхлая морда кажется мордой.

«Кого ты собираешься увидеть в модуле?»

Он мог и не спрашивать. Аша ответила: «Кокса».

И добавила: «Кто бы там ни оказался, они – мои братья».

Тревога! Он опять чувствовал тревогу. Это доктор У Пу постоянно твердит: мы – братья всему живому. И Аша повторяет за ним: братья, братья. Но кому – братья? Скорпионам, трилобитам, вендским медузам, бактериям, лучевым существам и ниже, ниже, вплоть до организованных элементов, а может, еще ниже, если в пространстве-времени можно ориентироваться. Это не земные слои со многими отпечатками. Это омерзительная чудесная слизь. Это налет скользкой плесени. Кэл чувствовал невесомую руку Аши на своем плече. Если я – Чужой, я все равно брат Аше. Все во мне смешалось, но одно остается неизменным: мы из одного корня. Цветные радуги, рвущееся пространство, чудовищные джеты от полюса мира к другому полюсу, неумолчный, ужасный, никогда не смолкающий гул на всех диапазонах. Все формы разумной жизни, как гигантский лес, выплеснулись из единого Большого взрыва, нет разницы между спейсвурмом и человеком, между трилобитом и организованными элементами, почему я этого так долго не понимал?

С кем бы мы ни вели войну, мы ведем ее с братьями.

Убивая брата, нельзя стать Героем. Это ясно. На гражданской войне героев не бывает. Это тоже ясно. Гражданских войн не выигрывают. Умирая, ты оставляешь вдовой необязательно свою жену. Доктор У Пу прав: какая бы война ни велась, она всегда незаконна, потому что все войны мира – гражданские! Только понимание этого дает право на медаль Дага. Потому эта медаль и дается посмертно. Кротовые норы… лучевые удары… ужас умирающей тьмы… Нельзя ненавидеть время и пространство. Нельзя ненавидеть жизнь, с таким ужасающим разнообразием и так непреклонно заполняющую все полости и карманы пространства-времени.

Диафрагма модуля разошлась.

В лица Аши и Кэла дохнуло морозной мглой.

Это нисколько не походило на огненную печь, в которой десантники дрейфовали почти три месяца. Вихрь кристаллов. Ледяные сталактиты. Кэл увидел согнутую в локте мерзлую руку и такой же мерзлый рот Феста. В модуле было холодно и темно, как до Большого взрыва. Кэл попросил: «Посвети», – и луч белого света, вырвавшись из простого серебряного колечка, мелко подрагивая, побежал по ледяным иглам, сосулькам, снежным сугробам, волшебно вспыхивающим… бегущим… по заиндевелым телам… скрюченным пальцам…

Рука Аши на голом плече Кэла вздрогнула.

Все еще впереди, сестра, подумал Кэл. И увидел примерзшего к стене Скриба.

Когда это было? Куда всё ушло? Что такое время? Где сине-зеленые водоросли, поля нежной слизи, неистовое солнце в лохматых протуберанцах, зеркальные, медленные пузыри сознания?

Кэл всматривался в ледяное царство.

В иссиня-голубеющие под лучом фонаря сугробы.

Бригадир Маклай, припорошенный колючим нетающим снегом… Голый, примерзший к стене Скриб… Криво торчащие пальцы Торстена… Ногти Аши намертво впились в голое плечо Кэла… Черный Кокс лежал в обнимку с Ротом – тоже голым и тоже насквозь промороженным. Может, в последний миг черный Кокс и думал об Аше, но обнимать ему пришлось Рота… И там же, затылком в снег, лежал десантник Кэл с римскими белыми вываренными глазами… Иначе быть не могло… «В этой войне мы, земляне, все на одной стороне!»

Кэл обнял дрожащую Ашу.

Теперь он действительно видел будущее.

Теперь он не просто видел, теперь он внятно читал их общее будущее – будущее всех, – как чей-то еще слегка расплывающийся, но уже читаемый текст. Может, это был тот самый текст, который закодировал в геноме кишечной палочки сумасшедший далийский философ Маст, почему нет? Все войны – гражданские. Мы все – братья. Мы все из Большого взрыва. На фоне грозных, чудовищно изгрызенных пространств, на фоне страшных, еще не случившихся сражений, люди и спейсвурмы смотрелись братьями.

Как румяные яблоки.

Ни одного червивого.