Под англо-бургундской Францией мы понимаем провинции, где после договора в Труа власть осуществляли совместно английские чиновники и представители партии бургундцев. Отсюда надо исключить собственные домены Филиппа Доброго и его кузенов или младших отпрысков семьи, которые в силу того же договора Генрих V обещал не беспокоить и отдал молодому герцогу в самостоятельное правление: в пределах королевства это Фландрия, Артуа, графства Ретель, Невер и Шароле, герцогство Бургундия; добавим сюда графство Булонь — оно находилось в вассальной зависимости от Артуа, но его законный наследник Жорж де ла Тремуйль с 1416 г. был лишен Иоанном Бесстрашным своих владений; Турне, передовой пост королевского домена на Шельде, с 1420 г. попавший под протекторат фламандских чиновников, и Маконне, оккупированное бургундскими войсками с самого начала войны с дофином. Посмотрев на карту, нельзя не поразиться, сколь небольшая территория находилась под реальным контролем Ланкастеров даже в момент, когда ее протяженность была максимальной. Находясь между собственно английской Нормандией, Бургундским государством и обширными регионами, сохранявшими верность дофину, она по сути сводилась к бывшему королевскому домену Филиппа Августа от Соммы до средней Луары, то есть к старым бальяжам, окружавшим Париж, — Амьену, Вермандуа, Санлису, Мо, Мелёну и Шартру. Сюда надо было бы добавить Шампань. Но, занятая с 1418 г. бургундцами, эта провинция фактически избежала режима совладения. После 1424 г. Бедфорд не будет здесь иметь никакой власти, даже номинальной.

Хоть ланкастерская власть и осуществлялась на ограниченном пространстве, она извлекала неоценимое преимущество из того, что владела Парижем и контролировала центральные органы королевского правительства. Здесь не было никакой нужды ни учреждать новые ведомства, ни даже производить чистку старых. Они были полностью реорганизованы Иоанном Бесстрашным, заполнены ставленниками могущественного герцога и полностью готовы к сотрудничеству с новой династией. Договор в Труа не мог бы принести всех плодов, на которые рассчитывали Ланкастеры, если бы властитель Северной Франции не оставался верным другом Филиппа Доброго. В политической сфере, несмотря на все назревающие ссоры, к которым нам позже придется вернуться, Бедфорд искал верного согласия и в течение десяти лет сумел поддерживать добрую гармонию, укрепленную его браком с Анной Бургундской. В административном плане трудностей было еще меньше, потому что при двух этих принцах Французское королевство управлялось французами или, скорее, бургундцами. Поэтому чужеземное господство не очень сильно проявлялось и стало более приемлемым для населения. Конечно, в Королевском совете можно было видеть нескольких именитых англичан: военных, дипломатов, «почетных гостей», как кардинал Генрих Бофор. Но все остальные члены Совета, самые влиятельные, потому что самые постоянные, были французами и клиентами герцога Бургундского: канцлеры Жан Леклерк, а потом Людовик Люксембург (из семьи графов Сен-Поль), сначала епископ Теруаннский, а позже архиепископ Руанский, сделавший в бургундской администрации быструю карьеру чиновника в качестве председателя Счетной палаты и генерального управляющего финансами; Пьер Кошон, ставший докладчиком Палаты прошений после своих авантюр как магистра университета и кабошьена, а вскоре (с 1420 г.) — архиепископ Бовезийский; Симон Морье, рыцарь из области Шартра, которого назначили парижским прево; мясник Жан из Сент-Йона, ставший управляющим финансами. Этим опытным или же прочно сидящим на своих местах чиновникам Генрих V, а потом Бедфорд предоставили основную власть, оставив за собой на все про все только назначение на военные посты и присуждение даров и пенсионов. Главные органы управления продолжали свою рутинную работу, используя бургундский персонал, назначенный после 1418 г. Парламент, тщательно вычищенный Иоанном Бесстрашным, который поставил первым президентом верного сторонника бургундцев — Филиппа де Морвилье, во всем поддерживал взгляды регента. По традиции придерживаясь галликанизма, он, конечно, выдвинул кое-какие возражения, когда в 1425 г. должен был зарегистрировать конкордат, полученный Бедфордом из рук Мартина V, но его сопротивление ограничилось несколькими протестами, не получившими развития, и было заглушено рабской привычкой высшего духовенства к покорности. В Счетной палате, в Палате эд, восстановленной Бедфордом (Иоанн Бесстрашный в 1418 г. отменил ее вместе с податью эд), — та же верность ланкастерскому режиму; среди тех, кто делил между собой власть, более десяти лет царили заложенные в Труа доброе согласие и сотрудничество в административной сфере.

Если авторитет режима измерять активностью его законодательной деятельности, то о режиме Ланкастеров нельзя сказать, чтобы он был очень силен. Все-таки Генрих V, направляясь во Францию, объявлял о намерении восстановить порядок в работе администрации, пораженной коррупцией, прекратить произвол чиновников и пресечь разграбление государственных доходов. Военные заботы, а равно ранняя смерть не дали ему воплотить эти красивые планы реформ, хотя трудно сказать, насколько искренне он к этому стремился. Но бургундские советники, также ратовавшие за них (из которых некоторые, как Кошон, уже сыграли первостепенную роль в кабошьенском движении), могли бы наконец попытаться под эгидой Ланкастеров провести это коренное переустройство системы управления, которое поминали в своих обещаниях. Что касается нерадения, косности или неспособности чиновников, то здесь они не сделали ничего. Единственная сфера, где они постарались как-то исправить застарелые привычки, — сфера монетного обращения. Но само обилие монетных ордонансов, повторяющих один другой, показывает, как трудно им было восстановить и сохранить полноценную монету, в то время как страну периодически наводняли монеты из земель дофина, без конца девальвируемые.

Если англо-бургундцы и не ввели новшеств, то нельзя отрицать, что их режим все-таки был прочным. Главную слабость их власти следует искать не в рутинности управления и неприятии новых инициатив. Ее можно свести к трем пунктам: трудности, связанные с военной оккупацией; алчность английских капитанов и баронов; наконец, скудость финансовых средств.

Генрих V заставил Англию совершить финансовое и военное усилие, совершенно непропорциональное ресурсам королевства: экспедиция 1415 г., вторжение 1417 г., подкрепления, отправленные на континент в следующие годы… После его смерти уже нельзя было дальше оплачивать нескончаемую войну, поглощавшую все больше людей без решающего результата. И английский народ в лице его правителей, его парламента счел, что, дав своему королю возможность надеть корону Франции, свой долг он выполнил полностью. Если после этого еще надо было покорить много мятежных провинций, то делать это надлежало его французским подданным, а не английским. За весь период своего правления в Париже и Нормандии Бедфорд немногого мог добиться от английских финансовых ведомств, очень неохотно приоткрывавших для него свои сундуки. Дело в том, что в этом пункте со всей строгостью соблюдался принцип «двойной монархии». Расходы на Англию — за счет англичан, на Францию — за счет французов. Оба королевства, хотя и имели общего суверена, существовали сами по себе. Когда из-за Ла-Манша надо было получить подкрепления, всегда недостаточные, Бедфорд должен был их оплачивать из французского бюджета. Потому у него не хватало людей, чтобы создать в частично или полностью покоренных провинциях достаточно плотную сеть постоянных гарнизонов. Англичане старались удерживать самые важные пункты — на реках, вдоль дорог. Экономия средств вынуждала использовать всех имеющихся в распоряжении людей там, где происходили активные действия — в Мене и Анжу, между Сеной и Луарой. Остальные места охранялись плохо, туда лишь периодически направлялись карательные отряды для наказания бунтовщиков. Внешнее равнодушие населения, покорность земельной знати, которая почти вся стояла за бургундцев, не позволяли, как в Нормандии, поселить здесь английских рыцарей, чтобы им можно было не платить и они жили на доходы с фьефа, дарованного им. Бургундские гарнизоны, услугами которых приходилось-таки пользоваться, действовали сами по себе и не были образцами абсолютной верности, как выявилось в Шампани. Хотя население оказывало менее активное сопротивление, чем в Бретани, захватчики не в полной мере сохраняли контроль над ним, и власть их всегда была непрочной, уверенности в завтрашнем дне у них не было. Париж с пылом принял сторону герцога Бургундского из ненависти к арманьякам. Английская оккупация заставила его забыть о режиме террора, от которого он избавился; он выражал недовольство иностранным гарнизоном, но до восстания дело никогда не доходило. На сельскую местность можно было рассчитывать гораздо в меньшей степени. В результате некоторые крепости могли надолго оставаться в руках своих арманьякских капитанов или впускать гарнизоны воинов дофина, когда из-за случайностей войны его отряды оказывались близко, образуя то здесь, то там островки сопротивления, делая небезопасными дороги, давая возможность для дерзких рейдов. Хотелось бы иметь возможность усеять карту этими красными точками, оценить их плотность и, следовательно, опасность. Но такая карта сильно менялась бы в зависимости от момента времени, к которому она относится. В какой-то момент, в конце 1423 г., они были очень многочисленны — не только вокруг Парижа и в Шампани, но и в Понтье, в Пикардии, на границах Ретельской области и Барруа. Тогда ватаги сторонников дофина рыскали под стенами Парижа. Мощное контрнаступление англичан нанесло им сильный урон. Впрочем, они сохранились или же изменили облик. Эпопея Жанны д'Арк знакомит нас с двумя знаменитыми образцами таких анклавов. На восточных границах Шампани и Барруа целые округа благоговейно хранили память о Людовике Орлеанском, обладавшем немалым могуществом в этом регионе, и оставались верны дофину, никогда не открывая объятий бургундской партии. Известно, какой властью над деревнями Аргонна обладал Робер де Бодрикур, капитан замка Вокулёр, командовавший от имени буржского короля. В самом Иль-де-Франсе кавалькада, едущая на коронацию, вернет Компьень, где в двух шагах от Крея и Фландрского тракта Гильом де Флави разместил гарнизон сторонников дофина. Переложив на бургундцев заботу о поддержании порядка, Ланкастеры никогда реально не владели Северной Францией. Легкость, с какой Труа, а потом Реймс откроют ворота накануне помазания, более чем убедительно доказывает, что англо-бургундское владычество здесь было скорей номинальным, чем эффективным.

Не меньше мешали Бедфорду править требования английских баронов и капитанов. Всякий прибывший во Францию воевать, великий и малый, желал урвать свою часть от захваченных трофеев. За оказанные услуги нужно было платить; чтобы удержать на континенте лучших капитанов, им следовало выделять приличные сеньории; нерешительных соблазняли посулами даров, чтобы побудить пересечь Ла-Манш и влиться в поток воинов. Владения мятежных вассалов, удельных князей: Мен, Перш, Алансон, Э — некоторые из них, правда, еще надо завоевать, — должны были утолить самые ненасытные аппетиты: львиную долю получили Уорик, Солсбери, Саффолк, Тальбот, Фастольф. Другим, а имя им легион, тоже надо раздавать земли и назначать пенсионы. Именно ради этого Бедфорд оставил за собой в правительстве Франции контроль над милостями. Но очень быстро оказалось, что выполнить все требования, которым нет конца, он не в силах. Когда конфискаций бывало уже недостаточно, чтобы удовлетворить все амбиции, приходилось кусок за куском отчуждать королевский домен, и так уже плачевным образом урезанный из-за гражданской войны, а дальше — обременять казну всевозможными выплатами, без конца углублявшими пропасть бюджетного дефицита. Первыми этим пользовались сторонники бургундцев: чтобы не ускорить их измену, нельзя было ни лишать их наследства, ни прекращать снабжение. Где взять суммы, необходимые для насыщения такой алчной оравы агентов власти?

В Северной Франции Ланкастеры унаследовали все фискальные трудности Валуа, усугубленные потребностями войны и военной оккупации. Иоанн Бесстрашный, преследуя свои демагогические цели, отменил сбор эд, подымной подати или косвенных налогов, оставив из непопулярных податей одну габель. С 1420 г. Генрих V добился от Штатов Лангедойля при утверждении договора в Труа восстановления налогов на продажи, правда, по меньшей норме, чем прежде: 1/20 для коммерческих сделок, 1/4 для вина и напитков. Вскорости возникла необходимость вернуть и подымную подать. Но режим, не уверенный в поддержке общественного мнения, не мог это сделать одним росчерком пера. Значит, надо было обращаться к Штатам. Но слишком часто созывать представителей всего англо-бургундского Лангедойля англичанам не хотелось. Это было сделано всего однажды, сразу после победы при Вернее, когда вновь выросший престиж позволил им добиться согласия на сбор солидной тальи — 240 000 ливров. С другой стороны, в провинциях старого домена — Иль-де-Франсе, Пикардии, Вермандуа, Шампани — не было давней традиции сборов местных Штатов. И Бедфорд, ничуть не отступая от обычаев, созывал здесь Штаты лишь крайне редко. Известна одна ассамблея представителей Шампани и Пикардии весной 1424 г., и это все. Впрочем, как наиболее пострадавшие от гражданской войны, эти истощенные провинции не могли давать ни постоянных, ни значительных налоговых поступлений. Как ни плохо известны подробности ланкастерского управления в этих округах, похоже, Бедфорд был вынужден удовлетворяться в качестве прямых налогов теми скудными субсидиями, которые время от времени вотировали депутаты некоторых городов или малые ассамблеи бальяжей. Вся масса налогового бремени пришлась на Париж, горожан которого давили поборами при всех режимах, и на Нормандию. Попав под более устойчивый режим оккупации и под более строгое управление, меньше пострадав от войн, Нормандия в полной мере стала «дойной коровой» ланкастерского режима. Местные Штаты здесь по традиции были более жизнестойкими, чем в бывшем королевском домене. Генрих V и Бедфорд тут, как и в других местах, воздерживались от нововведений. Они часто собирали представителей герцогства — в Руане, в Верноне, в Кане, в Манте, иногда даже в Париже; только за тринадцать лет, с 1422 по 1435 г., известно более двадцати сессий нормандских Штатов. Каждый раз от них требовали денег, которые они покорно вотировали. Объем выделяемой тальи колебался от 100 000 до 300 000 ливров в год; но невозможно сказать, в какой степени сборщикам удавалось собирать столь крупные суммы с одной-единственной провинции королевства. В любом случае они не удовлетворяли полностью нужд администрации, прежде всего военных. Если вспомнить, что в начале века монархия Валуа ввела во всем королевстве талью, превышавшую миллион ливров, станет понятно, насколько уменьшились суммы, которыми были вынуждены довольствоваться захватчики, причем в момент, когда продолжение войны и завоеваний вело к постоянному росту их потребностей.

Итак, все имеющиеся ресурсы должны были строго расходоваться лишь на войну. Оккупационный режим, который Ланкастеры рассчитывали установить временно, завершился лишь с прекращением их власти и не позволил им привлечь на свою сторону население, потому что так и не дал ему спокойствия, существовавшего до гражданских смут. Тем не менее боевые силы англичан, их экспедиционные корпуса, разделенные на мобильные эшелоны, или разбросанные по замкам гарнизоны регулярно снабжались провиантом и боеприпасами, в определенные дни получали повышенное жалованье — ничего этого не ведали, и уже давно, те, кто воевал на стороне дофина. Именно благодаря этой строгой организации армии при небольшом личном составе англо-бургундский режим держался в стране, несмотря на неполный характер военной оккупации, на ненадежность налоговых поступлений. При взгляде изнутри кажется, что он поражен неизлечимой слабостью, что он умирает раньше смерти. Доблесть вождей, предпринявших это химерическое и безнадежное дело, также объясняет его частичный успех и существование более пятнадцати лет. Наконец, им повезло — прежде всего в том, что среди противников не нашлось людей их калибра, которые бы одним щелчком могли разрушить хрупкий карточный домик «двойной монархии».