Какой путь за период от мира в Кале до смерти Карла V прошло королевство Плантагенетов по наклонной плоскости упадка! В последние дни 1360 г. Эдуард III достиг пика своей славы. Прежде всего славы военной. Победы при Креси и Пуатье повергли в изумление всю Европу, привыкшую к французским успехам. Теперь западные рыцари стремились к лондонскому двору; знатные вельможи домогаются приема в орден Подвязки; более низкородные, рубаки, любители турниров, спешили встретиться с героями войны — Черным принцем, Чандосом, Ноллисом и другими. Самые блистательные зрелища теперь можно было увидеть по преимуществу в Виндзоре и Вестминстере. Страна необыкновенно обогатилась от огромных выкупов, наложенных на пленных, которых взяли на французской и испанской войнах; шла настоящая торговля выкупами, их продают и перепродают, как ходовой товар. Самый значительный выкуп — за Иоанна Доброго — попал в королевскую казну. Пусть он был выплачен лишь наполовину, все равно эта сумма в полтора миллиона золотых экю представляла собой нечто колоссальное; ее действительную стоимость (сорок миллионов жерминальских франков) точно оценить еще не могли, но тогдашняя нехватка монеты придавала ей бесконечно высокую покупательную способность. В те времена, когда золото было единственным зримым признаком богатства, передача из одной страны в другую такой массы монет или слитков должна была бы создать в Англии изобилие; при разумном использовании этого сокровища хватило бы для нормальных нужд монархии на несколько лет, избавив ее от необходимости просить парламент о субсидиях, что всегда было щекотливой проблемой.

Как и все удачливые монархи, Эдуард был окружен прекрасной и многочисленной семьей. Пятеро его сыновей — украшение его зрелых лет. Старший, Эдуард Виндзорский, принц Уэльский, герцог Корнуэльский и граф Честер, к своему большому островному апанажу добавил княжество Аквитанское, завоеванное им с оружием в руках. Он мог бы жениться на иностранной принцессе королевской крови. Но его романтическую душу пленила одна из его кузин, прекрасная Джоанна, графиня Кентская, уже мать взрослых мальчиков. Позже знать смирится с этим браком по любви и перестанет роптать на его незаконность. Именно в Бордо родится единственный сын от этого счастливого брака, который выживет, — будущий Ричард II. Второй сын Эдуарда III, Лайонел Антверпенский, — фигура менее яркая. Найдя богатую невесту в Ирландии, где его сделали герцогом Кларенсом и графом Ольстерским, он оставался в стороне от континентальных распрей. Лишь позже, в 1368 г., уже овдовевшим, его увидят в числе соискателей выгодной партии из числа дочерей миланских Висконти. Но через несколько месяцев после этого он скоропостижно умрет. Джон Гонт, третий сын, родившийся во Фландрии во время блистательных набегов отца, имел немало амбиций. Первый брак с кузиной, Бланкой Ланкастерской, сделал его самым богатым земельным собственником Англии, герцогом Ланкастером с привилегиями палатината в своем герцогстве, графом Лестером и тем самым наследственным сенешалем Англии, графом Линкольном и Дерби; сын его женится на наследнице графов Херефордов. Считая себя хорошим полководцем, он искал славы и богатства на континенте. Преждевременное вдовство позволило ему в 1372 г. жениться на Констанции Кастильской, старшей дочери Педро Жестокого, чьи права он взялся отстоять. С тех пор он именовал себя королем Кастилии. Пока этот титул, конечно же, был пустым звуком; но поскольку его отец в это же время заключил союз с Португалией, направленный против Трастамары — о чем не забыли и в XX в., — это уже симптом притязаний на испанские земли, угроза, которая в ближайшее время сможет материализоваться. Характер его младших сыновей, жадных подростков, оценивать еще слишком рано. Эдмунд Лэнгли, четвертый сын Эдуарда, — злополучный герой фламандского сватовства. В 1362 г. он стал графом Кембриджем, а в утешение своих горестей женился на другой дочери Педро Жестокого; но будущий герцог Йорк всегда останется принцем неприметным, посредственным и робким. Бестолковая горячность самого младшего, Томаса Вудстока, позже графа Бекингема, ярко проявится только после смерти отца и принесет ему под именем герцога Глостера печальную известность.

Восемь лет мира только укрепили положение победителя, отчасти избавив его казну от долгов, которыми она доселе была очень обременена. Примирение с Фландрией вновь открыло возможность для нормального экспорта шерсти через Кале и тем самым восстановило английское влияние на все Нидерланды. Эдуард знал, что его поддерживает общественное мнение, представленное парламентом; поскольку король больше не требовал выплаты слишком тяжелых налогов, парламент покорно следовал его указаниям, разделял его чувства вражды и ненависти — выражая ставшее привычным недоверие французам (тем с большей готовностью, что это было безопасным), разражаясь притворным негодованием на «посягательства» со стороны пап, что позволяло королю, в согласии с папой или вопреки ему, давать церковные бенефиции своим ставленникам. Когда Урбан V в 1364 г. принялся требовать задолженность по феодальному чиншу, не выплаченную более чем за тридцать лет Английским королевством как вассалом Святого престола, он услышал в ответ, что суверенитет государства Плантагенетов несовместим с выплатой этой нетерпимой «дани»; отныне и де-юре, и де-факто аннулировались обещания, некогда вырванные у Иоанна Безземельного Иннокентием III. Этот инцидент не повлечет за собой последствий. Но он показывает, что надменный Эдуард III так же старался утвердить свою независимость по отношению к папству, как он сумел это сделать в Аквитании по отношению к Валуа.

Возобновление войны в 1369 г. рассеяло эти миражи. Выяснилось, что от поступивших в казну миллионов выкупа ничего не осталось — их понемногу растратили, не беспокоясь о завтрашнем дне. Поскольку экспедиции стоили дорого, а прибыли приносили мало, надо было вновь обращаться к парламенту, улещивать его ради новых субсидий, новых налогов на движимое имущество, поступление которых часто было ненадежным и никогда не достигало ожидаемых размеров. Эдуард старел. Овдовев в шестьдесят лет, он погрузился в старческие забавы, увлекся любовницей низкого происхождения — Алисой Перрерс. Тем временем страна управлялась кое-как, хотя руководили ею опытные клирики — Томас Брантингем, епископ Эксетерский, и Уильям Уикхем, епископ Винчестерский. На них и возложили ответственность за военные неудачи и потерю земель, отвоеванных французами с 1371 г. Наконец парламент потребовал и добился их смещения и замены в качестве руководителей Канцелярии и Казначейства на мирян, несмотря на малоприятный прецедент 1340 г. Однако герцог Ланкастер в перерывах между экспедициями оказывал на правительство все большее влияние, в котором с ним не мог соперничать ни ослабевший отец, ни умирающий старший брат. Оппозиция почти единодушно обвиняла его в том, что он ведет королевство к гибели. Она проявилась в апреле 1376 г., накануне смерти Черного принца, во время долгой сессии, которую хронисты назвали «Добрым парламентом». Эта мощная оппозиция вышла, похоже, из рядов самих депутатов общин и нашла себе красноречивого спикера в лице рыцаря Питера де ла Мара. На первый раз бароны, среди которых Ланкастер имел сторонников, подчинились народным требованиям, которых он не провоцировал и с которыми, может быть, примирился лишь скрепя сердце. В этих требованиях заметен отголосок забот, какие волновали и Этьена Марселя: потребность в честной администрации, в контролируемой налоговой системе, в энергичной чистке аппарата. Но принятые меры имели мало общего с этими благородными соображениями. Общины удовольствовались решениями об удалении Алисы Перрерс, о замене нескольких высокопоставленных сановников и о предании суду, несмотря на яростное сопротивление Ланкастера, двух его приверженцев: Уильяма Латимера, чиновника ведомства королевского двора, и Ричарда Лайонса, крупного лондонского виноторговца, — оба были откупщиками налогов, взяточниками и мошенниками. Впрочем, едва гроза рассеялась, Джон Гонт снова забрал всю власть, позволил отцу вернуть любовницу, призвал изгнанников, заставил новую ассамблею, более податливую, аннулировать акты Доброго парламента и даже бросил в тюрьму самого смелого спикера общин, после того как вынес приговор епископу Уикхему, виновному в том, что поддержал требования Доброго парламента. Среди этих ничтожных интриг и завершилась некогда славная жизнь Эдуарда III. В январе 1377 г. король еще отметил пятидесятилетний юбилей своего царствования. Через пять месяцев он угас, почти забытый своими подданными.

Оставшиеся до совершеннолетия Ричарда II годы ожидались трудными. В окружении юного короля, едва достигшего Десяти лет, пересекались и сталкивались различные влияния: прежде всего здесь действовали советники Черного принца, совершенно естественным образом склонные властвовать именем его сына и наводнявшие королевский дворец; потом — принцесса Уэльская, законная опекунша суверена, но имевшая и других детей, алчных и жадных Холландов; потом — епископы и клирики, с 1371 г. находившиеся в опале, но желавшие вновь попасть в милость в начале этого царствования; сверх того — лондонские горожане, расколотые на соперничающие группировки, но единые в своей враждебности к герцогу Ланкастеру после дела Латимера — Лайонса; наконец, сам Джон Гонт, который как старший из дядьев короля мог бы с полным правом требовать регентства, но чьи амбиции наталкивались на противодействие слишком многих влиятельных людей; фактически отстраненный от власти, он в первые годы царствования сыграет лишь не очень определенную и, по-видимому, второстепенную роль. Чтобы надежнее перекрыть ему дорогу, его не стали назначать регентом; некое примирение партий произошло в форме создания при парламенте исполнительного совета из дюжины членов, дважды обновлявшегося, куда вошли прелаты, бароны, баннереты и рыцари, но откуда были исключены горожане. Этот совет должен был поддерживать порядок, энергично разжигать войну против Валуа и в изобилии находить для нее ресурсы.

В решении всех этих задач избранный совет оказался несостоятельным и тем самым заодно дискредитировал парламент: ведь тот назначил его членов и одобрил его политику. Постоянно нуждаясь в деньгах и извлекая мало прибыли из налогов на движимое имущество, взимавшихся до сих пор, в 1379 г. парламент вотировал подушную подать, или poll tax, которая принесла ему посредственный доход и уже изрядную непопулярность. В последние месяцы 1380 г. надо было оплатить высокие затраты на экспедицию Бекингема, подготовить корпус, который Кембридж собирался вести в Португалию, и наконец предусмотреть расходы на свадьбу короля: ведь Анна Чешская прибудет без приданого, а немецких и чешских рыцарей из свиты Вацлава надо было щедро одарить подарками и пенсионами. Новый парламент, новая подушная подать, которую в принципе должны были платить все подданные короля, кроме неимущих, согласно норме, варьировавшейся в зависимости от состояния и общественного ранга, но жестоко ударявшая по самым бедным и по сельским общинам, несшим круговую ответственность за выплату субсидии. Поскольку в начале сбора имели место массовые уклонения от уплаты, в юго-восточные графства были отправлены комиссары для строгого учета податных людей и сурового взыскания денег.

Этот акт стал сигналом к началу ужасной «жакерии», почти одновременная вспышка которой к северу, к востоку и к югу от Лондона в конце мая 1381 г. и быстрое распространение к юго-западу и к центру страны заставляют предположить существование некоего заговора, некоего тайного общества, в назначенный момент отдавшего приказы; но этому нет доказательств. Французские историки ошибочно говорят о «восстании трудящихся», в котором будто бы сразу приняли участие ремесленники городов; в действительности это было крестьянское восстание, по крайней мере на первых порах. Поначалу оно было направлено против комиссий фискальных агентов, которые составляли налоговые списки для сбора подушной подати и требовали выплат по ним; членов этих комиссий убивали, их бумаги жгли, сборщиков обирали. Потом гнев крестьян обратился на сеньоров, особенно на богатые аббатства, которые всегда так спешили требовать положенное и, особенно после чумы, старались оставлять держателей на положении подневольных вилланов или, во всяком случае, требовать от них максимума отработок. Монастыри грабили, их архивы жгли, запугиванием и силой выбивали индивидуальные или коллективные хартии об освобождении, «вольные». Наконец из Кента, где собирались силы восставших, повстанцы обрушились на правительство, на горожан, на всех богачей и на всех власть имущих. Они взяли штурмом Тауэр — юный суверен оттуда вовремя бежал, но в руки им попали Саймон Седбери, канцлер и архиепископ Кентерберийский, и казначей Роберт Хелз. Они ворвались в лондонское Сити по плохо охраняемому мосту, громили дома и лавки иностранных купцов, которые, по общему мнению, наживались за счет народа и выкачивали из королевства все богатства; наконец, они сожгли прекрасный манор Савой, имение герцога Ланкастера, который, зная, что бунт направлен непосредственно против него, нашел надежное убежище в Шотландии.

Можно ли по этим актам мести и разорения понять, какие чувства двигали восставшими? К вполне реальному и определенному недовольству налогами, сеньорами, купцами добавлялась неумолимая ненависть к власть имущим, смутное стремление к уравнительному эгалитаризму. Эта идея на все времена была особенно дорога некоторым народным проповедникам, странствующим священникам или монахам, обличавшим богачей и власть во имя сословного равенства первых людей. Таким проповедником был Джон Болл из Эссекса, отлученный священник, который примкнул к повстанцам, рассчитывая, может быть, стать архиепископом Кентерберийским. Он и его соперники любили повторять эпиграмму:

When Adam dalf and Eve span,

Where was then the gentleman?

Следует ли считать, что этих экзальтированных людей одушевляли также теории ересиарха Уиклифа, который, будучи в 1378 г. удален из Совета суверена, куда его ввел Ланкастер, а вскоре изгнан из Оксфорда, где его лекции по богословию привели к волнениям, собирался в своем сельском приходе дописывать политические памфлеты, теоретические трактаты, библейские переводы, в таком обилии выходившие из-под его плодовитого пера? Его «бедные священники», которым он поручал распространять благую весть, агитировали против церковной иерархии, но за мирскую власть, против богачей, но за евангельскую бедность. Действительно ли эти проповеди, плохо понятые, подтолкнули к восстанию — об этом известно слишком мало. Во всяком случае, они отнюдь не призывали к нему. Параллель между Лютером и Уиклифом, между саксонскими и английскими крестьянами, между началом XVI в. и концом XIV в. очень соблазнительна, но обманчива.

Так или иначе, это был более глубокий и опасный водоворот, чем Жакерия, преходящую угрозу которой преодолел в 1358 г. дофин Карл. На юго-западе Англии сформировались крупные отряды повстанцев, плохо экипированных, но воодушевляемых вчера еще неведомыми вождями, как Уот Тайлер, которого некоторые хронисты прозвали Джек Строу и о котором даже неизвестно, был ли он крестьянином, или слугой, или бастардом, или младшим отпрыском рыцарского рода. Под его командованием эти отряды стянулись к Лондону, и король оказался в их власти. Отважный подросток, Ричард не проявил слабости; помощь ему оказал мэр Лондона Уильям Уолуорт, чья дерзость спасла положение. Шумные встречи повстанцев с королем произошли близ столицы, на Майл-Энде и на Смитфилде. Ричард выступил перед восставшими, заявив, что он — один из них. Но Уолуорт убил Уота Тайлера у них на глазах. Придя в смятение, крестьяне отступили. И стали легкой добычей рыцарей, поначалу растерявшихся, а теперь обуреваемых жаждой мести. Расправы длились несколько месяцев и даже летом 1381 г. еще не окончились. Когда королева Анна после свадьбы добилась амнистии, уже ничего не осталось от этого кошмара богачей и мечты бедняков, вновь жестоко возвращенных под власть сеньоров.

Хоть восстание английских крестьян и не имело будущего, как и все жакерии, тем не менее оно служит нам доказательством: хоть остров Ричарда II и не был напрямую поражен вторжением или грабежами рутьеров, он также ощутимо испытал последствия войны — в форме сокращения населения, аграрного кризиса, монетного и налогового кризиса и наконец кризиса социального, не говоря уже о бесконечных политических кризисах.

И тем не менее в силу приобретенной привычки правительство Плантагенетов продолжало делать вид, что влияет на ход дел на континенте. Бывшие советники Черного принца хотели бы, чтобы Ричард возглавил новый набег на Францию как источник славы и богатств; прелаты, поддерживаемые и направляемые купцами Лондона и Кале, требовали отправки экспедиции на помощь гентцам, еще раз восставшим против Людовика Мальского; наконец, герцог Ланкастер с нетерпением ждал возможности отбыть на завоевание своего Кастильского королевства — поскольку Хуан I, сын и наследник Энрике Трастамарского, в конечном счете склонился на сторону авиньонского папы, экспедиция превращалась в крестовый поход с благословения Урбана VI. Ни один из этих проектов не удался.

Фламандский экспедиционный корпус, в который собрали всего четыре или пять тысяч бойцов, отплыл только в апреле 1383 г., через шесть месяцев после разгрома гентцев войсками французского короля; тем самым поход был обречен на неудачу. Возглавлявший его Генрих Деспенсер, епископ Нориджский, тоже назвал его крестовым и направленным в принципе против схизматической Франции. Но удовлетворился он тем, что взял Дюнкерк, а потом, соединившись с гентцами, осадил Ипр, однако тот устоял. В августе приближение Филиппа Бургундского заставило Деспенсера отступить; французы заплатили крестоносцам, и те отплыли обратно. Кончилось все в Лондоне процессом в парламенте, санкциями против странного прелата и большим бюджетным дефицитом. В свою очередь король не предпринял наступления на Францию, сочтя ее слишком сильной. Но поскольку нужно было любой ценой поднять престиж юного семнадцатилетнего суверена, в 1385 г. решили устроить «военную прогулку» на Шотландию — дорогостоящую и абсолютно бесполезную. Нелепая демонстрация сил привела только к ссорам между военачальниками, между королем и его дядей Ланкастером; потом, простояв лагерем несколько недель под Эдинбургом, все войско удалилось. Весной 1386 года после многих проволочек и отмен приказов Джон Гонт наконец собрал, за счет королевской казны, свою личную армию и поднял паруса, взяв курс на Испанию. Но и его внушительная экспедиция дала немногое. Сначала он взял несколько городов и замков в Галисии; потом, весной 1387 г., крупные португальские подкрепления позволили ему устроить короткий набег на Леон. Тем все и кончилось. Как и во многих войнах того времени, завоевательный поход прекратился благодаря договоренности по-семейному. Наследный принц Кастильский, внук бастарда Трастамарского, обручился с дочерью Ланкастера, внучкой Педро Жестокого. Жалкий результат: деньги из английской казны были потрачены зря, а Кастилия, несмотря на этот брак, осталась союзницей Франции и опорой Авиньона.

Как бы то ни было, отплытие Ланкастера в мае 1386 г. на испанские авантюры принесло преимущество кое-кому в островном королевстве, избавив их от неудобной фигуры и дав разным группировкам возможность развернуться и определиться. Король — изящный молодой человек с правильным и задумчивым лицом, позже обрамленным редкой рыжей бородкой; известно, что он был своенравен и капризен, но ярко выраженной политической идеи, кроме потребности заставить всех беспрекословно повиноваться, в его действиях пока усмотреть невозможно. Нежно любя королеву Анну Чешскую, даром что она оставалась бесплодной, он имел также ряд фаворитов, которыми дорожил и которых щедро одаривал: это его сводные братья, граф Кент и граф Хантингдон; его наставники, бывшие приближенные его отца, в обилии представленные в службах его двора, прежде всего рыцарь Саймон де Берли, его «гувернер»; некоторые молодые аристократы, его партнеры в играх, паразитирующие на его казне, в первую очередь Роберт де Вер, граф Оксфорд, сделанный маркграфом Дублинским, а после герцогом Ирландским; наконец, бывший мэр Лондона Николас Брембл и один выскочка, сын богатого купца из Кингстона-на-Халле Майкл де ла Поль, которого он сделал графом Саффолком и канцлером. Несмотря на свою разношерстность, эти люди образовали придворную группу, что предвещало произвол во власти. Как три четверти века назад при Эдуарде II, существование клики провоцировало враждебность баронов, желающих сохранить свое положение естественных советников при государе и завидующих недостойным фаворитам. Оппозиция тоже представляла собой странную коалицию интересов: в нее вошли прелаты, как Уильям Кортни, архиепископ Кентерберийский, упрекавший короля за недостаточно активное преследование приверженцев Уиклифа, отъявленных еретиков; дядя короля Томас Глостер и его кузен Генрих Ланкастер, тогда граф Дерби, первый из которых — человек безалаберный, горячая, но пустая голова, второй — плут и ханжа; несколько знатных баронов — граф Арундел, энергичный адмирал, граф Уорик, доблестный воин, — которые требовали активных действий во Франции, проповедовали милитаризм, всегда популярный, пока не нужно платить по счету. Все они знали, что их критика дурного правления и фаворитов легко найдет отклик в парламенте. Итак, они будут разыгрывать «конституционную» карту против не вовремя ожившего монархического абсолютизма. Таким образом, в то время как во Франции начиналась борьба между принцами крови за контроль над слабым королем, в Англии резкие политические перемены, уже более яростные и сопровождающиеся большим ожесточением, столкнули друг с другом короля и баронство, равно своевольных. Первая стадия борьбы, которая одна только и будет нас пока интересовать, была отмечена победой объединившихся баронов над еще неумелым и не имеющим сильной поддержки королем. Канцлер Майкл де ла Поль — козел отпущения и первая жертва оппозиции — пал сразу же после отъезда Ланкастера. Парламент потребовал его смещения и настоял на том, чтобы против него был начат процесс — грозная процедура «импичмента», которую суверены из династии Тюдоров будут так часто использовать, избавляясь от надоевших фаворитов. Он был обвинен во взяточничестве и в конце концов сумел укрыться в Брабанте. Но этот собравшийся в октябре 1386 г. парламент, который обычно называют «чудесным», — фактически определение mirabilis в тексте хрониста, благоволящего к баронской партии, применяется уже к ассамблее, созванной весной 1388 г., — смог также добиться опалы самых скомпрометированных советников, пригрозить изгнанием Роберту де Веру, навязать королю опеку баронского комитета, которому было поручено подготовить чистку и необходимые реформы; когда Ричард сделал вид, что сопротивляется, Глостер заговорил о его низложении. Суверену пришлось склониться под это ярмо. Но в первые месяцы 1387 г. он выскользнул из-под опеки баронов, оставив их в Лондоне править от его имени, и поехал по западным и центральным областям острова в поисках верных сторонников; члены его суда, созванные им 25 августа в Ноттингеме, дали ему юридические разъяснения, заявив о незаконности баронского комитета и заверив короля — урок, который не пропадет даром, — что закон допускает лишь неограниченное осуществление королевской власти. Осенью вожди баронства, пять лордов-«апеллянтов» (Глостер, Дерби, Арундел, Уорик и Ноттингем), обвинили советников-роялистов в измене и взялись за оружие, чтобы пресечь их махинации. После некой видимости гражданской войны, отмеченной стычкой при Радкот-Бридж, где войска фаворитов сдались, Ричард, вернувшийся в Лондон, был возвращен под контроль баронов. Новый парламент, «беспощадный» для одних, «чудесный» — по словам других, во всяком случае, самый долгий из доселе известных: открывшись в феврале, он разошелся только в начале июня, — завершил баронскую реформу: изгнание всех фаворитов, строгая чистка ведомства двора, казнь самых виновных, как старик Саймон де Берли и главный судья Роберт Трезильян, смещение или перевод на другое место епископов, благоволивших двору, и замена их баронскими ставленниками, абсолютный контроль над Советом и над главными органами управления со стороны Глостера и апеллянтов. Бессильный Ричард смолчал, склонившись перед грозой. Он рассчитывал, что бароны, придя к власти, истощат силы, перессорятся и продемонстрируют свою некомпетентность. С лета 1388 г., несмотря на поддержку новой парламентской ассамблеи, собранной в Кембридже, контроль над страной в их руках был столь непрочен, что они уже не осмелились осуществлять свои воинственные предложения, благодаря которым прежде привлекли общественное мнение на свою сторону. Едва оказавшись у власти, они осознали, что с Францией сейчас нельзя вести иных сражений, кроме дипломатических. Но Глостер меньше всех желал переговоров.