Глава 6

Когда 12 октября 1813 года между Россией и Персией, после сокрушительных побед Котляревского, был заключен Гюлистанский договор, вроде бы закончивший десятилетнюю войну, многие понимали — подписывается лишь временное перемирие.

Персия, конечно, не собиралась соглашаться с потерей Закавказья, и вообще, вряд ли персидский шах заключил бы этот оскорбительный для него и его страны договор, если бы не англичане, которые были советниками при дворе шаха, как сейчас сказали бы, «приглашенными бизнес-консультантами и политическими аналитиками». Они убедили шаха, что Лондон надавит на русских и что с помощью переговоров можно будет вернуть утраченные провинции. Но надавить не получилось, Россия не собиралась оставлять свои позиции в Закавказье, и русские недвусмысленно давали понять, что Англия, находящаяся за тысячи верст от региона, который для России является жизненно важным, вообще может ни на что не рассчитывать.

Англичане были оскорблены и озадачены не меньше шаха. Во-первых, Англия потратила миллионы на подготовку, вооружение и обучение регулярной персидской армии, которую разгромил Котляревский. Во-вторых, угроза Индии стала еще весомее после заключения Гюлистанского мира. Мощь русских стала еще более явной, как и слабость персов. Но англичане не отступали. Снова в качестве аналогии хочется вспомнить ситуацию в Грузии: после провала агрессии против Южной Осетии в 2008 году англосаксы Грузию из-под своей опеки не выпустили, а начали заново вооружать армию и готовить новую поросль русофобских политиков. Ничего нового.

После 1813 года в Тегеран принялись ездить английские посольства, причем не только лондонские. Ездили и представители Ост-Индской компании. Они сорили деньгами, раздавали страшно дорогие подарки, при этом Компания параллельно с политическими задачами решала и экономические: она монополизировала рынок торговли европейскими товарами в стране, особенно много приносила продажа рома. Русский генерал Алексей Ермолов, командовавший в тот момент войсками в Закавказье, Отдельным Грузинским корпусом, позднее переименованным в Кавказский корпус, писал в донесениях по поводу англичан, что «ни сей торговли, ни рассеваемых Англией денег мы ничем заменить не в состоянии».

В Персии у России не было никакой политической поддержки. А Тегеран, подстрекаемый Англией, начал подготовку к войне. Свою роль сыграло и поведение Ермолова. Дело в том, что шах нарушил принципы престолонаследия и отдал трон младшему сыну Аббасу-Мирзе, потому что старший Магомет-Али был слишком лояльно настроен к России. И генерал Ермолов, будучи полномочным послом в Тегеране, не признал от лица империи легитимность младшего наследника. Аббас-Мирза был вынужден обратиться в российский МИД и только тогда добился своего. Понятно, что после этого принц стал испытывать к Ермолову личную неприязнь.

Аббас-Мирза принялся вести тайную переписку с закавказскими ханами, финансировал войну в Дагестане, вел переговоры с Турцией о военном союзе против России. Но тут большой вопрос, насколько эти идеи были его собственными, а насколько — подсказанными лондонскими советниками. Потому что выбить Россию с Кавказа, тем более чужими руками, было для них куда принципиальнее, нежели для Аббаса. В 1818 году во время персидско-афганской войны шах послал Ермолову письмо:

От пыли, несущейся никем не победимой конницы нашей, место сражения померкло так, что если бы открытый сарбазами огонь не освещал его, то стрелы, лишающие жизни, не находили бы пути пронзать сердца неприятельские. Пять часов длился бой, и воюющие не различали белого и черного. Наконец, на закате солнца, от огня пушек, сокрушающих Кавказские горы, разрушилось и основание неприятельских войск. Вдруг знаменитый наш сын, Али-Мирза-хан, хороссанский валий, со своими богатырями, наподобие волн морских, напал на неприятеля, и щедрой милостью Бога и нашим счастьем зефир победы развеял кисти у знамени победоносного сына нашего: несчастное же знамя неприятеля — низверглось. При сем нападении победоносный сын наш лично устремился на Ширдаль-хана (брата афганского владетеля) и мечом, сверкающим, как молния, нанес удар ему в голову и разрубил его до самой груди, отчего тот упал с лошади, в пример прочим зрителям».

В реальности все, конечно, было куда прозаичнее. И не так, как описывал шах, а совсем наоборот. Ермолов сообщал министру иностранных дел графу Нессельроде следующее:

«Хоросанцы вместе с афганцами разбили персидские войска, и урон ужаснейший. Начальствующий оными откупил свою голову большой суммой денег, и шах, хотя продолжил ему командование войсками, но, собрав большие силы, сам пошел на неприятеля. Жители Тегерана полагают, однако же, что он далеко не пойдет, опасаясь, дабы малейшая неудача под его собственным предводительством не произвела худое в народе впечатление. Невзирая, однако же, на неудачу, разглашаются ложные о победах известия и отправляются торжества. Таким образом уведомляет меня Аббас-Мирза о победе над курд-балдасами, когда имею я известия, что войска его понесли значащий урон».

В 1821 году Персия, решив, что армия достаточно обкатана в стычках с афганцами, начала войну с Турцией. Опять же, вероятнее всего, сделано это было по совету английских партнеров. Во всяком случае Еромолов был в этом уверен. Когда Аббас-Мирза написал ему, что решил напасть на турок, потому что те слишком угнетают христиан, русский генерал своему начальству объяснял ситуацию так: «Но, конечно, не мщение за христиан мог иметь в виду Аббас-Мирза, владетель мусульманский. Нельзя усомниться, что в расчетах английского правительства выгоды торговли дороже крови истребленных христиан».

В сентябре 1822 года персидская армия, которую по традиции обучали английские военные инструкторы, быстро и неожиданно атаковала турок. Война была непродолжительной и довольно бестолковой: персидские солдаты, пользуясь выпавшей им возможностью, больше занимались мародерствами, нежели воевали, хотя все же взяли несколько крепостей. А у турок, в свою очередь, не было денег, ресурсов, а главное, желания сражаться. Впрочем, сообщая Ермолову о подписании мирного договора, Аббас-Мирза писал, что принудил турок к миру силой оружия. Вскоре персидский шах и сам поверил в то, что он на самом деле создал сильную и боеспособную армию, чтобы пересмотреть границы, установленные Гюлистанским трактатом.

Проанглийская партия при дворе также была полностью за войну, что не удивительно, учитывая, какие взятки раздавали британцы. Кроме того, сами англичане убеждали шаха, что обеспечат ему дипломатическую поддержку, а заодно напоминали о миллионной субсидии, которую платила Ост-Индская компания. Ситуация становилась все напряженнее и напряженнее.

Началось все, как водится, с пограничных провокаций, в том числе с участием самого Аббас-Мирзы. Они продолжались несколько месяцев, Ермолов писал о них как о признаках грядущей войны Николаю I. Только что вступивший на престол царь в ответ напоминал о необходимости удерживать заключенный с Персией мир. Он писал Ермолову:

«Верность данному слову и существенные выгоды России того от Меня требуют. Ныне, когда почти все горские народы в явном против нас возмущении, когда дела в Европе, а особенно дела с Турцией заслуживают по важности своей внимательнейшего наблюдения, неблагоразумно было бы помышлять о разрыве с Персией или умножать взаимные неудовольствия».

Решение о начале боевых действий персы принимали, во многом исходя из внутрироссийской обстановки. Восстание декабристов, молодой царь — предполагалось, что он еще не успел толком разобраться в государственных делах, — напряженная международная обстановка и восстания горцев на Северном Кавказе. Именно сейчас, сочли в Тегеране, можно атаковать.

16 июля 1826 года персидская армия вторглась на подконтрольные России территории Закавказья: Карабахское и Талышское ханства. Основной удар персы намеревались нанести по Тифлису (Тбилиси) и отбросить русских за Терек. Границу в этот момент защищали отряды добровольцев, состоящие из местных азербайджанцев, которые или просто не стали сопротивляться, или перешли на сторону Аббас-Мирзы.

Первый удар 16 июля нанесла 16-тысячная группировка эриванского сердара Хусейн-хан Каджара, при ней находилась и курдская конница, почти 12 тысяч сабель. Русские войска насчитывали около 3000 человек и 12 орудий. Начальником всей пограничной линии был тогда командир Тифлисского полка полковник Леонтий Яковлевич Северсамидзе. Уроженец Моздока, сын бедных родителей, службу он начал в Тифлисском полку рядовым, без всяких связей, покровительства, заслужил княжеский чин и звание полкового командира. Он был отчаянно храбр, в боях получил пять ранений. Он знал и армянский, и персидский, и тюркские языки. Северсамидзе пользовался таким авторитетом, что азербайджанцы и армяне приходили к нему для решения своих домашних ссор и споров. Он мирил, наказывал, — и, что важно, с его решениями соглашались. Солдаты его боготворили. Николай Муравьев, тот самый русский офицер-разведчик, который к этому моменту стал уже командиром 13-го Лейб-гренадерского Эриванского полка, писал о коллеге: «Удивительно, как с малыми средствами достойный офицер этот, проведший всю свою жизнь на границе, умел просветить себя: он судит о местности и военных действиях как самый ученый полководец». Но, замечал Муравьев, полковника не любили многие прочие командиры: «Мне кажется, что тому есть много причин. Князь имеет полк, известный своей храбростью, управляет пограничной областью и обласкан Ермоловым; этого довольно, чтобы зависть возродилась в других господах. Но, с другой стороны, надобно признаться, впрочем, что князь не скромен и возвышает до небес свою расторопность, храбрость и храбрость своего полка…».

Когда началось персидское вторжение, оказалось, что русские войска к этому не готовы, и все три тысячи штыков разбросаны по разным местам. Потом именно Северсамидзе пытались обвинить — а заодно и Ермолова, — дескать, именно они не подготовились к войне, проспали нападение, а то русские бы персам показали. Тем более что в составе частей и подразделений было немало ветеранов, участвовавших еще в походах Котляревского. На самом деле тот же Ермолов, как уже говорилось, не раз докладывал о том, что война с персами неизбежна и к ней надо готовиться. Но ему отвечали, чтобы он «не поддавался на провокации».

Карта русско-персидских войн 1804–1813 и 1826–1829 гг.

Так что первый этап войны — это русское отступление. И наступление персов по всем направлениям, которое сопровождалось грабежом и убийством мирного населения.

«Бедствия, нанесенные разбоями персиян безоружному населению, были ужасны. Официальные источники того времени говорят, правда, что, при всей стремительности внезапного нападения, персияне успели увести в плен не более девятисот душ армян — цифра все-таки страшная, — а что остальные успели спастись; но современники-очевидцы говорят нечто иное. По их словам, в одном только Малом Караклисе неприятель захватил до тысячи двухсот душ, вырезав большую часть остального населения, а в других деревнях, сверх тысяч пленных, захватил многочисленные стада. Началось поголовное бегство жителей: одни уходили за Безобдал, в Джалал-Оглы и Гергеры, на Лорийскую степь; другие искали спасения в пределах соседней Турции…».

18 июля 40-тысячная армия Аббас-Мирзы форсировала Аракс и направилась в сторону крепости Шуши. А дальше была осада и героическая оборона крепости русскими войсками под командованием полковника Реута. Было предательство карабахского хана — он перешел на сторону Аббас-Мирзы. Были героическая гибель трех стрелковых рот 42-го полка под командованием подполковника Назимки и сдача в плен остатков его отряда. Была и не менее героическая история гибели русского отряда — 166 бойцов Тифлисского полка вели многочасовой бой с десятикратно превосходящими силами противника, когда кончились патроны, они под командованием штабс-капитана Воронкова пошли врукопашную. 113 человек погибли. Нескольким пленным, в том числе поручику Попову и инженерному прапорщику Хрупову, персы отрезали головы.

Оборона Шуши неустрашимым и упорным полковником Реутом долгое время считалась в русской армии одним из высочайших образцов мужества и верности долгу. У гарнизона не хватало продовольствия и боеприпасов, но крепость отбила все штурмы, а главная армия Аббас-Мирзы проторчала под стенами крепости более полутора месяцев. За это время русские смогли подтянуть в Тифлис несколько батальонов с Кавказской линии. После этого случилось то, что обычно происходит в любой войне, когда кто-то неожиданно нападет на русских. Опомнившиеся и собравшиеся русские начинают бить противника. Обычно даже насмерть.

Аббас-Мирза в конце концов понял, что у Шуши он теряет время, и отделил от основных сил отряд в 18 тысяч человек и направил их к Елизаветполю (это современная Гянджа), чтобы зайти на Тифлис с восточного направления. Навстречу ему по приказу Ермолова выдвинулся отряд под командованием героя Отечественной войны 1812 года, генерала Валериана Григорьевича Мадатова, карабахского армянина по происхождению.

Отряд Мадатова был отправлен в сторону Елизаветполя, чтобы остановить продвижение персов. Город был уже окружен, и русский отряд был несравненно слабее вражеского. Но Мадатов нанес удар по врагу у реки Шамхоры 3 сентября 1826 года, в завязавшемся сражении персы потеряли убитыми 2 тысячи человек, в то время как Мадатов лишился 27 солдат.

«Шамхорская битва длилась не долго и была не сложна. Она окончилась одним стремительным ударом. Сопротивление неприятеля было так слабо, что блистательная победа, разгром в пять раз сильнейшего врага, — стоили русским войскам всего двадцать семь человек, выбывших из строя, в то время как потери неприятеля были громадны. По сознанию самих персиян, они потеряли в этот фатальный для них день свыше двух тысяч человек одними убитыми. Шахская гвардия, участвовавшая в деле, более не существовала, — она почти вся легла под ударами русской конницы. Пространство от Шамхора до Елизаветполя, на протяжении тридцати с лишком верст, устлано было неприятельскими трупами».

Через несколько дней Мадатов соединился с войсками генерала Ивана Паскевича, 13 сентября персов разгромили под Елизаветполем, с примерно тем же счетом потерь — две сотни раненых у наших против двух тысяч убитых у персов. Это был перелом в войне. Паскевича назначили главнокомандующим и наместником царя на Кавказе. К октябрю иранские войска были отброшены за пограничную реку Аракс. О том, что творилось в это время в Персии, можно судить из докладов и записок поручика Ивана Носкова, который был отправлен с посольством в Персию накануне войны, чтобы передать подарки от Николая I. И когда персы развязали боевые действия, он оказался свидетелем происходящих в Персии событий и того, с каким энтузиазмом там восприняли первые победы.

Он хорошо чувствовал великость вины своей и не мог льстить себя выгодным миром. Слышно было, что Шах в то время готов был даже согласиться на уступку всего пространства по реку Аракс и со всем сим страшился, что Россия не почтет еще себя удовлетворенною».

А так оно и вышло, Россия не была намерена останавливаться на простом отражении агрессии. Следующей целью русских стало освобождение Еревана. В августе 1827 года отряд генерал-лейтенанта Афанасия Красовского — всего-то три тысячи человек — атаковал 30-тысячную армию Аббас-Мирзы, прорываясь к окруженному персами Эчмиадзину, где находился небольшой русский гарнизон. Этот эпизод известен как Ошаканская битва. Заняв господствующие высоты и разместив там артиллерию, Красовский смог прорваться, потеряв половину личного состава. На персов это произвело огромное деморализующее впечатление. 7 сентября в Эчмиадзине соединились отряды Паскевича и Красовского, они выдвинулись к Эривани — так в те годы называлась нынешняя столица Армении, — и 1 октября 1827 года после непродолжительного штурма город был взят, над городом взвился русский флаг.

Генерал Иван Паскевич

Николай I присвоил Паскевичу звание князя Эриванского, понятно, что это был такой вот тонкий, как сказали бы сейчас, «политический троллинг». Персии наглядно показали, что воевать с Россией чрезвычайно опасно — можно не только ничего не приобрести, но и потерять то, что есть. Закавказье навсегда стало частью Российской империи. А что же англичане? Разумеется, шах тут же напомнил им о недавно подписанном договоре о военном союзе. А в Лондоне известия о том, что их прекрасную, немного карманную персидскую армию опять разгромили эти ужасные русские, восприняли растерянно. Что делать, там не понимали. Войск на Кавказе у Британии не было, защищать Персию ей было нечем, а кроме того, англичане и не хотели этого делать, потому что Россия считалась союзницей Англии. Когда англичане подписывали договор, они предполагали, что нанимают себе этакого глобального сторожа для своих индийских владений. Риск того, что какой-то враг и правда пойдет через персидские земли к берегам Ганга, им казался минимальным. А теперь, когда русские войска стояли в Ереване и вполне могли пойти на Тегеран, чтобы добить врага в его логове — опять же по русской традиции, — англичанам приходилось судорожно думать, что делать.

Но англичане не были бы англичанами, если бы не предусмотрели отходных путей: договор содержал статью, согласно которой они были обязаны прийти на помощь шаху только в том случае, если на него будет совершено нападение, а не он сам будет выступать агрессором. А юридически именно он нарушил условия Гюлистанского договора, а не русские. Так что англичане в очередной раз «кинули» союзника, которому до этого обещали, что прикроют, помогут, защитят. Ничего не напоминает?

Правда, по репутации Лондона это нанесло сильный удар: на Востоке тут же стали говорить, что, видимо, англичане слишком боятся Россию, чтобы прийти на помощь союзникам. Персы запросили у русских мира, и им сильно повезло, что Российская империя тогда воевала еще и с Турцией. Потому что, будь у Петербурга больше времени и сил на добивание Тегерана, его бы заставили подписать куда более жесткий договор, нежели Туркманчайский мир 1828 года. После заключения договора генерал Паскевич пишет своему другу, писателю, историку, бывшему адъютанту Суворова Егору Борисовичу Фуксу. Из письма видно, каким человеком был бесстрашный покоритель Кавказа.

Упомянутый в письме Александр Грибоедов — русский дипломат, разведчик, драматург — как раз был переговорщиком, который убеждал шаха подписать договор. Вот что он писал о ходе этих предварительных переговоров с персами в донесении от 30 июля 1827 года генералу Паскевичу. Позволю себе привести значительный отрывок из этого доклада. В нем другой Грибоедов, не тот, которого нам навязали в школе, какой-то безликий, невнятный автор «Горя от ума». За строками этого отчета виден жесткий дипломат, патриот и государственник, который говорит с шахом с позиции победителя и не испытывает ни малейшего сомнения в правоте своей страны.

Несколько дней Грибоедова продержали в лагере, уговаривая смягчить условия, потом требовали пустить шаха с сыном к русскому царю в Петербург, потом убеждали, что Персия вовсе не финансировала волнения горцев на Кавказе. И Грибоедов делает еще более жесткое заявление.

Персы получили очень жесткий урок, что значит быть «другом» и «союзником» англичан. В Лондоне же не собирались просто так сдаваться. И полагали, что вещи, которые нельзя сделать силой, можно сделать с помощью подкупа, шпионажа и диверсии. Противостояние в Закавказье перешло в стадию шпионско-дипломатическую. Как раз в это время в Персию прибыл новый русский посол Александр Грибоедов. Опытный дипломат, неоднократно прежде бывавший в Персии, отказавшийся от места в русской миссии в США ради работы на Востоке, знавший арабский, турецкий, грузинский и персидский языки.

Александр Грибоедов

В 1819 году он добился освобождения из персидского плена всех русских и сам сопроводил их в Тифлис. Его арестовывали в 1825 году по подозрению в участии в заговоре декабристов, но отпустили, поняв, что он лишь дружил со многими из них. Правда, и сам Грибоедов этого не отрицал. И он отправился служить на Кавказ, в распоряжение Паскевича. Там он не только трудился на дипломатическом поприще, но и нередко выезжал к местам сражений.

После подписания Туркманчайского мирного договора ему, как участнику переговоров, как одному из тех, кто, как говорят сейчас, «продавил» шаха на подписание, был присвоен чин статского советника, орден Святой Анны 2-й степени, украшенный алмазами, и пожалованы четыре тысячи червонцев. 25 апреля 1828 года именным повелением Николай I назначил Грибоедова на пост полномочного министра — то есть русского посла — при Тегеранском Дворе. Грибоедов чувствовал, что это может стать его последней миссией. Русский поэт, критик, ученый-пушкинист писал: «Но то, чего не мог выразить с объективною убедительностью, он знал чутьем совершенно точно, наверняка. «Он был печален и имел странные предчувствия, — вспоминал Пушкин. — Я было хотел его успокоить, но он мне сказал: «Vous ne connaissez pas ces gens-la! Vous verrez qu’il faudra jouer des couteaux! (Вы не знаете этих людей! Вы увидите, что дело дойдет до ножей! (фр.))» Самый его отъезд из Петербурга прошел под знаком этих предчувствий. А. А. Жандр рассказывает: «Грустно провожали мы Грибоедова. До Царского Села провожали только двое: А. В. Всеволожский и я. Вот в каком мы были тогда настроении: у меня был прощальный завтрак; накурили, надымили страшно, наконец, толпа схлынула, мы остались одни. День был пасмурный и дождливый. Мы проехали до Царского Села, и ни один из нас не сказал ни слова. В Царском Селе Грибоедов велел, так как дело было уже к вечеру, подать бутылку бургонского, которое он очень любил, бутылку шампанского и закусить. Никто ни до чего не дотронулся. Наконец, простились. Грибоедов сел в коляску; мы видели, как она повернула за угол улицы, возвратились со Всеволожским в Петербург и во всю дорогу не сказали друг с другом ни одного слова, — решительно ни одного».

В Москве Грибоедов пробыл два дня: прощался с матерью. Потом отправился в Тульскую губернию к сестре. По дороге заехал к давнишнему приятелю, С. Н. Бегичеву. Гостя у Бегичева, был все время чрезвычайно мрачен и наконец сказал: «Прощай, брат Степа, вряд ли мы с тобой более увидимся!» И еще пояснил: «Предчувствую, что живой из Персии не возвращусь… Я знаю персиян. Аллаяр-Хан мой личный враг, он меня уходит!».

Не мог не понимать Грибоедов и еще одного обстоятельства: англичане, еще больше, чем персы, ненавидят его и предпримут все возможное, чтобы сорвать его работу, устроить провокации. Именно он, Грибоедов, юридически вывел Персию из-под английского покровительства. Именно он дал понять персам, что Россия не остановится в достижении своих целей и что она не боится ни персидской армии, ни английских союзников. Правда, в Тегеране русского посланника встретили с огромными почестями. Шах тут же наградил его орденом Льва и Солнца 1-й степени, все члены миссии получили богатые подарки. Грибоедов собирался выезжать из Тегерана в Тавриз, где располагалась русская миссия, но тут случилось непредвиденное.

Некто Мирза-Якуб, армянин, евнух, который прослужил более 15 лет при гареме шаха казначеем, ночью явился к русскому послу. Он сказал, что мечтает вернуться на родину. Грибоедов отвечал, что как министр русского императора он готов оказывать помощь и покровительство не тайно, не ночью, и если Якубу угодно, пусть приходит днем. И тот явился следующим вечером снова. И все же уговорил Грибоедова взять его с собой. Шах был разгневан поведением русского. Якуб в течение многих лет занимал при нем должность главного евнуха, знал все тайны двора, все подковерные интриги персидской политики. Такого человека отпускать было нельзя. По несколько раз в день к Грибоедову приходили посланцы шаха, они объясняли, что евнух не просто слуга, что это почти то же самое, что шахская жена. Грибоедов отвечал, что Якуб, на основании заключенного мирного договора, теперь русский подданный. И выдать его посольство права не имеет. А кроме того, Грибоедов, по просьбе того же Якуба, потребовал, чтобы из гарема Аллаяра-хана выдали двух пленных армянок, которые тоже захотели вернуться на родину.

Аллаяр-хан, известный своим коварством, хитростью и ненавистью к России, просил дать ему отсрочку на 5 дней, якобы это время нужно, чтобы все оформить как положено. На самом деле он стал готовить атаку на русскую миссию. Во главе заговора, помимо Аллаяра, встал верховный имам Тегерана Мирза-Месих. Он пустил слух, разнесшийся по всему городу, что Якуб ругает и порочит ислам, а в доме русского посланника силой удерживают женщин и принуждают их к отступничеству от ислама. Грибоедова, надо сказать предупреждали, что готовится провокация, но он не поверил, что кто-то рискнет напасть на посольство русского императора. 30 января в тегеранской соборной мечети Мирза-Месих произнес пламенную речь, призвав отомстить за поругание ислама. Многотысячная толпа кинулась к дому Грибоедова. Караульные персидские солдаты разбежались, толпа ворвалась во двор, и первый жертвой стал Мирза-Якуб, ему отрезали голову. Казаки из русской охраны отстреливались около часа, но когда у них кончились патроны, их зарубили. Из книги Василия Потто «Кавказская война»:

Понятно, что персидские власти могли остановить бойню. Но не сделали этого. Даже когда потом к месту трагедии пришла сотня солдат, оказалось, что они не вооружены. Резиденция была разграблена, ценные вещи и бумаги растащили. Причем, куда пропали секретные бумаги Грибоедова, установить так и не удалось. Иван Паскевич полагал, что все произошедшее отчасти является результатом внутридворцовых интриг правящей династии. Аллаяр-хан с помощью этого, видимо, хотел вовлечь шаха в новую войну с русскими. Паскевич же писал, что скорее всего к нападению причастны англичане:

«При неизвестности всех обстоятельств дела, можно предположить даже, что англичане не вовсе были чужды участия в возмущении черни, хотя, может быть, и не предвидели пагубных последствий его; ибо они неравнодушно смотрели на перевес в Персии русского министерства и на уничтожение собственного их влияния».

Внешне, впрочем, англичане выразили возмущение. Английский посланник Макдональд предложил всем британцам, находящимся в Персии, переодеться в траурную одежду, он предъявил ноту протеста персидскому правительству, говоря, что история народов не представляет подобного ужасного случая, «когда бы миссия дружественной нации погибла среди совершенного мира, и притом в столице самого государя». Сами же персы об англичанах свое мнение уже составили. Один из адъютантов Аббаса-Мирзы во время персидского посольства в Россию рассказал русским такую притчу: «Однажды чертова жена со своим ребенком сидела неподалеку от дороги в кустах. Вдруг показался путник с тяжелой ношей на спине и, поравнявшись с тем местом, где сидели черти, споткнулся о камень и упал. Поднимаясь, он с сердцем произнес: «Будь же ты, черт, проклят!» «Как люди несправедливы, — сказал чертенок, обращаясь к матери, — мы так далеко от камня, а все же виноваты». — «Молчи, — отвечала мать, — хотя мы и далеко, но хвост мой спрятан там, под камнем»…

Примерно так было и с Грибоедовым, добавил адъютант. Англичане хотя и находились в Тавризе, где располагались все дипмиссии, но хвост их все же был скрыт в русской миссии в Тегеране. То, что англичане получали информацию изнутри русской миссии, сомнений и правда не вызывает. Ворвавшаяся толпа словно знала, где и кого искать. Дальше англичане повели себя крайне странно. Когда, например, тело Грибоедова привезли в Тавриз, никто из английских дипломатов не выехал навстречу. Более того, они настояли, чтобы гроб даже не ввезли в город. Его поставили в маленькой загородной армянской церкви. Ни один англичанин туда не пришел. Единственный выживший после нападения на миссию человек — секретарь посольства Иван Мальцов — писал: «Признаюсь, что я такой низости никогда не предполагал в английском посланнике. Неужели и в том находит он пользу для Ост-Индской компании, чтобы мстить человеку даже после его смерти».

За смерть Грибоедова полагалось Персию наказать, но Россия воевала с Турцией, к большому неудовольствию англичан, успешно. Хотя и тяжело. Поэтому начать войну с Персией не было возможности. Николай I не хотел «иметь на руках одновременно две войны». Глава МИД вице-канцлер Нессельроде писал Паскевичу, что «серьезное осложнение с Персией может повлечь за собою тяжелые последствия. Следовательно, в наших интересах его избегать». Военный министр Чернышов сообщал, что будет достаточно, если «Вы добьетесь любого удовлетворения… которого может требовать достоинство Империи, и сохраните в то же время мирные отношения с Персией, то, что в настоящий момент в высочайшей степени важно…».

А русская разведка тем временем провела свое расследование трагических событий. В Тавриз, под видом купца, покупающего лошадей, был отправлен агент, азербайджанец по национальности, Али-бек, в документах именуемый Али-Юз-Баши. Он добился тайной аудиенции у Аббас-Мирзы, который правил этой частью страны, и тот сообщил Паскевичу, что лично он против войны с Россией. Но он не смог повлиять на ситуацию в целом.

В заключение Аббас-Мирза говорил Али-Юз-Баши, что обещание отца его, написанное в ответе: «не объявлять войны России, ежели он твердо уверен в ее искренности» подаст ему еще некоторую награду на успех и по праву он просит Главнокомандующего помогать ему в его действиях и прислать к нему чиновника, отвечающего полною доверностию, с которым объяснится и условится откровенно».

Паскевич сообщил обо всем, что узнал, в столицу. Но в новом письме Нессельроде дал Паскевичу уже прямое указание:

«В наших интересах… выиграть время, успокоить, укрепить доверие Персидского правительства, соответственно казаться, что рассматриваем его, как совершенно непричастное к убийству Грибоедова, что удовольствуемся удовлетворением, которое оно нам предлагает в виде посольства одного из сыновей Аббас-Мирзы. Лишь бы персияне оставались спокойными в отношении нас, пусть бы только они не препятствовали, любезный граф, ходу ваших побед над турками, лишь бы шах прислал одного из принцев крови, все равно кого, чтобы загладить тегеранское происшествие, — все, что требуется достоинством государя и общим направлением его политики».

В Персии это понимали и тянули время. Миссию с извинениями не отправляли, с русскими дипломатами общались вежливо, но безрезультатно. Тогда Иван Паскевич послал в Тегеран очень резкое письмо:

В итоге персидская миссия, возглавляемая внуком шаха, отправилась в Петербург улаживать дипломатический скандал. В качестве возмещения за убийство Грибоедова Николаю I подарили алмаз «Шах», который когда-то украшал трон Великих Моголов. Но англичане праздновали победу. Они в целом добились своего и ликвидировали человека, который им так мешал.

Разумеется, уже в то время война с Россией шла и на информационном фронте. Большая часть политической элиты Великобритании в коварстве русских и наличии у них планов захвата Индии не сомневалась. Конечно, как таковая русофобская агитация — это не изобретение англичан. Она появилась еще во времена Василия III, когда европейские страны, особенно Священная Римская империя Германской нации, предприняли несколько попыток вовлечь Россию в западную систему. Русским сделали несколько предложений, чтобы царь стал королем — короновался из рук римского императора. То есть Россия рассматривалась Европой, европейской элитой, как мощный резерв расширения Запада. И Россия, постордынская, европейцам нравилась. Московское государство представлялось страной, где исповедуют христианство, где живут на самом деле глубоко верующие люди, которые уважают власть, где существует строгий порядок.

Но после того, как Василий III отказался от предложений европейцев, все резко изменилось. Глубокая религиозность была объявлена мракобесием, а повиновение власти — рабством. Дисциплина превратилась в диктатуру. И по большому счету, с тех самых пор имидж России не менялся. Варварская, дикая, полуазиатская, рабская и закрытая от мира страна. В этом смысле мифы о России, которые можно сегодня услышать в эфире ВВС или FOX News, которые плодят западные газеты, были сформулированы еще в ту эпоху. Во времена Ивана IV, одновременно с началом Ливонской войны, начался новый этап антирусской пропаганды. Тогда по всей Европе распространяли «летучие листки», или в современной терминологии — агитационные плакаты, в которых рассказывалось о страшных зверствах русских в Ливонии. Для наглядности — читать ведь многие не умели — рассказ сопровождался картинкой: звероподобные русские в тюркской одежде расстреливают из луков повешенных женщин или сжигают заживо детей. Но история русофобской мысли в Европе — все же предмет отдельной книги, и таких исследований есть немало.

А вот что касается британской русофобии, и главное — рождения уверенности в коварных планах русских относительно Индии и Азии, то известно даже, кто именно родил эту теорию. Звали этого человека сэр Роберт Вильсон. Он был ветераном многих войн, причем проявлял себя как человек бесстрашный и умелый. В годы вторжения Наполеона Вильсон в качестве официального британского наблюдателя оказался в ставке русских. И будучи вроде человеком непричастным, он не раз участвовал в сражениях лично. Шел в атаку вместе с русскими. Вильсон был свидетелем отступления Кутузова из Москвы, он же первым сообщил в Лондон о разгроме Наполеона.

А вернувшись в Англию, генерал несколько изменил свое отношение к русским: он принялся рассказывать о зверствах казаков по отношению к пленным французам, о том, что русские крестьяне забивали французских солдат насмерть, о том, что некоторых французов, попавших к ним в руки, русские и вовсе съели.

В 1817 году, став членом парламента, он написал книгу «Описание военной и политической мощи России». Правда, вышла она без указания автора, анонимно, но мало кто сомневался, что написал ее именно генерал Вильсон. Книга стала бестселлером. Ее перепечатывали пять раз, причем в первую очередь представители высших политических кругов, члены парламента и аристократия. Вильсон писал, что Российская империя, быстро ставшая крупным мировым игроком, теперь планирует завоевать весь мир. Сначала она покорит Константинополь, потом заберет себе остатки империи османов, дальше русские подберутся к Персии, а потом и Индии не миновать участи превращения в русскую провинцию. Вильсон писал: «Александр уже имеет куда более сильную армию, чем того требуют интересы обороны или могут выдержать его финансы, и все же он продолжает усиливать свои войска».

Генерал Роберт Вильсон

Вильсон подсчитал, что за время пребывания на троне, с 1801 года, Александр присоединил к своей империи 200 тысяч квадратных миль с 13 миллионами новых подданных. В книге была даже карта, указывающая, как далеко русские расширили свое влияние. Вильсон полагал, что напасть на Константинополь русские смогут с трех направлений — через болгарское побережье Черного моря, через Кавказ и морским десантом из Крыма. Десять лет назад у русских, говорилось в книге, была армия численностью всего лишь 80 тысяч человек. Теперь, в 1817 году, она составляет более 600 тысяч. И русский царь, в армии которого воюют, без сомнения, храбрейшие солдаты, ну просто не может не использовать шанс покорить мир, и он вообще для Британии становится более опасным, нежели был до того Наполеон.

Поскольку Вильсон бывал в России, знал не только русских генералов, но и русского царя Александра I, книга пользовалась непререкаемым авторитетом. Хотя были и критики. Например, в журнале Quarterly Review в обзоре книги автора упрекали за излишнюю жесткость оценок. «Давайте не будем из-за простого предположения, что однажды она станет слишком опасной, разрушать наш союз со старой союзницей, от величия которой мы сейчас получаем и, весьма вероятно, будем и впредь получать все растущие выгоды». Но это были частные мнения, в целом же именно книга Вильсона дала британскому истеблишменту довольно четкую систему координат: как оценивать политику русских, их действия в Азии и на Балканах и чего ждать от Петербурга. При этом, конечно, английские фобии по поводу России были связаны с их же сознанием и способом понимания мира. То есть им казалось, что, имея такую мощь, Россия просто не может не начать войну. Во всяком случае, обладай они сами подобными ресурсами, армией, пространствами, они бы точно начали покорять мир.

Одним из доказательств коварства русских в книге генерала Вильсона стало «Завещание Петра I», очевидная фальшивка, которая начала гулять по Европе с начала 19 века, но при этом фальшивка крайне живучая. Даже современные западные исследователи иногда ссылаются на «Завещание» как на серьезный документ, при том, что его подлинник никто и никогда в глаза не видел. История его появления, точнее, возникновения легенды о нем, весьма интересна. Считается, что к этому приложили руку польские эмигранты, которые после третьего раздела Польши осели в Париже. Еще до того, как якобы завещание Петра было опубликовано полностью, некоторые его пункты о планах русских по захвату мирового господства оглашались то гетманом Филиппом Орликом, то его сыном Григором — дипломатом на французской службе, то князьями Чарторыйскими. Сам же документ целиком якобы по одной из версий сфабриковали два человека — польский эмигрант Михал Сокольницкий и французский публицист Шарль-Луи Лезюр.

Стоит, правда, заметить, что у французов этот пунктик — русское стремление к расширению империи, это выполнение заветов Петра — существовал с середины 18 века. Французский посол в Польше граф де Брольи не раз писал, что, дескать, Екатерина II как раз реализует в своей внешней политике тайные указания Петра Великого своим наследникам. Документов, правда, французские политики тоже никогда никаких предъявить не могли. Но часто рассказывали, что якобы тот или иной близкий к Екатерине чиновник говорил лично ему, что царица намерена завоевать Константинополь. Было и анонимное сочинение «Главные интересы Франции», где писалось, что Екатерина хочет захватить Турцию и подчинить русским всю торговлю с Востоком.

В 1789 году в Лондоне вышел памфлет «Об угрозе политическому балансу в Европе», его, как полагают исследователи, сочинил тоже француз — журналист Малле дю Пан по заданию шведского короля Густава Третьего, которого Екатерина иронично называла «французом с головы до ног». В памфлете снова писалось, что русские — народ опасный, «закаленный варварством и дисциплинированный игом рабства, нечувствительный к смерти и к несчастью, он более годится для завоеваний и опустошений, чем для войн оборонительных…».

Наконец в 1802 году француз Сильвен Марешаль, писатель и публицист-утопист, сфабриковал фальшивое «Завещание Екатерины Второй», где приписал ей такие слова: «Надеюсь, что верным моим планам Российский орел расправит свои могучие крылья, чтобы обрушиться на сею преступную страну, где кровь короля пролилась под рукой его народа».

Первые фрагменты завещания Петра I появились в печати в декабре 1812 года, в книге «О возрастании русского могущества с самого его начала и до 19 столетия» публициста Лезюра. Он ссылался на якобы выкраденные некогда в Петербурге документы, личные записки Петра I, где фигурировал его «прожект» покорения мира. Первоначально слово «завещание» даже не фигурировало, а появилось оно в 1826 году, после перевода книги на немецкий язык. Но легенда о кошмарном завещании русского царя зажила еще после первого выхода книги на французском, и как раз на этот текст ссылался Вильсон. Выглядит это «завещание» так (позволю привести несколько обширных цитат):

Причем фальшивку несколько раз использовали в пропагандистской войне против России. В частности, перед началом Крымской войны «Завещание» вовсю цитировали британские и французские политики, в 70-х годах 19 века его снова вспомнили в разгар Русско-турецкой войны, а в начале 20 века появился новый текст «Завещания», где Петру приписывали намерение еще и разгромить Японию. В начале Первой мировой войны фальшивку снова опубликовали, но теперь уже в иранских газетах и в новой версии, где Петр I теперь уже указывал своим преемникам заняться Ближним Востоком, усилить вражду между шиитами и суннитами, дабы из Азии наконец исчезло само понятие «ислам».

Так что когда Вильсон написал свою анонимную книгу, она легла на подготовленную почву и последующие труды на ту же тему оказывались весьма востребованными. Тут уже трудно понять — это авторы формировали общественное мнение или оно формировало их труды. Например, капитан индийской армии (так называли армию Ост-Индской компании) Джон Макдональд Киннейр карьеру начинал в туземной пехоте в Мадрасе. Потом он попал в политический департамент Компании, то есть стал заниматься разведкой, оттуда перебрался в Персию, где служил под началом генерала Малкольма и занимался сбором, обобщением и анализом всех географических и разведданных, полученных Кристи, Поттинджером и другими офицерами этой сплоченной команды разведчиков.

В 1813 году он опубликовал книгу под названием «Географические ученые записки о Персидской империи», да и сам он немало поездил по Персии и по Востоку вообще, чтобы составить свое мнение о регионе и о той роли, которую играет в нем Россия. И в своей следующей книге «Путешествие через Малую Азию, Армению и Курдистан», вышедшей в 1818 году, он подробно изложил свои взгляды на возможное завоевание Индии. Прежде всего, он пришел к выводу, что завоеватель сможет перебросить достаточные силы только сухопутным путем. Морским это сделать нереально. Нужен огромный флот, и понадобятся колоссальные материальные затраты на такую десантную операцию. А сухопутных путей было два: через Малую Азию и Ближний Восток, а также через Среднюю Азию. Но оба неизбежно приводили в Афганистан. А там продвижение армии захватчиков было бы затруднено естественными причинами: пустыни, отсутствие ресурсов и еды и малопроходимые перевалы Гиндукуша. И конечно, Киннейр отдельно рассмотрел русских как потенциальных противников. И два маршрута — через Кавказ и через Оренбург, — которыми русская армия пошла бы в Афганистан. Правда, Киннейр хоть и считал, что Петербург явно хочет присоединять Азию и Индию, но делать ему этого не стоит.

«Я подозреваю, что русские, вне всякого сомнения, горят желанием расширить свою империю в этом направлении; но она и так уже весьма громоздка и неуправляема и, вполне возможно, вскоре может развалиться из-за своей чрезмерной величины на части».

Киннейр полагал, что России будет довольно легко завладеть Персией, с учетом того, что все сыновья шаха готовы сражаться за трон, и русским стоит поддержать лишь одного из них и превратить Персию в свой сателлит, в результате страна превратилась бы в плацдарм для атаки на Индию.

И книга Вильсона, и книга Киннейра произвели такое воздействие, что даже в парламенте случились дебаты о том, стоит ли предпринять какие-то меры, чтобы остановить русских, которые официально, несмотря на события в Персии, все еще считались союзниками. Правда, в 1829 году говорить о том, что страна может попасть в орбиту русского влияния, не приходилось. Наоборот, после разгрома русской миссии в Тегеране престиж России в стране заметно упал, и даже покаянная миссия в Петербург воспринималась местной элитой не как поражение, а как своего рода отступные, откуп за убийство Грибоедова.

Англичане, разумеется, воспользовались этим и снова начали вооружать персидскую армию и готовить ее к новой войне. С 1832 по 1834 год в Персию приехали больше сотни английских офицеров и сержантов из Индии, то есть из армии Ост-Индской компании, перебросили в страну и военное снаряжение. Полковник Шейл отвечал за формирование воинских частей из племен Иранского Азербайджана, майор Роулинсон отвечал за создание подразделений, комплектовавшихся из курдов, полковник д’Арси Тодд был назначен командующим иранской артиллерией, а заодно он же курировал и деятельность разведчиков во всем регионе Персии, Афганистана и Центральной Азии. Офицеры англо-индийской службы фактически заняли все посты в персидской регулярной армии. Но в конце 1833 года умер наследник престола Аббас-Мирза, через несколько месяцев скончался и его престарелый отец, Фетх-Али-шах.

Четверо принцев правящей династии Каджаров схватились за шахский престол. И тут сбылось пророчество Киннейра — при поддержке русского правительства победил один из них. Это был сын Аббаса-Мирзы, наместник Азербайджана Мохаммед. Он не был слишком пророссийским политиком, но был довольно прагматичным человеком и понимал, что воевать с Россией будет себе дороже. Вероятно, рассказы отца, не раз битого русскими в разных сражениях, повлияли на его отношение к северному соседу. Слова Паскевича о том, что «все ваше политическое существование в руках наших; вся надежда ваша в России: она одна может вас свергнуть, она одна может вас поддержать», из его гневного письма запомнились и Аббасу-Мирзе, и его сыну.

С воцарением Мохаммед-шаха Персия повернула внешнюю политику на север. Новый шах с самого начала к английским офицерам отнесся прохладно, видимо памятуя о том, как англичане несколько раз втянули его отца в войну и что из этого вышло, и главное, как англичане себя вели, когда персидская армия терпела поражение. И через два года он постепенно избавился от британцев, которые с напряжением стали наблюдать за усилением русских в Персии, за тем, как на места военных инструкторов в армии приходят ветераны Отечественной войны 1812 года, русско-турецких войн и как русский посол Иван Осипович Симонич становится одним из самых желанных гостей при дворе.

Симонич не был профессиональным дипломатом. Он вообще русским подданным стал за шесть лет до этого, в 1826 году, хотя и командовал Грузинским гренадерским полком. Родился Симонич в 1794 году в городе Шибеник в Хорватии. Юношей он оказался во французской армии, участвовал в русском походе, попал к русским в плен, жил в Казани. Он был отпущен домой, но не пожелал жить в Далмации, которая тогда находилась в составе Австро-Венгрии. И в 1816 году Симонич приехал на службу в Россию, был зачислен в армию в чине капитана в Кременчугский пехотный полк. В 1818 году он стал майором, а через два года подполковником. Его военная служба проходила на Кавказе, он был ранен, когда воевал против Персии под командованием Ивана Паскевича, и как раз по его протекции стал русским послом в Тегеране. Убежденный монархист, Симонич совершенно искренне служил Николаю I, считая его лучшим монархом Европы, решительным и серьезным защитником традиционных общественных устоев. Убежденный бонапартист — а именно таким он был, — Симонич искренне ненавидел все, что связано с Британией. Русский дипломат и западносибирский генерал-губернатор Александр Осипович Дюгамель, сменивший Симонича в Тегеране через несколько лет, вспоминал:

«Симонич был ярый бонапартист, такой ярый, каких я редко встречал, и он в высшей степени разделял все предубеждения и личную ненависть знаменитого пленника, жившего на о-ве св. Елены, — то есть, другими словами, от всей души ненавидел англичан. В его приемной гостиной в Тегеране висела на стене только одна литография, та хорошо всем известная литография, на которой тень Наполеона изображена двумя пнями с надписью: «Я оставляю царствующему в Англии дому в наследство позор моей смерти». Повесить литографию на видном месте в том самом салоне, в котором он принимал визиты английского посланника, значило не иметь никакого такта и нарушать все приличия».

Вот такой человек, к ужасу англичан, стал представлять Россию в Персии. И они делали все, чтобы убрать его с этого поста. Тем более что и в Турции русские добились огромных успехов. А это означало, что самые страшные пророчества начинают сбываться — путь на Индию теперь открыт для армии русского царя.