Пахан рассудил иначе. Он не Джордано Бруно какой-нибудь! Когда ненормальные помчались в огонь, Пётр вильнул в другую сторону, перепрыгнув через горящее бревно. Зелёное чудище продолжало меняться, обрастая медвежьими лапами вместо многопалых рук. Множество острейших когтей резко вытянулись в его сторону, Пахан покатился по траве, отпрянул и ломанулся, не разбирая дороги.

– МАС-СА-А! – хрипнуло чудовище, даже не поглядев на беглеца. Шар головы с оттисками перекошенных лиц Ферапонта, Газона, Сыча и Балагура затрясся, издавая похожее на смех кваканье. В районе живота постаралась прорваться наружу медвежья морда, и тут же всосалась обратно.

Летящие, жалящие искры, как пчелиный рой, нависали, треща и превращаясь в пепел. Пётр, запинаясь в папоротнике, матюгнулся, когда оступился на чём-то тяжелом и гладком. Выброшенный Бортовским автомат моментально прижался к груди. Ещё несколько секунд быстрого бега, и Пахан выскочил на дорогу. В ноги кинулись три скорбных рюкзака, самый дальний потихоньку тлел, облизанный ярко-жёлтыми язычками. Пётр успел подхватить один, как рядом опустился гигантский огненный столб, выпуская вдоль дороги щупальца-когти. Воздух сразу же исчез, становясь расплывчатым маревом. Отброшенный жаром Пахан почувствовал запах палёного, соображая, что усы и щетина скукожились, оплавились, налипнув к скулам. Защёлкали волосы и обуглились брови. Сверху нависла лавина стихии, готовая обрушиться, но непонятным образом стоявшая над кронами до тех пор, пока запыхавшийся Пётр прыжками не умчался из опасного места. Он бежал вдоль берега, ощущая жаркое и тяжёлое дуновение в спину. Рюкзак стучался в лопатки, корпус автомата накалился, обжигая пальцы. К грохоту и шлёпающему треску присоединился нечеловеческий вопль:

– БРАТ МОЙ! БРАТ! – стонало сзади.

Огонь взревел в ответ, и небо сжалось от взметнувшихся к нему гор жара, лохматые щупальца потянулись к солнцу, попутно обрывая снизу вверх кедровые ветви.

– ИДИ! МЫ ОБНИМЕМ ТЕБЯ! БРАТ!

…Обнявшись, они бежали среди полыхающих остовов тайги, задыхаясь от дыма и гари. Неповоротливо, но проворно языки пламени оборачивались им вслед, гневно шипели, вспыхивая.

– Он как будто живой, – шептала Маруся.

– ПБО-41 дробь «б» или ПБО-42, – непонятно крикнул Молчун.

Тут же они провалились в выжженную воронку, напоминающую след огромного зверя. Щупальца набросились на одежду, оставляя от курток обугленные лоскутки. Молчун волок Марусю за собой, щурясь от пламени, сжигающего лицо.

– Мы у него под брюхом! – орал он и дёргал, как сумасшедший.

– Руку оторвёшь! – взмолилась Маруся.

– Давай, давай! – подзадоривал он, и на то место, где они только что были, осыпалась чумазой головнёй лиственница, разбрызгивая пепел и пламя.

– СТОЙТЕ, УБЛЮДКИ! ОТДАЙТЕ НАМ МАССУ! ВСЁ РАВНО СМЕРТЬ! ГОВОРИЛИ – УБИРАЙТЕСЬ! – покачиваясь, скачками за ними неслось чудовище-мутант поглотившее Бориса, Командира, бандитов, медведя и голову Шурика. Ему было мало. И их тела представляли интерес. Несколько миллионов вкусных клеточек с лейкоцитами, ядрами и нейтронами или чего там ещё бывает. Устремившиеся вслед беглецам щупальца поспевали с опозданием, и монстр зарывался в них, скуля и шипя почерневшей слизью.

– НЕ ТРОГАЙ НАС БРАТ! ДАЙ ПОЙМАТЬ ИХ!

Но бестолковое пламя наоборот усиливало преследование, и Молчун знал: каждое упавшее дерево неминуемо поджарит врагу пятки. Ртутные инъекции. Эти твари размножились, а потом склеивались вместе, как куски пластилина. Он не ошибся. Чем бы это ни было, но оно так же вселилось и в огонь. Всё было предрешено в самом начале. Рано или поздно они нашли бы друг друга. Огонь и монстры. Монстры и огонь. Потому что были частью целого. Эта встреча не могла закончиться иначе.

Обгоревший и ослабший преследователь захрюкал, но продолжал упорно догонять. Маруся гадала, как долго они бегут. Пробежали уже мимо просеки, где стояла старая хижина? Ничего нельзя было понять в царстве огня. Хищный смерч буквально втаптывал в прах столетние кедры, заметая следы хвостом.

– Задние пошли! Берегись!

По обе стороны от них выросли широкие, в шесть обхватов, столбы огня. Они врезались в пах нависшей чёрно-клубной части пожара и взрывали земную кору толстыми слоновьими пятками.

– ОСТАНОВИТЕСЬ, ЗАСРАНЦЫ! – рявкнул голос Бортовского, протяжное мычание прервалось вздорным рыком.

– ЗАЧЭМ ТАК ГОВОРИЩ? ДЭД-АБХАЗЭЦ, ОТЭЦ-АБХАЗЭЦ. РУСТАМ НЭ ОТПУСТИТ ТЭБЯ, ГЭНА!

– И КУДА ТАК НАШ МОЛЧАЛЬНИК ТОРОПИТСЯ? БРОСИЛИ МЕНЯ? – рассерженный, пародийно-гнусавый голос Балагура заставил обернуться. Полыхающее чудовище поднялось на задние лапы и почти догнало. Струя гари едва не сбила с ног. Маруся застонала, почувствовав, как тлеющая кофта зажгла грудь.

– ТЫ УБИЛА МЕНЯ, ДРЯНЬ!

– ГДЕ МОЙ ДОМ! – взметнулся юношеский голосок.

– SIE SIND REIF FUR DEN TOD! BIS IN DEN TOD!

Бежать на холм становилось труднее. Последнее волочащееся толстое щупальце, самое подвижное, извивалось, хлеща наугад. Сзади тянулись когтистые лапы.

– Не могу! Всё! Сдохла! – Маруся упала, и Молчун буквально волоком тащил её вперёд. Подскакивая на тлеющих головёшках, чумазая и исцарапанная девушка стонала:

– Пусти! Больно! Не могу…

Хвост пожара пополз к ним, обвивая кольцом.

– ВЫ СДОХНЕТЕ! СДОХНЕТЕ! БРАТ, ТЫ ТУПОЙ! ТЫ Ж МЕНЯ…. В-Ж-И-ИХ! – охваченный огнём полумедведь-получеловек, рыча завалился на бок, катаясь и кусая себя за сожжённые места.

– Вставай! Ещё немного! – Молчун подхватил девушку на руки и припустил вверх по склону, заворачивая наискосок от приближающегося хвоста, напоминающего рыжую гусеницу из космоса.

Жёлтые язычки метнулись к ним, но погибали не находя пищи. Выжженное чадящее пространство развернулось апокалипсической картиной. Монстр набух и взорвался, выплескивая утихомирившие огонь потоки зелёной гнойной жидкости. Вывернувшись наизнанку, сбив с себя пламя, он зарычал, выкрикивая бессвязности, и по-пластунски пополз за убегающими людьми. Не таким представлялось соединение разорванных семейных уз. Братоубийца, брат-огонь в попытке соития едва не убил их, носящих странное имя ПБО-41. Теперь только свежая кровь, свежая МАССА способна восстановить нарушенный баланс. Они почти потеряли контроль. И в городе какое-то время работало электричество, а убийцы внезапно опускали занесённую для удара руку. Немного плоти! А потом массы будет много. Очень иного. Весь космос.

Молчун вынес Марусю на нависающий над рекой уступ, с которого в своё время сиганул на лошади Бортовский. Огонь тоже коснулся щербатой поверхности, оставив на граните чёрные разводы.

– Мы ещё живы? – всхлипнула девушка.

– Самое время искупаться. Плавать умеешь? – подмигнул Молчун.

Потом он не смог вспомнить, каким образом пересёк зону пожара с Марусей на руках. Память отвергает тяжёлые переживания, кошмар становится сном. И только шрамы, рубцы и ощущения иногда вслепую бродят по задворкам мозга, выбрасывая воспоминания. Прыжок же вообще не зафиксировался в сознании, лишь беспокойство за Марусю. И неожиданный холод заставил забиться и закричать. Вода заглотила их и выплюнула, как поплавки. Течение закружило, волоча за собой. На уступ выползло агонизирующее существо, закричало тоскливо, вздёрнув вверх морду. Тут же хвост огня сомкнулся. Чудище вспыхнуло факелом, оглушая рёвом тайгу. Когда душераздирающий вопль стих, на уступе бурлила, испаряясь, зеленоватая лужица.

Маруся выплюнула струйку воды, сбила набок мокрую чёлку и оглянулась назад:

– Он сгорел! – крикнула, поперхнувшись.

Река несла их к перекатам, и это Генке казалось более важным. Разъярённый огонь, вырвавший очередной клок леса, сгрудился к берегу, метко, но осторожно выбрасывая коготки, удя ускользающих людишек.

– Боже! Смотри!

Молчун попытался лечь на спину, задрал голову, погрузился в воду, вынырнул, размазывая по лицу капли, ни в силах оторваться от зрелища. Пожар встал на дыбы, издали обретая более чёткие формы.

Рыжая колоссальная кошка, переливаясь жаркими размытыми волнами, фыркала, извергая дым и терпкие, густые запахи горелого. Лапы-столбы монументами впились в пространство, по выгнутой спине пробегали электрические молнии. Наклонённый к реке шар головы с пляшущими контурами оскала зевнул, как будто собирался пить. Устрашающие пустые дыры глазниц могли вобрать в себя вселенную. Зигзагами когтей кошка ловила плывущих по реке, ослепляя искропадом.

– Вот чёрт! – Молчун опять нырнул, прячась от огня.

Вода на поверхности резко нагрелась, оставаясь внизу холоднее родника. Пенящаяся река бурлила, увлекая их дальше к скользким гранитным валунам.

Тяжёлая мокрая одежда тянула вниз. Маруся закашлялась, наглотавшись воды. Волны надавали пощёчин. Генка подплыл под неё, выталкивая на поверхность, чувствуя, как немеют ноги. Ледяное течение проносилась по ним судорогами. Но огонь остался позади. Сверху обвисшей грудью навис трос, по которому они недавно переправлялись с того берега. Словно увидели старого доброго знакомого. Трос опустился к воде, но не настолько близко как хотелось бы. Вот бы подпрыгнуть и ухватиться! Но в реке не существовало точки опоры. Да и место занято.

Верх тормашками, как какой-нибудь медвежонок панда, над рекой висел Пахан. Горб рюкзака едва не касался воды. Круглыми чайными блюдцами глаз он прискорбно проследил, как под ними пронеслись барахтающиеся фигуры, а затем, перебирая руками, полез дальше, раскачиваясь, напоминая гусеницу, ползущую по стеблю листа.