Сергей Карлович утопал в мягком, пожалуй – слишком, до неудобства мягком кресле в верхней комнате своего особняка по улице Чехова. Комната была заставлена громоздкими пыльными шкафами резной работы прошлого века, в них хранились тысячи книг в аккуратных матерчатых футлярах. Огромные зеркала множили широкие переплёты, и отблески огня из камина играли на них подвижной цветовой гаммой. Врач держал на коленях каталожный ящик, меланхолично перебирая карточки, мучительно размышляя на какую букву искать создателя любимых афоризмов: на «К» – Козьма, либо на «П» – Прутков. Потом заторопился, так как по телевизору ожидался старый добрый фильм про трактористов с участием Крючкова и Ладыниной. Вместо ящика на коленях теперь устроился вальяжный и сонливый котёнок. Перебирая шёрстку на его загривке, почёсывая за мохнатым ушком, Сергей Карлович не мог понять, почему вместо обещанного фильма по телевизору передавали незатейливую, но трудно запоминающуюся песенку. Исполнитель, невзрачного вида мужчина в шляпе, на фоне голоногих красоток, искажаясь, всё время старался спрятаться за рамку экрана – и это раздражало.

Наконец, врач проснулся и долго не мог понять, где находится. Пальцы механически продолжали поглаживать тёплый комок котёнка, пока глаза не сфокусировались на животном, в действительности пригревшемся у него на животе. Вскрикнув, врач отбросил мерзкое существо, которое, посидев несколько секунд в полном недоумении, вращая зрачками-бусинками, степенно и проворно удалилось за рваное ведро. Желудок требовательно напомнил о себе. Он не ел ничего почти двое суток. Может быть, не стоило прогонять дерзкую крысу, а… Мысль вызвала позыв к тошноте. Чтобы справиться с ним, Сергей Карлович стал вспоминать прошедший день, стараясь не упустить ни мельчайшей детали – всё ли он сделал для того, чтобы выйти из подвала?

Прежде всего, он заметил, что здесь множество крыс, которые вполне свободно существовали и давали о себе знать даже днём – то тут, то там появлялись любопытные острые мордочки. И он дал себе слово, что когда выберется, обязательно потребует интенсивной дезинфекции санатория. Затем обследовал помещение на предмет поиска какой-нибудь лазейки на свободу. Связь с внешним миром поддерживалась благодаря четырнадцати крохотным отверстиям, расположенным, если смотреть из подвала – на уровне лица, если снаружи – прямо над землей. В эти вентиляционные отверстия можно было просунуть руку, ногу, но никак не голову, не говоря уже о том, чтобы вылезти совсем. В одно из них можно было рассмотреть «Audi» на стоянке. Завозившаяся надежда, что сторож заметит машину, а следовательно – будет искать главврача – жила в нём до конца дня. Он кричал, звал, выглядывал в отверстия, выкидывал в них мелкий мусор и обломки кирпичей – бесполезно.

Мальчишки! Должны же наведаться какие-нибудь мальчишки? Любопытные от природы, они вряд ли бы упустили возможность похулиганить в брошенном помещении? Но он вспомнил, что и ближайшие пригородные посёлки также подлежат эвакуации. Значит, на многие километры вокруг не было ни единого живого человека. Обнаружив давно окислившуюся батарейку и вспомнив студенческие годы, когда так и тянуло испортить в общежитии стены, врач освободил грифельный стержень и, просунув руку в отверстие, через которое наблюдал за машиной, написал на асфальте крупными буквами: Я ЗДЕСЬ! ПОМОГИТЕ! И нарисовал стрелку, ведущую к отверстию. Эта операция заняла у него более пяти часов. Хрупкий и отсыревший стержень писал плохо, часто ломался, буквы получались не такими крупными и чёткими, как хотелось бы, но естественная длина руки не позволяла сделать их больше. Даже стрелку, задуманную как прямую и жирную, пришлось лепить сбоку и обозначить пунктиром.

После полудня незначительные потребности в воде, вдруг скопившись, обрушились катастрофической жаждой. До этого момента Сергей Карлович относился к своему незавидному положению с определённой долей иронии. Когда выберется, то долгими зимними вечерами будет неоднократно рассказывать друзьям байку о том, как стал пленником собственного санатория. Жажда, как ни странно, вернула рассудку ясность. Ничего он не будет рассказывать! И неоткуда ждать помощи. Причина, по которой он оказался в заточении, омрачала все дальнейшие события, которые уготовила ему жизнь. Первым делом, когда его найдут, спросят, как он там очутился, зачем и почему? Или даже не будут спрашивать – сразу в наручники… К затхлому запаху помещения примешивался кисло-терпкий запах разложения. Переборов себя, врач прошёл к трубам. Медсестра, обрадовавшая крыс перспективой бесплатного угощения, всё так же возлежала на широкой скользкой трубе, накрытая халатом. Полдюжины голодных тварей суетилось вокруг. Схватив обломок стула, Сергей Карлович успел размозжить голову одной из них, пока остальные рассыпались грузными мешочками и разбегались по закуткам. Но медсестре это не помогло. Её некогда красивое лицо, ноги и руки, разбухшие и безобразные уже основательно испробовались острыми зубками.

Врач плакал, но жажда только усилилась. И чего только нет на свалке в подвале! Нашёл погнутую алюминиевую кружку, вытряхнул землю и паутину, протер краем рубашки и поставил под монотонно капающую с потолка влагу. Около часа он печально следил, как капля за каплей вода сосредотачивается на дне кружки. Запах становился нестерпимым, обнаглевшие крысы и при нём время от времени подсаживались к медсестре, пытаясь ухватить кусочек мяса с кисти, пальца или лодыжки. Сломанный стул не казался ни им, ни ему внушительным оружием. Поискав, он нашёл захваченный ржавчиной, слегка в двух местах искривлённый лом с въевшимися пятнами извёстки.

Взял кружку. Воды, едва скрывающей дно, хватило на один небольшой глоток, что только раздразнило жажду. Качество напитка желало лучшего – тёплая, вонючая жидкость с привкусом канализации никак не соответствовала санитарным нормам. Но выбора не было. Он вновь водрузил кружку на место и, встревоженный новой идеей, стремительно направился к двери. Обитые листовым железом и закрытые снаружи на засов, они представляли серьёзную преграду на пути к освобождению. С трудом вставив заостренный конец лома между створками, действуя им, как рычагом, пленник попытался сломать дверь. Первым делом, конечно же, нужно было вывернуть петли, но они находились, увы, с другой стороны. Заныли мышцы спины, пот ручейками скатился по ней, намочил грудь и подмышки, обильно оросил лоб, но дверь не поддавалась. Он попробовал то же со второй створкой, подсовывал лом снизу и сверху, но безуспешно. Тогда он с остервенением набросился на дверь, вонзая лом в равнодушные створки, карябал железо и выкрикивал такие ругательства, и десятой доли которых ещё сутки назад хватило бы, чтобы его смутить.

Потом безрассудочно метался по подвалу, круша всё, что мог разрушить лом. Досталось и транспаранту о выборах, и ржавым вёдрам, и обветшалым стульям. В приступе ярости он обрушился на чёрные трубы, где свисающие куски пакли могли посоперничать в невозмутимости с плесенью и мхом. От одного удара кружка, старательно собирающая влагу, опрокинулась, простившись со своим содержимым. Опомнившись и едва сдерживая рыдания, он, словно грудного ребёнка, бережно поднял кружку и установил её на прежнее место. Потом плакал и смотрел в отверстие, наблюдая за приближающимся вечером. Мысли текли плавными мутными потоками и утекали, не застревая в сознании.

Вспомнился сон, особняк, каталог и котёнок. Всё это было послано как бы в насмешку. Давняя мечта об отдельном доме с кабинетом, спальнями и библиотекой настолько отдалилась, что он теперь вожделел оказаться в своей двухкомнатной квартирушке на втором этаже панельного дома. С окнами, выходящими на проезжую часть и во двор с мусорными контейнерами. Где-то зашевелилось подсознательное беспокойство, что-то он упустил. Тщетно атакуя дверь, сочиняя нелепую записку со стрелкой, он ведь всё время надеялся на что-то неотъемлемое и основательное. Жена! Его нет дома вторые сутки. Она обязательно уже забила тревогу. И полиция первым делом направится в санаторий. Увидит машину, надпись… и мёртвую девушку. Пусть! В тюрьму, на каторгу, к людям! Лишь бы поскорее выбраться отсюда! Он объяснит! Они простят пожилого больного человека с чеховской бородкой. Старый маразматик ошибся этажом и попал в подвал – разве не бывает? Он и не предполагал, что здесь окажется мёртвое тело. Правда же? И пусть судят Новенького, забулдыгу-грузчика, а не его, уважаемого врача, опору кардиологии и всего здравоохранения в целом.

Но не знал Сергей Карлович, не мог знать, что в то время, когда он в припадке бешенства ломал транспарант и пинал вёдра, в дверь двухкомнатной квартиры на втором этаже позвонили трое коротко стриженных молодых людей. И когда, шаркая по линолеуму домашними тапочками, старая женщина открыла, они сходу оглушили её ударами кулаков, затолкали в комнату, вытащив ножи и угрожая, заставили раздеваться. Рвали старенькую комбинацию, выкрикивая, брызгаясь слюной, ругательства погаными, как выгребные ямы, ртами. Потом насиловали и полосовали ножами. Затем запихивали в сумки и пакеты барахло, вплоть до столовых ложек. Одного сильно заинтересовал ящик с медицинскими препаратами, особенно таблетки и шприцы.

Обеспокоенные шумом соседи вызвали полицию, которая приехала через полтора часа. Винить её в том было нельзя. Оперативная группа, дежурившая в тот день по микрорайону, была вынуждена задержаться на захвате слесаря механического завода, изнасиловавшего свою девятимесячную дочь. Затем направилась в частный сектор, где сожительница, пожарив мужику картошки, предложила достать из погреба помидорчиков для аппетита. А когда тот склонился, доставая банку, озорно и легкомысленно пнула под зад. В результате падения бедолага сломал шею. Затем машина застряла в гигантской пробке. Сержант Свиридов нехотя прошёлся до места аварии и выяснил, что некий частник, оставив машину у подъезда, вернулся, завёл и тронулся, не заметив мальчугана, забравшегося под автомобиль с явным намерением спустить шины. Когда раздался крик и характерный толчок, водитель бросил машину влево, где и столкнулся с «BWM», на которую затем налетел микроавтобус.

Когда группа добралась к дому врача, пострадавшую уже доставили в больницу, откуда после оказания необходимой помощи в ближайшее время её направят на психиатрическое обследование, после которого психбольница станет для неё вторым домом.

По рации им передали ещё один вызов, вновь в частном секторе. Усталые, злые, потные от духоты сотрудники подъехали к дому одинокого пенсионера, который, как сообщил сосед, схватил вилы и забил свою корову. С этими окровавленными вилами он и вышел встречать полицию. Дед, насупившись, упрямо поплёлся навстречу Свиридову. Ещё можно было что-то предпринять – в крайнем случае, сесть в машину, отъехать и вызвать подкрепление. Но сержант не задумываясь остановил старика выстрелом в лицо. Потом, развернувшись, внезапно застрелил товарища. Сержанта взяли через полчаса при попытке совокупления с мирно пасшейся неподалеку козой. По иронии судьбы его поместили потом в лечебницу через стенку от пострадавшей старухи.

Ничего подобного Сергей Карлович знать не мог. Он сидел и наблюдал, как садилось за горами солнце. Ночью крысы оживились: они пищали, толкались взвизгивая на трубах. Утолив жажду, скопившейся в кружке вонючей водой, врач уснул у двери, словно старый провинившийся пёс, ожидающий, когда его всё же простят и впустят в дом. А теперь, встретив новое утро, вспомнив вчерашние испытания, приготовился к новым. За ночь накапало чуть больше полкружки. На полдня этого хватит. А как быть с едой? Сказки о сыромятных ремнях и кожаных перчатках, якобы пригодных в пищу его не прельщали из-за отсутствия упомянутых предметов. Ягоды и другие растения в подвале не росли, не считая мха и плесени, в питательных свойствах которых он сомневался. Вчерашний приступ ярости и попытка совладать с засовом сказались ноющей болью в суставах и пояснице. Он тоскливо поглядывал на свой автомобиль, такой близкий и недосягаемый, вспоминая о пачке печенья, припрятанной в бардачке для внуков. Долго упрекал себя – мол, дурак, надо было оставить машину у входа, тогда бы её скорей заметили, да и тот же закрывший его алкоголик не оставил бы санаторий со спокойной совестью, а начал бы его искать. Надо было вообще не возвращаться, не связываться с трупом. Надо было не соглашаться, когда предложили работу в санатории. Или взять свободный диплом, отказавшись от распределения. Вся предыдущая жизнь показалась ему глупой и никчемной. Столько возможностей упустил, столько хотел сделать и не сделал. Почему? За что? Сергей Карлович беззвучно плакал, вспоминая все причинённые ему обиды, доставленные радости, мельком отмечая и свои несправедливые поступки по отношению к близким. Не пора ли браться за мемуары? Что он оставит после себя? Что оставит? Глупую книгу воспоминаний?

Ссутулившись, предавался горю бессмысленности жизни, когда проворная крыса забралась к нему на спину и царапнула шею. Брезгливость перечеркнула всё, даже голод. Стряхнув животное, Сергей Карлович торопливым ударом ломика переломил ей хребет. Краса юлила: пытаясь ползти. Ещё один удар размозжил ей голову. Словно вспомнив о чём-то важном, врач побежал к трубам, мельком взглянув на уменьшающуюся в объёме медсестру, пошарил и нашёл крысу, убитую вчера. Поднял за хвост, принёс и положил рядом. Две убитые крысы, напоминающие огромные котлеты с соусом, всё в нём перевернули. Ещё минуту назад убитый горем, старик ухмыльнулся, кривя губы и блестя глазами. Морщины на лице углубились, стягивая вверх губы, на подбородок полезла слюна.

Схватив трясущимися руками мёртвую крысу, как бы обжигаясь о ещё тёпленькое тельце, он поднял её ко рту и впился зубами в перебитую спину. Тут же отбросил тварь, сплюнул кусок вырванного мяса и долго отплёвывался, склонившись над ржавым ведром. Возвращение разума стоило организму титанических усилий, обмякший врач прислонился к шершавой бетонной стене и рыдал, поклявшись себе, что никому и никогда не расскажет об этом эпизоде.

Что-то зашуршало на улице. Вновь вернулись силы, он метнулся к вентиляционному отверстию, втиснул в него лицо и вглядывался, всматривался, весь превратившись в глаза. Ничего. Всё тот же одинокий автомобиль с недосягаемой пачкой печенья в бардачке, безликая железная изгородь, те же дремлющие горы на горизонте, кучка кирпичей справа от машины, обрывки газет и… рыбья косточка. Издав подобие звериного рыка, он обрушил ненависть на отверстие, вонзая лом, кроша бетон, пытаясь расширить, раздвинуть…

Битва с фундаментом санатория продолжалась недолго. То незначительное крошево, которое отколол лом, говорило, что если расширять отверстие таким способом, на это уйдут недели. В бессильной злобе он обрушил лом на земляной пол. Образовалась дырочка, что обрадовало. Земля не так прочна. Подкоп! Как же он сразу не догадался! Несколько часов рыхлил землю ломиком, выгребал руками, опять ковырял ломом. Казалось, он приложил усилий – хватило бы прорыть вход в метро, но вырытая яма едва достигала колен. Новый спазм голода свёл судорогой желудок. Надо что-то поесть. Он оглянулся на оставленные у двери тушки, но они исчезли под острыми зубками своих сородичей. В бешенстве Сергей Карлович бегал по подвалу, гоняясь за прожорливыми тварями, но не мог сконцентрироваться, и крысы удирали практически из безвыходных ситуаций, когда ломик обрушивался рядом с их безмозглыми головками. Выдохнувшись, врач остервенело огляделся, словно за ним могли наблюдать. Интересно, а правда, что человеческое мясо намного вкуснее обычного? То, что осталось от медсестры могло послужить приличным обедом. Потом. Когда не останется ничего другого… К вечеру яма достигла груди. Но шероховатость фундамента не кончалась. На какую глубину его кладут? Метр? Полтора? Он работал, пил собранную в кружки жидкость. Запахи давно не смущали и стали привычными.

Усталость и голод давали о себе знать. «Потом» наступило. Если он не поест, то так и останется в вырытой яме, как в могиле. Шатаясь, приблизился к трупу, на котором копошились голохвостые зверьки, попытался вновь согнать их… Одна бросилась на грудь. Отшвырнув её, Сергей Карлович вынужден был защищаться от другой, прыгнувшей сверху и вцепившейся в волосы. Острые зубы вонзились в икру и голень. Пиная тварей, отбиваясь рукой и ломиком, он отступил. Но крысы продолжали атаковать, прыгая на плечи, на живот, на колени, на машущую руку, обволакивали, осыпались и вновь прыгали. Десятки кровоточащих ранок жгли, заставляя кричать. Только бы не упасть. Он спрыгнул в яму и бешено принялся за работу, подставляя натиску крыс согнутую спину, вяло отмахиваясь от слишком назойливых. Разодранная, искорябаная спина просила о пощаде, но он ожесточённо выгребал землю, вонзаясь пальцами. Ещё чуть-чуть. Только бы успеть! Докопаться до основания фундамента, выковырять из-под него землю и прорываться наверх, наверх… Зверьки падали шлепками, одна вырвала кусочек уха, он схватил её и с размаху плюхнул об стену, смахнул кровь и продолжал разгребать комки руками, чувствуя усилившуюся поступь коготков по спине. Пот и кровь застилали глаза. Лом, давно забытый, путался в ногах.

Рука нашарила твёрдую поверхность. Что это? Ломая ногти, Сергей Карлович выдернул доску и ощутил под собой пустоту. Наконец-то! Отбросил вторую и прыгнул. Крысы последовали за ним. Подземный ход, низкий настолько, что приходилось ползти на четвереньках, длился, казалось, бесконечно. Крысы наступали на пятки в прямом и переносном смысле, некоторые обнаглели настолько, что расположившись на двигающихся икрах, лакомились сухопарым задом. Ход постепенно расширялся, уже можно было подняться на искусанные ноги и согнувшись в три погибели слегка бежать. Потом стало возможным выпрямить спину, затем поднять голову…

Чуть позже перед врачом простиралось изрытое, искромсанное в грязь пространство. Сотни, тысячи отпечатков ног оставили здесь свои следы, постепенно разрыхляя, растирая почву, превращая её в свежевспаханный луг. Пространство, скрывающее свои границы в сплошной мгле, могло быть той самой бесконечностью, которую страшно представить, если бы напротив не заканчивалось бетонной стеной, в центре которой располагались железные створки чёрных, прокопчённых дверей. Их размеры могли предвосхитить размеры всех дверей, виденных им раньше. Словно кому-то вздумалось построить под землей гараж для машины, своими габаритами превышающими самолёт. А справа сбоку, похожая на вентиляционное отверстие, лучилась дыра. Именно лучилась, потому как свет, выходящий из неё, был подобен нескольким лампам люминесцентного освещения, включённым одновременно.

С удивлением, на какое был ещё способен, Сергей Карлович обнаружил, что крысы оставили его в покое. Пошатываясь и прихрамывая, он поплёлся к стене, заворожённый светом, который возрастал по мере его приближения, направленный прямо в лицо, всё более подчеркивая сверхъестественно чёрные, как угольная пыль, двери. Врач невольно прикоснулся к ним, почувствовал вибрацию и тут же понял, откуда исходит тот ненавязчивый гул, отражающийся в ушах после падения в подземный ход. На удивление легко дверь приоткрылась. В просвет между створками он увидел нечто вроде цеха. О его профиле стоило задуматься. Огромные и чёрные, похожие на сигарные футляры, цилиндры с застывшими потоками гудрона опоясывались крохотными лестницами-решётками. Откуда-то сбоку, искрясь, дребезжало и гремело, нагревая воздух запахами расплавленного металла и древесной пыли. Пыль была осязаемой, она стояла в воздухе, подобно дыму в купе, где все курят. Что-то в пыли, в цистернах и искрах, а главное – в звуках было чуждым, настолько ужасным, что Сергей Карлович почувствовал себя микробом, случайно наряженным в бороду и одежду. Униженность и угнетённость состояния внушали покорность и обречённость. Ещё немного, и он шагнет в древесную пыль, которая прилипнет к потному, разгорячённому лицу, слепя и въедаясь. Попытался выйти, но дверь, поддавшаяся так непринужденно, теперь не открывалась. Ещё секунда, и чавкающие механические звуки парализуют последнюю волю. Он завопил и отпрыгнул назад в месиво пространства.

Оглянулся в поисках обратной дороги и увидел тысячи горящих глаз на вытянутых мордах. Армия крыс обступила со всех сторон и готовилась к победоносной атаке, оттесняя к страшной черноте. Не сдерживая воплей и рыданий, он подпрыгнул и ухватился руками за край светящегося отверстия, и тут же крысы облепили ноги. Подтягиваясь, он попытался втиснуться в свет, но дыра была безнадежно узкой. Каким-то фантастическим способом он умудрился затолкать в неё голову и плечи, думая о том, что если попытается выбраться обратно, голова, безусловно, оторвётся. Повисшие на ногах крысы объедали лодыжки. Вопя он продолжал лезть, чувствуя как шершавые стены обдирают кожу на плечах и лице. Ослепляющий свет бил в глаза и был настолько неприемлемым и страшным, насколько неприемлемой и страшной может быть только жизнь. Стены впились в рёбра, каждое движение сопровождалось титанической болью. Так, наверное, чувствует себя змея, выползая из кожи. Скользя в собственной крови, он, зажмурившись, дёргался, стараясь отвоевать у тесноты место для себя.

Внезапно голова повисла в воздухе, и он почувствовал как ноги, до этого болтающиеся, успокоились на полу дыры. Пролез! Протиснулся сквозь верблюжье ушко! Он давно забыл, открыты у него глаза или нет – всепожирающий яркий свет не отступал даже перед веками. Пытаясь вытащить из-под себя руки, ощупать свет, определить, есть ли вокруг что-либо твёрдое, он понял, что грудь прочно придавила ладони, а плечи застряли в стенках дыры. Не хватало дыхания, он попытался вдохнуть и едва не потерял сознание, вдох отозвался болью в стиснутых рёбрах. Вглядываясь в белизну, он постепенно начал различать очертания болезненно светлой театральной сцены. Задыхаясь, мелко втягивая воздух и щурясь от въедливого света, почувствовал толчок, дыра отторгала его, вытеснив плечи. Свет плотный, как туман, не позволял разглядеть, что там внизу: дно или бездна. На сцену вышла смуглая девочка в неприхотливой накидке из тюля. Она закружилась свободно и легко, словно состояла из воздуха. Казалось, она парит над сценой, попирая ногами туман из света. Беззаботно и счастливо смеясь, она вроде бы не обращала на врача внимания, но он знал, чувствовал: та видит и, более того – знает о его страданиях.

– Кто ты? – сипнул Сергей Карлович и ощутил новый толчок, высунувший его почти по пояс. Освобождённые руки нащупали пустоту вокруг. Мысль, внезапная и безумная, опьянила – вдруг он смотрит не вниз, а вверх? Вдруг девочка танцует над ним? Но та, улыбаясь, закончила незамысловатый танец под неслышимый аккомпанемент и произнесла:

– Я Ича. Я здесь танцую. Пойдёшь к нам?

Свет ворвался в голову, наполняя её собой. Повиснув на животе, врач больше не мог дышать. Слова девочки доносились гулко, сквозь пелену. Да и сама девочка пропала вместе со сценой. Предчувствие конца совпало с привнесённым облегчением. Последний толчок выплюнул его из стены и, падая в громаду пустоты и света, с мыслью: «Свободен!», он закричал. И удивился своему голосу. Свет ошеломил, раздавил, распластал и раздвинулся, разворачиваясь до размеров космоса. Голос далёкий, но громкий, зябко прошелестел мимо:

– Поздравляю. У вас мальчик…