Часть вторая

Глава пятая

Чарли

Май 1947

Не знаю, сколько длился переезд через Ла-Манш. Когда блюешь, время тянется бесконечно.

– Не закрывайте глаза. – За моей спиной послышался шотландский выговор Финна Килгора. Я стояла на палубе, мертвой хваткой вцепившись в леер. – Мутит еще сильнее, если не видишь, с какой стороны набегают волны.

Я зажмурилась крепче.

– Не произносите это слово.

– Какое?

– Волны.

– Просто смотрите на горизонт…

– Слишком поздно, – простонала я, перегибаясь через леер.

В желудке уже ничего не осталось, но все равно он вывернулся наизнанку. Краем глаза я видела, как два француза в щегольских костюмах гадливо сморщились и отошли подальше. Порыв ветра сорвал мою зеленую шляпу с дурацкой вуалеткой, Финн попытался ее поймать, но она улетела за борт.

– Пускай… – выдохнула я, сдерживая рвотные позывы. – Терпеть ее не могла…

Килгор усмехнулся и отвел с моего лица разметавшиеся пряди, когда я вновь перегнулась через леер. Сначала я жутко конфузилась извергаться при нем, но теперь стесняться уже не осталось сил.

– Для американки у вас слишком нежный желудок, – заметил Финн. – Я-то думал, хот-доги и черный кофе закаляют американцев.

Я распрямилась. Полагаю, выглядела я как просроченный зеленый горошек в банке.

– Пожалуйста, не поминайте хот-доги.

– Как вам угодно. – Финн выпустил мои пряди.

Эва сочла мою хворь невероятно забавной, и я, боясь ее убить, ушла на корму. Потом ко мне присоединился Килгор. Видимо, ему надоели ее брань и табачный дым, хотя вряд ли это было противнее моей бесконечной рвоты.

Опершись локтями о леер, он разглядывал приземистую палубную надстройку.

– Мисс, куда мы направимся по прибытии в Гавр?

– Эва сказала, ее знакомая обитает в Рубе. Наверное, перед Лиможем туда и заглянем. Хотя мне кажется… – Я осеклась.

– Кажется – что?

– Может, сначала в Руан?

Я себя одернула, ибо получился вопрос. Однако мне не требовалось ничье разрешение, поскольку это был мой поход. Пожалуй, слово «поход» слишком выспренное, но как еще выразиться – моя миссия? Одержимость? В любом случае, все осуществлялось на мои деньги, так что главной была я. Похоже, Эва и Финн приняли это как должное, что мне весьма нравилось, ибо последнее время я себя ощущала говешкой в проруби.

– Поедем в Руан, – твердо сказала я. – После войны там обосновалась моя тетушка. Розина мать. В письмах она не особо откровенничала, но, конечно, поговорит со мной, если я объявлюсь на ее пороге.

Вспомнилась теткина сумка, битком набитая пилюлями от всевозможных смертельных болезней. Нет уж, я схвачу тетку за тощие плечи и буду трясти, пока она не отхаркнет ответы на мучившие меня вопросы. Почему в сорок третьем Роза ушла из дома? Что случилось с твоей дочерью?

И тут вдруг я увидела восьмилетнюю Розу – конопатая худышка скакала по палубе вдоль леерного ограждения. Девчушка мне улыбнулась, и я поняла, что это вовсе не Роза. Она даже не светленькая, а шатенка. Потом малышка побежала к матери на носу парома, а воображение все убеждало меня, что я вижу Розины белобрысые косички, подпрыгивающие на худенькой спине.

– В Руан, – повторила я. – Переночуем в Гавре, а утром двинемся в путь. Хотя могли быть там уже сегодня вечером, если б поехали поездом…

Эва наотрез отказалась передвигаться на чем-нибудь, кроме машины, и мне пришлось выложить кругленькую сумму за портовый кран, погрузивший «лагонду» на паром. Мы выглядели британскими аристократами, собравшимися на автомобильную прогулку по континенту, где будут пикники с шампанским. На деньги за перевозку машины (из-за которой пришлось сесть на медленный паром до Гавра, а не быстрый до Булони) я бы смогла переправить шесть человек во Францию и обратно.

– Неужели эта карга не могла встряхнуться и вытерпеть поезд? – проворчала я.

– Вот уж чего не знаю, – ответил Финн.

Я посмотрела на свою непредсказуемую союзницу на другом конце палубы. Всю дорогу она молчала либо ругалась, а в Фолкстоне отказалась выходить из машины, и мы вдвоем с Финном отправились за билетами на паром. Вернувшись, мы обнаружили, что Эва исчезла, и потом, поколесив по улицам, нашли ее на Морском бульваре, где она хмуро разглядывала ветхое здание под номером восемь.

– Все думаю, что стало с тем худеньким англичанином, которого отчислили с курсов, – ни к селу ни к городу проговорила Эва. – Попал в окопы, где его разорвало на куски? Повезло дураку.

– С каких еще курсов? – спросила я раздраженно, но она только хрипло рассмеялась:

– На паром-то не опоздаем?

А вот теперь она, простоволосая, в потрепанном пальто, сидела в углу, одну за другой смоля сигареты, и почему-то выглядела очень уязвимой.

– Мой брат тоже всегда садился в угол, – сказала я. – По крайней мере, после возвращения с фронта. Однажды, пьяный, он сказал, что теперь ему беспокойно, если он не видит все возможные линии огня. – К горлу подступил комок, когда я вспомнила широкоскулое лицо брата, некогда красивое, а позже отечное от пьянства, с застывшей улыбкой и пустыми глазами.

– Это характерно для многих фронтовиков, – безучастно сказал Финн.

– Знаю. – Я сглотнула комок в горле. – Подмечала это не только за братом, но и за солдатами, приходившими в кофейню, где я работала. – Я поймала удивленный взгляд Финна. – Что, думали, богатенькая американка в жизни не ударила палец о палец?

Ясное дело, именно так он и думал.

– Отец считал, что его дети должны знать цену деньгам. С четырнадцати лет я работала в его конторе. – В юридической фирме, специализировавшейся по международному праву, телефонные разговоры на французском и немецком велись не реже, чем на английском. Сначала я поливала цветы и варила кофе, но вскоре уже разбирала бумаги, сортировала отцовские записи и даже вела бухгалтерию, когда выяснилось, что я это делаю быстрее и аккуратнее его секретарши. – А потом поступила в Беннингтон, где не было матери с ее запретами, – улыбаясь, продолжила я, – и устроилась на работу в кофейню. Там-то я и встречала солдат.

Финн как будто удивился:

– Зачем работать, если в том нет нужды?

– Мне нравится быть полезной. И не слыть белоручкой-неженкой. А в кафе видишь разных людей и сочиняешь им истории. Вон тот – немецкий шпион, а вон та – актриса, готовится к прослушиванию на Бродвее. Кроме того, я дружу с числами – в уме подсчитаю сдачу, могу работать за кассой. В колледже математика – мой главный предмет.

Мать нахмурилась, узнав, что буду изучать алгебру и дифференциальное исчисление: «Я знаю, тебе это по душе, ma chere, – не представляю, как я разберусь со своей чековой книжкой, когда ты уедешь в Вермонт! – только не вздумай щеголять математическими способностями на свиданиях. А то еще начнешь наперегонки с официантом складывать в уме все цены в меню. Парни этого не любят».

Наверное, оттого-то по прибытии в Беннингтон я тотчас устроилась на работу в кофейню. Мой маленький бунт против наставлений, которыми всю жизнь меня потчевали: что пристойно, что уместно, что нравится парням. Мать отправила меня в колледж за мужем, но я хотела чего-то другого. Пойти не избранным для меня путем, а другим – путешествовать, работать и всякое такое. Я сама еще не до конца разобралась в своих желаниях, но тут случилась Маленькая Неурядица, напрочь разрушившая все планы матери и мои собственные.

– Подсчитывать сдачу за чашку кофе – милый способ пережить войну, – криво усмехнулся Финн.

– Не моя вина, что по возрасту я не могла стать сестрой милосердия. – Живот еще крутило, но разговор помогал отвлечься, и я, помешкав, задала вопрос: – А какой была ваша война?

У всех она была разной. Для меня война состояла из домашних заданий по алгебре, случайных свиданий и ежедневного ожидания писем от Розы и Джеймса. Для моих родителей это «Сады Победы» и сбор металлолома, а для матери еще и расстройство, что шелковых чулок не достать, а потому приходится рисовать стрелки на голых ногах. Для моего несчастного брата… Он не рассказал о своей войне, заставившей его сунуть ствол дробовика в рот.

– Какой была ваша война? – повторила я, отгоняя образ Джеймса, чтоб не перехватило горло. – Вы сказали, что служили в противотанковом полку.

– Меня даже не ранило. Прекрасно провел время, лучше не бывает.

Финн явно насмешничал, однако я не приняла это на свой счет. Хотелось его расспросить, но лицо его стало замкнутым, и я не решилась наседать. Ведь мы едва знакомы с этим работником за всё, верзилой шотландцем, приготовившим завтрак. Я не понимала, нравлюсь я ему или он просто соблюдает вежливость.

А я хотела ему понравиться. Не только ему, но и Эве, хоть она меня ставила в тупик и раздражала. В их обществе я все начинала с чистого листа. Для них я была Чарли Сент-Клэр, сколотившей невиданную поисковую партию, а не законченной распутницей, покрывшей себя несмываемым позором.

Потом Финн ушел, и у меня опять скрутило живот. Весь остаток пути я пялилась на горизонт, через силу сглатывая. Когда раздался возглас «Гавр!», я, волоча свой маленький баул, первой подбежала к сходням и была так рада вновь очутиться на твердой земле, что едва не расцеловала причал. Немного придя в себя, я огляделась.

В Гавре следы войны были заметнее, чем в Лондоне. Порт разбомбили начисто – его накрыло шквалом огня и железа, сообщали газеты. Повсюду руины, многие здания разрушены до основания. Но самое главное, вокруг царила атмосфера уныния и усталости. Вот лондонцы, я заметила, держались с этаким мрачным юмором, вид их говорил: «Что ж, нет сливок к завтраку, зато нас никто не оккупировал, верно?»

А Франция, несмотря на победную эйфорию (те же газеты писали о ликующих толпах и триумфальном шествии генерала де Голля по парижским бульварам), выглядела изможденной.

Вскоре ко мне присоединились Эва и Финн, и я, отбросив внезапную меланхолию, пересчитала франки, которые обменяла в Фолкстоне («Милочка, а ваш отец знает, что вы меняете такую большую сумму?»). Доставив Эву и ее обшарпанный чемодан, Финн побежал проследить, чтоб при разгрузке не помяли его драгоценную «лагонду». Я вторично пересчитала франки, борясь с непрошеной волной усталости.

– Нужно найти отель, – рассеянно сказала я. – Не знаете, какой тут подешевле?

– В приморском городе дешевки хватает. – Эва смотрела насмешливо. – Поселишься с Финном? Два номера – дешевле, чем три.

– Нет, спасибо, – холодно ответила я.

– Какие вы, американки, скромницы! – усмехнулась Эва.

Мы замолчали. Наконец из-за угла показалась синяя «лагонда».

– Интересно, как он заполучил такую машину? – сказала я, вспомнив заношенную рубашку Финна.

– Наверное, украл, – беспечно ответила Эва.

Я захлопала глазами.

– Вы шутите?

– Ничуть. Думаешь, от хорошей жизни он работает на зловредную стерву вроде меня? Просто больше никто его не возьмет. Да и я не взяла бы, если б не моя слабость к красивым мужикам с шотландским выговором и тюремным сроком.

Я чуть не грохнулась наземь.

– Что?!

– А ты еще не поняла, что ли? – Эва вскинула бровь. – Финн – бывший уголовник.