Глава тридцать третья

Чарли

Июнь 1947

Остаток ночи я разглядывала фотографию, пытаясь уразуметь то, что сотворило запечатленное на ней чудовище. Он убил Розу, – вертелась мысль, – убил ее. Эсэсовец отдал приказ, солдат нажал гашетку, но Роза была бы жива, если б не этот элегантный старик с тростью, украшенной серебряным набалдашником.

На вопрос Эвы я не ответила. Забрала фотографию и молча ушла в свой номер. Казалось, меня придавил огромный валун, расплющив своей непомерной тяжестью.

Рене Борделон убил Розу, – гулко звучало в моей голове.

Он – связующее звено между Эвой и мной. Она и Роза были среди его бессчетных работниц, бумажной клочок с его именем и привел меня к Эве. Но я даже подумать не могла, во что все это выльется.

На рассвете я оделась, собрала вещи и вышла на крыльцо гостиницы. Я ничуть не удивилась, увидев там Эву, в полной готовности к отъезду курившую свою первую за день сигарету. От бессонной ночи у нее тоже воспалились глаза.

– Хорошо, я помогу вам его отыскать, – сказала я.

– Прекрасно, – буднично ответила Эва, словно речь шла о чашке кофе. – Сейчас Финн подгонит машину.

Занималась розовая заря.

– Зачем я вам? – не удержалась я от вопроса, не дававшего мне покоя. – Тридцать с лишним лет вы мечтали с ним поквитаться. Разве не проще это сделать без обузы в виде беременной девицы? Я вам не нужна.

В душе-то я надеялась услышать обратное. Пусть Эва колюча, как еж, но я хотела позаботиться о ней, залечить ее раны.

– Да, я обойдусь без тебя, – кивнула Эва. – Но эта сволочь причинила зло нам обеим, а значит, и ты в полном праве на месть. Я верю в отмщение. – Лицо ее было непроницаемо. – За эти годы я разуверилась во многом, но только не в отмщении.

Она высилась каменным обелиском, и я вдруг подумала: а какую форму примет ее месть? Меня кольнуло беспокойство, я хотела задать новый вопрос, но тут подъехала «лагонда».

– И вот еще что, – тихо сказала Эва, пока Финн загружал наши вещи в багажник. – Ты мне без надобности, но вот он-то нужен определенно. А я готова спорить, что куда ты, туда и он.

– С чего вы взяли? – опешила я.

Эва ткнула пальцем в красную отметину на моем горле. Утром я заметила ее в зеркале и попыталась прикрыть волосами.

– Уж я, америкашка, как-нибудь отличу комариный укус от засоса.

– Хватит болтать, дамы. – Финн открыл водительскую дверцу. – Для поездки денек – лучше не придумаешь.

– Мы готовы, – промямлила я, уши мои горели.

Эва ухмыльнулась и влезла на заднее сиденье.

– Все хорошо, голубушка? – тихо спросил Финн, заметив мое смущение.

Я бы не смогла описать свое состояние. Меня переполняли горе и надежда, безмерная ошеломленность и безмерная злоба, которая с каждым взглядом на фотографию только росла. А когда я смотрела на Финна, тело мое вспоминало о том, что между нами произошло менее двенадцати часов назад.

– Все в порядке, – наконец выговорила я.

Финн кивнул, но я так и не поняла, сожалеет он или нет о том, что было. Он завел мотор, а я обернулась к Эве:

– Вы не сказали, как мы найдем Рене Борделона. Наверняка он сменил имя. И мы не знаем, куда он бежал из Лиможа. У нас есть какой-нибудь след?

Эва затянулась напоследок и выбросила окурок в окно.

– Имеется одно п-предположение. Борделон не раз говорил, что хотел бы обосноваться в Грассе. Он даже купил там заброшенный особняк, который собирался переделать в виллу. Сейчас ему семьдесят три, и он, скорее всего, ушел на покой. Сидит на своей вилле и, греясь под южным солнышком, читает книги, слушает музыку. Так что едем в Г-г-грасс.

– И что потом? Будем кружить по улицам, высматривая Борделона?

– Доверься мне, америкашка. Рене не говорил, где его вилла, но я, кажется, знаю, как ее найти.

– А если его вообще там нет? – засомневался Финн. – Чего стоят случайные реплики, оброненные тридцать лет назад?

– У кого-то есть идеи лучше?

У меня, к сожалению, не было. Я пожала плечами. Из бардачка Финн достал затрепанный дорожный атлас.

– Если не гнать, доедем за два дня. Сегодня заночуем в Гренобле…

– Годится. – Эва откинулась на сиденье и прикрыла глаза. – Жми, шотландец.

Урча, «лагонда» двинулась на юго-восток, и мы погрузились каждый в свои мысли. Я опять разглядывала фотографию. А как выглядел эсэсовец, отдавший приказ уничтожить поселок? Как выглядели солдаты, которые открыли огонь по девушке, с ребенком на руках спасавшейся из горящей церкви? Меня окатило обжигающей злостью. Эва сказала, что этих солдат уже не найти.

А может, удастся? Ведь сохранились имена, документы. И тогда те, кто выжил, пойдут под суд. Это нужно не ради Розы, но ради мадам Руффанш и всей погибшей деревни. Ее мертвые заслуживают справедливости не меньше, чем жертвы злодейств, вскрытых в Нюрнберге.

Но это уже другая забота. Сейчас нацистов, повинных в смерти Розы, не достать. А вот Рене Борделона – вполне возможно.

За окном проплывал величественный пейзаж – нескончаемые холмы, озера, пастбища. Я задумалась над новым уравнением: Роза плюс Лили, поделенное на Эва плюс я, тождественно Рене Борделону. Четыре женщины и один мужчина. Я вглядывалась в зернистый снимок, стараясь уловить в лице Борделона следы раскаяния, вины или жестокости. Но фотография этого не передаст. Я видела просто старика на банкете.

Я хотела вернуть фотографию Эве, но она резко оттолкнула мою руку:

– Оставь себе.

Снимок перекочевал в мою сумочку. Казалось, пустые глаза Борделона следят за мной даже сквозь ее кожаную боковину. Я повернулась к Эве. Она выглядела лучше и уже не походила на вчерашнее загнанное существо, истерзанное виной и ненавистью к себе. Я осторожно коснулась ее руки.

– Ночью вы не рассказали о суде и о том, что стало с вами, Лили и Виолеттой.

– Негожая тема для ночных бесед.

Я подставила лицо пригревавшему солнцу.

– Но сейчас-то тьма рассеялась.

Эва шумно выдохнула.

– Очень надеюсь.

Она поведала нам о суде: львы в зале, отрывистая речь немецких судей, изменение приговора. Плевок Виолетты. Я вздрогнула, вспомнив недавнее повторение этой сцены в Рубе. Виолетта… Мелькнула какая-то мысль, еще ночью меня посетившая (в уравнении что-то не сходилось), но я ее отогнала, потому что Эва сказала:

– Потом нас отправили в Зигбург.