Глава тринадцатая

Чарли

Май 1947

Нате вам. Мать собственной персоной, как всегда красивая и благоухающая лавандой… вот только глаза, скрытые вуалью модной синей шляпки, набухли слезами. Я просто онемела, а она заключила меня в объятия.

– Ну как ты могла, ma chere! Сбежать в чужую страну! – выговаривала мне мать, прижимая к себе и рукой в перчатке оглаживая по спине, точно маленькую. Потом отстранилась и встряхнула меня. – Без всякого повода заставить так волноваться!

– Повод был, – успела я сказать, прежде чем она опять привлекла меня к себе.

Два объятия за две минуты – такого не припомнить с того момента, как возникла Маленькая Неурядица. И даже раньше. Я этого не ожидала, но руки мои невольно обвились вокруг матушкиной осиной талии.

– Ох, cherie… – Промокая глаза, мать снова отпрянула, и я смогла спросить:

– Как ты меня нашла?

– Когда ты позвонила из Лондона, ты сказала, что хочешь отыскать Розу. Стало ясно, ты помчишься к тете Жанне, куда же еще? Я села на паром и телефонировала ей, прибыв в Кале. Она известила, что ты уже побывала у нее и отправилась в Рубе.

– Откуда она знала…

Господи, да я же сама ей сказала. Нет, тетя, остаться не могу. Мне надо в Рубе. Я думала только о том, чтобы не наорать на нее за то, как она обошлась с Розой, и ненароком выдала свои планы.

– Городок-то небольшой. Это всего лишь четвертый отель, – мать обвела рукой холл, – в котором я навела справки.

Надо же, как не везет, – подумала я, но внутренний голос возразил: Она тебя обняла.

– Выпьем чаю, – решительно сказала мать, как почти неделю назад говорила в отеле «Дельфин».

Невероятно, что в столь короткий временной отрезок вместились Эва, Финн и новости о Розе.

Мать заказала чай и, оглядев меня, встревожено покачала головой:

– Ты выглядишь ужасно! Бедняжка, жила, наверное, впроголодь?

– Нет, деньги есть. Я… заложила бабушкин жемчуг. – Вдруг ожег стыд, что ради погони за призраком я рассталась с единственной вещью маминой мамы. – Но я его выкуплю, обещаю. Квитанцию я сохранила. Заплачу из своих сбережений.

– Какое счастье, что ты не ночевала в канаве. – Мать как будто не услышала про бабушкин жемчуг. Удивительно. Она всегда заявляла, что ожерелье должно было достаться ей. – Ты переправилась через Ла-Манш одна! Ведь это опасно, милая!

Не одна, чуть было не сказала я, но вовремя сообразила, что компания из бывшего уголовника и вооруженной алкоголички вряд ли успокоит мать. Слава тебе господи, Эва и Финн уже поднялись в свои номера.

– Прости, что заставила тебя волноваться, я этого не хотела…

– Ну что за растрепа! – заквохтала мать, заправляя мне выбившуюся прядь за ухо.

Я вдруг опять почувствовала себя маленькой и беспомощной. Как же я сумела незвано вломиться к Эве, выстоять под дулом ее пистолета и пересечь Ла-Манш?..

Я выпрямилась, подбирая аргументы. Надо говорить как взрослая, иначе мать меня не услышит.

– Дело не в том, что я неблагодарная упрямица, а в том…

– Я знаю. – Мать пригубила чай. – Мы с твоим отцом слишком уж надавили на тебя…

– Да нет же, причина в Розе.

– …с этой Процедурой. (Опять с заглавной буквы.) Вот в Саутгемптоне ты и запаниковала.

Я пожала плечами. Отчасти так оно и было, но…

– Мы с отцом желаем тебе только добра. – Мать погладила меня по руке. – Как все родители – своим детям. Оттого и поспешили отправить тебя в Швейцарию.

– Я все испортила? – выдавила я, посмотрев матери в глаза. – Теперь уже поздно?..

Я не знала, до какого срока процедура считалась возможной. Вообще ничего не знала.

– Нам назначат новую дату, милая. Еще вовсе не поздно.

Огорчение и облегчение пронзили меня вместе. А Маленькая Неурядица как будто затрепетала, хотя живот мой даже не шелохнулся.

Теплая и мягкая ладонь матери накрыла мою руку.

– Я понимаю, тебе страшно. Но в таких ситуациях – чем раньше, тем лучше. Потом мы вернемся домой, ты отдохнешь, все обдумаешь…

– Не хочу я отдыхать. – Я подняла взгляд. Сквозь все мое смятение пробилась знакомая струя злости. – И домой не хочу. Я должна отыскать Розу, если она еще жива. Послушай меня.

Мать вздохнула.

– Неужели ты все еще цепляешься за надежду?

– Да, – заявила я. – Пока не буду знать, что Роза умерла. После того, что случилось с Джеймсом, я не могу просто списать ее, не попытавшись сделать все возможное. – Мать комкала салфетку, лицо ее напряглось, как всегда бывало при упоминании моего брата. – Надежда еще есть. – Я старалась пробиться к матери. – Джеймсу уже не поможешь, но вдруг мы сумеем спасти Розу? Тетя Жанна рассказала, почему она ушла из дома.

Мать чуть вздрогнула. Получается, знала. Вновь вскипела злость, что матушка не сочла нужным оповестить меня, но я погасила эту волну.

– После того, как с ней обошлись, Роза не вернулась бы в семью. Есть шанс, что она по-прежнему в Лиможе. Если так, надо ее разыскать.

– А что будет с тобой? – Мать взглянула на меня. – Нельзя, чтобы твоя дальнейшая жизнь зависела от нее. Шарлотта Сент-Клэр ничуть не хуже Розы Фурнье. И Роза первая это сказала бы.

Я окинула взглядом холл, надеясь увидеть светловолосую голову или хотя бы знакомый силуэт. Нет, ничего.

– Нужно пройти через Процедуру, – мягко сказала мать. – Позволь отвезти тебя в клинику, милая.

– А если я не хочу Процедуры? – Слова эти, выскочившие сами собой, удивили меня не меньше, чем мать.

Она помолчала и снова вздохнула.

– Будь ты с обручальным кольцом, все сложилось бы иначе. Мы бы ускорили свадьбу, ты стала бы прекрасной невестой, а через шесть месяцев – прелестной матерью. Такое случается.

Бесспорно. Любая женщина решит эту задачку: обручальное кольцо плюс ребенок вскоре после свадьбы чудодейственно равняются приличию.

– Но сейчас другая ситуация, Шарлотта. Без жениха…

Мать не договорила, а я сморщилась. Я знала, что бывает с девушками, родившими без мужа. О них не говорили, но все всё знали. Никто не женится на испорченных девушках, не дает им работу, родные их стыдятся, друзья от них отворачиваются. Жизни их загублены.

– Другого варианта просто нет, – наседала мать. – Пустячная операция вернет тебя к жизни.

Не могу сказать, что мне не хотелось, чтоб все стало как прежде. Я водила пальцем по ободку чашки.

– Прошу тебя, милая. – Забыв об остывающем чае, мать потянулась через стол и взяла меня за обе руки. – Потом мы займемся поиском Розы, если тебе и впрямь это нужно. Но сначала поступи правильно ради своего будущего.

– Хорошо, я поеду в клинику, – сказала я, одолев ком в горле. – А затем мы будем искать Розу. Обещай, мама. Пожалуйста.

Мать стиснула мои руки.

– Даю слово.

Я не могла уснуть.

Маленькая Неурядица расплющила меня очередной волной усталости, и я надеялась, что буду спать как убитая. Мать переселила меня в хороший номер рядом со своим, на ужин были не сухие бутерброды, но вкусная еда, поданная на серебряном подносе. Я наконец-то сменила свою много раз стиранную комбинацию на ночную сорочку, одолженную у матери. Больше не надо было беспокоиться о ночных воплях полоумной англичанки или о том, что делать, когда кончатся деньги. Теперь обо всем позаботится мать.

Она поцеловала меня в лоб и, пожелав спокойной ночи, ушла к себе, а я еще долго ворочалась на свежих гостиничных простынях. В конце концов я встала, натянула купальный халат и тапочки, взяла сигареты и вышла продышаться.

Я хотела покурить на балконе, но французское окно в конце коридора было заперто. Пришлось спуститься в полутемный холл и выйти на улицу, не обращая внимания на раздражающе удивленный взгляд ночного портье.

Ущербная луна и редкие фонари не особо справлялись с темнотой. Проходя через холл, я заметила, что часы показывали третий час ночи. Городок Рубе спал мертвецким сном. Я открыла пачку «Голуаза» и похлопала себя по карману в поисках спичек. Взгляд мой упал на нечто возле тротуарной бровки, отливавшее синим глянцем.

– Привет, колымага. – Я подошла к «лагонде» и погладила ее по крылу. – Знаешь, я буду по тебе скучать.

– Ей это приятно, – донеслось с заднего сиденья, голос низкий, с шотландским выговором, я чуть не выпрыгнула из себя.

– Что вы здесь делаете?

Я очень надеялась, что темнота скроет мой неприбранный вид. Ну почему я не уговорила мать переехать в другой отель? Ужасно неловко – Эва и Финн могли подумать, что я еще чего-то жду от них. Мы смахивали на актеров, которые растерянно мнутся, спутав финальные реплики сцены. Жаль, жизнь не пьеса, где четко прописаны явления и уходы.

Из окошка высунулась лохматая темноволосая голова с тлеющим огоньком сигареты в губах.

– Да вот не спится.

Зажав незажженную сигарету в кулаке, я сунула руки в карманы, чтобы не начать приглаживать волосы. Есть ли на свете что-нибудь непривлекательнее женщины в купальном халате и тапочках?

– И вы всегда забираетесь в машину, если у вас бессонница? – Мне удалось окрасить вопрос ехидством.

Финн оперся локтем о дверцу с опущенным стеклом.

– Она успокаивает. Хорошее снадобье от дурных снов.

– По-моему, это Эву мучат кошмары.

– Я обзавелся своими страшилками.

Интересно, что ему снится. Я не спросила, только опять погладила крыло. Странно, что утром я не сяду в эту машину. Завтра поезд отвезет нас в Веве, а потом… Чем там в Швейцарии доставляют девушек на Процедуру? Каретами, снабженными часами с кукушкой и кучерами в деревянных сабо? Ночь стояла теплая, но меня пробрала дрожь.

Финн открыл заднюю дверцу и отодвинулся вглубь машины.

– Залезайте, если озябли.

Я не озябла, но забралась на сиденье.

– Огонька не найдется?

Финн чиркнул спичкой. На миг пламя выхватило его лицо, а затем я как будто ослепла, вновь окутанная темнотой. Я глубоко затянулась и медленно выдохнула дым.

– Как вы заполучили эту машину? – спросила я, чтоб только не молчать. Если на заднем сиденье вы оказались не ради поцелуев и тисканья, лучше поддержать вежливую беседу.

– Дядя оставил в наследство кое-какие деньжата, – сказал Финн. Я удивилась, поскольку он редко отвечал на прямой вопрос, чего-то не сочинив. – Он хотел, чтоб я на кого-нибудь выучился. Но стоит парню, у которого под ногтями солидол, чуть-чуть разбогатеть, как ему приходят иные мысли.

– То есть, он все спускает на машину своей мечты.

Я почувствовала, что Финн улыбается.

– Ага. «Бентли» я не потянул, но вот нашел эту малышку, которую какой-то придурок разбил вдребезги. Купил ее, починил, и она меня полюбила. – Финн ласково похлопал по сиденью. – На фронте многие хранят при себе фотографии своих девушек. Или матерей, если только-только из школы. У меня девушки не было, я носил с собой фотку своей машины.

Я представила Финна в военной форме и каске – на палубе транспортного корабля он разглядывает снимок «лагонды». Забавно.

Финн отщелкнул окурок и прикурил новую сигарету, на секунду разогнав темноту.

– Значит, завтра уезжаете?

– Да, – кивнула я. – Мать меня отыскала. Утром отбываем в Веве.

– А Лимож? Мне казалось, вы готовы перевернуть город вверх дном, но отыскать свою кузину.

– Лимож потом. Мать говорит, с этим… – я показала на живот, хотя в темноте, наверное, этого не было видно – …больше тянуть нельзя. Я в этом не разбираюсь, знаю только, что попала в беду.

– Из-за этого и едете в Веве?

– Вы не слыхали о Швейцарских каникулах? – Я выдавила улыбку. – Именно так отдыхают девушки, угодившие в беду.

– А я думал, в подвенечном платье они идут к алтарю.

– Только если подцепили на крючок парня.

– Вы определенно кого-то подцепили, либо это непорочное зачатие, – мрачно пошутил Финн.

– В моем улове половина курса. – Я хрипло хохотнула. – За всех замуж не выйти.

Я ждала, что он возмущенно фыркнет. Или отпрянет. Но он просто смотрел на меня с другого конца сиденья в мягкой обивке.

– Что случилось? – спросил Финн.

При дневном свете я бы не смогла об этом говорить. Все было так пошло и глупо. Но в щадящей темноте я просто чуть отвернулась, чтобы читался только мой профиль с огоньком сигареты во рту, и заговорила, бесцветно и буднично:

– Всякая девушка разделена на три четкие зоны. (Амурные отношения я воспринимала как слагаемые, и даже последняя дура в общаге прекрасно знала, как найти их сумму.) В первую зону парням доступ открыт сразу, во вторую они могут проникнуть после помолвки или хотя бы сговора, в третью – только после женитьбы. Правила всем известны. Но парни, на то они и парни, стараются их нарушить. Они предпринимают попытки, девушки отказывают. Такой вот танец.

Я вздохнула и стряхнула пепел в окно. Воздух посвежел – похоже, намечался дождь. Финн молчал.

– Мой брат был из тех фронтовиков, кто не сумел приладиться к мирной жизни. И в конце концов сунул дробовик себе в рот. (Все вокруг забрызгано кровью и мозгами, – опрометчиво сказал сосед, не ведая, что я слышу эти жуткие подробности, от которых родители меня оберегали. Я вбежала в дом, меня вырвало, страшная картина так и стояла перед глазами.) Родители мои… Не закончив семестр, я приехала домой, чтобы заботиться о них. (Приносила цветы матери, завязывала галстук отцу, подавала к воскресному обеду подгоревший мясной рулет собственного приготовления, хотя было ясно, что никому не полезет кусок в горло. Всеми силами я старалась склеить осколки нашей разбитой жизни.) После зимних каникул я вернулась на учебу. И вот когда отпала нужда о ком-нибудь заботиться, я остановилась, точно сломавшиеся часы. Вообще ничего не чувствовала. Внутри я была мертвая. Утром не могла встать с постели. Целый день лежала и думала о Джеймсе, Розе, родителях – и так по кругу. И плакала, плакала. (Примерно тогда я и начала видеть Розу повсюду. Девчонки с болтающимися косичками превращались в маленькую Розу, высокие студентки, неспешно шагавшие на лекции, казались повзрослевшей Розой, она проглядывала в лицах совершенно незнакомых людей. Неотвязный образ ее привел к мысли, что я схожу с ума… либо Роза, возможно, жива.) Я потеряла брата, – прошептала я. – И я подвела его. Поддержи я его в тот момент, когда он разваливался на части, он бы, может, не умер так страшно. Я не хотела потерять еще и кузину, если оставался хоть крохотный шанс, что она уцелела. Я прогуливала занятия, у меня не было сил для алгебры, но для Розы они нашлись. Я писала запросы, звонила разным людям, обращалась в отделы по беженцам. Пригодился большой опыт работы в юридической конторе отца – я знала, как сделать международный звонок, какие спросить документы. Я узнала все, что было можно узнать. Утомленная английская чиновница сообщила, что последнюю справку по Розе Фурнье составляла Эвелин Гардинер, проживающая в доме № 10 по Хэмпсон-стрит, и отыскала оригинал документа, в котором упоминалась «Лета».

Финн будто онемел. Сигарета моя почти догорела. Напоследок затянувшись, я выбросила окурок в окно.

– Никто не удосужился известить моих родителей, что дочь их забросила учебу. Все знают, что девушки вроде меня в университет поступают не ради отличных оценок, они подыскивают себе мужа из выпускников «Лиги плюща». Но я почти ни с кем не встречалась, только изредка ходила на свидания двое на двое, когда однокурснице и ее парню требовалось сбагрить соседа по комнате. А тут взяла и согласилась на свидание вслепую. Вроде Карл его звали. Ужин и кино под открытым небом. Едва начался фильм, парень полез мне под джемпер. Ритуал был известен: поцелуи допускаются, но кавалер получает по рукам, если заходит слишком далеко. Однако в тот раз я подумала: какая разница? У меня, омертвелой, не было сил на все эти трали-вали. И что будет, если я… позволю? Карл этот мне совсем не нравился, но я надеялась… хоть что-нибудь почувствовать. (Что-нибудь, кроме вины и боли. Ни черта не вышло. Только еще больше бесчувственной пустоты.) Карл обалдел напрочь. Не мог понять, почему я его не остановила. Порядочные девушки так себя не ведут, а ведь я была порядочная девушка.

Финн не издал ни звука. От омерзения, что ли?

– Через неделю он опять меня позвал. Я согласилась. Первая проба меня особо не впечатлила, но всем известно, что первый раз – это кошмар. Я надеялась, вторая попытка выйдет лучше. (Нет, все та же пустота.) Видимо, Карл поделился с товарищами, потому что на меня вдруг посыпались приглашения от парней. Я их принимала и со всеми трахалась. Никакого удовольствия не получала, однако шла на это, потому что… – Я запнулась, но проглотила застрявший в горле ком стыда и заставила себя продолжить – …мне было одиноко. (Дыши, Чарли, дыши.) Я устала от своего омертвелого одиночества, мне было легче перенести возню на заднем сиденье с каким-нибудь Томом-Диком-Гарри, чем торчать в своей комнате, рыдать и бесконечно повторять себе, что я могла бы удержать брата от самоубийства. – Я опять судорожно вздохнула. – Вскоре этих Томов-Диков-Гарри набралось изрядно. И разнеслась молва, что Чарли Сент-Клэр даст любому. Даже не надо тратиться на молочный коктейль и билет в кино. Просто усади ее в машину.

Меня душили рыдания. Боясь взглянуть на Финна, я выставила руку в окошко и подставила ладонь ночному ветерку.

– Так и текла моя жизнь: целыми днями я валялась в постели и названивала в отделы по беженцам либо отправлялась на случку с парнями, которые вообще-то мне были гадки. Весной я приехала домой и сообщила родителям, что без мужа брюхата и что меня, скорее всего, отчислят из колледжа. Мать, еще не дослушав, принялась орать, отец задал всего один вопрос: кто отец ребенка? Пришлось сказать, что кандидатов на отцовство шесть или семь. С тех пор отец со мной почти не разговаривал. (Однако ему не уйти от общения, когда я буду без Маленькой Неурядицы. Правда же?)

Финн тихонько прокашлялся. Сжавшись, я ждала осуждения или фразы типа «Спасибо, господи, что уберег от нее», но он спросил:

– Вы сами хотите ехать в клинику? Или этого хотят ваши родители?

Я так удивилась, что впервые за весь разговор посмотрела ему в глаза.

– Разве я похожа на женщину, готовую стать матерью?

– Не мне судить. Я только интересуюсь, чья это инициатива.

Я не знаю, чего я хочу. Да меня никто и не спрашивал. Я несовершеннолетняя, родители все решили за меня и считали само собой разумеющимся, что я должна подчиниться. Противный голосок в моей голове твердил, что я неудачница, не сумевшая помочь Джеймсу, Розе, а теперь и себе, и я даже не задумывалась о другом варианте. Да и какая разница, чего я хочу, если все мои попытки кончаются неудачей? Я хотела вернуть Розу и свое будущее, хотела спасти любимых людей от горя, войны и смерти, но не знала, как это сделать.

Я вдруг растерялась и даже слегка озлилась, потому что спокойный вопрос Финна пробил мою защитную скорлупу. От нее отскакивали все оскорбления, я принимала клеймо «девки-шлюхи-потаскухи», раз кому-то от этого легче. Я притворялась, будто мне все равно, иначе душа моя не выдержала бы.

– Почему вы такой добрый, Финн? Не считаете, что я готовлюсь совершить убийство?

– Я сидел в тюрьме, – тихо ответил он. – И не вправе навешивать ярлыки другим.

– Вы очень странный, – сказала я, чуть не плача.

Он притянул меня к себе, и я, уткнувшись в его плечо, всхлипнула. До появления Маленькой Неурядицы я только и делала, что плакала, но с тех пор как известила о ней родителей, не проронила ни слезинки. Не дай бог расплакаться сейчас, тогда уж я не остановлюсь. От Финна пахло табаком, солидолом и свежим ветром. Я прижалась щекой к его рубашке и несколько раз глубоко вздохнула. Финн докурил сигарету до самого фильтра.

Вдали пробили часы. Три удара. Финн отбросил окурок, я выпрямилась, прижав ладони к глазам. Слезы были близко, но еще не на краю.

Финн убрал руку с моего плеча, я потянулась к дверце.

– Чарли, голубушка… – проговорил Финн, и я застыла, завороженная его низким мягким голосом. Потом повернулась к нему. Наверное, я обвыклась с темнотой, ибо четко видела его глаза. – Поступайте, как считаете нужным. Это ваша жизнь и ваше чадо. Пусть вы несовершеннолетняя, но жизнь-то ваша. А не ваших родителей.

– Они желают мне добра. Я это понимаю, даже когда на них злюсь.

С чего вдруг я разоткровенничалась? Еще ни с кем я так не говорила о Маленькой Неурядице.

– Финн… – Я хотела попрощаться, но ведь в гостиничном холле мы уже простились. А вся эта ночная интерлюдия ничего не значит.

Финн ждал.

– Спасибо вам, – наконец выговорила я, вдруг осипнув. Потом выбралась из машины и пошла к отелю. Финн больше ничего не сказал. Но голос его звучал в моих ушах.

Поступайте, как считаете нужным.