Глава одиннадцатая

Чарли

Май 1947

– Вон как! – Эва вскинула брови, когда я забралась на заднее сиденье. – Вдруг расхотела дышать одним воздухом с уголовником?

– Не хочу иметь за спиной вас, – парировала я. – Вчера вы пытались меня пристрелить.

Эва сощурила глаза, с утра, как всегда, налитые кровью.

– И явно промазала. Всё, валим отсюда к чертовой матери, едем в треклятый Рубе.

Финн не ошибся в своем предсказании: Эва, мрачная и опухшая, залезла в машину, кряхтя, точно древняя старуха, однако ни словом не обмолвилась о вчерашней сцене с «люгером». Шотландец покопался в моторе, тихо и ласково приговаривая: «Будет тебе артачиться, старая железяка», и затем, пощелкав тумблерами, запустил двигатель.

– Ну, двинули потихоньку, – сказал он, включая заскрежетавшую передачу.

Да уж, «двинули потихоньку» – вовсе не в стиле Чарли Сент-Клэр. Ее стиль – накатить виски, залезть к тридцатилетнему мужику на колени и предложить перепихнуться.

Плевать, что он обо мне думает, – говорила я себе, однако от униженности перехватывало горло.

Я вздрогнула, когда гадкий внутренний голос опять обозвал меня шлюхой. Наверное, вскоре можно будет распрощаться с моими попутчиками. Нынче Эва переговорит со своей знакомой, которая, возможно, что-нибудь знает о Розе и ее работе в лиможском ресторане, после чего ей уже будет незачем торчать возле меня. Тем более что я ей не нравлюсь. Я с ней расплачусь, и пусть себе катит домой вместе со своим «люгером» и бывшим уголовником, а я, как цивилизованный человек, поездом доберусь до Лиможа. Вычтем из уравнения шотландца и вооруженную англичанку, и тогда сумасшедшая американка сможет вести свои сумасшедшие поиски, не обременяя себя обществом компаньонов, еще более ненормальных.

– Мы должны попасть в Рубе сегодня, – сказала я, и Финн посмотрел на меня через зеркало заднего вида.

Чем скорее все закончится, тем лучше.

Как нарочно, день, когда и машина, и попутчики уже встали поперек горла, выдался исключительно приятным для поездки: яркое майское солнце, бегущие по небу облака. Финн опустил верх машины, что ни у кого не вызвало возражений, даже у Маленькой Неурядицы, в кои-то веки решившей просто покататься и не мучить меня тошнотой. Подперев рукой подбородок, я смотрела на проплывавшие поля, и пейзаж почему-то казался знакомым. Тут в голове у меня щелкнуло. Через несколько лет после той поездки, когда нас с Розой забыли в прованском кафе, мы, опять двумя семьями, отправились в новое путешествие и колесили по окрестностям Лилля. Весь день нудно осматривали церкви и памятники, а потом в гостиничном номере Роза скатала ковер и стала учить меня танцу линди-хоп.

– Ну же, Чарли, свободнее, отпусти себя…

Она так быстро вертелась, что кудряшки ее подпрыгивали. Высокая и довольно грудастая для тринадцати лет кузина поведала, что уже целовалась.

– С сыном садовника Жоржа. Ужас! Всю меня обмусолил!

Видимо, я улыбнулась воспоминанию, потому что Эва сказала:

– Приятно, что хоть к-к-кому-то здесь нравится.

– А вам – нет? – Я подставила лицо солнышку. – Уж лучше быть здесь, чем любоваться руинами Лондона или Гавра.

– И сам я воронов на тризну пригласил, чтоб остов смрадный им предать на растерзанье, – произнесла Эва и, заметив мою растерянность, пояснила: – Это строка из Бодлера, невежественная америкашка. Стихотворение называется «Le M-mort Joyeux».

– «Веселый мертвец»? – перевела я и сморщила нос: – Фу!

– Жутковато, – согласился Финн.

– Весьма, – поддакнула Эва. – Его любимые стихи.

– Чьи? – поинтересовалась я, но она, конечно, не ответила.

Либо матерится, либо говорит загадками – третьего не дано. Разговаривать с ней – все одно что общаться с сильно пьющим сфинксом. Я закатила глаза и, поймав в зеркале улыбку Финна, вновь уставилась на пейзаж.

Впереди замаячил Рубе. Пыльный городок, гораздо тише Лилля. Миновали симпатичную ратушу и готического вида церковь со шпилями. Эва передала Финну бумажку с накорябанным адресом, и мы, заехав в узкую мощеную улочку, остановились перед чем-то вроде антикварной лавки.

– Здесь та женщина, с кем вы хотите поговорить? – удивилась я. – Кто она?

Эва вылезла из машины и лихо отщелкнула окурок в сточную канаву.

– Просто человек, который меня ненавидит.

– Вас ненавидят все, – не сдержалась я.

– Этот – больше других. Пошли со мной или останься, как хочешь.

Не оглядываясь, Эва зашагала к антикварной лавке. Я выбралась из машины, а Финн, опершись локтем о дверцу, опять принялся листать старый журнал.

Сердце мое сильно стучало, когда следом за Эвой я вошла в сумеречную прохладу тесного, но уютного магазинчика. В дальнем конце его виднелся прилавок, вдоль стен выстроились высокие шкафы красного дерева, заставленные мерцающим фарфором: мейсенские вазы, чайные сервизы от Споуда, севрские пастушки и бог знает что еще. За прилавком хозяйка во всем черном огрызком карандаша что-то записывала в журнал; услышав звякнувший колокольчик, она подняла голову.

На носу этой крепко сбитой женщины, с виду ровесницы Эвы, сидели идеально круглые очки, темные волосы ее были собраны в аккуратный пучок. Лицо, изборожденное глубокими морщинами, говорило о нелегко прожитой жизни.

– Чем могу служить, дамы?

– Кое-чем, – ответила Эва. – Хорошо выглядишь, Виолетта Ламерон.

Прежде это имя мне нигде не встречалось. Лицо хозяйки сохраняло полную невозмутимость. Она слегка наклонила голову набок, отчего сверкнули стекла ее круглых очков.

– Твой старый трюк, чтоб скрыть глаза. – Эва коротко хохотнула, словно гавкнула. – Я уж и забыла о нем.

– Меня давно не называли этим именем, – абсолютно спокойно сказала Виолетта или уж как ее там. – Кто вы?

– Старая развалина, которую время не пощадило, но ты все же напрягись и вспомни… – Круговым движением Эва обвела свое лицо… – малышку с телячьими глазами. Я тебе не нравилась, хотя тебе вообще никто не нравился, кроме нее.

– Кроме кого? – шепнула я.

Удивление мое возрастало с каждой минутой, но я заметила, что теперь по лицу хозяйки как будто пробежала рябь. Перегнувшись через прилавок, женщина пристально смотрела на Эву, словно стараясь что-то разглядеть за маской времени. И тут кровь отхлынула от ее лица, на фоне черного стоячего воротничка оно стало белым, как мел.

– Пошла вон, – сказала женщина. – Убирайся из моей лавки.

Господи, – подумала я, – во что еще мы вляпались?

– Коллекционируешь чашки, Виолетта? – Эва оглядела полки с фарфором. – Для тебя мелковато. Тебе подошло бы коллекционировать головы твоих врагов… но тогда ты бы явилась за моей.

– Раз ты здесь, значит, хочешь, чтоб я тебя прикончила. – Губы Виолетты почти не двигались. – Сука ты малодушная.

Я съежилась, как от пощечины. Но эти два бойца, разделенные прилавком, были спокойны, словно говорили о фарфоровых ложках. Они очень отличались: одна – рослая, костлявая, искалеченная, другая – коренастая, опрятная, респектабельная. Но точно гранитные колонны, обе стояли друг против друга, исторгая черные клубы ядовитой клокочущей ненависти, от которой у меня буквально пересохло во рту.

Кто же вы такие? – подумала я.

– Один вопрос. – Из голоса Эвы исчезла насмешка, такой серьезной я ее еще не видела. – Один вопрос, и я уйду. Я бы спросила по телефону, но ты бросила трубку.

– От меня ты ничего не узнаешь. – Женщина выплюнула эти слова, как острые осколки. – Я – не ты, не трусливая девка, распустившая язык.

Я думала, Эва на нее бросится. Она же наставила на меня пистолет только за то, что я назвала ее чокнутой старой коровой. Но Эва, сжав зубы, проглотила оскорбление, уподобившись мишени, принимающей в себя пули.

– Один вопрос.

Виолетта харкнула ей в лицо.

Я ахнула и качнулась к Эве, но обе женщины так себя вели, словно меня здесь не было вообще. Секунду-другую Эва не шевелилась, плевок медленно стекал по ее щеке, потом сдернула перчатку и демонстративно утерлась. Виолетта выжидала, только очки ее сверкали. Я еще чуть приблизилась к Эве. В студенческом общежитии я видела женские склоки, когда из-за сплетни противницы расцарапывают друг другу физиономии. Но сейчас наблюдала вражду, которая приводит к дуэли на рассвете.

Почему же все так непросто? – в страхе подумала я.

Эва выронила перчатку и звучно шлепнула ладонью по прилавку. В глазах Виолетты что-то мелькнуло, когда она взглянула на изуродованные пальцы.

– В девятьсот семнадцатом Рене Борделон погиб? – тихо спросила Эва. – Скажи «да» или «нет», и я уйду.

У меня вздыбились волоски на загривке. То и дело возникало это имя: в справке по Розе, в Эвином кошмаре. И вот сейчас. Кто же он, кто?

Виолетта не сводила глаз с искалеченной руки.

– Я уж и забыла о твоих пальцах.

– Тогда ты сказала, что я это заслужила.

– Ты заикаешься меньше. – Виолетта презрительно скривилась. – Что, помогает виски? От тебя несет, как из бочки.

– Виски со злостью – прекрасное средство от заикания, а я по ноздри полна и тем и другим, – рявкнула Эва. – Отвечай на вопрос, манда ты вонючая! Что стало с Рене Борделоном?

Виолетта пожала плечами:

– Откуда я знаю? Из Лилля я уехала одновременно с тобой. Тогда Борделон был в полном порядке и все еще владел «Летой».

«Лета» – так назывался ресторан, в котором работала Роза. Но только в Лиможе, не в Лилле, – в замешательстве подумала я. И потом, я же искала информацию о событиях сорок четвертого года, а не Первой мировой. Я уж хотела о том сказать, но раздумала. Лучше не встревать в эту перестрелку глазами.

Хищный взгляд Эвы впился в собеседницу намертво.

– После войны ты ненадолго приезжала в Лилль. Об этом я узнала от Кэмерона…

Теперь какой-то Кэмерон. Сколько еще новых персонажей этой пьесы выпихнут на сцену? Хотелось заорать, но я стерпела и только уставилась на Эву, словно пытаясь выудить ответ. Хватит уже вопросов, черт бы вас побрал, гоните ответы!

– … и он же сказал, что в семнадцатом Борделон погиб – горожане пристрелили его как поганого предателя.

– Он и был поганым предателем, – процедила Виолетта. – Только никто его не убивал, иначе я бы о том знала. Получи он по заслугам, весь город плясал бы на улицах. Нет, по моим сведениям, этот гад сбежал сразу после отступления немцев. Он же понимал: пуля в спину – лучшее, на что ему можно рассчитывать. В Лилле его больше не видели, это уж точно. По крайней мере, в восемнадцатом он еще был жив. Всегда выходил сухим из воды. – Виолетта криво усмехнулась. – Если Кэмерон сказал иное, он, значит, солгал. А ведь ты вечно гордилась своей способностью учуять ложь.

Я совсем ничего не понимала, только заметила, как Эва ссутулилась и ухватилась за прилавок. Я машинально поддержала ее, боясь, что она упадет. Вопреки ожиданиям, она не отшила меня едким замечанием, но зажмурилась и прошептала:

– Лжец. – Эва тряхнула седыми прядями. – Бесчувственный, сволочной лжец.

– А теперь… – Виолетта сдернула с носа очки и принялась их протирать – …можешь валить из моей лавки.

– Дайте ей минутку, – потребовала я.

Пусть иногда Эва доводила меня до белого каления, но я не позволю какой-то подслеповатой лавочнице порвать ее в клочья, когда она в таком состоянии.

– И тридцати секунд не дам. – Впервые за все время Виолетта посмотрела на меня и, пошарив под прилавком, достала «люгер», точно такой же, как Эвин. – Пользоваться им я умею, девчонка. Убирай отсюда эту суку, даже если придется волочить ее за ноги.

– Вы обе совсем охренели со своими пистолетами! – выкрикнула я.

Эва выпрямилась, лицо ее напоминало страшную гипсовую маску.

– Мы закончили, – тихо сказала она и пошла к выходу.

Подобрав с пола ее перчатку, я последовала за ней, сердце мое колотилось, как бешеное.

Нас догнал голос Виолетты:

– Сны видишь, Эва?

Натянутая, как струна, Эва встала, но не обернулась.

– Каждую ночь.

– Надеюсь, она тебя придушит. Каждую ночь мне снится, что она стискивает пальцы на твоем горле намертво.

Казалось, сейчас душат саму Виолетту – она говорила сквозь сдавленное рыдание. Дверь за нами закрылась, прежде чем я успела спросить, о ком идет речь.

– Извини, – отчужденно сказала Эва.

От удивления я чуть не опрокинула свой кофе. Мертвенно бледная, Эва обхватила кружку изуродованными руками. Когда мы вышли из лавки, она села в машину и уставилась перед собой.

– Найдите гостиницу, – тихо сказала я Финну.

Он высадил нас перед отелем напротив уютной ратуши, а сам отъехал на парковку. Мы с Эвой сели за столик в холле гостиницы. На превосходном французском Эва заказала кофе и опростала в него свою серебряную фляжку, игнорируя осуждающий взгляд официанта.

Теперь она подняла голову, и от ее невидящих глаз я едва не поперхнулась.

– Напрасно я тебя сюда притащила. Только деньги зря п-потратила. Я искала не твою кузину, а кое-кого другого.

– Ту женщину?

– Нет. – Эва отхлебнула сдобренный виски кофе. – Мужчину, которого тридцать лет я считала мертвым… Наверное, Кэмерон сказал о его гибели, чтоб я успокоилась. – Она покачала головой. – Такому благородному джентльмену не понять злобную стерву вроде меня. А я бы утешилась, если б увидела голову Рене, насаженную на кол.

Последнюю фразу она процедила, слепо уставившись на суету портье и коридорных в холле, украшенном папоротниками в кадках.

– В лавке вы назвали его Рене Борделоном.

Теперь у нас была фамилия загадочного мсье Рене.

– Он был хозяином «Леты». Той, что в Лилле.

– Откуда вы его знаете?

– В Первую мировую я у него работала.

Я помешкала. Последняя война напрочь затмила предыдущую, о первом нашествии немцев я почти ничего не знала.

– Жуткое было время, Эва?

– Ну как тебе сказать? Германский сапог на горле голодающих, расстрелы прямо на улицах. Скверное.

Значит, вот что питало ее ночные кошмары. Я поежилась, глянув на изувеченные руки собеседницы.

– Получается, было два ресторана с одинаковым названием?

– Выходит, так. Раз твоя кузина работала в лиможском.

От такого совпадения пробрал мороз по коже.

– И снова хозяин по имени Рене? Или Борделон мог владеть обоими ресторанами?

– Нет. – Эва шлепнула ладонью по столу. – Не мог.

– Вы сами понимаете, слишком много совпадений. Лавочница сказала, что Борделон спасся бегством из Лилля. Он вполне мог дожить до сорок четвертого, когда Роза появилась в Лиможе. Может, он и сейчас жив. – Я снова покрылась мурашками, но уже от волнения. Пусть хозяин ресторана мерзавец, однако он знал Розу и теперь у него было имя, по которому его можно разыскать.

Эва упрямо качала головой.

– Сейчас ему было бы за семьдесят. – Голова ее моталась, точно заведенная. – Возможно, он пережил ту войну. Но такому человеку не прожить еще тридцать лет. Наверняка кто-нибудь всадил пулю в его паскудные мозги.

Я уставилась на свой остывший кофе, не желая терять надежду.

– Как бы то ни было, ресторан в Лиможе, вероятно, еще существует. Вот туда я и отправлюсь.

– Удачи тебе, америкашка. – Голос Эвы был тверд. – Здесь наши пути расходятся.

Я удивленно заморгала.

– Минуту назад вы сказали, что мечтали бы увидеть его голову насаженной на кол. Неужто не горите желанием отыскать своего старого врага?

– Тебе-то какое д-дело? Поди, не терпится со мной распрощаться?

Верно, только это было еще до того, как я поняла, что и для нее этот поиск много значит. Она тоже хотела кого-то найти. Нельзя отсекать человека от чего-то очень важного для него. Да, я прикидывала, как буду действовать в одиночку, полагая, что ей бы поскорее все закончить. И нате вам – она сама отказывается?

– Поступай, как знаешь. Я больше не стану гоняться за призраками. – Голос Эвы был холоден, взгляд пуст. – Рене нет в живых. Как и твоей кузины.

Теперь я стукнула кулаком по столу.

– Не смейте так говорить! Если угодно, прячьте голову в песок, а я пойду навстречу своим демонам.

– Какая голова, какой песок? Война закончилась два года назад, а ты все веришь в сказку, что кузина твоя жива.

– Да, шансы невелики, – отрубила я. – Но если есть хоть кроха надежды, я не поддамся отчаянию.

– Нет у тебя этой крохи. – Эва пригнулась к столу, серые глаза ее сверкнули. – Хорошие всегда погибают. В канавах, под дулами расстрельного взвода, на грязных тюремных нарах. Умирают за грехи, которых не совершали. Всегда. А плохие живут себе поживают.

Я вскинула подбородок.

– Тогда почему вы так уверены, что ваш Рене Борделон мертв? С какой стати, если плохим ничего не делается?

– Будь он жив, я бы это почувствовала, – тихо сказала Эва. – Вот как ты почувствовала бы смерть свой кузины. Наверное, мы обе чокнутые, но в любом случае теперь распрощаемся.

Я смерила ее взглядом и старательно выговорила:

– Слабачка.

Я думала, Эва взорвется. Но она только сжалась, как будто ожидая удара, а в глазах ее промелькнул страх. Она не хотела, чтобы ее давний враг оказался жив. Поэтому он был мертв. Вот так просто.

– Ну ладно. Мне-то что. – Я взяла сумочку и отсчитала остаток Эвиного гонорара, удержав стоимость последнего гостиничного номера. – Мы в расчете. Постарайтесь не пропить всё сразу.

Эва сгребла банкноты. Даже не попрощавшись, встала, взяла ключ от номера и пошла к лестнице.

Сама не знаю, чего я ожидала. Наверное, что она больше расскажет о Лилле, о Великой войне и о том, как это случилось с ее руками… Не знаю. И вот теперь я, как беспомощная дура, осталась совсем одна и жалела, что в лавке подхватила Эву, не позволив ей грохнуться на пол. Однако в глубине души я хотела снискать ее уважение, даже после того как она разглядела и бестактно обнародовала мою Маленькую Неурядицу. Подобных людей я еще не встречала – она так говорила со мной, будто я взрослая женщина. А теперь вот отшвырнула меня, как окурок. Мне-то что, – сказала я. Хотя очень даже что.

Она тебе не нужна, – ругнула я себя. – Тебе никто не нужен.

К столику подошел Финн с моим баулом на плече.

– Где Гардинер?

Я встала.

– Сказала, с делом покончено.

Улыбка его угасла.

– Значит, уезжаете?

– Я уже оплатила номера, так что вы с Эвой можете здесь переночевать. Не удивлюсь, если она захочет рвануть в Лондон с утра пораньше.

– А вы куда?

– В Лимож. Там, может, найду свою кузину. Или кого-нибудь, кто ее знал. – Избегая его взгляда, я изобразила беспечную улыбку.

– Прямо сейчас?

– Нет, завтра.

Из меня будто выжали все соки, да и номер мой тоже оплачен.

– Ну раз так… – Финн мотнул головой и отдал мне баул.

Интересно, он жалеет или радуется, что мы расстаемся? Наверное, радуется. Извините, – хотелось мне сказать, – что я вела себя как девка. Жаль, что мы не переспали. Выходит, я и вправду девка. Уж простите. Но вместо этого я выпалила первое, что пришло на ум безотносительно моих назойливых поцелуев на коленях малознакомого мужчины:

– Как вы оказались в тюрьме?

– Спер «Мону Лизу» из Британского музея, – бесстрастно сказал Финн.

– Эта картина вовсе не в Британском музее, – возразила я.

– Теперь уже нет.

Не сдержавшись, я засмеялась и даже сумела на долю секунды взглянуть ему в глаза.

– Удачи вам, мистер Килгор.

– Взаимно, мисс.

Сердце мое чуть екнуло, когда я услышала это обращение.

Потом Финн ушел, а у меня не было сил подняться в свой номер. Накатила очередная волна жуткой усталости, да и уж лучше было сидеть в людном холле, чем одной мыкаться в гостиничной комнате. Я заказала еще кофе и сидела, уставившись в чашку.

Так в сто раз легче, – убеждала я себя. – Никакой тебе старой карги с ее пистолетом. Никаких насмешек, никаких проволочек из-за чьего-то похмелья и заявлений о возможности поездки исключительно в раздолбанном драндулете. Никаких тебе шотландцев-уголовников, с которыми ведешь себя как последняя оторва. Никто не обзовет тебя «америкашкой». Ты сама по себе, свободна как ветер, езжай, ищи Розу.

Сама по себе. В том ничего нового, к одиночеству я привыкла. По правде, я была одна с тех пор, как перед войной рассталась с Розой. Одна в суетливой семье, не замечающей меня, одна среди хихикающих соседок по общаге, которым до меня вообще нет дела.

Встряхнись! – приказала я себе, глянув на прошмыгнувшего коридорного. – Не кисни! Прекрати себя жалеть, Чарли Сент-Клэр, потому что это хрень собачья.

Сказалось общение с Эвой. Теперь я тоже беспрестанно сквернословила. Хоть и мысленно.

Ты подаешь мне плохой пример, – сказала Маленькая Неурядица.

Молчи, – велела я животу. – Тебя нет. Я ничего не слышу.

Кто бы говорил.

Чудесно. Маленькая Неурядица еще и разговаривает. Сперва галлюцинации, теперь голоса.

И тут за моей спиной раздался возглас, полный чарующих переливов:

– Шарлотта! О, ma p’tite, ну как ты могла?..

На лбу моем выступила холодная испарина, когда, обернувшись, я увидела отыскавшую меня мать.