Прошло несколько дней. Не знаю, сколько именно, потому что я считал дни только в приютах и исправительных интернатах, а на воле – чего их считать? А тут у меня не было воли только по названию. На самом-то деле я что хотел, то и делал. А хотел я неотлучно быть при «Топинамбуре», и никто не оказался такой сволочью, чтобы помешать мне в этом. Один только Ларсен хотел, да не смог.

Звездолет рос. Теперь я уже не карабкался по приставной лестнице на чердак – «Топинамбур» сам поднимал меня туда и спускал оттуда, стоило мне лишь захотеть этого. Когда он стал больше самой крупной тыквы, какую я когда-либо видел, я сел на него верхом и облетел все поле космодрома, а пролетая над лупоглазым караульным, попросту плюнул в него с высоты и даже попал. Потом вернулся – и ничего! Как будто так и надо. Сысой мне даже слова не сказал, а караульный, по-моему, меня просто боялся.

Потом «Топинамбур» перестал пролезать в чердачное окно, и я сказал Сысою, что надо бы построить во дворе сарай с широкой дверью или просто навес. Навес плотники сколотили в тот же день. Он, собственно, был нужен не «Топинамбуру», а мне, да и то лишь на случай дождя. Мне доставили воз сена, так что устроился я как надо – днем тень от навеса, а ночью тепло и мягко. Ипат больше не лепил корявой посуды, зато нашел глинистую проплешину на краю огороженного «колючкой» участка и показал мне. Я отпускал туда звездолет попастись. Скоро он вырыл такую яму, что хоть заполняй ее водой и плавай, как в пруду.

Порой я гладил звездолет и чувствовал, что ему это нравится. Иногда приказывал ему мысленно подняться в воздух, полетать туда-сюда без меня и аккуратно вернуться под навес. Тут бывало по-всякому, порой он слушался, а порой – нет. А еще я с ним разговаривал, но толку от этого, по-моему, не было никакого. Я и бросил.

Когда «Топинамбур» вырос с хорошего хряка, я стал задумываться: а как, собственно, мне попасть внутрь него? Толстая книга, что принес мне Сысой, нимало в этом не помогла. Меня, между прочим, в интернатах пытались научить пахоте и уходу за скотом, а никак не рагабарскому языку! Были в книге и картинки, да только я пока не понял, к чему они и что вообще изображают. Сысой вызвал к себе кое-кого из космодромной обслуги, потолковал с ними и объявил мне: согласно общему мнению, корабль-де сам должен открыть люк по приказу хозяина.

А каким должен быть тот приказ – одна туманность. Никто ничего не знает. Сколько лет эти бездельники на государственном жалованье числятся при космодроме, тут же и живут, видели немало квазиживых кораблей, а хоть бы один дармоед поинтересовался тем, что действительно важно!

Из словесного приказа ничего не вышло, из мысленного тоже. Я по сто раз на день думал: ну давай, открывайся, – и хоть бы хны. Только голова заболела. Поделился заботой с Ипатом, а он почесал темя, да и говорит:

– С животиной оно как? Лаской надо. Кенгуроликов полезно чесать за ухом, от этого самый строптивый кенгуролик размякает и слушается. А нет – ну, щелкни разок кнутом.

– За каким ухом? – говорю. – Где у звездолета уши?

Он только заморгал.

– Что, совсем нету?

Хотел я сказать ему, что он дурак и деревенщина, но не стал.

– Сходи посмотри. Бугры – и тех давно нет. Он теперь такой… круглый.

– Вроде шара? – спросил Ипат.

– Вроде. Но не шар. Он меняет форму как хочет, но, в общем, круглый.

– А покажи.

То он целыми днями не выходил из дома, где только и делал, что ел, спал да тосковал по своим кенгуроликам, а то вдруг приспичило ему поглядеть на «Топинамбур». Поглядеть-то он поглядел, но трогать побоялся, убедился только в отсутствии ушей. Потом поскреб в затылке и сказал, что если бы домашний скот на Зяби так быстро набирал вес, то ходить бы ему, Ипату, в богачах. Большой вклад в решение проблемы, нечего сказать!

От Ноя и Семирамиды я помощи и не ждал.

В конце концов у меня самого голова пошла кругом. Взял, да и пожелал, чтобы у «Топинамбура» выросли уши. Они и выросли, развесистые такие, вроде ботвы. Чесал я за теми ушами столько времени, что пальцы онемели, а все без пользы. Плюнул. На что мне его уши? Мне люк нужен.

Может, в той книге и было написано, что за подрастающим звездолетом нужен какой-то особый уход, а по-моему, никакого ухода ему не требовалось. Он только и делал, что жрал землю и грелся на солнышке, куда сам выползал из-под навеса. Нового визита Ларсена я не боялся – после его неудачи космодром охранялся целым отрядом полицейских, а Сысой, чуть только замечал слабину в несении службы, всякий раз накручивал хвост их начальнику, а тот гонял подчиненных так, что от тех пар шел. Нечасто удается увидеть, чтобы полицейские так старались, в общем, любо-дорого было посмотреть.

Временами я скучал. Ни с того ни с сего нападала хандра. Не знал бы, что в любой момент могу оседлать «Топинамбур» и всласть полетать над полем, – решил бы, что опять попал в воспитательный дом или еще куда похуже. Тогда я начал бы придумывать, как выбраться на свободу, и была бы у меня настоящая жизнь. Неужели для счастья человеку нужно какое-нибудь неудобство? А ведь похоже, что так и есть.

Ну, где тут здравый смысл?

Не знаю, чем занимался Ной, но разок он все-таки вышел из дома поглядеть на подросший «Топинамбур». Поглазел и сказал с пониманием:

– Наверное, Ларсен впарил нашим мудрецам дефектный эмбрион.

Мне сейчас же захотелось защитить моего подопечного.

– С чего ты это взял?

– Я бы так и сделал, – кратко и без обиняков заявил он.

– Ага. Значит, Ларсен хотел выкрасть у нас дефектный звездолет, так, что ли?

Ной щелкнул меня по носу, а когда я в ответ замахал руками, благодушно объявил, что теперь у нас счет один-один: он меня щелкнул пальцами, а я его – словесно. С тем и убрался в дом – наверное, упражняться в карточном мухлеже.

Сысой бодрился, но не выглядел довольным. Каждый день он приезжал посмотреть, как развивается «Топинамбур» и чем занят его экипаж. Часть времени он обязательно проводил со мной и всякий раз спрашивал, не впустил ли звездолет меня в себя.

– Пока нет.

Он жамкал бороду в кулаке, скреб пух на черепе и вслух надеялся:

– Ладно, подождем еще. Он еще малыш. Вот когда подрастет…

Этот «малыш» был уже ростом с хорошего свинобуйвола. Хотя я понимал, что уж если «Топинамбуру» положено стать таким же, как корабль Ларсена, то ему еще расти и расти. Хорошо, хоть рос он как на дрожжах.

– У него должна быть наследственная память, – сказал однажды Сысой. – Там все есть: и сведения об астронавигации и о населенных планетах, и, наверное, содержание вот этой инструкции. – Он указал на фолиант. – Управление мыслями – это, конечно, неплохо, но не заменяет управления голосом. Должны быть команды и на открывание люка, и на все прочее…

– Я пробовал голосом, – сказал я.

– Значит, мало пробовал. Или не так пробовал. Наверное, тут нужны особые слова…

– На рагабарском языке?

– Может, и на общеимперском. Если это так, он должен нас понять. Надо только знать нужные слова… Есть такая сказка, древняя-предревняя, так там одна баба по имени Али говорила слова: «Сезам, откройся!» – и оно открывалось…

– Что такое Сезам? – спросил я.

– Понятия не имею. Это знание утрачено. – Сысой вздохнул. – Но ты пробуй. Выдумывай, пробуй и не прекращай надеяться. Вдруг угадаешь? Хорошо было бы.

Я соглашался с ним, что это было бы хорошо, как охотно согласился бы, что один плюс один будет два. Старикам, которые еще не совсем выжили из ума, вечно кажется, что молодежь не сможет жить и зачахнет, если не долбить ей каждый день, что черное – это черное, а белое – белое. Ну ладно.

– Ты ведь катался на нем верхом? – спросил Сысой. Как будто не знал о моих полетах. – Корабль тебя слушался?

– Слушался. А только верхом в космос не полетишь.

– Это верно. – Сысой помолчал. – Знаешь, что будет, если ты не заставишь корабль слушаться тебя беспрекословно?

Это я знал. Меня опять сдадут в исправительное учреждение, а я оттуда сбегу. Я так и сказал.

Сысой укоризненно покачал головой.

– Кто о чем, а каждый все равно в свою дуду… Ладно, тогда и я буду говорить о своем. Слушай, Цезарь Спица. Слушай меня внимательно. Если ваша миссия окончится неудачей, и в особенности если она окончится, даже не начавшись, смотри что будет… Пять процентов совокупного дохода планеты – это немало, очень немало. Ежегодно мы будем вынуждены платить Рагабару пять процентов, ничего не получая взамен. Один год, первый, еще можно перетерпеть, но потом… – Он покачал головой. – Налоги взлетят до небес. Для многих это нищета, а для меня – отставка и смерть. Я сам сложу с себя должность архистарейшины, не стану дожидаться, пока меня выгонят. Ведь это я первый агитировал за вступление Зяби в имперскую пирамиду. Я увлек других, я за все и отвечу. Мне уже немного осталось – ну, год, ну, два… Не знаю, умру ли я в славе, но умереть в позоре и общем презрении очень не хотелось бы. А еще меньше мне хотелось бы дожить до голодных бунтов… Понимаешь ли ты меня?

Я только кивнул. Говорить не мог – горло перехватило. Сысоя стало жалко-жалко.

– Действуй, – сказал он. – Покажи себя, Цезарь Спица. На тебя я надеюсь больше всего. Считай, что ты назначен пилотом. Если все получится, если вы вернетесь с удачей, вот тебе мое слово – пилотом и останешься. Если захочешь, конечно.

Еще бы я не хотел этого!

Чуть только Сысой отбыл, я приложил руку к теплому боку «Топинамбура» и сказал:

– Сезам, откройся!

Конечно, он не открылся. Я и не особо надеялся.

– С тобой пилот говорит! Я назначен! Открывайся давай!

И тут же лопнул бок «Топинамбура»! Трещина пошла беззвучно, но так резко, что я даже перепугался. А сам звездолет вдруг раздался и вширь, и в высоту. Р-раз – и по трещине открылся овальный люк или, может быть, овальная дверь – не знаю, бывают ли овальные люки. Те, которые канализационные, всегда круглые, а те, которые ведут в подпол, – квадратные.

Ну ладно, пусть будет люк.

Заглянул я внутрь – темно и вдобавок жарковато, как в духовом шкафу, когда он еще не совсем остыл после готовки. Однако минуты не прошло – повеяло оттуда прохладой. В самый раз! Денек, надо сказать, выдался без единой тучки, солнце с неба так и жарило.

Сунул я в люк руку, подержал там с опаской – ничего плохого с рукой не случилось. Тогда рискнул сунуть голову, и сразу та полость, что оказалась внутри «Топинамбура», осветилась мягким светом, очень приятным для глаз. Тогда я зачем-то скинул ботинки и забрался в звездолет целиком.

Ничего, просторно. Жить можно и лежать удобно. Поверхность жестче, чем сено, зато куда мягче, чем тюремные нары. Сидеть только не на чем.

«Кресло бы мне», – хотел я сказать, а говорить не пришлось. Корабль понял мое желание и тотчас вырастил удобное сиденье прямо под моей задницей. Даже с подлокотниками, и я уж не говорю об удобной спинке. Класс! Хотя чему дивиться: я ведь пожелал иметь кресло, а не стул и не табурет, а к креслу обязательно приторочены подлокотники. Что было заказано, то и появилось.

– Ты это… – сказал я вслух. – Ты не балуй. Когда летать будем, тогда уж, так и быть, читай мои мысли, а когда стоим – не надо. Слушайся голоса, а то мало ли что мне взбредет в голову… Нет, кресло оставь! А вот люк убери, лады?

Сказал – и аж пот меня прошиб. Пока люк существовал, я мог надеяться, что в случае чего успею, нырнув в него рыбкой, покинуть звездолет. А теперь что? Теперь я весь в его власти? Где я сейчас нахожусь – в рубке или, может, в желудке?

Не успел я это додумать, как люк исчез. Было это похоже на то, как затягивается дыра в заросшем ряской пруду, когда бросишь туда камень. Только куда быстрее.

Ладно. Будем считать, что так и надо. Главное в таких случаях – напустить на себя уверенность, а настоящая она или только с виду – кому какое дело?

– Вот так-то, – сказал я как можно нахальнее. – Хвалю. И не спорь со мной, шкет, мал еще со мной спорить… А ну-ка стань прозрачным!

И тут «Топинамбур» заговорил. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности и страха.

– Какая требуется прозрачность – двусторонняя, односторонняя изнутри или односторонняя извне?

– Двустор… нет, стой! Односторонняя… это… изнутри!

Растаяли стены. Сначала они были бурые, потом побелели, как молоко, потом сквозь них стало кое-что видно, но плохо, как сквозь бутылочное стекло, а потом их как бы и вовсе не стало. Я даже рукой коснулся стены того кокона, в котором сидел, чтобы убедиться, что стены все-таки есть.

Не стану врать, очень мне хотелось приказать кораблю открыть люк, вывалиться из него на травку и привести в порядок нервы, психику и что там еще есть у человека внутри. Но и любопытно было до жути! Тогда я скомандовал:

– Взлетай!

– Прошу уточнить направление.

Голос у него был взрослый, мужской, довольно приятный на слух, только с чужим акцентом, как у Ларсена.

– Сам не можешь догадаться?

– Выполняю команду не читать мысли пилота, пока нахожусь на земле.

А ведь верно. Он был прав – это я сглупил.

– Поднимись строго вверх на пятьдесят… нет, на сто метров.

– Имперских метров или старых земных?

– Старых земных, – сказал я наобум. Вот уж никогда не задумывался, какими метрами пользуются у нас на Зяби!

Он даже не сказал «выполняю» – просто-напросто я взмыл в небо, да так резко, что поневоле вцепился в подлокотники.

– Ты это… хоть кресло непрозрачным сделай… Вот так… И еще дай понять, где кончаешься ты и начинается воздух.

– Вывести координатную сетку?

– Выводи что хочешь.

Кресло стало видимым, а еще звездолет пустил по своей поверхности сеть тонких линий, примерно такую же, как на той круглой научной штуковине, которая называется глобусом. Мне сразу стало легче. Я велел ему расширить линии, чтобы они стали похожи на стальные ребра, а «стекло» между ними как бы присыпать слегка пылью – и стало то, что надо. Как будто сидишь в большой остекленной кабине. Одно было плохо: ничего вокруг меня не лязгало, не шипело, не тарахтело и не пахло машинным маслом. Я дал себе зарок исправить этот недочет, но только в следующий раз. Хорошего понемножку, а зарываться – вредно.

– А теперь поехали!

Мы были в воздухе, поэтому я не сказал, куда лететь, а просто представил. «Топинамбур» немного снизился, и я понял, что не мешало бы починить крышу нашего дома, а еще увидел, как полицейские, караулящие периметр, задрали головы и рты раззявили. Ну, сейчас я им!..

Спикировал прямо на них. Двое залегли, остальные – бежать. Давно я так не веселился. Ну, теперь на бреющем и свечкой вверх!

Наверное, целый час я упражнялся в пилотаже – крутился над полем и так, и этак, и по-всякому, а душа пела! Но не наглел. К примеру, не стал проверять, что будет, если я прикажу кораблю на полной скорости врезаться в землю. Почем мне знать, кто он от рождения – послушный дурак или жить хочет?

Потом решил, что на первый раз достаточно, посадил «Топинамбур» возле той ямы, где он кормился, велел кораблю открыть люк и вылез. Все наши встречали меня возле дома. Семирамида была в халате и с полотенцем, обернутым вокруг головы, – похоже, ее вытащили из душа. Ипат просто моргал. Ной держал в руке карточную колоду, а манипулировать ею забыл.

– А ты герой! – сказал он мне.

Где-то глубоко внутри я не возражал, но ответил иначе:

– Я-то? Не-е. Я просто пилот. – А сам корчу рожи и губы сжал, чтобы рот от удовольствия не разъехался до ушей.

– Как же он тебе покорился?

– Очень просто. Я пилот этого корабля, ясно? Меня Сысой назначил пилотом. Ну а я, значит, сообщил об этом «Топинамбуру»…

– А он что?

– Ну не дурак же он. Сразу понял, кого надо слушаться.

Словом, вышел триумф. Даже полицейские не ругались. Семирамида – и та не сказала мне ничего едкого. Ипат меня просто обнял и чуть не задушил. А вскоре примчался на правительственной машине Сысой. До сего часа я такие машины только издали видел – красивые, мощные, с газогенератором, рассчитанным на хороший уголь, словом, загляденье! Но теперь я смотрел на нее примерно как на палку, на какой босоногие ребятишки верхом скачут.

– Получилось?!!

– Ага, – говорю. – Только это… Тренироваться надо.

– Тренируйся! – выдохнул Сысой. – А… показать сможешь? Прямо сейчас?

– Сейчас?

– Нет, если ты устал, то можно и завтра…

Я-то видел, как ему хочется посмотреть. Ну ладно, пусть посмотрит. Пусть все посмотрят. Велел кораблю открыть люк, забрался внутрь, вновь вырастил себе кресло, а потом взял, да и вырастил второе рядом. Тесновато получилось, но, в общем, вдвоем поместиться можно.

И жестом приглашаю Сысоя – давай, мол, не дрейфь, вместе прокатимся!

Второй раз приглашать его не потребовалось. Может, половина архистарейшин – замшелые пни с опятами, но Сысой уж точно из другой половины. Телом дряхл, а умом ясен, и притом еще какие-то желания в нем шевелятся! Только вскарабкаться в люк у него никак не получалось. Я уж хотел было велеть кораблю вырастить этакую пологую лесенку, но обошлось без нее: Ипат просто взял со всем почтением Сысоя на руки, как младенца, и бережно втиснул внутрь «Топинамбура». Я зарастил люк и велел кораблю сделать как было, то есть чтобы можно было смотреть сквозь его стенки куда угодно и притом без этой глупой иллюзии, будто летаешь без ничего, сам по себе.

Потом дал архистарейшине чуток попривыкнуть и скомандовал:

– Взлетаем.

А уж дальше командовал мысленно. Вертеть разные фигуры и разгоняться не стал, а просто облетел поле космодрома по окружности, поднялся повыше, а там двинул к столице и опять-таки спокойно, чтобы не напугать старца, облетел все Пупыри от окраин до центра по сужающейся спирали. Снизился и вернулся обратно на бреющем. Сели.

Гляжу – Сысой плачет. Тихо так плачет, без рыданий и всхлипов, а просто слезы текут из глаз, в морщинах застревают.

Я решил подождать открывать люк. Не хватало еще, чтобы всякие встречные-поперечные узрели архистарейшину в таком виде! Это ведь мы с ним видели все, что делается вокруг, а те, кто торчал снаружи, видели лишь бурую и гладкую поверхность «Топинамбура».

Или я должен уже говорить не «поверхность», а «обшивку»?

Ой, вряд ли. Ну какая у него может быть обшивка? Чем он обшит?

Пока я об этом размышлял, Сысой поискал носовой платок, не нашел и вытер слезы бородой. Сморкаться в нее не стал, а просто хлюпнул носом и спросил:

– На нем уже можно слетать в космос?

Это мне и самому было интересно.

– Эй! – спросил я вслух. – А в космос можешь?

– Могу, – отозвался корабль.

– Действуй!

– Стой! – крикнул Сысой, и я продублировал приказ. «Топинамбур» взмыл было свечкой вверх и завис так высоко, что даже мне стало не по себе. – Стой, не надо… – Сысой глубоко вздохнул. – Незачем форсировать. Неразумно. Это я просто так спросил. Суетные желания… Увижу напоследок нашу Зябь со стороны – может, и решу, что жил на свете не зря… Но это еще успеется. Сначала тебе придется полностью освоиться с управлением кораблем в атмосфере. Мало ли что он может выкинуть, да и молодой он еще, ему подрасти надо… Давай-ка вниз, на сегодня хватит. Устроим разбор полетов. Подумаем, что так, а что не так. А в космос когда-нибудь в другой раз, в другой раз…

Я так и не понял, жалко ли ему, что отправляться в космос прямо сейчас неразумно, или он рад этому. Я и то ощущал холод в позвоночнике, а архистарейшины разве не люди?

Значит, умеют бояться.