Эпилог

Лила

С тех пор как окончила школу почти десять лет назад, я редко возвращаюсь в Нэшвилл. Обычно папа сам приезжает меня навестить. Не знаю, почему, но надеюсь, это скорее из-за плотности моего графика – сначала колледж, потом юрфак, теперь окружная прокуратура Манхэттена, – чем в нелюбви к родному городу. Во всяком случае, я могу с уверенностью сказать, что это никак не связано с Финчем Браунингом и с событиями, которые произошли в год, когда я училась в десятом классе. Та история давно забыта.

Конечно, я порой вспоминаю Финча – его подвал, и попытку Полли покончить с собой, и особенно день, когда мистер Кво пригласил нас с папой в свой кабинет и сообщил, что Финча оправдали. Полностью. Со слезами на глазах мистер Кво рассказал, что Почётный совет в лице восьми учеников и восьми преподавателей пришёл к выводу, что «доказательств недостаточно». Полный бред, конечно. Какие ещё нужны доказательства, кроме члена Финча на моём лице? Но, наверное, они просто не захотели проводить сравнительную экспертизу и ограничились сомнительным объяснением, что это фотошоп.

Возможно, если бы родители Полли позволили ей вернуться в Виндзор или отправить мне остальные фото, всё сложилось бы иначе. А может, и нет. Может, карты легли в пользу Финча (хотя папа считает, мистер Браунинг просто провернул белльмидскую аферу века).

Несколько месяцев мы с папой пытались добиться справедливости – хотя бы письма в Принстон. Но я, если честно, просто хотела двигаться дальше, и с помощью Бонни мне удалось убедить папу, что дальнейшая судьба Финча не имеет к нам никакого отношения. Карма сама его настигнет. Или не настигнет, такое тоже может быть. В любом случае мне надо жить своей жизнью.

Между строк я донесла до папы ещё одну важную мысль – что нужно позволить мне доучиться в Виндзоре. Это было для меня важно по множеству причин. Во-первых, я была там искренне счастлива. С Грейс мы продолжали дружить (мы и сейчас дружим, недавно я была подружкой невесты у неё на свадьбе), наш тандем расширился и принял ещё несколько классных единомышленниц. Во-вторых, я ещё больше сосредоточилась на учёбе, блестяще окончила школу и поступила в Стэнфорд. Папа сказал, что за это нужно благодарить не сам Виндзор, но образование, которое я там получила, хотя прекрасное рекомендательное письмо от директора тоже было нелишним. И ещё Виндзор стал хорошей подготовкой к взрослой жизни. Он доказал, что в любой ситуации можно найти просвет, особенно когда рядом такие хорошие люди, как мистер Кво и Нина.

Я иногда ещё общаюсь с мистером Кво, который вышел на пенсию. Наша переписка сводится в основном к обмену карикатурами из «Нью-Йоркера» и статьями о том, как паршиво устроен мир. Но мы оба надеемся на лучшее, и мне кажется, он передал мне немного своего оптимизма в те самые мрачные времена.

Вопреки всему, мы по-прежнему дружим с Ниной. После того как её развод был оформлен, они с папой начали совместный бизнес по оформлению бутиков – папа выполняет все плотницкие работы, а Нина занимается декорированием и коммерческими вопросами. Круче всего у них получаются домики на дереве, похожие на те, что папа сделал для Бонни.

У них были и очень крутые клиенты, даже несколько знаменитостей, но мой любимый проект – подарок детям женщин, живущих в приюте жертв насилия. Этот приют находится в Бристоле, родном городе Нины. Не самые крутые домики, но судя по фотографиям, которые мне прислал папа, они принесли больше всего радости.

Работа и особенно эта радость стали для них обоих хорошей терапией в годы одиночества. Я знаю, папа очень по мне скучал, и Нина, должно быть, тоже скучала по Финчу, потому что, учась в Принстоне, он почти с ней не общался. Не знаю, отчего он так обиделся – что она приняла мою сторону или что ушла от его отца, но только их отношения совсем испортились.

Судя по рассказам отца, Нина не сдавалась и каждую неделю отправляла ему длинные письма, написанные от руки, пока он наконец не ответил. Папа притворяется циником и говорит, что дело здесь, скорее всего, в финансовом скандале, в который влип мистер Браунинг, а не в нравственном перерождении Финча. Хорошо, что Нина не слышит этих слов. Но мне кажется, папа хочет верить во что-то другое. Может быть, в силу простой и крепкой материнской любви, в которую верю я.

Я думаю обо всём этом, пока такси поворачивает на Эвондейл. Папа стоит на крыльце, там, где когда-то было написано ужасное слово. Он машет мне рукой, смотрит, как я выхожу из машины и поднимаюсь по ступеням.

– Поверить не могу, что ты не разрешила встретить тебя в аэропорту. – Он качает головой, бормочет что-то про мою упёртость, потом сжимает меня в долгих, крепких объятиях.

– Спасибо, что приехала, – говорит он. – Я знаю, ты очень занята.

– Что ты, пап, – отвечаю я, – уж этого я никогда в жизни не пропустила бы.

– Да ладно, ерунда какая. – Папа сильно преуменьшает значимость награды, которую им с Ниной вручают сегодня вечером. – Но для Нины она много значит. Только не забудь, это сюрприз.

– Я знаю, пап, – отвечаю я улыбкой. – Ты уже сто раз мне сказал.

– Ну… я просто хочу быть идеальным.

– Ты так с ней мил, – говорю я.

– Она этого достойна. Она – самая лучшая, – отвечает папа.

Странно слышать, как он кого-то хвалит, и я в очередной раз за эти годы задумываюсь, нет ли между ними чего-то большего. Но оба клянутся, что только друзья – лучшие друзья – и порой мне кажется, это даже трогательнее.

– А… он придёт? – спрашиваю я, зная, что папа пригласил Финча.

– Нет. – Папа качает головой. – У него проблемы на работе. Хотя, если честно, он теперь живёт в Лондоне…

– В Лондоне? – Мне обидно оттого, что Финч поселился в единственном в мире городе, который круче Нью-Йорка.

– Ну да. У него новая работа… что-то связанное с финансами.

– Ну ладно. – Я пожимаю плечами. За Нину я расстроилась, но за себя рада. – В любом случае будет классно.

Несколько часов спустя мы с папой заходим в коридор Центра визуальных искусств Фриста. На папе его единственный хороший костюм со светло-голубым галстуком, который, я уверена, выбрала Нина.

– Хорошо. Она в патио Тёрнера. – Читая сообщение от Нины, он заметно волнуется. – Там всё и будет проходить. Ты же знаешь, как туда…

– Да, пап, – говорю я. – Знаю.

– Тогда я лучше пойду, пока она не спустилась и не увидела тебя.

– Иди, иди. Я сама о себе позабочусь.

Папа целует меня в щёку, говорит: «спасибо». Его смущение сменяется радостным возбуждением, может быть, даже гордостью. В конце концов, это ведь и его награда, и он долго шёл к ней, работая в мастерской и развозя пассажиров «Убера».

Папа уходит, а я иду в бар, заказываю бокал шампанского и думаю – как приятно снова оказаться в Нэшвилле. Надо бы приезжать почаще.

И внезапно вижу, как в коридор вбегает он. В очках, с короткой стрижкой, чуть поправившись, он стал совсем другим. Старше. Непохожим на себя прежнего. Но когда он подходит ближе, я понимаю – это всё тот же Финч, и напоминаю себе, что люди редко меняются до неузнаваемости.

Мне хочется спрятаться, но я заставляю себя пойти прямо ему навстречу, посмотреть в его глаза.

– Привет, Лила. – Он запыхался, щёки горят. Он почти готов полезть ко мне с объятиями, но вовремя понимает, что лучше не стоит.

– Так ты всё-таки выбрался? – спрашиваю я.

– Да. – Он улыбается уголком рта. – Начальник, наверно, меня уволит… но я это сделал.

Я тоже улыбаюсь, пусть и неискренне.

– Ты получила моё письмо? – спрашивает он.

Я киваю и говорю «да». Потом прибавляю «спасибо», хотя на самом деле благодарна не за письмо, а за то, что он сегодня здесь, в Теннесси, в мятом пальто, пахнущем самолётом. Что он приехал к матери.

Вид у него грустный, но решительный.

– Ну… думаю, нам пора… твой папа сказал, начало в восемь, верно?

– Да. – Я смотрю на часы и вижу, что осталось две минуты. Допиваю шампанское, ставлю бокал на высокий столик, следом за Финчем иду в зал.

В зале темно, но, обведя взглядом комнату, я вижу Бонни и несколько подрядчиков, с которыми работал папа. Все остальные мне незнакомы.

Женщина на сцене рассказывает о папе и Нине, о том, какое благородное дело они делают, помогая приютам для женщин, подвергавшихся насилию. Приютам. Я думала, был только один, в Бристоле.

– Ого, – говорю я себе под нос, но Финч, конечно, услышал – краем глаза я вижу, как он кивает.

– Угу, – мурлычет он в знак согласия.

Секунду спустя папа и Нина выходят на сцену, зал взрывается аплодисментами. На Нине бледно-голубое платье в стиле Одри Хепбёрн, в тон папиному галстуку и, если продолжить эту мысль, надписям на их визитной карточке. Папа идёт позади Нины, как бы сопровождая её. Он всегда был своего рода джентльменом, но таким, как сегодня, я никогда его не видела. Он так уверен в себе. Он просто сияет. Они оба сияют.

Папа первым берёт микрофон и благодарит собравшихся, но тут же отходит назад, предоставляя слово Нине. Она рассказывает о том, как началось их совместное путешествие, как они оба мечтали заниматься чем-то интересным и в то же время радовать других. На экране загорается слайд – женщины и дети улыбаются, смеются, играют в домах на дереве и уютных общежитиях. Она говорит о том, что погоня за материальными благами может сбить нас с пути, но всем нам нужна внутренняя красота и гармония. И убежище. Дом, где мы в безопасности, люди, готовые прикрыть нас собой.

В конце речи она снова всех благодарит. Зрители взрываются аплодисментами. Я чувствую, как на глаза наворачиваются слёзы, и, рискнув, бросаю взгляд влево. И, к моему удивлению, Финч плачет, не стесняясь.

Глядя на Нину, он шепчет:

– Мне так жаль… так жаль…

Опустив подбородок, он смотрит мне прямо в глаза, и я наконец его прощаю. А может быть, и нет. Я не знаю, что буду чувствовать потом, когда впечатления этого вечера чуть сгладятся.

Я чувствую, он хочет сказать что-то ещё, но время ещё не пришло. Поэтому говорю я:

– Они потрясающие, правда?

– Да, – отвечает он, и мы оба смотрим на Нину и папу. Он положил руку ей на спину, такой гордый, настоящий защитник.

– Она меня спасла. – Мне впервые удаётся облечь эту мысль в слова.

– Я знаю. – Слёзы всё ещё текут по его лицу.

Может быть, он думает о том, каким был в юности, и о том, от чего спасла меня Нина столько лет назад. Но я надеюсь, он просто думает о своей маме – о том, как она спасла и его.