Глава двадцать вторая

Лила

Перед тем как лечь спать, я забыла задвинуть шторы, и первое, что я вижу, проснувшись утром, – папу, который скорчился на крыльце, вооружившись садовым шлангом, большой щёткой и ведром. Рукава его толстовки закатаны, энергичные движения напоминают мне о том, как он пилит или шлифует древесину у себя в мастерской. Предчувствуя что-то нехорошее, я выбираюсь из кровати и подхожу к окну. Тогда-то я и замечаю наконец кислотно-оранжевую надпись, выведенную на крыльце. От неё остались только буквы «ШЛЮ», но нетрудно догадаться, каким было всё слово целиком.

Мне кажется, что меня вот-вот вырвет. Я бегу в туалет, открываю крышку унитаза и, согнувшись над ним, жду, но ничего не происходит. Тошнота сменяется ужасом. Я иду мимо прихожей, стараясь не смотреть на себя в зеркало, открываю дверь, чувствуя прохладу весеннего утра.

Папа, стоя на четвереньках, поднимает на меня глаза и говорит:

– Быстро в дом.

Его голос спокоен, но я по опыту знаю, что это иллюзия. Назревает по-настоящему чудовищный скандал.

Я говорю себе, что надо его слушаться, но стою на месте. Стою и смотрю, как исчезает буква Ю, и остаются только ШЛ. Я могла бы думать сейчас о чём угодно, но чувствую лишь благодарность за то, что краску можно оттереть – а она ведь могла бы оказаться и водоустойчивой. Иногда папа не видит плюсов ситуации.

– Я сказал, быстро в дом! – Папа повышает голос, но по-прежнему не смотрит на меня.

Я отхожу на несколько шагов, прячусь в доме, бегу в спальню, смотрю в телефон. Никаких новых сообщений с тех пор, как я проверяла в последний раз, где-то в полночь. Быстро набираю Финчу.

– Доброе утро, – говорит он жизнерадостно, как и положено на следующий день после секса.

– Ничего подобного, – отвечаю я, наблюдая за папой в окно. Теперь он стоит и поливает крыльцо из шланга, направляя на самые прокрашенные участки. Оранжевая пенистая вода стекает по ступенькам на газон.

– Что случилось? – спрашивает Финч.

– Кто-то разрисовал наше крыльцо.

– Да?

– Вроде граффити. Какие-то вандалы испортили наше имущество. Наше крыльцо.

– Вот дерьмо, – говорит Финч. – И что они написали?

Я отвечаю не сразу.

– «Шлюха», – с трудом выдавливаю я из себя, чувствуя, как меня накрывает волна стыда. – Папа сейчас оттирает эту надпись. Он так злится!

– Господи. Кошмар. Мне так плохо.

– Ты тут ни при чём, – бормочу я. Всё моё лицо горит огнём. – Уверена, это Полли.

– Конечно, она… У вас есть камеры?

– Нет, – говорю я, вспоминая охранную сигнализацию Браунингов и прочие приспособления, позволяющие обезопасить дом.

– Может, у соседей?

– Уверена, что и у них нет. – Я начинаю раздражаться. Конечно, он просто хочет проявить участие, но он же должен понимать, что никто из моих соседей не может себе позволить камеру.

– Я позвоню Полли, – говорит он. – Вытяну из неё всю правду.

– Не надо, – прошу я, понимая, что так будет только хуже – она всё равно будет всё отрицать, а у меня может возникнуть ещё больше проблем. – Пожалуйста, не надо.

– Ладно, – бурчит он сердито.

– Финч? – Я сильно нервничаю. – Можно вопрос?

– Конечно.

– Ты… рассказал кому-нибудь? – Мой голос немного дрожит. – О том, что мы…

– Господи, да нет, конечно, – говорит Финч. Я верю, но хочу убедиться окончательно.

– Даже Бью?

– Даже ему. Никому. Я о таком не рассказываю, Лила. Даже о тех, с кем целуюсь.

– Ладно. – На секунду мне хочется оказаться в числе тех, с кем он только целовался. Пусть бы Полли думала то, что думала, но по крайней мере мне было бы проще смотреть в глаза папе. Ещё я думаю, насколько же проще быть мальчиком, чем девочкой. Никто не напишет «шлюха» на крыльце Финча, это уж точно.

– Ты сфоткала? – спрашивает Финч. – Крыльцо?

– Хм… нет. А зачем?

– Для доказательства. Показала бы мистеру Кво.

– Нет, Финч. Я не собираюсь ничего рассказывать мистеру Кво. Я не хочу, чтобы об этом узнала вся школа. Уже и так все знают, что вчера я была у тебя.

– Подумаешь, – говорит Финч. – Ты имеешь полное право приходить ко мне, когда захочешь. Мы же друзья.

У меня сжимается сердце.

– И всё? – выдыхаю я, злясь на себя за этот вопрос, но не в силах ничего поделать.

– Ты знаешь, что я имею в виду… ну то есть… само собой, мы больше, чем друзья. Ты мне так нравишься… – мурлычет Финч, его голос становится мягким и нежным. – И мне так понравилось то, чем мы занимались вчера…

Я улыбаюсь, чувствуя, как по всему телу разливается тепло и все печали тают на глазах.

– Я хочу ещё, – шепчет он. У меня кружится голова, и я шепчу в ответ:

– Я тоже.

Папа не разговаривает со мной по дороге в школу, и непонятно, злится он или расстроен. В любом случае начинать с ним разговор – себе дороже, и всю нашу мучительную поездку я держу рот на замке. Подъехав к школе, он, вместо того чтобы развернуть машину и уехать, ставит её на парковку для посетителей, и мне становится по-настоящему страшно.

– Ты чего? – спрашиваю я, хотя всё и так очевидно.

– Я иду к Квортерману.

Я пытаюсь найти разумное возражение, но мозг кипит, и я говорю только, что его одежда и руки в краске.

– И чего? – говорит папа.

Мне вспоминается фильм «Джеки». Как миссис Кеннеди не стала переодевать розовый костюм, заляпанный кровью, потому что хотела показать всем, что она сделала с мужем. Не то чтобы я сравнивала убийство президента и вандализм, но папа, очевидно, даже рад, что весь измазан краской. Иначе нашёл бы время переодеться, прежде чем сесть в машину.

– Пап, не надо, я сама всё улажу, – умоляю я, но он качает головой, как будто я не могу сказать ему ничего такого, что заставило бы его изменить своё решение. Потом говорит:

– Ты точно ничего не хочешь мне сообщить?

Я мотаю головой.

– Значит, ты не в курсе, кто это сделал?

Вновь мотаю головой.

– Нет, пап.

– Но хотя бы предположения есть? Хотя бы догадки?

– Не то чтобы…

– Не то чтобы?

– Ну… я хочу сказать… это может быть кто угодно. Может быть просто совпадение.

Это очень глупая идея, но папа кивает – может быть, ему хочется верить в мои слова. Что это просто вандализм и никто не считает его дочь шлюхой.

– Ладно. Значит, это никак не связано с субботним концертом? Или с тем, что ты вчера была у Финча? – язвительно спрашивает папа.

Я смотрю на него, вне себя от ужаса и стыда, а он грустно качает головой и выходит из машины.