Глава 24

Дом Джона Фаулдса находился в конце одного из слякотных переулков Колна. Я добралась туда около полуночи, и совсем запыхалась, устав управлять лошадью на темных дорогах. Слава богу, мне помогала луна: полная и яркая, она сияла в небе от самого Ланкастера, освещая путь нашей маленькой призрачной процессии. Благодаря Паку я чувствовала себя в безопасности и, взяв его за ошейник, постучала в дверь дома Джона Фаулдса.

На улочке стояла тишина, все окна уже сонно темнели. Я уже постучала в четыре дома, где заметила слабое свечение тростниковой свечи, и последняя хозяйка – женщина с помятым усталым лицом – удивленно глянув на меня, сообщила, что Джон Фаулдс живет в переулке за рыночной улицей, в третьем доме справа.

Не дождавшись ответа, я постучала вновь, а Пак поддержал мой стук тихим горловым рычанием. Оглянувшись кругом, я никого не увидела, однако меня не покидало ощущение, что за мной следят. Возле дома на тесной улочке было слишком темно и практически ничего не видно. Вздрогнув, я опять глянула на деревянную дверь дома и постучала на сей раз более настойчиво и громко. Но тут вдруг волосы на моей голове встали дыбом, и я осознала, что в переулке действительно кто-то есть. Пак мгновенно разразился лаем и, пытаясь вырваться от меня, грозно повернулся направо, и тогда, несмотря на густой сумрак, я увидела почти над самой землей чей-то гибкий силуэт, бесшумно выскользнувший из-за последнего дома. Я неистово заколотила в дверь, из дома тут же донесся возмущенный мужской голос и наконец передо мной возникла сонная личность Джона Фаулдса. Его темные всклоченные волосы спускались на плечи, скрытые ночной рубахой, хотя завязки ворота пока свободно болтались на груди. Мне запомнилась его красота, однако при ближайшем рассмотрении в ней обнаружилось нечто порочное – возможно, тусклое равнодушие в глазах негативно сказывалось на всем его облике, точно творцу не удалось вдохнуть жизнь в созданное изваяние. Все его возмущение растаяло, когда он увидел то, что я прижала к его животу: ствол мушкета Ричарда, который я всю дорогу, до ломоты в руке, прижимала к боку под плащом. А потом он увидел еще и собаку, и тогда в глазах его проявился страх и даже смирение.

Его фигура заполняла щель приоткрытой двери, не позволяя мне заглянуть в его скромный по размерам дом. Меня сильно потряхивало от волнения и, переместив ствол к его груди, я порадовалась весомой убедительности оружия.

– Так вы позволите мне войти? – спросила я.

– Мы, что ли, будем стреляться? – враждебно произнес он, скривив губы.

Пак зарычал, и Джон, смерив встревоженным взглядом мощного пса, настороженно глянул на меня и открыл дверь пошире. Я прошла в дом, сопровождаемая Паком.

Убогий двухэтажный домишко вмещал в себя две расположенные одна над другой комнатенки, причем наверх вела узкая, пристроенная к задней стене, лестница. Джон Фаулдс пользовался для освещения комнаты единственной свечой с фитилем из сердцевины ситника, и в ее тусклом свете мне удалось разглядеть лишь смутные очертания интерьера: пару стульев около очага, приземистый буфет, покрытый скатеркой, какие-то кастрюли и сковородки. Пройдя к буфету, Джон зажег вторую свечу, вставил ее в светец, и от горящего жира по комнате сразу поползли струйки удушливого дыма. Я продолжала напряженно следить за каждым его движением, сознавая, что не представляю даже, как пользоваться своим грозным оружием.

– Кто вы? – спросил он, поднося светец к моему лицу.

– Мое имя вам ничего не скажет, – ответила я, – но у нас с вами есть общие друзья.

Он сдавленно усмехнулся.

– Я не назвал бы его другом.

– Кого?

– Роджера Ноуэлла. Разве вы не от него явились?

– Нет.

Я пристально смотрела на полускрытое в сумраке лицо Джона Фаулдса, освещенное лишь неровным отблеском свечи. Почесав грязную шею, он нервно оглянулся. Если ему вдруг вздумается сбежать, сумею ли я остановить его?

– Он соблазнил вас деньгами? – спросила я.

– Ну и что, если даже так?

Опустив дуло мушкета, я услышала щелчок его механизмов. Тяжесть этого оружия истощила мои силы. Едва я доскакала до Колна, начал сеять мелкий дождь, а сейчас он пошел сильнее, его капли глухо шлепали по грязной улочке. Глаза Джона Фаулдса поблескивали в мерцающем свете.

– С какой стати Алису Грей будут судить за убийство вашей дочки?

– Она ж ведьма, – просто ответил он.

От его смуглой шеи веяло теплом, как и от гладкой груди, озаренной тусклым светом.

– Она любила вас, – сказала я, стараясь придать твердость голосу, – и любила Энн.

– Да кто ж вы такая?

– Не важно.

– Кто ваш муж?

– Это не имеет значения. Но сегодня вечером вам придется сделать для меня кое-что. Я не уйду отсюда без ваших письменных показаний, свидетельствующих о том, что Алиса Грей не убивала вашу дочь.

Он смотрел на меня, точно на сумасшедшую. А потом расхохотался. Смрад от капающего свечного жира преобладал над другими слабо уловимыми, но неприятными запахами. Эля. Какого-то кислого брожения. И гнильцы. Джон Фаулдс был еще пьян.

– Если Алису повесят, это не вернет вам дочь. Неужели вы хотите, чтобы убили невинную женщину?

– Невинную? Да она та еще распутница, – злобно процедил он, – и вообще, я не умею писать.

У меня защемило сердце. Подписанные показания оставались моей последней надеждой – я даже специально положила в седельную сумку бумагу, перо и чернила. Господи, ну почему я по своей наивности решила, что он умеет читать или писать, или хотя бы нацарапать свое имя, ведь я же помнила, что Алиса не знала даже букв! От тяжести мушкета у меня ныли плечи. Но я не смела даже повернуться к нему спиной.

Джон Фаулдс поставил мне мат.

Я вздрогнула, услышав скрип лестницы, кто-то спускался по ступенькам. Сначала под потолком появился подол длинной белой рубахи, а потом и округлая фигура, и невзрачное лицо женщины, изумленно разинувшей рот, при виде развернувшейся перед ней сцены. Когда же она увидела еще и Пака, то в ужасе вытаращила глаза; возможно, в тусклом освещении он показался ей волком, но в любом случае дог выглядел чудовищно в этой тесной комнатенке.

– Д-д-жон? – запинаясь, произнесла она.

– Возвращайся в постель.

– Кто это?

– Живо, – рявкнул он.

Опираясь рукой на стену, женщина с трудом развернулась на темной и узкой лестничной клетке.

– Подождите! – повелительно окрикнула я женщину, прежде чем ее голова исчезла на втором этаже. Она остановилась, и я спросила: – Каким из ножей Джон обычно затачивает перо?

– Да любым, мисс, – промямлила она, изумленно глядя на меня.

– Именно так я и думала. Около дома привязана лошадь. В седельной сумке вы найдете бумагу, перо и чернила. Не могли бы вы принести их мне?

Мельком взглянув на Джона, она кивнула, но не тронулась с места.

– Мне некогда ждать, – качнув стволом мушкета, добавила я, и она стремительно выскользнула в дверь на поливаемую дождем улочку, – оказывается, вы все-таки обучены грамоте, – бросила я Джону, – это ваша очередная распутница?

Он взирал на меня со злобной ненавистью.

– Нет.

– Сколько денег дал вам Роджер?

– Не ваше дело.

– Да, это дело достойно иска о нарушении общественного порядка, оно уголовно наказуемо. Так сколько?

Выпятив нижнюю губу и прикрыв глаза веками, он стойко хранил молчание.

– А что для вас выгоднее: деньги или эль? Я владею пивоварней. Если вы выполните мои указания, то ежемесячно вам будут присылать бочку пива. – Его глаза раскрылись, он явно заинтересовался моим предложением. – Я догадываюсь, на что вы тратите деньги. Если только вы не предпочитаете бренди? Вино? Что вы хотите?

– Откуда мне знать, что вы сдержите слово?

Я выпустила ошейник Пака, и он подался вперед, щелкнув мощными челюстями. И что только Алиса нашла в этом мелочном эгоистичном человеке?

Тихо вернувшись в дом, женщина, не сводя взгляда с собаки, робко вручила мне то, что я просила. И, освободившись от своей ноши, тут же убежала вверх по лестнице.

– Говорят, собаки отлично улавливают запах страха, – сообщила я Джону, – на вашем месте я попыталась бы скрыть его. Однако я понимаю, как это сложно, если вы пребываете в ужасе. Знаете, Джон, я тоже боюсь, но я боюсь того, что мою подругу повесят за преступление, которого она не совершала. И не только Алису: ее хорошую знакомую тоже могут повесить за то, что она пыталась спасти жизнь вашей дочери.

Я окинула взглядом унылую комнату, провонявшую горелым жиром и элем, ее сырые голые стены, ничуть не защищавшие от холода, и зябко поежилась. Ребенок не мог выжить в таких условиях. Возможно, раньше, при жизни жены Джона, дом выглядел более уютным и ухоженным, и они заворачивали их новорожденного младенца в чистые пеленки, а в гостеприимно открытую входную дверь заходили соседи, чтобы поздравить их с благословенным даром.

– А ежели я не стану ничего писать? – Он шмыгнул носом. – Вы пристрелите меня?

– Да. Или вы предпочтете быть разодранным моей собакой?

Взгляд его темных глаз переместился с меня на Пака. Убедительно кивнув, я вручила ему бумагу и перо. Он вздохнул, положил бумагу на столешницу приземистого буфета и, склонившись над ней, разгладил лист бумаги в скудном свете свечи.

– Чего писать-то?

– Правду.

Дрожа от холода, я стояла и ждала, пока он, поскрипывая пером, выписывал свои признания неровными, едва читаемыми каракулями. С улицы до меня доносились только пофыркиванье лошади и шум дождя. Моя грудь сжималась от страха и облегчения, и я уже представляла дальний путь, в который мне предстоит отправиться утром. Я собиралась вернуться в Готорп, поспать несколько часов и еще до рассвета опять выехать в Ланкастер.

Джон Фолдс передал мне свои показания, и я быстро прочитала их.

– Добавьте свидетельства оправдания Кэтрин Невитт, – велела я, – ей предъявлено такое же обвинение.

– Я вам не писатель, чтобы строчить тут целые сочинения.

– Вы напишите то, что необходимо. Дописывайте.

– Ну вот, – буркнул он, – этого достаточно?

– Не знаю, – ответила я, взяв у него бумагу, сложила ее и убрала в сумочку, – Но вам лучше надеяться именно на это.

– В каком смысле?

– Если этого окажется недостаточно, то я могу нанести вам еще один визит, и не рассчитывайте, что тогда я буду в настроении торговаться с вами. Ассизы начнутся утром, и вам следовало бы по-мужски осознать, что вы натворили своим лживыми показаниями. Спокойной вам ночи.

Я отвернулась, направившись к выходу. На улице лил дождь.

– А если ту распутницу все-таки повесят, я буду получать свой эль?

Не оборачиваясь, я остановилась на пороге и отпустила ошейник Пака. Джон Фаулдс успел заметить лишь промельк рыжего отлива и блеск зубов, когда пес набросился на него и вонзил зубы в его руку. Взвизгнув от ужаса, Джон принялся чертыхаться, раскачиваясь из стороны в сторону и сжимая прокушенный локоть. Темная кровь проступила на грязной белой рубахе. Я тихо позвала Пака, и он послушно вернулся ко мне. Оглянувшись напоследок, я смерила взглядом этого слабовольного и дрожащего труса, которого Алиса когда-то любила.

– Да, вы будете получать обещанный эль, – сказала я, – раз моя собака не захотела убивать вас, то это сделает он. И чем медленнее, тем лучше.

* * *

Часом позже стало понятно, что я заблудилась. Я намеревалась проехать в западном направлении по берегу реки до самого Готорпа, но из-за сильного шума дождя не смогла услышать журчание речного потока, не говоря уже о непроглядной тьме. Луна скрылась за тучами, и теперь я смутно различала лишь темные очертания деревьев да грязную дорогу.

Я промокла. Лошадь тоже промокла и, печально переставляя ноги, время от времени протестующе останавливалась. Такой же усталый Пак тащился рядом с нами, его мокрая шерсть потемнела. Мой живот, казалось, потяжелел безмерно, и сердце колотилось, несмотря на то что мы двигались с черепашьей скоростью. Я поворачивала то налево, то направо, в надежде найти широкую дорогу, проложенную между деревнями. Все мои мысли сосредоточились на сохранении двух документов, спрятанных в складках юбок: моим свидетельским заявлением и признательным показанием Джона Фаулдса. Если они промокнут, то все пропало. На душе у меня было муторно, возможно, от подступающего отчаяния, но я не собиралась сдаваться. Нет, я не стану плакать; я найду дорогу домой, даже если мне понадобится для этого весь остаток ночи. А утром поеду в Ланкастер, предстану перед судом, и мой звонкий голос разнесется по залу, заявляя о невиновности Алисы, и все будут слушать меня, и в итоге ее цепи с лязгом упадут на пол, и она выйдет на свободу.

Стараясь защитить свой живот, я привалилась к лошадиной шее, мы еле-еле продвигались по лесу, со всех сторон окруженные черными стволами деревьев, струи дождя стекали по моей шее, но вскоре начался кошмар.

Лошадь внезапно остановилась, словно чего-то испугавшись, и тогда я услышала угрожающее хрюканье. Тихое, но отчетливое, прорезающее шум дождя. Волна холодного страха окатила меня, голова закружилась. Я зажмурилась и опять открыла глаза, проверяя, не уснула ли я, однако хрюканье не затихло: я безошибочно узнала его, мне так часто приходилось слышать его, однако до сих пор только во сне. Но сейчас я бодрствовала и блуждала одна в самом настоящем лесу. Пак залаял, и из темноты послышалось тихое повизгивание, опять сменившееся чавканьем и хрюканьем, животные подошли ближе, но я никого не смогла разглядеть на земле. Сжав бока лошади, я прикрикнула на нее, но она лишь испуганно топталась месте, и я почувствовала, как она на что-то наткнулась, заржала и взвилась на дыбы… а я начала соскальзывать назад.

Я завопила, лошадь опять взбрыкнула, и я резко переместилась в сторону. Лежавший у меня на коленях промокший мушкет свалился на землю, и я, испуганно вскрикнув, отчаянно пыталась нащупать поводья, но вместо них вцепилась в мокрую лошадиную гриву. Она опять взвилась на дыбы, и я быстро вытащила ноги из стремян, на тот случай, если, сбросив меня, она вздумает умчаться и утащить меня за собой в неведомую даль, однако через мгновение я начала падать назад, в темноту. Мир перевернулся вверх тормашками, и в какой-то момент я четко и ясно испытала ощущение свободного падения, все мои мысли испарились в свободном полете – не падении, – но полет завершился приземлением на бок, мой живот тоже плюхнулся в жидкую грязь.

Дождь и не думал ослабевать, я лежала, прижавшись щекой к земле, и где-то совсем рядом заливался яростным лаем Пак. Вдали затихал стук копыт, моя лошадь все-таки умчалась во тьму. Я не могла двинуться с места, но по-прежнему хорошо слышала и, слыша дикое хрюканье, поняла, что за этим последует. Да, я отлично слышала этих тварей. Один кабан подступал ко мне сзади, а другой – спереди, и Пак метался около меня, рыча, лая и щелкая зубами, потом раздался какой-то многоголосый визгливый вой, и я уже совершенно не понимала, сколько же кабанов скрывается во тьме леса и сможет ли Пак выжить в схватке с их острыми клыками.

Я закрыла глаза, сознавая, что они доберутся до меня… как обычно бывало во сне. Но я не знала, что произойдет после этого. И пока Пак отбивался от одного, или двух, или даже трех кабанов, хрюканье стало громким и более угрожающим, и я почувствовала странный толчок по ноге, чье-то жаркое дыхание и запах окровавленных клыков. Я вся промокла, от дождя или крови, или собственной мочи, мои ноги под юбками увлажнились, и именно тогда меня пронзила раздирающая боль.

Возможно, клык вонзился в мой живот, породив взрыв дикой сокрушительной боли, сердце мое заколотилось, и я не могла даже шевельнуться. Внезапно боль исчезла, но я словно опустошилась, с каким-то потрясающим хлопком у меня возникло потрясающее ощущение потери. Но кошмар продолжался, кто-то уткнулся мне в шею, коснулся щеки, кто-то волосатый и мягкий… может, Пак? Или кто-то другой? Глаза мои бессильно закрылись, снова вернулась боль, более сильная, тянущая, простреливающая спину, и я не могла пошевелиться, не знаю, от ужаса или мучительной боли, но я утратила чувство реальности.

Должно быть, у меня начались галлюцинации… или бред, может, я даже провалилась в сонное забытье. Я лежала в своей кровати дома, в Готорп-холле, за окном сияло полное звезд черное небо. Нет, я лежала на лесной подстилке, под дождем, в каких-то неведомых дебрях, совсем одна, на пороге смерти.

«Ее земная жизнь завершится».

От страха я не могла даже закричать, но этот страх отличался от того, что я испытывала в своих ночных кошмарах. У меня появилось новое знание и понимание, однако не менее дикий страх, и я не могла решить, что же страшнее: сам страх или понимание его источника.

Моя верный пес… Где же он? Когда-то я спасла его от уготованных ему судьбой жестоких страданий, я полюбила его. Открыв глаза, я поискала его взглядом, и увидела рыжий промельк, яркую, как пламя, вспышку перед глазами. Мои веки вновь опустились. Но я поняла, что Пак, мой грозный защитник, где-то рядом, не зря он неизменно сопровождал меня повсюду, мой преданный большой зверь, не зря я баловала и целовала его, делилась с ним секретами, мой отважный друг мог с легкостью убить быка, но не обидел бы без надобности даже муху.

Мой малыш, я никогда не увижу его, и он не увидит меня, но хорошо уже то, что мы успели узнать друг друга. Боль вновь прожгла меня, точно каленым железом, разрывая мои внутренности, но я надеялась, что ребенок не испытывает ее, что он ничего не боится.

«Ее земная жизнь завершится».

Все звуки, казалось, затихли, но какая-то сила придавливала меня к земле, по-прежнему связывая с этой жизнью и вынуждая терпеть мучительные приступы боли. Мне казалось, что на меня наехало колесо тяжеленной кареты, и перекатывается по мне взад-вперед, взад- вперед…

Дождь уменьшился и потеплел, капли ласкали мои руки и лицо, словно поцелуи Ричарда.

А бумаги в моей сумочке, должно быть, промокли.

Алиса… я должна спасти Алису.

Я открыла глаза, однако вокруг чернел непроглядный мрак. Я вновь зажмурилась, пытаясь вытерпеть очередной приступ раздирающей боли и ожидая, когда полная тьма поглотит меня.

* * *

– Госпожа?

Мой слух уловил птичье пение. Птицы щебетали так живо и радостно. С очередной стрелой боли меня приподняли чьи-то руки.

– О боже, посмотрите на нее.

– Она мертва?

Голоса звучали испуганно, а мне не хотелось открывать глаза и видеть то, о чем они говорят.

– Неужели она истекает кровью?

Меня попытались поднять, но я значительно потяжелела из-за промокшей от дождя одежды. Очередной пронизывающий приступ боли, не оставляющий сил даже на стоны, и холод… жуткий холод.

– Она вся дрожит.

– Поживей, парень, надо поторапливаться!

Началось ритмичное движение, меня, словно ребенка, покачивало в колыбели, сквозь приоткрытые веки я видела, как колышутся надо мной зеленые листья и темные ветви, слышала шелест ветра в кронах деревьев. Я любила бывать в лесу, чувствуя себя там в безопасности, мерное покачивание, должно быть, убаюкало меня, и после внезапного пробуждения я осознала, что меня прижали к чьей-то мускулистой груди, словно драгоценный подарок. Сильные надежные руки бережно обхватили мое тело, и мы начали плавно подниматься, вероятно, сам Господь уже поднимал меня на Небеса.

Однако очнулась я в своей спальне, где лежала на кровати с откинутым стеганым одеялом, за раздвинутыми занавесами полога стояли люди, но я не успела разглядеть их, пронзенная очередной стрелой ослепительной боли, и именно эта боль вернула меня в реальность, до сих пор я лишь смутно, как во сне, осознавала происходящее. И только сейчас внезапно осознала, где я нахожусь и что происходило со мной.

Мой ребенок собирался появиться на свет.

Я закричала и, приподнявшись на локтях, увидела, что с меня уже сняли платье и юбки с фижмами, и я лежу в одной рубашке, испачканной красными пятнами от талии до лодыжек.

– Нет, – точно в бреду прошептала я, – нет, нет, нет. Ричард! Алиса! Где же Ричард?

– Мы уже послали за господином, – робко произнес кто-то рядом со мной.

Я узнала одного из молодых подмастерьев с фермы, почему-то топтавшегося возле моей кровати.

– Кабаны, – со стоном сообщила я ему, – мне нужна Алиса. Пошлите за Алисой.

Парень мял в руках свою шапку, перепуганный едва ли не до потери сознания.

– Джордж, спустись на крыльцо и дождись приезда повитухи, – произнес другой голос.

Я узнала голос Джеймса, нашего управляющего, он стоял в изножье кровати. Его мрачное лицо заметно побледнело.

– Повитуху? – повторила я, предчувствуя, что очередной приступ боли вот-вот опять лишит меня сил. – Неужели Алисы еще нет? Только она может помочь мне. Где же она, где?

И тогда память вернулась ко мне. Я же сбежала из Ланкастера, чтобы заехать к Джону Фаулдсу и взять у него показания, ведь сегодня состоится суд, и Алиса сейчас ждет его в подземелье замка, а я лежу здесь, истекая кровью, и это означает только одно… Моя земная жизнь скоро закончится, так же, как и ее. Истошный утробный вопль зародился где-то в глубине моего естества, и я в отчаянии закричала:

– Алиса! Я должна ехать в Ланкастер на ассизы. Неужели я проспала?

– Госпожа, ваш муж уже в пути, он вот-вот приедет, и доктор тоже, и повитуха.

В темных глазах Джеймса пламенел ужас.

– Где мое платье? Принесите мне платье.

Кто-то из слуг – не Джеймс – принес мне его, подняв с пола, где оно валялось смятое, испачканное землей и пропитанное дождем и кровью.

– Сумочка… откройте сумочку.

Я не смогла достать ее сама; меня скрутил очередной приступ боли, и, приподнявшись на локтях, я изо всех сил сдерживала слезы и старалась не смотреть на кровь, покрывавшую мою рубашку и простыни. Но я выглядела столь плачевно, что никто не знал, что делать, и меньше всего я сама, но уж если мне суждено умереть в этой кровати, мне хотелось хотя бы покидать этот мир, держа руку своего мужа, ведь я по-прежнему любила его, и все уже простила, и надеялась, что он тоже простит меня. Из складок испорченного платья извлекли сумочку и сложенные листы бумаги, и я, выхватив их из женской руки – одной служанки с кухни, – издала возглас облечения, увидев, что они совершенно сухие, их защитила подкладка сумочки.

Но облегчение вытеснили очередные приступы давящей боли, она накатывали на меня снова и снова нескончаемой чередой, откатываясь лишь ненадолго, кто-то протирал мне лицо влажной салфеткой, и советовал успокоиться и уснуть, но это была не Алиса, она все еще не пришла.

– Алиса невинна. Я виделась с Джоном Фаулдсом, – пробормотала я и услышала в ответ:

– Ш-ш-ш, я знаю, я знаю.

Наверное, я уснула, но, пробудившись, мгновенно исполнилась жуткой тревоги. Помню, что увидела Ричарда, его всеобъемлющая и мощная аура заполнила весь мир, словно сам король явился в мою спальню.

Он припал ко мне, держа меня за руки. Его лицо было мокрым.

– Мое маленькое призрачное видение, что же вы натворили?

Я смутно осознавала присутствие рядом с ним другой крупной женщины, внушительной наружности с розовым лицом, и с ужасом подумала, что вернулась мисс Фонбрейк. Однако Ричард сообщил мне, что он привез повитуху из Клитер, и она будет…

Но я уже не слушала, меня так успокоило его присутствие, что произошло нечто странное, я словно витала в приятных грезах. Но внезапно вспомнила, что должна отдать ему нечто важное… нащупав на кровати бумаги, я доверила их Ричарду.

– Ричард, вы должны срочно ехать, должны огласить эти документы на ассизах.

Во рту у меня пересохло, и мой слабый голос срывался.

– Что это?

– Ричард, умоляю, выслушайте меня. Эти показания могут освободить Алису. – Очередная стрела боли пронзила меня, словно раскаленная в печи кочерга. – Вы должны выступить и настоять, чтобы судьи их прочитали, и сами огласить их. Это мое свидетельство, и показания Джона Фаулдса.

Моя голова закружилась, перед глазами возникла пелена.

«Ее земная жизнь завершится».

– Ничего подобного, Флитвуд, я должен быть здесь, с вами.

– Вы должны сделать это! – срывающимся голосом воскликнула я. – Освободите ее, Ричард! Освободите ее! Только она способна спасти меня, и только я могла бы спасти ее!

– Довольно, успокойтесь!

Его голос, подобно голосу Бога, гулко разносился по какой-то огромной темной пещере, ибо реальность моей спальни и всего прочего осталась позади, и меня уже увлекало в ее бесконечный мрак. Я полагала, что пережила уже самые мучительные боли, но оказалось, что я познала лишь малую их толику, и самое худшее еще впереди.

Мою плоть пронзали острые ножи. Меня накрывали огненные волны. Крепкие цепи приковали мое тело к кровати, и все мои попытки подняться заканчивались неудачей. Мои конечности раздулись от воды. Незримый меч рассек меня пополам от самого черепа. Каждая клеточка моего тела вопила от боли, одуряющей и немой боли, лишившей меня даже голоса. Вода, мне нужна вода. Вода погасит огненные языки, лизавшие мою спину. Я вся объята огнем. Я умираю, должно быть, я уже умерла и попала в ад. Я еще чувствовала, как между моих ног струится какая-то жидкость, потом тьма вновь поглотила меня, милосердно окутав плотным черным плащом.

– Флитвуд.

– Флитвуд.

– Флитвуд.

До меня смутно доносился исполненный любви и печали потрясенный голос. То ли женский, то ли мужской голос призывно произносил мое имя. Боль… я стала воплощением боли, она заполнила все мое существо, став неотъемлемой спутницей оставшейся мне жизни. И вновь меня накрыл мрак, благодатный мрак бесчувствия.

Моей руки коснулся теплый мех. И, даже не открывая глаз, я догадалась, кто навестил меня. Около моей кровати стояла лиса, глядя на меня своими большими янтарными глазами. Казалось, она отчаянно хочет что-то сказать мне.

Я рассмеялась и спросила:

– Что случилось?

И тогда произошла на редкость странная вещь: лиса открыла свой рот и произнесла женским голосом: «Honi soit qui mal y pense».

Стыд тому, кто дурно об этом подумает.

* * *

Я так долго пребывала во мраке, что уже забыла, как выглядит свет. Однако мои глаза разглядели огоньки свечей, подобные жемчужинам на черном бархатном платье. Прохладная рука на моей голове выдернула меня из мрака. Рука света, но тьма еще тянула меня назад за ноги и за руки.

«Нет, я хочу остаться на свету!»

Я попыталась отмахнуться от мрачной пелены, сосредоточившись на прохладной ладони – или это было влажное полотенце? – на моей голове, словно она привязывала меня к земному миру, выдергивая из поглощавшего неистового огненного шторма.

– Тужьтесь, – произнес голос, – вам нужно тужиться.

Белый чепец. Выбившаяся из-под него волнистая прядь золотистых волос. Эта девушка заблудилась в лесу с тушками кроликов. Как же ее звали?

Очередная волна боли окатила меня, и на излете я напряглась, пытаясь вытолкнуть ее из своего тела.

– Тужьтесь!

Что-то выплеснулось, и вода хлынула из меня, как из перевернувшейся рыбной бочки. Волна накатила вновь, медленно нарастая и разбиваясь на мелкие обжигающие брызги, и я напрягалась все сильнее, сильнее и сильнее… казалось, что с очередной попыткой напряжения я просто взорвусь.

– Когда боль снова придет, вытолкните ее!

Ох, неужели боль опять придет? Да, вот она начинается, но на сей раз я готова схватиться с ней, побороть ее, точно некое древнее божество. У меня вырвался ужасный вопль, исполненный муки стон, и мне захотелось, чтобы все это закончилось, и внезапно я осознала, что из моего открытого рота уже не вырывается ни звука, мои легкие опустошились, и мне стало легче, словно с этим опустошительным стоном я извергла наружу боль, мой стон победил ее.

Да, мой стон замер, но в тот же миг я услышала другой незнакомый крик. Только более тонкий, он звучал прерывисто и слабо, словно этот голос еще не набрался сил. Сокрушительные приступы боли прекратилась, сменившись слабыми спазматическими толчками. И вновь до меня донеслись странные звуки, словно где-то рядом пищал ягненок или котенок. Неожиданно я почувствовала невероятное изнеможение. Мне смертельно захотелось спать, и хотя мои конечности отяжелели, словно налитые свинцом, сердце неистово заколотилось, выдавая неровные глухие удары.

Мне отчаянно хотелось спать, но вокруг суетились какие-то громогласные люди. Я услышала слово «кровь», встревоженные голоса повторяли его снова и снова. Неужели они никогда раньше не видели крови?

Спать… мне необходим сон.

– Флитвуд, вернитесь. Фливуд, останьтесь со мной.

Можно подумать, что я могла куда-то уйти? От усталости я не могла даже пошевелиться. Мрак, раньше увлекавший меня в темное забытье, и теперь тянул меня за руку, намереваясь увести с собой. Ах, вот о чем они говорили. Не уходить с ним.

«Мне нельзя уходить, – произнес голос в моей голове, – я должна остаться».

Очередной рывок, на сей раз более настойчивый, и тогда я поняла, что там меня ждет тишина, покойная, безопасная тишина. Я ведь страшно устала… и так легко послушно погрузиться в манящий теплый и густой мрак.

– Флитвуд, выпейте это.

Можно немного подождать, мне нужно напиться.

Напиток мне поможет. С трудом, поскольку мрак был силен, я высвободилась из его манящего объятия и почувствовала, как моих губ коснулась кружка, и в рот пролилась какая-то теплая и сладкая жидкость. Потом жидкость сменилась чем-то более плотным и существенным, и мне велели жевать.

Когда сознание вернулось ко мне, в спальне, заливаемой ярким дневным светом, царила милосердная тишина. За окном щебетала какая-то птица, и огонь в камине весело потрескивал, насыщая воздух древесным дымком. Около камина спиной ко мне стояла женщина, она помешивала что-то в котелке, и по спальне разносился сильный резковатый аромат трав. Отголоски боли еще блуждали по моему телу, и все во мне стремилось опять забыться сном. Наблюдая за ней, я заметила мягкий изгиб ее шеи, и непослушные локоны, упорно отказывающиеся аккуратно прятаться под чепцом. Она выпрямилась, направилась взглянуть на что-то к изножью кровати и издала тихий возглас.

– Алиса, – прошептала я, не зная, услышит ли она меня, но она подняла глаза, и я увидела, что она плачет.

Подойдя к кровати, она опустилась на колени рядом со мной. Я попыталась приподняться, но она решительно остановила меня, положив руку мне на плечо. Мы долго смотрели друг на друга, мне хотелось о многом расспросить ее, но силы, потраченные на вопросы, возможно, не стоили ответов, сейчас они уже не имели значения.

– Кора ивы, – пояснила она.

Я вдруг поняла, отчего у меня на языке появился горьковатый привкус, и этот настой, вероятно, помог мне, мои мысли слегка прояснились, а сердце билось ровнее. Мне хотелось смахнуть с ее щек слезы, похоже, она перестала сдерживать их, и они свободно струились из глаз.

– Вам нужно выспаться.

Она поднялась, зашуршав юбками.

Послушно, как ребенок, я закрыла глаза. Вновь зашуршали юбки, на меня повеяло успокаивающим запахом лаванды, и я почувствовала, как ее губы очень мягко коснулись моего лба, ее дыхание теплым ветерком пронеслось по моей щеке.

Я вновь погрузилась во тьму, но это была приятная темнота сна.