Омфал

Господи, я стою пред Тобой и, оглядываясь на этот день, прошу пролить свет Твой в сердце мое, чтобы я отчетливей видела милость Твою во всем случившемся.

Сейчас я довольна и благодарна за столь плодотворный день, однако начался он не слишком благоприятно. Я была в скверном настроении, когда мой самолет приземлился этим утром. Когда я высматривала в терминале стойку такси, один мужчина решил, что я заблудилась, и попытался прийти мне на помощь. Он сказал, что Чикагу – не место для одинокой путешественницы, а я ответила, что вполне неплохо справилась в Монголии, и вряд ли Чикагу окажется намного хуже. Прости меня, Господи, за то, что я была резка с мужчиной, который всего лишь желал мне помочь. Я прошу у Тебя терпения по отношению к тем, кто считает женщин беспомощными.

Признаюсь, мне не слишком хотелось здесь задерживаться. С тех пор как я написала книгу, прошло столько времени, что я занялась другими вопросами, а последний месяц полностью сосредоточилась на подготовке к раскопкам в Аризоне. После телефонограммы доктора Дженссена все мои мысли занимали те наконечники копий и то, что они могли нам поведать. Когда мой издатель договорился о публичной лекции здесь, я решила, что он просто воспользовался моими планами, чтобы я рекламировала книгу, а за авиабилет платить не пришлось, и мне это показалось неприятной задержкой.

Мое настроение улучшилось, когда я добралась до отеля, где меня встретила ассистентка из театра, в котором я должна была выступать. Она сказала, что очень ждет моей лекции, и поначалу я приняла это за обычную вежливость, но затем она заговорила о том, как моя книга позволила ей по-новому взглянуть на работу ученых, и я поняла, что ее энтузиазм был искренним. Такая читательская реакция всегда приятна; более того, она напоминает о том, что просвещение – не менее важная часть работы археолога, чем раскопки. Спасибо, Господи, что столь мягко показал мне, насколько эгоистичной я была, воспринимая публичную лекцию как неприятную обязанность.

После легкого ужина в ресторане отеля я отправилась в театр. Еще никогда моя лекция не собирала столь большую аудиторию; мужчины и женщины толпились в зале, словно тупики на пляже. Я понимала, что причина вовсе не в моей популярности; имя «Доротея Моррелл» на плакатах никогда не было крупной приманкой. Люди пришли, потому что атакамские мумии отправляют в благотворительный тур по стране, и их первая остановка здесь, в Чикагу. Сейчас археология у всех на уме, и это сыграло мне на руку. Но меня это не тревожило; я была рада столь многочисленным слушателям, вне зависимости от причины.

Я начала лекцию с годичных колец на стволах деревьев и того, как толщина каждого кольца зависит от годового количества осадков, в результате чего последовательность узких колец свидетельствует о периоде засухи. Я объяснила, что, отсчитав время назад от года гибели дерева, можно получить хронологию погоды на много десятилетий в прошлое, за пределы памяти живущих сейчас людей. Прошлое оставляет в мире следы, нужно только научиться их читать.

Потом я описала технику дендрохронологии – соотнесения паттернов годичных колец разных деревьев. Я привела пример с идентичными последовательностями широких и узких колец на двух кусках древесины: в первом случае рядом с серединой ствола недавно поваленного дерева, во втором – на периферии балки, обнаруженной в старом здании. Мы знаем, что периоды жизни этих деревьев пересекались; первое было молодым деревцем, когда второе уже выросло, но оба пережили одну последовательность обильных и скудных дождей. Мы можем использовать годичные кольца на более старом дереве, чтобы продлить нашу запись погодных паттернов глубже в прошлое. Благодаря дендрохронологии мы больше не ограничены периодом жизни одного конкретного дерева.

Я рассказала слушателям, что археологи изучали древесину все более старых зданий, сопоставляя паттерны годичных колец. Даже не имея письменных свидетельств, благодаря годичным кольцам мы узнали, что балки крыши Трирского собора в Германии были из деревьев, сваленных в 1074 году, тогда как балки в основании – из деревьев, сваленных в 1042 году. Я рассказала, что мы можем использовать даже более старую древесину, вроде свай Римского моста в Кельне и балок, укреплявших древние соляные шахты в Бад-Наухайме. Каждый кусок дерева служил томом в истории, написанной самой природой, альманахом годовых осадков до самого рождения Христа.

Потом я рассказала, что дальше начинались трудности. Требовалось искать древесные стволы, сохранившиеся в болотах, бревна, обнаруженные на археологических раскопках, даже крупные куски угля из очагов пещерных людей. Я объяснила, что все это напоминало пазл; иногда мы находили много кусочков, подходивших друг к другу, но не знали, откуда они, пока не отыскивали кусочек, соединявший их с нашей основной хронологией. Постепенно мы заполняли пробелы, пока непрерывные записи не протянулись на пять тысяч лет, а затем и на семь тысяч. Я рассказала, как потрясающе было изучать кусок древесины и знать, что дерево, которому он принадлежал, было повалено восемь тысяч лет назад.

Но даже этот восторг не может сравниться с тем, что испытываешь, изучая образцы деревьев на несколько веков старше. В какой-то момент годичные кольца в этих стволах исчезают. Считая от настоящего времени, старейшее годичное кольцо сформировалось восемь тысяч девятьсот двенадцать лет назад. Раньше годичных колец не было, сказала я слушателям, потому что в том году Ты, Господь, сотворил мир. В середине каждого дерева той эпохи есть круг совершенно чистой и однородной древесины, и диаметр этой области соответствует размеру дерева в момент творения. Это изначальные деревья, сотворенные Твоей рукой, а не выросшие из семени.

Я рассказала, что отсутствие годичных колец в этих древесных срезах имеет такое же значение, как отсутствие пупков у атакамских мумий. В действительности древесные срезы могут поведать нам то, о чем не говорят человеческие останки, скелетные или мумифицированные. Без дендрохронологии мы не смогли бы узнать, когда появились эти первые люди; их тела говорят нам, что человечество было сотворено по всему миру, однако лишь древесные срезы могут точно сообщить, когда это произошло.

Затем я рассказала, что деревья без годичных колец и люди без пупков не только удивительны и чудесны, но и логически необходимы. Чтобы помочь слушателям понять причину, я предложила им представить альтернативу. Что, если бы Ты, Господи, сотворил изначальные деревья с годичными кольцами до самой середины? Это означало бы, что Ты сотворил свидетельства лет и зим, которых не было. Это был бы обман, как если бы Ты наделил первого человека шрамом на лбу, следом травмы, полученной в детстве, которого у него не было. И чтобы подкрепить эти ложные воспоминания, Тебе пришлось бы создать могилы родителей, растивших того человека в его мнимом детстве. А эти родители, без сомнения, упоминали бы собственных родителей, и потому Тебе, Господи, пришлось бы сотворить могилы и для них. Чтобы избежать противоречий, Тебе пришлось бы заполнить землю костями бесчисленных прошлых поколений, которых было бы столько, что, как глубоко бы мы ни копали, в каждом потревоженном участке почвы обнаруживалась бы могила предка. Земля была бы огромной могилой.

Очевидно, сказала я, что мы живем в другом мире. Окружающий нас мир не может быть бесконечно старым, а значит, у него должно было быть начало, и логично предположить, что, присмотревшись, мы увидим свидетельства этого начала. Деревья без годичных колец и люди без пупков подтверждают наши предположения. Более того, сказала я, они поддерживают нас духовно.

Я попросила их представить, каково было бы жить в мире, где, как глубоко бы мы ни копали, обнаруживались бы следы все более старых эпох. Я попросила их представить, что мы столкнулись с доказательством прошлого, которое уходит настолько далеко назад, что числа теряют всякий смысл: сто тысяч лет, миллион, десять миллионов. Затем я спросила: не ощущают ли они себя потерянными, потерпевшими крушение, беспомощно дрейфующими в океане времени? Единственной разумной реакцией может быть только отчаяние.

Я сказала им: наш дрейф не настолько беспомощен. Мы бросили якорь, и он лег на дно; мы можем не сомневаться, что берег близко, даже если мы его не видим. Мы знаем, что Ты создал эту Вселенную с неким предназначением, и знаем, что гавань ждет нас. Я сказала им, что научные исследования – это наши средства навигации. И, сказала я, вот почему я стала ученым: потому что хочу узнать Твое предназначение для нас, Господи.

Когда я закончила говорить, они зааплодировали, и, признаю, мне было приятно. Прости мне мою гордыню, Господи. Помоги помнить, что вся моя работа, в чем бы она ни заключалась – в извлечении костей в пустыне или чтении публичных лекций, – делается не для моей славы, но для Твоей. Позволь мне всегда помнить, что моя задача – показать другим красоту Твоих деяний и тем самым приблизить их к Тебе.

Аминь.

Господи, я стою пред Тобой и, оглядываясь на этот день, прошу пролить свет Твой в сердце мое, чтобы я отчетливей видела милость Твою во всем случившемся.

Сегодняшний день был наполнен свидетельствами Твоего величия, и я благодарна за это, но также встревожена. Он начался с завтрака с моей кузиной Розмари и ее мужем Альфредом. Я нечасто вижу Розмари, но всегда наслаждаюсь нашими встречами. Спасибо, Господи, что дал мне хотя бы одного родственника, который считает археологию подходящей профессией для женщины и не спрашивает, когда же я наконец выйду замуж или заведу детей.

Рассказав последние новости о своей части семейства, Розмари сообщила, что у нее была еще одна причина для завтрака со мной.

– На той неделе я купила реликвию, – сказала она, – но Альфред считает ее фальшивкой.

– Из-за цены, – объяснил Альфред. – Если что-то слишком хорошо, чтобы быть правдой, значит, это наверняка обман. Вот мой девиз.

– Мы надеялись, что ты разрешишь наш спор, – сказала Розмари, и я ответила, что с радостью взгляну на мощи. Когда мы закончили есть, она пошла к стойке портье и забрала коробку, которую там оставила, после чего мы отыскали свободное место в углу гостиничного вестибюля.

В коробке лежало завернутое в ярд муслина бедро оленя, невероятно старое, но очень хорошо сохранившееся. Я сразу увидела, что оно необычное. На кости не было эпифизарной линии, следа от пластинки роста, где нарастает новый хрящ, когда детские кости удлиняются до взрослых размеров. Это бедро никогда не было коротким; владевший им олень никогда не был олененком. Оно принадлежало первому оленю, сотворенному взрослым Твоей рукой, Господи.

Я сказала Розмари и Альфреду, что бедро настоящее; она ликовала, а он смутился. Оба пытались скрыть свои чувства из-за моего присутствия, но я понимала, что позже они это обсудят. Розмари поблагодарила меня, а я сказала, что рада помочь. Но где она его купила?

– Я пошла на выставку мумий. Возможно, ты привыкла к таким вещам, но мне она показалась чем-то особенным. На выставке есть сувенирный киоск. В основном открытки и книги о мумиях, но были и реликвии. В первую очередь раковины моллюсков, однако нашлось и несколько необычных предметов: кости вроде этой, раковины морского ушка.

Это привлекло мое внимание. Она уверена насчет раковин морского ушка?

– Абсолютно, – ответила Розмари. – Я и прежде покупала реликвии, но никогда не видела раковин морского ушка. Пришлось спросить про них у продавца. Я едва не купила раковину, потому что это что-то новенькое, но на ней не видно линий.

Я поняла, что она имела в виду. На раковинах обычных моллюсков есть концентрические годичные кольца, как на дереве. Однако раковины первых двустворчатых моллюсков необычно гладкие в середине; кольца есть только по краю, и каждое соответствует году, прошедшему после творения. Подобные раковины особенно популярны у коллекционеров; их много, и потому они относительно дешевы, но каждая является неоспоримым свидетельством того, что ее сотворила Твоя рука, Господи. Однако морское ушко – одностворчатый моллюск, и годичные кольца на его раковине можно увидеть, лишь просверлив в ней отверстие и вооружившись микроскопом. Невооруженным глазом раковину первого морского ушка не отличить от любой другой.

Но я удивилась по другой причине, услышав, что морское ушко продают в сувенирном киоске; дело было в том, что я знала лишь одно место, где обнаружили раковины первых морских ушек, и не понимала, как их могли выставить на продажу. Поэтому, распрощавшись с Розмари и Альфредом, я поехала на автобусе в церковь, где выставлялись атакамские мумии.

Снаружи стояла длинная очередь, и, наверное, я могла сразу отправиться в сувенирный киоск, минуя собственно выставку. Но, вопреки предположению Розмари, я никогда своими глазами не видела мумию первого человека. Разумеется, я читала научные статьи о мумиях и рассматривала размещенные в них фотограммы, однако до нынешнего дня это оставалось самым близким моим знакомством с мумиями. И хотя у меня были опасения насчет выставки, я решила купить билет и подождать в очереди.

Стоя там, я услышала беседу двух людей позади меня. Мальчик лет десяти спросил мать, чудо ли то, что эти тела уцелели со времен творения. Мать ответила: нет, и объяснила, что они сохранились благодаря очень сухой окружающей среде. Не погрешив против истины, она поведала сыну, что в чилийской пустыне Атакама выпадает так мало осадков, что отпечатки копыт мулов сохраняются десятилетиями, и эти условия предохраняют погребенные тела от разложения.

Это меня весьма воодушевило, ведь многие люди столь быстро придают различным событиям статус чуда, что обессмысливают это слово. Такой тип мышления заставляет искать исцеления у мумий, когда медицина бессильна, и, даже если церковь уже не говорит о целебной силе мощей, разубеждать отчаявшихся она тоже не торопится. В очереди был один слепой и два человека в инвалидных креслах; вероятно, все они надеялись, что близость к одному чуду вызовет другое. Я молюсь об облегчении их страданий, Господи, но придерживаюсь мирской точки зрения, согласно которой было лишь одно установленное чудо – творение Вселенной, – и нам всем до него одинаково далеко.

Я прождала в очереди около часа, прежде чем добралась до мумий, но это моя ретроспективная оценка, поскольку, увидев их, я испытала такие чувства, что забыла об ожидании. Мумий было две, мужчины, каждый в своей витрине с контролируемым микроклиматом. Их кожа казалась тонкой, как бумага осиного гнезда, она была натянута на черепа, как на барабан, и, очевидно, порвалась бы от легчайшего прикосновения. Оба мужчины были в набедренных повязках из шкур гуанако; мумии лежали на тростниковых ковриках, с которыми их погребли, выставив напоказ животы.

Господи, мне уже доводилось работать со скелетами первых людей, и, хотя удивительно держать в руках череп без швов или бедренную кость без эпифизарной линии, по правде говоря, это не может сравниться с тем, чтобы собственными глазами увидеть тело без пупка. Думаю, причина в том, что мы не осознаем тонкой структуры собственных тел, и нужны познания в анатомии, чтобы понять особенности первого скелета. Однако все мы знаем, что у нас есть пупок, и при виде торса без пупка испытываем более интуитивное, даже сокровенное благоговение.

Покинув выставку, я снова подслушала того мальчика с его матерью. Мать наставляла сына в молитве, и они благодарили Тебя, Господи, за то, что эти мумии нашли церковные археологи, а не мирские, поскольку теперь их показывают людям, а не прячут в запасниках какого-нибудь музея, где увидеть их смогли бы только избранные ученые. На этот раз я не испытала особого воодушевления. Дело не в том, что я с ней не согласна. На этот счет я придерживаюсь двух мнений.

Я признаю, что увидеть мумии своими глазами – мощный жизненный опыт, и этот тур приблизит к Тебе, Господи, десятки или сотни тысяч людей, подарив им такую возможность. Но как ученый я считаю, что самое главное – сохранение тканей. Какие бы усилия ни предпринимала церковь, демонстрация этих мумий по всей стране причинит им больший вред, чем хранение в музее. Кто знает, какие техники анализа мягких тканей разработают в будущем? Биологи полагают, что вскоре обнаружат частицы наследственности, благодаря которым организмы передают признаки своим потомкам; быть может, однажды они научатся читать информацию, которую несут эти частицы. И когда этот день наступит, мы получим доступ к Твоему исходному макету человеческого вида, не потревоженному временем. Подобное открытие приблизит к Тебе все человечество, Господи, но для этого нам нужно сохранять терпение и не повреждать ткани.

Как бы там ни было, я отправилась в сувенирный киоск, где выстроилась очередь за открытками. Ожидая, пока продавец освободится, я изучила витрину с реликвиями; как и говорила Розмари, среди более привычных раковин лежали морские ушки. Мне было интересно, станет ли продавец утверждать, будто морские ушки прибыли из Чили вместе с мумиями, но карточка гласила, что раковины нашли на острове Санта-Роза у побережья Верхней Калифорнии, в самом низу куч мусора, оставленных доисторическими поселениями.

В череде покупателей наступил перерыв, и продавец подошел ко мне. Быть может, он привык, что людей отталкивает происхождение раковин, и потому объяснил, каким образом это подкрепляет их значимость.

– Они не только принадлежали первым моллюскам, но и побывали в руках первых людей. Люди, сотворенные самим Господом, держали их в своих ладонях.

Я сказала, что меня интересуют раковины морских ушек; их, как и мумии, отыскали церковные археологи?

– Их пожертвовал частный коллекционер. Он предоставил информацию, указанную на карточках.

Я спросила, может ли он назвать имя коллекционера, а продавец поинтересовался, зачем мне оно. Тогда я представилась и объяснила, что я археолог, а продавец сказал, что его зовут мистер Даль. Я заметила, что единственные раскопки, проводившиеся на острове Санта-Роза, финансировал Университет Верхней Калифорнии. Все обнаруженные там реликвии оказывались в коллекциях университетских музеев, и потому раковины первых морских ушек не могли попасть к частному коллекционеру.

– Я этого не знал, иначе задал бы больше вопросов, – сказал продавец. – Вы полагаете, их украли?

Я ответила, что не могу этого знать и что раковинам может найтись вполне невинное объяснение, но мне очень бы хотелось его услышать.

Мистер Даль явно встревожился.

– В прошлом мы уже получали пожертвования от частных коллекционеров, и с их происхождением никогда не было проблем. – Он пролистал журнал и выписал для меня имя и адрес жертвователя: это был некий мистер Мартин Осборн с абонентским почтовым ящиком в Сан-Франциско. – Он прислал много предметов незадолго до начала тура и попросил установить невысокие цены, чтобы их могли позволить себе простые люди. Это был такой щедрый жест, что я согласился, пусть это и означало, что мы соберем меньше денег для Йосеметского собора. Поступил бы он так, если бы украл их из музея?

Я ответила, что не знаю. Поблагодарила продавца за помощь и пообещала написать, как только установлю источник пожертвованных Осборном реликвий. Я предположила, что, дабы избежать сложностей, следует приостановить их продажу, пока продавец не получит известий от меня, и он согласился.

Теперь признаюсь, что дальше я солгала. Прости меня, Господи, но я не смогла придумать другого способа встретиться с этим мистером Осборном, если он действительно виновен в краже. Я отправила ему электротелеграмму от имени мистера Даля, в которой говорилось, что я считаю пожертвованные им реликвии крадеными и немедленно высылаю их обратно. Я также приготовила адресованную мистеру Осборну посылку, чтобы отправить ее поездом в Сан-Франциско. Я поменяла билеты на самолет, чтобы не лететь в Аризону завтра, а поехать на одном поезде с посылкой. Когда я окажусь в Сан-Франциско, мне останется только наблюдать за почтовым отделением и расспросить того, кто заберет посылку. Если он не сможет объяснить, откуда взял реликвии, я сдам его властям. Затем я на поезде отправлюсь на юг в Лос-Анджелес, а там договорюсь о транспорте на раскопки в Аризону.

Я знаю, что все это очень странно. Если бы мистер Осборн оставил свой адрес проживания, я могла бы просто постучать к нему в дверь. Тот факт, что он воспользовался абонентским ящиком, не только затрудняет личную встречу с ним, но и заставляет предположить, что у него есть повод скрываться. Надеюсь, я не делаю скоропалительных выводов.

Наставь меня на правильный путь, Господи. Я понимаю, что мое желание найти ответы, столь необходимое в научных исследованиях, не всегда уместно за их рамками. Помоги мне понять, когда следует продолжить поиски, а когда лучше не обращать внимания на сомнения. Позволь мне всегда быть пытливой, но не подозрительной.

Аминь.

Господи, я стою пред Тобой и, оглядываясь на этот день, прошу пролить свет Твой в сердце мое, чтобы я отчетливей видела милость Твою во всем случившемся.

Как я и опасалась, реликвии из сувенирного киоска действительно были украдены. Но я не хочу сосредотачиваться лишь на этом; сегодня у меня было много причин подумать о Тебе, и я не должна о них забывать.

Мой первый день в Сан-Франциско начался хорошо; спасибо Тебе за добрый ночной сон в гостиничной постели. Дни – а точнее, ночи, – проведенные в поезде, взяли свое. Я всегда плохо сплю в поездах, и это наименее любимый мной способ путешествовать. Я бы лучше пересекла пустыню на автомобиле и ночевала под звездным небом.

Сан-Франциско – город, где никто не может забыть о Твоем присутствии, Господи. Стоило мне выйти из отеля, как у меня попросили пожертвование на Йосеметский собор. Очевидно, сборщики стоят перед каждым отелем и высматривают приезжих, поскольку местные жители давно утратили восприимчивость к подобным просьбам. Денег я не дала, но восхитилась рисунками на двойных рекламных щитах рядом со сборщиком. Они изображали, как будет выглядеть построенный собор. Меня особенно впечатлила главная галерея, озаренная закатным солнцем. Я прочла, что высота этой галереи от пола до потолка будет составлять тысячу футов, и рисунок отлично передавал масштаб.

Никто не станет отрицать, Господи, что Ты сотворил потрясающе красивые ландшафты на поверхности Земли. Мне посчастливилось побывать на трех континентах, и я видела меловые скалы, каньоны из песчаника, базальтовые столбы – потрясающее зрелище. Но любоваться ими мне мешает понимание того, что все это – лишь декоративный фасад; быть может, мой научный склад ума заставляет меня стремиться заглянуть глубже. Большее почтение у меня вызывает гранит, лежащий прямо под всеми этими красотами, каменный океан, из которого в действительности состоит Земля. И при виде мест, где гранит выходит на поверхность, где видна истинная сущность Земли, я чувствую более глубокую связь с твоими творениями.

Йосеметская долина – одно из таких мест, и я хотела бы побывать там столетие назад, когда она была девственной и нетронутой. Я видела фотограммы скальных образований, прежде чем их начали выдалбливать, и они были прекрасны. Я не критикую решение митрополии. А может, критикую. Прости меня, Господи. Я знаю, что Йосеметский собор будет внушать благоговение, когда его построят, и, надеюсь, это произойдет на моей памяти. Без сомнения, он приблизит к Тебе множество людей. Просто я считаю, что вид самого гранитного пика справился бы с этой задачей ничуть не хуже.

Следует ли мне задаваться вопросом, является ли строительство соборов сейчас, когда мы приближаемся к двадцать первому веку, лучшим вложением для бесчисленных миллионов долларов и усилий нескольких поколений людей? Согласна, что проект, длящийся дольше человеческой жизни, дарит своим участникам вдохновение, которое выходит за пределы мирского. Я даже понимаю мотивы высекания собора из материала самой Земли, дабы оставить свидетельство и людской, и божественной архитектуры. Но для меня наука является истинным современным собором, храмом знания столь же величественным, сколь и любое строение из камня. Она выполняет все предназначения Йосеметского собора и не только, и мне хотелось бы, чтобы люди больше ценили это.

Быть может, я просто завидую умению церкви собирать деньги; прости меня за это, Господи. Они пытаются восславить Тебя, Господи, точно так же, как и мы, научное сообщество, и потому я не могу слишком рьяно спорить с ними. Наша общность важнее наших различий.

Я отправилась к почтовому отделению, где забирал свою почту Мартин Осборн, и села на скамью на автобусной остановке через улицу. Я заклеила посылку цветной лентой, чтобы без труда узнать ее, когда получатель выйдет из отделения, а потому ждала и наблюдала. Я чувствовала себя крайне неловко: люди приходили и уезжали на автобусах, а я продолжала сидеть. Миновал час, затем другой, и я несколько раз успела подумать, не подошла ли к этому вопросу с неверной стороны. Я больше привычна к охоте за костями, а не за живой добычей, Господи; я очень мало знаю про выслеживание и маскировку.

Наконец я увидела свою посылку. Я едва не упустила ее, потому что высматривала мужчину, но с ней вышла молодая женщина. Она поставила коробку на тротуар, чтобы поймать такси. Девушке было не больше восемнадцати – слишком молода, чтобы работать в музее. Поначалу я приняла ее за сообщницу Мартина Осборна, которую тот втянул в свои преступные схемы, но потом осознала, что проявляю такой же шовинизм, как мужчины, чьи предрассудки постоянно меня раздражают.

Я подошла к ней и спросила, не она ли «Мартин Осборн». После долгой паузы девушка смирилась с тем, что ее поймали, и сказала:

– Да. Это вы отправили телеграмму?

Я ответила утвердительно. Я готовилась обстреливать страстными обвинениями бандита, которого ожидала встретить, но, столкнувшись с молодой девушкой, не знала, что делать дальше. Я представилась, а она сказала, что ее зовут Вильгельмина Маккаллоу. Фамилия была мне знакома, и, охваченная внезапным подозрением, я спросила, не родственница ли она Натану Маккаллоу.

– Он мой отец, – ответила девушка.

Это все прояснило; она была дочерью директора Музея натурфилософии Университета Верхней Калифорнии в Окленде. Никто из персонала не удивился бы присутствию директорской дочери в хранилищах.

– Надо полагать, реликвий в этой посылке нет? – спросила она.

Я ответила, что нет. Она подняла коробку и бросила в ближайшую урну.

– Итак, вы меня нашли. Что вам нужно?

Я сказала, что для начала она может объяснить, зачем украла реликвии из отцовского музея.

– Я не вор, доктор Моррелл, – ответила она. – Воры крадут для личной выгоды. Я взяла реликвии во славу Господа.

Я спросила, почему она пожелала продать реликвии за низкую цену, раз хотела поддержать строительство Йосеметского собора. Она ответила:

– Думаете, я пыталась собрать деньги на собор? Собор меня не интересует. Я хотела, чтобы как можно больше людей смогли приобщиться к реликвиям. Я бы раздала их бесплатно, но тогда никто бы не поверил, что они настоящие. Я не могла продать их сама, а потому отдала тем, кто может.

Я заметила, что люди могли бы приобщиться к реликвиям, посетив музей.

– Никто не видел реликвий, которые я взяла. Они пылились в шкафах. Университету нет смысла копить столько вещей, которые он не может выставить.

Я сказала, что все музейные смотрители хотят иметь возможность выставить как можно больше вещей из своей коллекции. Сказала, что они чередуют экспозиции.

– Множество экспонатов никогда не выставляется, – ответила она, и я не могла с этим спорить. Она достала из сумочки раковину первого моллюска, с гладким центром, окруженным годичными кольцами. – Я показываю ее людям, когда говорю с ними о Боге, и она производит впечатление на всех. Представьте, сколько людей могли бы укрепиться в вере благодаря реликвиям, которые лежат в запасниках музея. Я пытаюсь использовать их во благо.

Я спросила, давно ли она берет реликвии из музея, и она ответила, что совсем недавно.

– Скоро человеческая вера подвергнется испытанию, и некоторым понадобится поддержка. Вот почему реликвии должны быть доступны. Они развеют людские сомнения.

Я поинтересовалась, что за испытание веры грядет. Она сказала:

– Вскоре об этом выйдет статья. Я знаю, потому что отца попросили написать на нее рецензию. Прочитав эту статью, многие утратят веру.

Я спросила, вызвала ли статья кризис веры у нее лично, и она отмахнулась.

– Моя вера непоколебима, – сказала она. – А вот вера моего отца…

Мысль о том, что ее отец может переживать кризис веры, показалась мне невероятной; будучи ученым, он должен был испытывать сомнения в последнюю очередь. Я спросила, по какой дисциплине была статья, и она ответила:

– По астрономии.

Признаю, Господи, что всегда была невысокого мнения об астрономии – она казалась мне скучнейшей из наук. Науки о жизни производят впечатление безграничных; каждый год мы открываем новые виды растений и животных и все больше ценим искусность, с которой Ты сотворил Землю. Ночное же небо, напротив, конечно. Все пять тысяч восемьсот семьдесят две звезды были внесены в каталог в 1745 году, и с тех пор не открыто ни одной новой. Все звезды, которые астрономы изучили более пристально, идентичны по размеру и составу – и что с того? Звезды по своей природе обладают немногочисленными свойствами; они – задник, на фоне которого выделяется Земля, и напоминают нам о том, какие мы особенные. Мне всегда казалось, что выбирать исследование звезд – все равно что предпочитать тарелку лежащей на ней пище.

И потому меня не слишком удивляет, что статья по астрономии может заставить людей упустить из виду то, что важно, хотя я бы скорее ожидала такой реакции от обывателя, а не ученого. Я спросила Вильгельмину, что написано в статье, и та ответила:

– Ерунда.

Я попросила рассказать подробней, но она лишь заявила, что это теория, придуманная для того, чтобы вызывать сомнения.

– И все это основано на чем-то, что кто-то увидел в телескоп! – сказала она. – Каждая отданная мной реликвия представляет собой доказательство, которое можно подержать в руках. Ты знаешь, что оно не лжет, потому что можешь его коснуться. – Она положила свою раковину мне в ладонь и потерла моим большим пальцем границу между гладкой серединой и кольцами. – Как кто-то может в этом сомневаться?

Я сообщила Вильгельмине, что мне придется поговорить с ее родителями о том, что она сделала. Судя по всему, ее это не встревожило.

– Я не стану извиняться за то, что приблизила людей к Богу. Я знаю, что нарушила правила, но это правила нужно менять, а не мое поведение.

Я сказала, что люди не могут нарушать правила лишь потому, что они с ними не согласны, ведь, если все будут так делать, общество перестанет функционировать.

– Не говорите глупостей, – ответила она. – Вы солгали, отправив телеграмму от имени мистера Даля. Почему? Потому что верите, что все мы должны иметь право лгать? Конечно, нет. Вы обдумали ситуацию и решили, что ложь оправдана. И вы готовы отвечать за свой поступок, не так ли? Вот и я готова. В этом нуждается наше сообщество, а не в бездумном соблюдении правил.

Хотелось бы мне в ее возрасте обладать ее уверенностью. Хотелось бы мне обладать такой уверенностью сейчас. Лишь во время полевых работ я уверена, что выполняю Твою волю, Господи. Когда же дело касается подобных вопросов, я всегда испытываю сомнения.

– Сейчас отец в Сакраменто, – сказала Вильгельмина. – Если хотите поговорить с ним, приходите к нам домой завтра до девяти утра. – И она дала мне адрес.

Я сказала, что ей самой лучше тоже быть дома, и она явно оскорбилась.

– Разумеется, я буду. Я не стыжусь того, что сделала. Вы меня не слушали?

Завтра я поговорю с доктором и миссис Маккаллоу. Все получилось совсем не так, как я ожидала, покидая Чикагу. Я готовилась отправить под суд преступника, а вместо этого придется сообщить родителям о скверном поведении их ребенка. Или уместней будет сказать, их дочери? Она не ребенок и не преступница, но я не знаю, кто она. Будь она преступницей, я бы лучше понимала свое положение. А так я лишь сбита с толку.

Помоги мне понимать убеждения других людей, Господи, даже если я их не разделяю. И дай мне силу не игнорировать проступки лишь потому, что их совершают с добрыми намерениями. Позволь мне быть сострадательной, но верной принципам.

Аминь.

Господи, я напугана тем, что услышала сегодня. Мне отчаянно нужна Твоя поддержка. Прошу, помоги мне разобраться в случившемся.

Сегодня я на пароме добралась до Окленда, а оттуда на такси приехала по адресу, написанному Вильгельминой. Дверь открыла экономка. Я представилась и сказала, что мне нужно поговорить с супругами Маккаллоу насчет их дочери Вильгельмины. Минуту спустя они появились.

– Вы одна из Мининых учительниц? – спросил доктор Маккаллоу.

Я объяснила, что я археолог из Бостонского музея натурфилософии. Миссис Маккаллоу узнала мое имя.

– Вы занимаетесь популяризацией, – сказала она. – Откуда вы знаете нашу дочь?

Я предложила побеседовать внутри. Оба повернулись и посмотрели на Вильгельмину, которая стояла позади них на лестнице. Потом они впустили меня в дом.

В кабинете доктора Маккаллоу я рассказала, как заподозрила, что реликвии взяли из музейных хранилищ, и как обнаружила, что за этим стоит Вильгельмина. Доктор Маккаллоу спросил Вильгельмину, правда ли это.

– Правда, – заявила она, без всякого стыда или вызова.

Доктор Маккаллоу откровенно изумился.

– Зачем ты так поступила?

– Ты знаешь зачем, – ответила она. – Чтобы напомнить людям то, о чем ты забыл.

Он покраснел и сказал:

– Иди в свою комнату. Мы обсудим это позже.

– Я хочу обсудить это сейчас, – возразила она. – Ты не можешь отрицать…

– Делай, как говорит отец, – велела миссис Маккаллоу. Вильгельмина неохотно вышла, и доктор Маккаллоу повернулся ко мне.

– Спасибо, что сообщили об этом, – сказал он. – Можете быть уверены, что больше ни один предмет из университетской коллекции не покинет музей.

Я поблагодарила его, но заметила, что хочу знать причину поступка Вильгельмины. Судя по всему, ее подтолкнуло нечто, сказанное или сделанное отцом. Это так?

– Это вас не касается, – ответил он. – Мы разберемся с этим в семейном кругу.

Я возразила доктору Маккаллоу, что не хочу лезть в чужие дела, однако кража вполне обоснованно может заинтересовать совет попечителей, и мне нужно более подробное объяснение, чтобы я могла со спокойной совестью не ставить их в известность. Я спросила, принял бы он на моем месте объяснение, которое дал мне. Он смерил меня таким свирепым взглядом, что, будь я его подчиненной, не стала бы настаивать. Однако я не была его подчиненной, и, судя по всему, мы зашли в тупик.

Тут миссис Маккаллоу попросила мужа:

– Расскажи ей о статье, Натан. Она проделала такой путь, и все равно скоро все об этом узнают.

Доктор Маккаллоу сдался.

– Хорошо, – сказал он. Подошел к столу и взял рукопись. – Меня попросили написать рецензию на статью для журнала «Натурфилософия».

Он вручил мне рукопись, и я увидела название: «Об относительном движении Солнца и светоносного эфира». Я почти ничего не знаю об эфире, среде, которая переносит световые волны; знаю лишь, что крик распространяется дальше, если кричать по ветру, а не против, и что скорость света зависит от движения Земли сквозь эфир. Именно это я и сказала доктору Маккаллоу.

– Ваши представления до определенной степени верны. Однако подробные измерения показывают, что различия в скорости света вызваны не только движением Земли вокруг Солнца. Судя по всему, в нашей солнечной системе дует постоянный эфирный ветер. Большинство физиков считают, что он не имеет значения, но астроном Артур Лоусон предлагает иное объяснение: он думает, что Солнце не находится в покое, а движется сквозь неподвижный эфир.

Это было все равно что заметить непрерывный ветер в пустыне и решить, будто пустыня движется, а атмосфера неподвижна. Доктор Маккаллоу предвосхитил мои возражения, сказав:

– Конечно, это выглядит перевернутым с ног на голову, но послушайте меня. Лоусон полагает, что существует некая звезда, которая движется относительно Солнца так же, как эфирный ветер. Такая звезда будет неподвижна относительно светоносного эфира, то есть будет находиться в истинном, абсолютном покое. Астрономы совсем недавно начали картографировать точное движение звезд, однако уже обнаружили различные его паттерны, и потому Лоусон начал изучать ту область неба, где скорости звезд схожи со скоростью эфирного ветра. Он обнаружил несколько звезд, чьи движения были близки к эфирному ветру, но ни одной, которая в точности соответствовала бы ему. Потом он натолкнулся на Эридан пятьдесят восемь, звезду в созвездии Эридан. На основании допплеровского сдвига Лоусон определил, что Эридан движется к нам со скоростью несколько тысяч миль в секунду. Это само по себе удивительно, однако последующие измерения показали, что это движение не постоянно. Звезда двигалась то к нам, то от нас, опять-таки со скоростью несколько тысяч миль в секунду.

Я заметила, что это явно некая ошибка измерения.

– Разумеется, сперва он так и подумал. Но, исключив все мыслимые источники ошибок, Лоусон попросил астрономов из другой лаборатории взглянуть на звезду, и они подтвердили его результаты. Вместе они установили, что период изменений движения Эридана пятьдесят восемь составлял ровно двадцать четыре часа. Лоусон полагает, что он движется по кругу.

Я спросила, двигался ли он по орбите вокруг более крупного тела, и Маккаллоу ответил, что объект, движущийся по такой траектории, не может испытывать гравитационного воздействия. Это противоречит всему, что мы знаем о небесной механике. Я спросила, можно ли, по его мнению, считать это чудом, окончательным доказательством Твоего постоянного вмешательства во Вселенную, Господи.

– Определенно можно, – ответил доктор Маккаллоу. – Однако главный вопрос заключается в значении этого чуда. Что оно говорит нам о Божественном замысле? Лоусон предлагает объяснение. Он считает, что Эридан пятьдесят восемь движется по орбите вокруг меньшего тела, которое слишком мало, чтобы мы могли его обнаружить, например, планеты размером с Землю. Звезда движется таким образом, чтобы обеспечить на неподвижной планете смену дня и ночи с периодичностью двадцать четыре часа. Он считает, что это геоцентрическая солнечная система. Более того, он полагает, что планета, вокруг которой движется Эридан пятьдесят восемь, неподвижна относительно светоносного эфира, то есть является единственным объектом во Вселенной, находящимся в абсолютном покое. На этой планете – и только на ней – скорость света будет одинакова вне зависимости от направления его распространения. И хотя мы не можем установить наличие на планете жизни, Лоусон полагает, что она обитаема – и что ради ее обитателей Господь сотворил Вселенную.

На мгновение я лишилась дара речи. Затем спросила, каким образом Лоусон объясняет наличие людей и жизни на Земле. Доктор Маккаллоу забрал у меня рукопись, пролистал до нужного раздела и снова вручил мне.

Я прочла, что Лоусон выдвигал три гипотезы существования человечества. Первая заключалась в том, что человечество представляло собой результат отдельного акта творения, эксперимента или теста, выполненного в качестве репетиции перед основным деянием. Вторая – в том, что создание человечества было непреднамеренным побочным эффектом, чем-то вроде «резонансной вибрации», возникшей по причине схожести нашей солнечной системы с Эриданом пятьдесят восемь. Третья – в том, что земное человечество было основным деянием, а жизнь на Эридане пятьдесят восемь – репетицией или побочным эффектом. Последнюю гипотезу он отвергал как маловероятную, поскольку если считать чудеса знаками Твоего внимания, Господи, то непрерывное чудо в виде звезды, вращающейся вокруг планеты, должно быть четким указанием на то, что Ты считаешь наиболее важным.

Лоусон завершал статью признанием, что многие его выводы спекулятивны, и он ждет других гипотез, которые объяснят открытие так же хорошо или лучше. Уставившись на страницу, я попыталась придумать альтернативное объяснение, но тщетно. Затем я посмотрела на Маккаллоу, и тот кивнул, словно я была студентом, нашедшим правильный ответ.

– Это неодолимая теория, – мрачно сказал он. – И ситуация усугубляется, если подумать о том, на сколько вопросов она дает ответы. Например, на вопрос о множественности языков.

Я осознала, что он прав. Почему мировые языки так различны? Филологи пытались объяснить их разнообразие возрастом Земли и скоростью расхождения языков. Если бы Ты, Господи, наделил всех первых людей единым языком, современные мировые языки должны были бы обладать семейными сходствами, как, например, индоевропейские. Однако колоссальные различия между ними означают, что сразу после творения люди говорили более чем на десяти неродственных языках. Мы долго гадали, почему Ты так поступил, Господи. Но если каждое из разрозненных сообществ первых людей независимо изобрело свой язык, никакой загадки нет; множественность языков случайна, а не умышлена.

– Теперь вы знаете, – сказал доктор Маккаллоу. – Статью скоро опубликуют, и все ее прочтут. Я хотел посоветовать не принимать ее к печати, но не нашел оснований для этого. Моя приверженность научной практике заставила меня одобрить ее публикацию. – Он нахмурился. – Но что, если вся наша научная практика основана на ложных предпосылках? В детстве я часто желал, чтобы Господь наделил первых людей письменностью, ведь тогда они смогли бы записывать даты появления новых звезд в ночном небе, и мы бы точно знали расстояние до каждой звезды, потому что знали бы – с точностью до дня, – когда их свет впервые достиг Земли. Однако люди изобрели письменность через много лет после появления звезд, и астрономы вынуждены использовать менее прямые методы, чтобы вычислить расстояние до них. Преподаватели говорили мне: Господь хочет, чтобы мы сами выясняли разные вещи. Но что, если это неправда? Что, если… – Его голос дрогнул. – Что, если у Господа не было никакого предназначения для нас?

Это был кризис веры, который упоминала Вильгельмина. Я неуклюже попыталась утешить его, сказать, что это ошеломляющее открытие, но мы можем сохранить веру в Господа. В ответ доктор Маккаллоу крикнул:

– Значит, вы ничего не поняли!

Миссис Маккаллоу коснулась руки мужа, и он схватился за нее, пытаясь справиться с чувствами. Некоторое время оба молчали. Потом миссис Маккаллоу сказала мне:

– У нас был сын, на десять лет старше Мины. Его звали Мартин. Он умер от гриппа.

Я ответила, что мне очень жаль, и вспомнила, что Вильгельмина использовала имя «Мартин», когда пожертвовала реликвии.

– У вас нет детей, и вы не можете представить боль от потери сына, – сказал доктор Маккаллоу.

Я согласилась с ним и добавила, что теперь понимаю, каким трудным оказалось это открытие для них обоих.

– Неужели? – спросил он.

Я высказала свои догадки: единственным, что позволило им перенести смерть сына, было осознание того, что все это – часть великого замысла. Но если Ты вовсе не сосредоточил свое внимание на человечестве, Господи, значит, никакого замысла нет, и смерть их сына лишена смысла.

Доктор Маккаллоу молчал с каменным лицом, однако его жена кивнула.

– Мне нравятся ваши книги, доктор Моррелл, – сказала она. – Они напоминают мне о том, что говорил Натан, когда я еще была его студенткой, до того, как мы поженились. На своих лекциях он рассказывал, как научные исследования обеспечивают крепчайшее основание веры. Он говорил: «Личная убежденность может колебаться, но физический мир незыблем», – и я ему верила. И когда после смерти Мартина Натан с головой погрузился в исследования, он сделал это не только ради своего утешения, но и ради моего.

– И я преуспел в этом, – тихо произнес доктор Маккаллоу. – Я обнаружил на Солнце волновые колебания, эхо изначального сжатия, которое Господь использовал, чтобы инициировать гравитационный коллапс, ставший причиной солнечного света и тепла.

– Это было все равно что обнаружить в нашем мире отпечатки пальцев самого Господа, – добавила миссис Маккаллоу. – Тогда это стало для нас достаточным утешением.

– Но теперь я думаю, доказывает ли это хоть что-нибудь? – сказал доктор Маккаллоу. – Все звезды должны обладать волновыми колебаниями; мы ничем не выделяемся. Наука не обнаружила ничего, что имело бы смысл.

Я возразила, что, хотя наука может пролить бальзам на наши раны, это не должно быть единственной причиной, по которой мы занимаемся ею. Я сказала, что наш долг – искать истину.

– Наука – это не только поиск истины, – ответил он. – Это еще и поиск смысла.

Я не знала, что на это сказать. Я всегда полагала, что это одно и то же, но вдруг я заблуждалась?

Теперь я не знаю, что и думать. Мне страшно представить, что Ты никогда меня не слушал.

Дорогая Розмари, последние недели выдались очень тяжелыми, тяжелее, чем я ожидала. Пишу, чтобы сообщить, что я на время покинула раскопки в Аризоне.

Как я рассказала тебе в последнем письме, я думала, что смогу участвовать в раскопках, потому что, несмотря на все случившееся, верила: моя любовь к физическому археологическому труду позволит мне продержаться. Но все оказалось не так просто. Сомнения, посеянные открытием Лоусона, глодали мой разум, словно мыши. Несколько дней назад дошло до того, что, извлекая из почвы наконечник копья, я подумала: Какая разница? Все, что мы здесь делаем, лишено смысла. Пришлось прервать работу из опасений, что от разочарования я могу разбить древний артефакт молотком. Тогда я поняла, что придется покинуть раскопки. Не знаю, действительно ли я могла так поступить, но сам факт, что подобная мысль пришла мне в голову, свидетельствовал о том, что мое душевное состояние не позволяет там работать.

Я сняла домик в часе езды от раскопок. Я никому не смогла объяснить, почему уезжаю, поскольку мне казалось неправильным открыто говорить о статье Лоусона до ее публикации. Быть может, это усугубило чувство одиночества, которое я испытывала на раскопках, но, думаю, основная причина в том, что я ощущаю себя оторванной от Господа. Мне нужно время, чтобы решить, как поступить дальше.

Ты спрашивала, не должно ли это открытие встревожить церковь так же, как и мирское научное сообщество, и я отвечу: да, должно. Но церковь как институт всегда отличалась способностью черпать силу из доказательств, когда они полезны, а в других случаях не обращать на них внимания. Возьмем историю Адама и Евы. После обнаружения скелетов первых людей по всему миру церковь с готовностью признала, что историю эту нельзя понимать буквально, однако продолжала настаивать на ее аллегорической ценности. Ты, и я, и все остальные женщины продолжают жить в тени Евы, исключительно в силу традиции. И потому я считаю, что церковь сможет аналогичным образом истолковать это открытие и использует его для защиты тех же ценностей, что и всегда.

Полагаю, можно утверждать, что идея полигенизма много веков витала в воздухе, и потому никто не удивился, когда ее подтвердили археологические открытия. Что соответствует действительности. Ученые-церковники давно пытались объяснить, каким образом одной паре удалось так быстро заселить Землю, и, должно быть, они обсуждали между собой альтернативные гипотезы, прежде чем вынуждены были изменить официальную позицию. Однако до статьи Лоусона я никогда не слышала веских доводов в пользу того, что человечество не было целью творения. Быть может, ученые-церковники растеряются так же, как и я, прежде чем их преданность доктрине возьмет верх.

Для меня как для ученого-мирянина проблема заключается в том, что моя вера всегда зависела исключительно от доказательств. Я признаю, что раньше не осознавала значимости астрономии для понимания нашего положения, но я осознаю эту значимость теперь. И если взять в качестве предпосылки то, что человечество являлось смыслом творения, небеса над нашими головами должны свидетельствовать об этом так же, как и земля под ногами. Если человечество – центральный факт Вселенной, если наш вид представляет собой омфал, то пристальное изучение небесной сферы должно подтвердить наш особый статус. Наша солнечная система должна быть неподвижной точкой, вокруг которой вращается все остальное; наше Солнце должно находиться в полном покое. Если доказательства не подтверждают это предположение, значит, мы должны спросить себя, каковы наши истинные стремления.

Я пойму, Розмари, если тебя и Альфреда это встревожит в меньшей степени, чем меня. Я не знаю, какова будет реакция большинства людей, когда открытие Лоусона станет общественным достоянием. Вильгельмина Маккаллоу ожидала, что другие отреагируют так же, как ее отец, и в моем случае не ошиблась. Хотелось бы мне, чтобы это затронуло меня не столь глубоко. Хотелось бы, чтобы мы могли выбирать вещи, которые нас тревожат, но мы не можем.

Однако если ты поймешь, что тебя это беспокоит, знай, что можешь обсудить свои опасения со мной, какую бы форму они ни приняли. Каждый из нас должен сам отыскать путь сквозь этот лес сомнений, но сделать это нам удастся лишь с поддержкой других людей.

С любовью, твоя кузина

Господи, быть может, Ты не слышишь моих молитв. Но я никогда не молилась, ожидая, что это повлияет на Твои действия; я молилась, ожидая, что это повлияет на мои. И потому я молюсь сейчас, впервые за два месяца, потому что, даже если Ты не слушаешь, мне нужна чистота мысли, которую дает молитва.

Я покинула раскопки, поскольку боялась, что открытие Лоусона лишит все предприятие смысла. Обнаруженные доктором Дженссеном наконечники копий вызвали такое оживление, потому что сохранились достаточно крупные участки древка, и мы думали, что сможем по годичным кольцам точно установить годы, когда их сделали. А определив закономерности в технике затачивания камня, мы надеялись узнать, росло или падало мастерство заточников в первых поколениях после творения, и сделать выводы о Твоих, Господи, намерениях по части людского знания. Однако это было основано на предположении, что первые люди являлись самым прямым отражением Твоего замысла. Если сотворение человечества не было Твоим преднамеренным деянием, то умения первых людей ничего не скажут нам о Твоих замыслах. Их таланты объяснялись исключительно случаем.

Поселившись в этом домике, я много размышляла о том, что знали первые люди. Они не могли появиться с разумом чистым, как у новорожденного, ведь тогда они быстро умерли бы от голода. Даже тигрятам приходится учиться охоте у своих матерей. Первые люди не могли научиться добывать пищу на основании теории. Они должны были обладать некими познаниями в охоте и строительстве убежищ. Был ли это один из Твоих экспериментов, Господи? Определение минимального набора навыков, необходимого виду, чтобы выжить? Или, быть может, это был очередной непреднамеренный побочный эффект, слабый отголосок информации, которой Ты снабдил первых обитателей мира Эридана пятьдесят восемь.

Есть еще одно знание, не менее важное, чем навыки выживания, которым, по моему мнению, должны были владеть люди с самого первого вздоха: что их создали с некой целью. Я не могу перестать думать о том, что, возможно, они об этом не знали. Вместо того чтобы испытывать гордость и честолюбие, они ощущали страх и замешательство в эти первые дни. Я пыталась представить, каково это – очнуться полностью сформированным, владеющим определенными навыками, но лишенным прошлого, потерянным в мире утративших память. Мне это кажется ужасным, еще более ужасным, чем то, что я испытала за последние несколько недель.

И это приводит к еще одному вопросу. Ради чего первые люди начали создавать цивилизацию, если не ради желания исполнить божественное предназначение? Холод и голод могли побудить их обеспечить себя самым необходимым, но зачем они двинулись дальше? Зачем начали творить искусство и технологии, которые сделали человечество таким, какое оно есть сейчас, если не ради выполнения Твоего замысла, Господи?

Я не знаю, но у меня есть теория.

Быть может, археология – не столь точная наука, как физика, но она основывается на физике. Физические законы позволяют нам исследовать прошлое; тщательно изучив состояние Вселенной, мы можем предположить ее состояние за секунду до этого. Каждое мгновение неизбежно проистекает из предыдущего, а за ним неизбежно наступает следующее; это звенья, соединенные во временную цепь.

Однако все временные цепи заканчиваются в момент творения; умозаключения могут довести нас до этого мига, но не дальше. Вот почему создание Вселенной является чудом: потому что случившееся в тот момент не было обязательным следствием момента предыдущего. Первая раковина, которую носит с собой Вильгельмина, действительно представляет собой свидетельство – не Божественного замысла, а того, что чудеса случаются. Та граница, где заканчиваются годичные кольца, отмечает пределы объяснительной силы физических законов. И из этого мы можем черпать вдохновение.

Потому что я думаю, что есть события другого типа, сходным образом не привязанные к временной цепи: это волевые поступки. Свобода воли – тоже чудо; делая истинный выбор, мы получаем результат, который нельзя свести к работе физических законов. Каждый волевой акт, подобно творению Вселенной, представляет собой первопричину.

Если бы у нас не было свидетельств чуда творения, мы могли бы думать, что физические законы способны объяснить все космические феномены, что привело бы нас к выводу, будто наше сознание сводится к череде естественных процессов. Однако мы знаем, что не все увиденное нами можно объяснить физическими законами; чудеса случаются, и человеческий выбор – одно из них.

Я считаю, что первые люди сделали выбор. Они оказались в мире, полном возможностей, но без указаний, как поступать. Они поступили не так, как мы могли бы ожидать, то есть не просто выжили; вместо этого они попытались стать лучше, чтобы превратиться в хозяев своего мира.

Мы, ученые, оказались в аналогичной ситуации. Свидетельства перед нами: деревья без годичных колец, мумии без пупков, движение Эридана пятьдесят восемь. Нам выбирать, что с этим делать. Мы всегда считали, что эти свидетельства определяют ценность нашей жизни, но это не так. Мы совершили такой выбор – а значит, можем выбрать иначе.

Я посвятила свою жизнь исследованию чудесного механизма Вселенной, и это принесло мне удовлетворение. Я всегда полагала, что это означает, что я поступаю в соответствии с Твоей волей, Господи, и что для этого Ты меня создал. Но если Ты действительно не задумал для меня никакого предназначения, значит, источником чувства удовлетворения была я сама. И это показывает мне, что мы, люди, способны сами создавать для себя предназначение.

Я не говорю, что путь будет легким. Мне нечего предложить семье Маккаллоу, кроме надежды, что они отыщут смысл в жизни без своего сына. Однако наши жизни часто бывали трудными, даже когда мы верили в Божественный замысел, и мы выстояли. И если мы всегда были сами по себе, то наш успех вопреки этому подтверждает наши способности.

Вот почему я вернусь на раскопки в Аризону, Господи, под Твоим внимательным оком или нет. Даже если человечество не является причиной сотворения Вселенной, я все равно хочу понять, как она устроена. Мы, люди, можем не быть ответом на вопрос почему, однако я продолжу искать ответ на вопрос как.

Этот поиск и есть мое предназначение, не потому, что Ты выбрал его для меня, Господи, а потому, что я сама его выбрала.

Аминь.