Тридцать два

– Ну, кто тут любит рисова-а-ать? – спрашивает Джоан, крупная, ярко накрашенная, улыбчивая женщина с браслетами на руках. Она ведет занятие в кабинете, который как две капли воды похож на тот, что был у нас в садике. По стенам развешаны рисунки пациентов с изображениями гамбургеров, собак и воздушных змеев и постеры с цитатами: «КТО ВИДИТ ЦЕЛЬ, ТОТ НЕ ВИДИТ ПРЕПЯТСТВИЙ», «ПРОСНИСЬ И СДЕЛАЙ СОН ЯВЬЮ», «СПИСОК ДЕЛ НА СЕГОДНЯ: 1) ВДОХНИ; 2) ВЫДОХНИ». Слава богу, что там нет алфавита, а то бы у меня точно началось Зацикливание. Еще там есть постер с такой цитатой: «ЛЮДИ С ПСИХИЧЕСКИМИ ЗАБОЛЕВАНИЯМИ ВНОСЯТ СВОЮ ЛЕПТУ В НАШ МИР». И там среди прочих перечислены умнейшие люди вроде Авраама Линкольна, Эрнеста Хемингуэя, Уинстона Черчилля, Исаака Ньютона и Сильвии Плат, которые были вроде как немного того.

Но, несмотря на то что все выглядит, как я и ожидал от психиатрической больницы, мне тоскливо. Взрослые, опустившиеся до уровня детей, сидят с испачканными краской пальцами, а веселый воспитатель их хвалит за любую ерунду. Но разве не этого я хотел, когда обводил еду на листочке с меню?

– Ты же хотел попасть в садик, солдат, вот ты в нем и оказался.

– Я хотел, чтобы было хорошо, как в садике, а не обстановку как в садике.

– Привыкай к невзгодам. Бери пример с твоей цыпочки. Бьюсь об заклад, что ты даже не мечтал встретить тут такую телочку.

– Ну, во-первых, она не телочка.

Мне кажется, «телочка» – это вроде как подруга. Я поглядываю на Ноэль, пока мы ищем, куда бы сесть.

– Мы с ней всего лишь поговорили один раз, и все.

– Ты ей нравишься, парнишка, и если ты этого не видишь, то ты и винтовку от игрушечного пистолета не отличишь, а ведь предстоит война.

– Да о какой войне вы постоянно говорите?

– Война, которую ты ведешь со своей головой, конечно.

– Понятно. Ну и как мы справляемся?

– Ты делаешь успехи, солдат, разве сам не видишь?

Мы с Ноэль садимся рядом с Хамблом и Профессоршей.

– Я смотрю, вы познакомились, – говорит Хамбл.

– Отстань от них, – вмешивается Профессорша.

– Где же вы были? – не унимается Хамбл. – Тили-тесто месили?

– Нет.

– Ничего не было, – говорит Ноэль.

– Крэ-э-эйг и Ноэ-э-эль – жених и невеста… – скандирует он, вскочив с места, прихлопывая руками по бедрам и кривляясь как маленький.

– Так, что там такое? – спрашивает подходящая к нам Джоан. – У вас что-то случилось, мистер Купер?

– Нет. Я что? Я ничего. – Он поднимает руки и садится на место. – Вы меня имели в виду?

Джоан ухмыляется и объявляет:

– Для опоздавших – свободный урок художественной досуговой терапии! – Хамбл показывает в нашу с Ноэль сторону и жестами нас стыдит. – Это означает, что вы можете нарисовать что захотите. Прекрасная возможность пробудить в себе творческие способности и заняться чем-то новым в часы досуга! Проводить свободное время с толком очень важно!

Закончив свою речь, Джоан подходит ко мне сзади и спрашивает:

– Ты тут, похоже, новенький? Привет, меня зовут Джоан. Я руководитель отделения восстановительной терапии.

– Крэйг, – мы жмем друг другу руки.

– Дать тебе карандаш и бумагу, Крэйг?

– Нет. Я не по этой части. Не умею я рисовать.

– Конечно, умеешь. Необязательно рисовать что-то конкретное, рисунок в абстрактном стиле прекрасно подойдет. Может, возьмешь мелочки?

– Нет. – Вот стыдоба-то, мне предлагают «мелочки».

– Может, тогда краски?

– Я же говорю, не умею рисовать.

– Краски не для рисования, а для раскрашивания.

– Тоже не по мне.

– Ну тогда фломастеры?

– Нет.

– Внимание всем! – Джоан поворачивается к группе. – Наш новый друг, Крэйг, в так называемом творческом кризисе. Он не знает, что нарисовать!

– Ну это прямо беда, дружище! – во весь голос восклицает Армелио. – Может, в картишки?

– Никаких карт на уроке творчества, Армелио. Ну так как, кто-то поможет Крэйгу с идеей рисунка?

– Пусть нарисует рыбу! – выкрикивает Бобби со своего места. – Их рисовать легко.

– Таблетки, – подсказывает Джонни.

– Джонни, – увещевает его Джоан, – таблетки мы не рисуем.

– Кукурузный салат, – предлагает Эбони.

– Она хочет, чтобы ты нарисовал кукурузку, но уж точно не ту, что едят, – гогочет Хамбл.

– Ну все, мистер Купер! Пожалуйста, немедленно покиньте кабинет.

– У-у-у-у-у-у, – раздается со всех сторон.

– Правильно! – выкрикивает Эбони и, как арбитр на поле, указывает на выход. – Вали отсюда!

– Ну и ладно. – Хамбл встает с места. – Как хотите. Конечно, виноват я, кто же еще? Вот и уважай вас всех после этого.

Он собирает вещи, которых нет, и выходит из кабинета, крикнув напоследок:

– Жалкая горстка яппи, вот вы все кто!

Я провожаю его взглядом.

– Ты можешь нарисовать кошку! – предлагает парень, который боится смены гравитации. – У меня раньше была кошка, но умерла.

– Скалка! – подает голос бородач. С тех пор как я встретил его на пути в столовую, это первое слово, которое я от него услышал. Он по-прежнему все свободное время шатается по коридорам, раскачиваясь туда-сюда, если только не сидит в своей комнате.

– Что-что, Роберт? – оживленно спрашивает Джоан. – Хорошо, молодец. А что ты сказал?

Но Роберт замолкает и больше ничего не говорит. Интересно, что для него значит «скалка». Если бы меня попросили назвать только одно слово, это точно была бы не «скалка». Я бы, скорее всего, сказал «секс». Или «Сдвиг».

– Он может нарисовать что-то, связанное с детством, – говорит сидящая рядом со мной Ноэль.

– Отличная идея, Ноэль! Не хочешь сказать погромче?

Ноэль вздыхает и объявляет на всю комнату:

– Крэйг может нарисовать что-то из своего детства.

– Вот так! – кивает Джоан. – Тебе понравилось что-то из предложенного, Крэйг?

Но я уже не слышу. Я веду начало реки от верхнего угла страницы вниз, где она встречается со второй рекой. А, погодите, я же забыл, что сначала нужно проложить дороги, потому что мосты идут поверх воды. Вспомнил: магистрали, реки, а потом улицы. Когда я в последний раз это делал? Лет в девять. Как можно было забыть? Я веду линию магистрали через центр страницы, где она встречается с другой в дорожной развязке – красивой, наподобие спагетти, – один съезд с которой проходит через парк и заканчивается веселым жилым районом округлой формы. Отсюда я продолжаю надстраивать город, квартал за кварталом. Карта растет и ширится. Растет и ширится мой город.

– Ого, кажется, творческий кризис Крэйга в прошлом! – провозглашает Джоан из другого конца кабинета. Я оглядываюсь назад: Эбони с трудом поднимается с места, опираясь на трость, и ковыляет в мою сторону.

– Дайте-ка посмотреть. О, красота какая! – восхищается она, стоя у меня за спиной.

– Спасибо, Эбони, – благодарю я, поворачиваясь к карте.

– А что там? – орет Армелио.

– Давайте не кричать на весь кабинет, – успокаивает его Джоан.

– Это так необычно, – говорит стоящая рядом со мной Профессорша.

– Моя заслуга тут тоже есть, – говорит сидящая справа от меня Ноэль. У нее на листе набросок цветка. – Так ведь? – косится она на меня, не поворачивая головы.

– Конечно, есть, – говорю я ей, ненадолго оторвавшись от листа, и снова принимаюсь за дело: карта словно вытекает из меня.

– Это что, какой-то мозг? – спрашивает Эбони.

Я поднимаю голову и вижу скривившийся в улыбке беззубый рот. Снова смотрю на карту. Неужели не ясно, что это не мозг, а карта? Вот же – реки, магистрали и развязки. Но потом я вижу, что и на мозг похоже: дороги – это перекореженные нейроны, которые тащат эмоции с места на место, давая жизнь городу. Может, если мозг работает, то он и есть такая вот карта, по которой каждый может попасть куда надо по автострадам. А если в мозгу что-то сломалось, как у меня, то в нем возникают пробки и тупики, где ведутся дорожные работы.

– Ага, – соглашаюсь я с Эбони. – Это мозг и есть.

И тут, так и не доделав, я бросаю рисовать карту. Вот блин, вечно со мной так – бросаю все на полпути. Я даже не добрался до края страницы, а у меня уже иссякла энергия, так что я обвожу вокруг карты абрис головы с носом, двойным контуром губ и уходящей вниз шеей. При этом овальный сгусток нанесенных на карту городских улиц оказывается справа, там, где должен быть мозг. На месте глаза я рисую круговую развязку и веду вниз ко рту два широких бульвара. Эбони хохочет, пристукивая тростью.

– Прелесть какая!

– Ничего особенного, – говорю я, глядя на лист. На этом все. Мог бы и лучше. В нижнем углу ставлю свои инициалы – К. Г., как «компьютерная генерация», – и откладываю рисунок в сторону. Прошу еще один листок бумаги и приступаю к следующей карте.

Как это просто. Это просто, и я могу это делать. Я мог бы заниматься этим вечно. До конца занятия я сделал пять рисунков.

Я так углубился в рисование, что даже не заметил, как ушла Ноэль. Только нашел рядом на столе украшенную цветами записку, когда прибирал свое место.

«Сделаем перерыв. Нельзя слишком привязываться друг к другу. Следующая встреча во вторник, на том же месте. Не расстраивайся, что так долго. Ты милый».

Я сворачиваю записку и кладу в карман, рядом с предыдущей. После творческого занятия у нас обед, на котором Хамбл говорит, что прощает меня за то, что я вверг его в неприятности, я благодарю его за это. Потом иду играть в карты с Армелио, который предлагает, раз уж я поднакопил кое-какой опыт, сыграть в большую игру завтра вечером.

– Будем играть на деньги? – спрашиваю я.

– Не, дружище! Мы играем на пуговицы!

В принципе, я таскаюсь за всеми, куда бы они ни пошли, и, пока все курят, я сижу снаружи и болтаю с Бобби о том, как провел день. Потом иду в свою комнату, где разложены мои мозгокарты. В шестом северном пациентов не балуют, и моя кровать так и ждет меня незастеленной, только подушка расправилась и приняла прежнюю форму, и вмятина от моей вспотевшей башки больше не видна. Я ложусь, и подушка под головой издает невероятно умиротворяющее, нежное шипение.

– Ну как, тебе стало лучше? – спрашивает Муктада.

– Да, получше, – отвечаю я. – Зря ты не выходишь из комнаты, Муктада: там, за дверями, целый мир.

– Я каждый день молюсь, чтобы однажды мне полегчало, как тебе.

– Ну мне не так уж и полегчало.

Но я чувствую себя достаточно хорошо для того, чтобы заснуть без укола.